Довлатов иностранка анализ. «Довлатов стал гением только в эмиграции»

Глава 1. Семейный роман в русской литературе.11

1. „Анна Каренина" Л. Толстого: "мысль семейная" и нравственные понятия.12 -

2. „Семья" Н. Федоровой: семья и чуждый мир.31-

3. „Времена года" В. Пановой: семья и советский социум.55

Глава 2. „Наши" и традиция семейного романа.79 -

1-1. Книга „Наши": герои и структура.81

1-2. Книга „Наши": герои и прототипы.104

2. Книга „Наши": социальный и исторический контекст.125 -

3. Книга „Наши": проблемы стиля. 140

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Ким Хен Чон

Всё интересуются, что там будет после смерти? После смерти начинается - история»1 (4:242).

Это - последняя фраза Сергея Довлатова в его последних v. предсмертных «Записных книжках» (Нью-Йорк, 1990), подготовленных автором к своему пятидесятилетнему юбилею наряду со сборником пятнадцати лучших произведений под названием «Рассказы»2.

Довлатовской "истории" уже больше четверти века. За это, в общем, короткое время ситуация не печатавшегося советского автора полностью изменилась. Рассказы, отвергавшиеся советскими редакциями, ставшие причиной авторских страданий, превратились в любимую читателем современную классику. Они издаются как в отдельных сборниках, так и в собрании сочинений Сергея Довлатова, переизданном несколько раз из-за большого спроса среди читательской аудитории3.

Сейчас уже трудно представить, как переживал автор отсутствие публикаций. Сегодня опубликованы практически все произведения Сергея

1 Довлатов С. Собрание сочинений: В 4-х т. / Сост. А. Арьев. Т. 4. СПб., 2003. С. 242. Далее ссылки на это издание даются в нашем тексте с указанием тома и страницы на скобках.

2 Эти юбилейные "рассказы" перепечатаны в сборнике «Последняя книга» (СПб., 2001).

3 Впервые собрание сочинений Сергея Довлатова вышло в свет в 1993 году в трех томах с обложкой Александра Флоренского, на ней Довлатов изображен с его любимой собакой. Потом в собрание добавили несколько ранних рассказов, интервью и выступлений автора, и в итоге получилось четыре тома - с фотографиями Довлатова разных лет на обложках (2003). В последнем собрании (2005) изменился только внешний вид - более солидная обложка кирпичного цвета без всяких украшений только с именем автора.

4 См. Довлатов С. Речь без повода. или Колонки редактора. M., 2006.

Подобная популярность, поздно пришедшая к покойному автору, дополняется торжественными церемониями: открытием мемориальной доски - сначала в 2003 году в Таллинне на улице Вабрику (дом 41), где автор провел несколько лет (1972-1975), затем в 2007 году в Санкт-Петербурге на улице Рубинштейна (дом 23), где он прожил практически все советские годы. Усиливается и исследовательский интерес к творчеству Сергея

Довлатова. Первыми публикации о нем (еще при жизни автора) были i i рецензии на довлатовскую прозу, опубликованные в зарубежных изданиях. О книгах Довлатова заинтересованно писали не только русские эмигрантские (П. Вайль, А. Генис, Г. Владимов, И. Серман, М. Таранов и др.), но и американские (У. Гудман, А. Каррикер, К. Розенберг, С. Рута, Ф. Уильяме, Д. Уолтон, Г. Фили, Д. Финне, Э. Хоффман и др.) критики. Однако они преимущественно уделяли внимание содержанию книг, почти не обращаясь к специфической поэтике автора. Подобный идеологический акцент особенно заметен среди американских критиков6. t

Воспоминания близких, появившиеся после смерти автора (большинство этих людей занимается творческой или литературоведческой деятельностью), постепенно дополняются материалами, способствующими пониманию творческого мира Довлатова7. Хорошим примером этого может

5 См. Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999; Сергей Довлатов, Игорь Ефимов. Эпистолярный роман. М., 2001; Сергей Довлатов. Сквозь джунгли безумной жизни. СПб., 2003; и несколько номеров журнала «Звезда» разных лет (в том числе, 2006 -№ 9; 2008 -№ 1).

6 См. Последняя книга. С. 569-597.

7 См. мемуарные статьи: Арьев А. Синеглазая мишень, Бродский И. О Серёже Довлатове, Вайль П. Без Довлатова, Вольф С. Чем я обязан Довлатову, Губин В. Наедине со светом, Зверев А. Записки случайного постояльца, Кривулин В. Поэзия и анекдот, Лосев Л. Русские писатель Сергей Довлатов, Найман А. Персонажи в поисках автора, Попов В. Кровь - единственные чернила, Рохлин Б. Кто отражается в зеркале, Скульская Е. Большой человек в маленьком городе, Смирнов И. Довлатов в поисках роли, Уфлянд В. Утром на «вы», вечером на «ты» (Последняя книга. С. 283-446); Бланк-Мечик К. У тебя будет красное платье., служить монография Александра Гениса «Довлатов и окрестности» (М., 1999: 2 изд. - М., 2004). Отталкиваясь от воспоминаний о писателе (они познакомились в Нью-Йорке и вместе работали в еженедельной газете «Новый американец»), Генис пытается понять художественную технику и своеобразную поэтику Довлатова, затрагивая разные дискуссионные проблемы творчества.

Первое чисто литературоведческое исследование о творчестве Сергея

Довлатова - монография Игоря Сухих «Сергей Довлатов: время, место, судьба» (Санкт-Петербург) - появилось в 1996 году. Эта книга послужила стимулом "для научного изучения поэтики Сергея Довлатова, развеяв многие мифы, сопровождавшие прозу Довлатова. В рецензии на второе издание монографии (2006) И. Булкина подчеркивает, что работа Сухих остается актуальной, поскольку он «поднимал все те же вопросы и пытался если не вполне ответить на них, то по возможности объяснить и откомментировать некоторые очевидные вещи и перевести разговор из сферы биографической в о сферу стилистическую и историко-литературную» .

Помимо этой книги за последнее десятилетие появились (и появляются) интересные статьи9, учебные пособия 10 , диссертации 11 и

12 доклады о Довлатове и на международных и российских конференциях.

Новохацкая Н. Триптих, Шкляринский А. Сто слепящих фотографий (О Довлатове. Статьи, рецензии, воспоминания. Нью-Йорк-Тверь, 2001. С. 169-222.).

См. также мемуарные монографии: Рейн Е. Мне скучно без Довлатова. СПб., 1997; Пекуровская А. Когда случилось петь С.Д. и мне. СПб., 2001; Соловьев В., Клепикова Е. Довлатов вверх ногами. М., 2001; Ерхов В. Сергей Довлатов и его герои. Казань, 2002; Штерн Л. Довлатов, добрый мой приятель. СПб., 2005; Алейников В. Довлатов и другие. М., 2006.

8 Булкина И. Сухих И.Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба // Новое литературное обозрение. 2007. № 88. С. 425-426.

9 См. Звезда. 1994. № 3 (номер целиком посвящен С. Довлатову); Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба; О Довлатове; Последняя книга (С. 449-550.).

В нашем исследовании творчество Сергея Довлатова рассмотрено в историческом и сопоставительно-сравнительном аспекте. По мере того, как к поэтике автора применяются разнообразные подходы, выявляется традиционность поэтики Довлатова (в основном, как уже было сказано выше, в стилистическом и жанровом аспектах). Однако до сих пор не существует подробного анализа текстов Довлатова в сопоставлении с конкретными произведениями других русских писателей разных эпох. Этим объясняется выбор метода диссертации. Исторический и сопоставительно-сравнительный метод в нашем исследовании дает понятие не только о связях творчества Сергея Довлатова с традициями русской литературы, но также о месте автора в современной литературе и особенностях его книг.

Выбор произведений, сопоставляемых с книгой Сергея Довлатова, очень важен. Неточный выбор ведет к тому, что ничего нового, интересного сравнение не даст, но, напротив, даже приведет к неверным толкованиям.

10 Ланин Б.А. Проза русской эмиграции (третья волна). М., 1997; Русская литература XX века: В 2-х т. / Под. ред. Л.П. Кременцова. М., 2003; Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. 195090-е годы: В 2-х т. М., 2006; Литература русского зарубежья (1920-1990) / Под. общ. ред. А.И. Смирновой. М., 20Об; Черняк М.А. Современная русская литература. М., 2008.

11 Букирева Т. Аспекты языковой игры: аномальность и парадоксальность языковой личности С. Довлатова. Краснодар, 2000; Филатова В. Авторизация предложения в художественном тексте: (на материале творчества Сергея Довлатова). Нижний Новгород, 2000; Богданова Е. Лексические приметы дискурса власти и дискурса личности в произведениях С. Довлатова. СПб., 2001; Власова 10. Жанровое своеобразие прозы С. Довлатова. М., 2001; Воронцова-Маралина А. Проза Сергея Довлатова: Поэтика цикла. М., 2004; Дочева К. Идентификация личности героя в творчестве Сергея Довлатова. Орел, 2004; Матвеева И. Культурный и образный мир языка писателя: На материале произведений Сергея Довлатова. Орел, 2004; Вашукова М. Особенности восприятия и анализа философско-юмористической прозы 60 - 90-х гг. XX века в 11 классе: (на примере произведений С. Довлатова и Ф. Искандера). М., 2005; Вейсман И. Ленинградский текст Сергея Довлатова. Саратов, 2005; Бирюкова О. Семантико-прагматические функции и стилистические возможности частиц в художественном тексте: (на материале прозы С. Довлатова). Владивосток, 2007; Добразракова Г. Пушкинский миф в творчестве Сергея Довлатова. Самара, 2007; Плотникова А. Традиции русской классической литературы в творчестве С.Д. Довлатова. М., 2008.

Чтобы избежать подобных ошибок, данное исследование, в первую очередь, ограничено объектом сопоставления. Предметом исследования стала семейная хроника «Наши», одно из главных произведений Сергея Довлатова. Естественно, другие, сопоставляемые с этой хроникой, произведения относятся к жанру семейного романа.

Что такое семейный роман? В нем какова особенность? П. А. Николаев в своем словаре по литературоведению пытается определить "семейный роман" таким образом: «Роман иногда называют эпосом частной жизни. По логике такого определения роман должен был сформироваться и в том его варианте, когда частная жизнь представала в особом, сублимированном качестве. "А что может быть концентрированнее, сублимированнее той формы частной жизни, которая называется семьей? Отсюда и особый тип романа - семейный. Здесь нужно вести речь не об определенных сторонах семейных отношений, а именно о специфическом жанровом явлении, называемом семейным романом»13.

На самом деле, одним словом определить "семейный роман" - трудно. Если применить тематический подход (это «роман о семье»), то почти все произведения прямо или косвенно можно связать с этим жанром. Американская исследовательница Анне Хруска выделяет три черты семейного романа на примере романа Льва Толстого «Анна Каренина»: «What, exactly, is a family novel? Actually, there"s not much of a critical consensus on what the term means. <.> As a general rule, a family novel is a novel that does at least one of three things. First, it questions what a family is. It also usually looks at how relationships work within a family. And finally, a family

13 Николаев П. Словарь по литературоведению, http://nature.web.ru/litcra/12.11 .html novel tends to address the idea of family as port of the social world. (Что такое, в точности, семейный роман? На самом деле, существует не много положительных определений этого термина. <.> Как правило, семейный роман характеризуется, по крайней мере, одной из трех вещей. Во-первых, это вопрос о природе семьи. Кроме того, это рассмотрение взаимоотношений в семье. И, наконец, семейный роман посвящен идее семьи как части общества)»14. В связи с этим надо отметить, что все три признака в семейном романе, как правило, существуют не отдельно, а неотъемлемо друг от друга.

Наше исследование отталкивается от последнего абзаца книги Сергея Довлатова «Наши»: «Перед вами - история моего семейства. Надеюсь, она достаточно заурядна. <.> Это то, к чему пришла моя семья и наша родина» (2:380). Главная задача Довлатова в этой книге - представить отношения личности и общества через историю одной семьи - совпадает с определением семейного романа в данном исследовании.

Опорными точками жанра избраны произведения разных эпох. Среди романов XIX века, посвященных отношениям семьи и общества, в первую очередь, вспоминается «Анна Каренина» Льва Толстого, один из величайших мировых шедевров. О ней писали многие выдающиеся литературоведы (и мировые писатели), и до сих пор роман Толстого находится в центре внимания исследователей разных областей.

Однако чаще всего привлекал внимание не жанр, а образ Константина Левина как воплощение графа Толстого. Подобная склонность исследователей объясняется тем, что «Анну Каренину» понимают либо как

14 Хруска A. (Hruska Anne) The many faces of Anna Karcnina. Calling the family into question. http://wwvv.oprah.com/article/oprahsbookcliib/anna genre a/4 социальный роман, изображающий светское общество 1870-х годов, либо, наоборот, как "антисоциальный", религиозно-философский роман, основанный на религии и морали позднего Толстого. Эти противоположные толкования основаны в одном фундаменте: приобретающей все большее значение сюжетной линии Константина Левина.

Наше исследование обращает особое внимание на первоначальный замысел автора (роман о неверной жене и каре за семейную измену), на ядро семейного романа в сложной структуре книги.

Другая (может быть, более важная) причина выбора романа Толстого «Анна Каренина» объясняется принципом контраста: семейный "роман" "рассказчика" Довлатова принципиально отличается от такого же романа "писателя" Толстого как композиционно, так и стилистически. Однако, несмотря на противоположность поэтики обоих авторов, главная идея их произведений во многом совпадает. Эти два художника видели в семье личность человека и историю человечества на фоне светского общества 1870-х годов и советского общества 1970-х годов.

В данном исследовании избраны для сопоставления еще два романа, где изображается жизнь русской семьи на фоне важных событий XX века. Эти "промежуточные" романы - «Семья» Нины Федоровой и «Времена года» Веры Пановой - оказываются дополнительными звеньями между произведениями Льва Толстого и Сергея Довлатова. Кроме того, в отличие от романа «Анна Каренина», которого посвящены бесчисленные публикации, исследования этих двух произведений почти отсутствуют. Попытка анализа художественных текстов двух талантливых писательниц в контексте традиции семейного романа также является научной новизной данного исследования.

Роман Федоровой «Семья» - это история русской семьи, живущей в Китае накануне второй мировой войны. Он был написан на английском языке и опубликован в Америке в 1940 году. Любопытно, что в отличие от Сергея Довлатова, эмигранта "третьей волны" автор этого романа - эмигрант "второй волны" - покинул Родину невольно. В таком биографическом контексте роман Федоровой естественно - апология семьи.

Роман «Времена года», написанный в 1953 году лауреатом Сталинской премии Верой Пановой, изображается две советские семьи после Второй мировой войны. Он интересен еще и потому, что между ним и довлатовской книгой возможна контактная связь. Довлатов какое-то время был литературным секретарем Веры Пановой.

Анализу трех указанных семейных романов посвящена первая глава нашего исследования. Во второй главе рассмотрена книга Сергея Довлатова «Наши», с опорой на наиболее актуальные проблемы авторской поэтики (проблема прототипов, проблема жанра). В заключении подводятся итоги исследования.

Предпринятая работа позволяет более глубоко понять поэтику Сергея Довлатова, сочетание в ней традиционных и новаторских элементов.

В приложении впервые предпринята попытка реального комментария к довлатовской книге «Наши».

Заключение научной работыдиссертация на тему "Книга С.Д. Довлатова "Наши" и традиция семейного романа"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы попытались ответить на вопросы: почему Довлатов взялся за семейную летопись и почему он написал ее фрагментарно в довольно коротком объеме? В этих вопросах заключается суть нашего исследования. Они позволяют нам глубже постичь образ самого писателя Сергея Довлатова и проникнуть в его творческий мир.

В нашем исследовании понятие "семья" таково: семья представляет собой не только личное соединение двух людей, но и самую минимальную единицу общества, и потому любые проблемы в семье, вплоть до самой мелкой, неизбежно являются проблемами всего общества. В ракурсе этой противоречивости многие писатели рассматривали и рассматривают ныне в своих произведениях тему "семьи". Для Сергея Довлатова, в том числе, семья равна "государству".

Для того, чтобы выявить соотношения книги Довлатова «Наши» с традицией русского семейного романа и понять ее как современное семейное произведение, в данном исследовании были избраны три русских семейных романа разных эпох - имперского, эмигрантского и советского времени. Они используются в качестве типологических аналогий к довлатовской книге (хотя несомненно его знакомство с «Анной Карениной» и «Временами года»).

Обратимся к выводам, полученным при анализе четырех романов, хотя о них в известной степени уже было упомянуто во второй главе данного исследования.

Замысел первоначального варианта романа Льва Толстого «Анна Каренина» связан с семейным мотивом «прелюбодеяния». Автор с нравственной точки зрения поставил такой вопрос: имеет ли право общество осудить "дурной поступок" светской дамы? Ответ дается уже в евангельском эпиграфе: «Мне отмщение, и аз воздам». То есть, судить человека за любой его поступок - это дело не человека, а Бога. Правда, что этот первоначальный вариант не был реализован, и затем он усложнился в завершенной структуре романа.

Однако нельзя забывать, что Толстой и позднее не думал о замене первоначального заглавия и религиозного эпиграфа: «. Я (Л. Н. Толстой в 1907 году. - К.Х.) должен повторить, что я выбрал этот эпиграф просто, как я уже объяснил, чтобы выразить ту мысль, что то дурное, что совершает человек, имеет своим последствием все то горькое, что идет не от людей, а от s бога и что испытала на себе и Анна Каренина. Да, я помню, что именно это я

98 хотел выразить» .

Главным конфликтом в романе Толстого «Анна Каренина» оказывается столкновение светского общества (в том числе светской семьи, где нет домашнего очага, даже нет фундамента семьи - семейной традиции), и его противника (Константин Левин) или обличительницы (Анна Каренина). Однако эти два главных лица не выполнили свою задачу - создать идеальную семью. Анна покончила жизнь самоубийством, а Левин, который крепко верил в то, что семья дает не только счастье, но и утешение нравственного беспокойства, не мог окончить свое духовое скитание, стоя на краю жизни и смерти.

98 Вересаев В. Лев Толстой //Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1978. С. 294.

В романе Нины Федоровой «Семья», наоборот, удалось представить перед нами идеальную семью, поскольку задача писательницы-изгнанницы заключалась в защите семейных ценностей от ужасного мирового катаклизма. Для решения этой задачи Федорова обращает внимание на изображение русской семьи, изгнанной в Китай, которую объединяют крепкий домашний очаг и семейная традиция (вечерний чай и молитва перед единственной увезенной с Родины семейной иконой). Чем ближе хаос, тем крепче семейные отношения.

Более того, в эту бедную семью, управляемую бабушкой (а потом матерью) из-за отсутствия мужчин (бабушкин муж погиб в первой мировой войне, ее сыновья - в гражданской войне, а третье поколение уходит из семьи), приходят люди разнообразные по национальности и по социальному положению, испытывающие душевную боль из-за мирового катаклизма.

Роман «Семья» - это не апология этой русской семьи, а апология семьи как высшей ценности. Благодаря эпилогу, где речь идет о многочисленной китайской семье, переселенной в дом, где жила русская семья, конкретная семейная история превращается в общечеловеческую историю. Поэтому большинство персонажей имеют родовые имена (Семья, Бабушка, Мать и др.), которые постоянно пишутся с заглавной буквы.

Вера Панова в романе «Времена года» поставила две задачи - изображение строительства советского города и нравственного поведения человека как достойного советского гражданина. В этом романе две главные семьи имеют "полный комплект" членов семьи (отец и мать, сын и дочь), и привлекательные семейные традиции, и теплый домашний очаг.

Однако, несмотря на то, что в романе Пановой все время утверждается значимость семьи, ее изображение подчиняется идеологическим критериям.

Если семья (или отдельный ее член) оказывается вне идеологии, то она рано или поздно обречена. Таким образом, роман «Времена года» посвящены не апологии семьи, а апологии идеологии советского социума.

В книге Сергея Довлатова «Невидимая газета» приводится отрывок из письма ленинградских друзей к эмигранту-повествователю: «Твоя эмиграция - не частное дело. Иначе ты не писатель, а квартиросъемщик. <.> Ты вырвался, чтобы рассказать о нас и о своем прошлом. <.> Ты ехал не за джинсами и не за подержанной автомашиной. Ты ехал - рассказать. Так помни же о нас. <.> Не бывать тебе американцем. И не уйти от своего прошлого. Это кажется, что тебе окружают небоскребы. Тебя окружает прошлое» (3:162, 163).

В этом духе Довлатов, наверное, и видел свою задачу, представляя перед нами (читателями) "заурядную" историю одной русской семьи в книге «Наши».

В тринадцати ее главах рассказывается о ярких (и смешных и трогательных) эпизодах каждого члена большой семьи. Поэтому герой каждой главы не только представляет собой самостоятельный персонаж, но и оказывается тесно связанным с другими действующими лицами этого произведения. В итоге личная биография членов семьи, состоящей из четырех поколений, превращается в историю России в течение последнего века, роман в рассказах.

Список научной литературыКим Хен Чон, диссертация по теме "Русская литература"

1. Довлатов С. Собрание сочинений: В 4-х т. / Сост. А. Арьев. СПб., 2003. Довлатов С. Собрание сочинений: Последняя книга. СПб., 2001. 608 с. Довлатов С. Речь без повода. или Колонки редактора. Ранее неизданные материалы. М., 2006. 432 с.

2. Панова В. Собрание сочинений: В 5-х т. / Сост. А. Нинов, Н. Озернова-Панова. Т, 2. Л., 1987.

3. Толстой JI. Полное собрание сочинений: В 90-х т. / Под общей редакцией В. Г. Черткова. Репринтное воспроизведение издания 1928 - 1958 гг. Т. 18 и 19. М., 1992.

4. Федорова Н. Семья. СПб., 1994. 240 с.

5. Абдуллаева 3. Между зоной и островом. О прозе Сергея Довлатова // Дружба народов. 1996. № 7. С. 153 166.

6. Агамалян Е. Человек, который смеялся // О Довлатове. Нью-Йорк -Тверь, 2001. С. 55 63.

7. Алейников В. Довлатов и другие. М., 2006. 192 с.

8. Алферов И. Страсти по Довлатову на "Радио России" // Известия. 25. 09. 2006. С. 10.

9. Анастасьев Н. Слова - моя профессия // Вопросы литературы. 1995. № 1. С. 3 22.

10. Анкудинов К. Манихейский вариант // Новый мир. 2002. № 5. С. 166- 172.

11. Аръев А. Букет и венок: К пятой годовщине со дня смерти Сергея Довлатова // Общая газета. 1995. № 34. С. 10.

12. Арьев А. История рассказчика // С. Довлатов. Собрание сочинений: В4.х т. Т. 1. СПб., 2003. С. 5 32.

13. Аръев А. После стихов // Звезда. 1994. № 3. С. 156 161.

14. Аръев А. Синеглазая мишень // Последняя книга. СПб., 2001. С. 283- 294.

15. Аръев А. Театрализованный реализм // Звезда. 1989. № 10. С. 19 -20.

16. Бабаев Э. «Анна Каренина» JI. Н. Толстого. М., 1978. 158 с.

17. Бабаев Э. Роман и время. «Анна Каренина» Л. Н. Толстого. Тула, 1975. 232 с.

18. Басинский П. Буквальный Довлатов // Российская газета. 21. 08. 2006. № 4149. С. 6.

19. Батчан А. Памяти Сергея Довлатова: Попасть в книгу Довлатова было легче, чем понять, о чём она написана // Коммерсантъ-Daily. 1995. № 156. С. 13.

20. Белоцерковский В. Изгибаться я уже не в силах // Московские новости. 2003. № 25. С. 31.

21. Билинкис Я. «Анна Каренина» Л. Н. Толстого и русская литература 1870-х годов. Л, 1970. 72 с.

22. Бирюкова О. Семантико-прагматические функции и стилистические возможности частиц в художественном тексте: (на материале прозы С. Довлатова) / Бирюкова О. Дальневост. гос. ун-т. Владивосток, 2007.

23. Бланк-Мечик К. «У тебя будет красное платье и жёлтые ботиночки,а у меня синий костюм и оранжевая шляпа» // О Довлатове. Нью-Йорк Тверь, 2001. С. 169 - 175.

24. Богданова Е. Лексические приметы дискурса власти и дискурса личности в произведениях С. Довлатова / Богданова Е. Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена. СПб., 2001.

25. Богомолов Ю. Привет нам от старого нового американца Сергея Довлатова // РИА Новости. 22. 12. 2006. http://www.rian.ru/authors/2006 1222Z57555524.html

26. Бродский И. О Серёже Довлатове // Последняя книга. СПб., 2001. С. 295 302.

27. Будылин И. Пушкинский заповедник в художественной литературе // Русская мысль. Париж, 1993. № 3979. С. 11.

28. Букирева Т. Аспекты языковой игры: аномальность и парадоксальность языковой личности С. Довлатова / Букирева Т. Куб. гос. ун-т. Краснодар, 2000.

29. Булкина И. Сухих И.Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба // Новое литературное обозрение. 2007. № 88. С. 425 426.

30. Бурсов Б. Лев Толстой и русский роман. М. Л., 1963. 152 с.

31. Вайлъ 77. Без Довлатова // Звезда. 1994. № 3. С. 162 165.

32. Вайлъ 77. Бродский о Довлатове // Звезда. 2000. № 8. С. 148 150.

33. Вайлъ П. Дочка Довлатова // Итоги. 2000. № 34. С. 63.

34. Вайлъ 77. Жизнь другого Сергея Довлатова // Радио Свобода. 18. 03.2007.

35. Вайлъ 77. Сергей Довлатов - центральный персонаж книг Сергея Довлатова // Радио Свобода. 24. 11. 2003.

36. Вайлъ 77. Формула любви // Сергей Довлатов: творчество, личность,судьба. СПб., 1999. С. 183 185.

37. Вайпъ П., Геяис А. Искусство автопортрета // Звезда. 1994. № 3. С. 177 180.

38. Вайль П., Геяис А. Литературные мечтания // Часть речи. Альманах литературы и искусства. 1980. Вып. 1. С. 226 227.

39. Вайль П., Генис А. Современная русская проза. Ann Arbor, 1982. С. 158 163.

40. Вашукоеа М. Особенности восприятия и анализа философско-юмористической прозы 60-90-х гг. XX века в 11 классе: (на примере произведений С. Довлатова и Ф. Искандера) / Вашукова М. Моск. пед. гос. ун-т. М., 2005.

41. Вейсман И. Ленинградский текст Сергея Довлатова / Вейсман И. Сарат. гос. ун-т им. Н. Г. Чернышевского. Саратов, 2005.

42. Веллер М. Не ножик Не Серёжи Не Довлатова. М., 2006. 320 с.

43. Версаев В. Лев Толстой // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х т. Т. 2. М., 1978. С. 284 294.

44. Вестер В. Пунктиры Довлатова // Суперстиль. 04. 09. 2006. № 165 (220). http://www.superstyle.ru/04sep2006/dovlatov.

45. Власова Ю. Жанровое своеобразие прозы С. Довлатова / Власова Ю. Моск. пед. гос. ун-т. М., 2001.

46. Волкова М., Довлатов С. Не только Бродский. Русская культура в портретах и анекдотах. М., 1992. 112 с.

47. Вольф С. Довлатову // Звезда. 1994. № 3. С. 128 130.

48. Вольф С. Чем я обязан Довлатову // Последняя книга. СПб., 2001. С. 312 322.

49. Воронцова-Маралина А. Проза Сергея Довлатова: Поэтика цикла /

50. Воронцова-Маралина А. Моск. пед. гос. ун-т. М, 2004.

51. Воронцова-Маралина А. Цикл как основная жанровая форма в прозе Сергея Довлатова (на примере книги «Наши») // Проблемы эволюции русской литературы XX века. М.: МПГУ. 2001. С. 42 44.

52. Галаган Г. Л. Н. Толстой // История русской литературы: В 4-х т. Т. 3. Л., 1982. С. 797 851.

53. Гандлевский С. Жертвоприношение // Итоги. 2001. № 3 (241). С. 62- 63.

54. Генис А. Вокруг нового американца // Московские новости. 01. 09. 2006. № 33. С. 27.

55. Генис А. Довлатов и окрестности. М., 2004. 287 с.

56. Генис А. Довлатова в газете волновала только форма // SvobodaNews. ru 12. 05. 2006. http://www.svobodanews.ru/Aiticle/2006/05/12/2006051200 1521450.html

57. Генис А. Первый юбилей Довлатова // Звезда. 1994. № 3. С. 165 -167.

58. Генис А. Пушкин // Последняя книга. СПб., 2001. С. 323 341.

59. Генис А. Сад камней // О Довлатове. Нью-Йорк - Тверь, 2001. С. 83 89.

60. Генис А. Сергей Довлатов на Радио Свобода // Радио Свобода. 07. 09. 2006.

61. Глушкова Е. Читая Довлатова-редактора // Радио Свобода. 15. 11. 2006.

62. Глэд Д. Сергей Довлатов // Беседы в изгнании. М., 1991. С. 84 95.

63. Губин В. Наедине со светом // Последняя книга. СПб., 2001. С. 341 59. Гудзий Н. История писания и печатания «Анны Карениной» // JI. Н. Толстой. Поли. собр. соч.: В 90-х т. Т. 20. М., 1939. С. 577 643.

64. Гудзий Н. Лев Толстой. М., 1960. 214 с.

65. Дегтяръ Е. Слова друзей и слово о друзьях // http://piterbook.spb.ru/2 002/05/recenzii/book Q3.shtml

66. Дземидок Б. О комическом. М., 1974. 223 с. у

67. Дмитриев А. Пространство меняющихся обстоятельств // ВремяопНпе. 03. 09. 2001. № 159. http://www.vremva.ru/2001/l59/10/13828.html

68. Доброзракова Г. Пушкинский миф в творчестве Сергея Довлатова / Доброзракова Г. Самар. гос. пед. ун-т. Самара, 2007.

69. Добрыш А. Нора Сергеевна Довлатова // Псевдология. www.pseudolo gv.org/Dovlatov/Rodnia/NoraSergeevna.htm

70. Довлатов С. Армейские письма к отцу // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999. С. 7 - 94.

71. Довлатов С. Десять писем Тамаре Уржумовой // Звезда. 2000. № 8. С. 137 147.

72. Довлатов С. Переписка Сергея Довлатова с Виктором Некрасовым // Звезда. 2006. № 9. С. 91 100.

73. Довлатов С. Письма из «Вертикального города» // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999. С. 95 - 104.

74. Довлатов С. Письма Сергея Довлатова к Владимовым // Звезда. 2001. № 9. С. 151 179.

75. Довлатов С. По дороге в Нью-Йорк (Письма из Вены) // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999. С. 105 - 120.

76. Довлатов С. Сквозь джунгли безумной, жизни. Письма к родным и друзьям. СПб., 2003. 384 с.

77. Довлатов С. Человек, которого не было // Новая газета. 2001. № 34 (677). С. 7 9.

78. Довлатов С., Ефимов И. Эпистолярный роман. М., 2001. 460 с.

79. Довлатова Е. Он мечтал о домике, шортах и своём огороде // Литературная газета. 1995. № 33. С. 6.

80. Донецкий А. В поисках псковского Довлатова // Псковская земля. http://culture.pskov.ru/ru/person/obiekt/85/publication/57

81. Донское Н. Высокое право писать письма // Новая газета. 2003. № 30 (863). С. 12.

82. Достоевский Ф. Полное собрание сочинений: В 30-х т. Т. 29. Кн. II. Л., 1986. С. 77 78.

83. Дочева К. Идентификация личности героя в творчестве Сергея Довлатова / Дочева К. Орлов, гос. ун-т. Орел, 2004.

84. Дьгнников М. Вдова Довлатова вернулась в Петербург // Смена. 2003. № 228 (23538). С. 3.

85. Дынников М. Елена Довлатова: «Теперь у нас есть свои кровати» // Смена. 2003. № 232 (23542). С. 7.

86. Дынников М. Призраку Сергея Довлатова в Питере некуда податься // Смена. 2003. № 164 (23474). С. 9.

87. Елисеев Н. Довлатов и Слуцкий // Последняя книга. СПб., 2001. С. 474 480.

88. Елисеев Н. Другие истории 7/ Новый мир. 1996. № 1L. С. 232 235.

90. Ермилов В. Роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина». М., 1963. 135 с.

91. Ерхов В. Сергей Довлатов и e^icr-o герои. Казань, 2002. 168 с.

92. Ефимов И. Неповторимость ценой // Звезда. 1994. № 3. С. 154 156.

93. Ефимов И. Сергей Довлатов зеркало Александра Гениса // Звезда. 2000. № 1. С. 214 21

94. Жданов В. Творческая истори-г^ «Анны Карениной». М., 1957. 262 с.

95. Жданова А. Вечер Довлатова. ^ актерской импровизации // Утро, ru (Ежедневная электронная газету). 05. 09. 2006. http://www.utro.ru/2006/ 09/05/articles/culturg/

96. Зайчик М. Довлатов и нескохггЕ^с) вопросов, касающихся нашего происхождения // Сергей Дов-П1^:тов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999. С. 178 182.

97. Закуренко А. Сергей Довлатов как Рассказчик // Топос. 17. 10. 2005. hltp://toposjii/mtidgMQ9i

98. Зверев А. Записки случайног<^> постояльца // Литературное обозрение. 1991. № 4. С. 65 70.

99. Зверев А. Шаг от парадокса. ^ трюизМу // Стрелец. 1995. № 1.1. С. 193 200.

100. Зибунова Т. Пылесос работа<=ьТ до сих пор // Новая газета. 2002. № 61 (799). С. 12.

101. Зибунова Т. Сергей Довлатов в Таллине (сентябрь 1972 года март 1975 года) // btt.v//7.ibunova.na.i-od.m/zibmdl .htm

102. Ивангщкая Е., Быков Д. Писали, не гуляли // Дружба народов. 2001. № 4. С. 199 206.

103. Иванова Н. Разгадке жизни: равносилен // Московские новости. 1996. № 2. С. 37.

104. Иванова И. Сергей Довлатов - Игорь Ефимов. Эпистолярный роман. Чужие письма читать рекомендуется // Знамя. 2001. № 5. С. 214 216.

105. Иванова С. Нелишний человек // О Довлатове. Нью-Йорк Тверь, 2001. С. 90 - 93.

106. Игнатова Е. Опасные знакомства // Вестник online. 1998. № 23 (204). www.vestnik.com/issues/98/0203/win/ignatova.htm

107. Каледин С. Встреча с Сергеем Довлатовым, невстреча с Сергеем Довлатовым, собачье сердце // Звезда. 1994. № 3. С. 168 - 170.

108. Камянов В. Свободен от постоя // Новый мир. 1992. № 2. С. 242 244.

109. Каргашин И Освобожденное слово // О Довлатове. Нью-Йорк -Тверь, 2001. С. 102 118.

110. Карпов А. По течению: Читая повести Э. Лимонова «У нас была великая эпоха» и С. Довлатова «Филиал» // Литературная газета. 1989. № 51. С. 4.

111. Карпов А. Свой среди своих: О прозе Сергея Довлатова // Русская словесность. 1996. № 2. С. 41 45.

112. Карпов А. Сергей Довлатов // Литература русского зарубежья (1920-1990): учеб. пособие / Под. общ. ред. А.И. Смирновой. М., 2006. С. 531 543.

113. Клепикова Е. Мытарь // Московский комсомолец. 2001. № 194 (22788). С. 8.

114. Колесников А. Многоточие Довлатова. К 65-летию писателя // РИА Новости. 30. 08. 2006. http://www.rian.ru/analvtics/20060830/533208 17.html

115. Копылова В. Невозвращение блудного сына // Московский j комсомолец. 02. 09. 2006. № 24,260. С. 6.1.,

116. Коробатов Я. Похмелье как литературный прием // !I

117. Комсомольская правда. 02. 09. 2006. http://www.kp.ru/daily/23766/56901/

118. Костырко С. www-образование Сергея Костырко // Новый мир. 2001. № 7. С. 217 222. \1. Л i

119. Костюков Л. Читатель Довлатова. Свой среди чужих // |

120. Независимая газета. 2005. № 3 (302). С. 5.)t

121. Кравчук 3. Довлатов, добрый мой приятель // Российская газета. 09. 06. 2005. № 3791. С. 12. "

122. Кривулин В. Поэзия и анекдот // Звезда. 1994. № 3. С. 122 123.

123. Кротов М. Мир как воля и представление // Континент. 1987. № 53. С. 407 410.

124. Крохин Ю. Из зоны в заповедник // Российская газета. 25. 08. 2006. № 4153. С. 21.

125. Крыщук Н. Василий Шукшин и Сергей Довлатов // Последняя книга. СПб., 2001. С. 508 513.

126. Кузнецов И. «Звезда» Довлатова (№3) // Литературная газета. 1994.I24. С. 4.

127. Куллэ В. Бессмертный вариант простого человека // Последняя книга. СПб., 2001. С. 481 491.

128. Курганов Е. Сергей Довлатов и линия анекдота в русской прозе // Последняя книга. СПб., 2001. С. 492 507.

129. Курицын В. Вести из филиала, или Дурацкая рецензия на прозу Сергея Довлатова // Литературное обозрение. 1990. № 12. С. 41 42.

130. Курский А. Трагедия отщепенства // Волга. 1998. № 8. С. 120127.

131. Панин Б. Сергей Довлатов // Проза русской эмиграции (третья волна): Пособие для преподавателей литературы. М., 1997. С. 101 -113.

132. Лебедев А. Сергей Довлатов: классический профиль // Русская мысль. 1996. № 4130. С. 13.

133. Лейдерман Н., Лгтовецкий М. Современная русская литература. 1950 1990-е годы: В 2-х т. Т. 2. М., 2006. С. 598 - 610.

134. Липовецкий М. И разбитое зеркало // Последняя книга. СПб., 2001. С. 514 523.

135. Липовецкий М. Критика как приём // Новое литературное обозрение. 2000. № 44. С. 351 523.

136. Лобанова 3. Андрей Арьев, друг Довлатова: Он всё время хотел вернуться домой 11 Комсомольская правда. 2000. № 115 (22379). С. 15.

137. Лосев Л. Русский писатель Сергей Довлатов // Последняя книга. СПб., 2001. С. 380 387.

138. Лук А. Юмор, Остроумие, Творчество. М., 1977. 183 с.

139. Макаренко А. Катя Довлатова. Американская дочь русского писателя // Огонёк. 2002. № 49. С. 35 37.

140. Малер И. Свидетели // Двадцать два. 1981. № 21. С. 197 199.

141. Малыгина Н. С. Д. Довлатов (1941 1990) // Русская литература

142. XX века: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений: В 2-хт. Т. 2. М., 2003. С. 341 349.t

143. Манн Т. Толстой (К столетию со дня рождения) // Т. Манн. 1 Собрание сочинений: В 10-х т. Т. 9. М., 1960. С. 620 627.

144. Марченко А. .Обратиться в печальное. // Литературная газета. 1990. № 20. С. 4.

145. Матвеева И. Культурный и образный мир языка писателя: (На материале произведений Сергея Довлатова) / Матвеева И. Орлов, гос. ун-т. Орел, 2004.

146. Мацан К. Логика сомневающегося, или Еще раз о Довлатове // Фома. Блоги. 08. 03. 2008. www.foma.ru/blogs/matsan/327/

147. Мечик Д. Выбитые из колеи: Литературные встречи. Нью-Йорк, 1984. 181 с.

148. Мечик-Бланк К. Из писем Сергея Довлатова к отцу // Звезда. 2008. № 1. С. 98 114.

149. Мечик-Бланк К. О названиях довлатовских книжек // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999. С. 285 - 290.

150. Мечик-Бланк К. Сергей Довлатов: Армейские письма к отцу // Звезда. 1998. № 5. С. 108 141.

151. Милославский Ю. О Бродском и Довлатове // Город. 2005. № 36. С. 24 26.

152. Моисеенко Ю. Есть адреналин! // Новая газета. 2001. № 34 (677). С. 9.

153. Моисеенко Ю. Есть данные собирается в пушкинские горы // Новая газета. 2001. № 63 (706). С. 8.

154. Моисеенко Ю. Найдена неизвестная пьеса Сергея Довлатова // Новая газета. 2001. № 32 (675). С. 2.

155. Моисеенко Ю. У Довлатова появились соавторы // Новая газета. 2003. № 93 (926). С. 14.

156. Мориц Ю. Сергей Довлатов. Рассказы из книги «Чемодан» //

158. Мория А. Россия встречается с Америкой: слияние двух культур в произведениях Довлатова // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999. С. 232 236.

159. Мулярчик А. До свидания, мальчики // Москва. 1994. № 5. С. 151 153.

160. Набоков В. Антон Чехов // Владимир Набоков. Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 319 330.

161. Набоков В. Лев Толстой. «Анна Каренина» // Владимир Набоков. Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 221 307.

163. Нехорошее М. Веллер и Довлатов: битва героев и призраков // Нева. 1996. № 8. С. 183 191.

164. Нечаев В. Довлатов и литературная ситуация в Питере конца 60-х и в 70-е годы // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба. СПб., 1999. С. 150 157.

165. Никитина JI. "Заповедник" без Довлатова // Сегодня. 24. 08. 2000. № 187. С. 6.

166. Николаев П. Словарь по литературоведению II Научная сеть. 2004. http://nature.web.rn/litera

167. Нинов А. Вера Панова. Творчество и судьба // В. Панова. Собр. соч.: В 5-х т. Т. 1. С. 5 26.

168. Нинов А. На перепутье // Вера Панова. Очерки творчества. Л., 1964. С. 101 137.I

169. Новиков В. Астроумие // Последняя книга. СПб., 2001. С. 540 - »

П роизведения Сергея Довлатова давно уже разлетелись на цитаты, как в свое время рассказы и фельетоны . К сожалению, признание и популярность на родине пришли к писателю лишь после смерти. Никто не скажет и не напишет про его жизнь и творчество лучше, чем его современники. Мы собрали их воспоминания.

Зависимость реальности от стандартов, предлагаемых литературой, - явление чрезвычайно редкое. Стремление реальности навязать себя литературе - куда более распространенное. Все обходится благополучно, если писатель - просто повествователь, рассказывающий истории, случаи из жизни и т.п. Из такого повествования всегда можно выкинуть кусок, подрезать фабулу, переставить события, изменить имена героев и место действия. Если же писатель - стилист, неизбежна катастрофа: не только с его произведениями, но и житейская.

Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта - большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него - каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля.

Я бы сравнил Довлатова с Высоцким, популярность которого была «от пионеров до пенсионеров», причем в самых разных кругах общества. Последними признали Довлатова те, кого в Америке называют «академиками», университетская профессура. Но в их кругу, конечно, популярность Довлатова не сравнится с таковой Бродского или даже Пригова, Сорокина и Пелевина. С Довлатовым происходит то, что Саша Генис обозначил так: «То, что трудно читается, легко объясняется, и наоборот».

Анатолий Найман

Он производил впечатление человека, которому доступно все, чего он ни пожелает: любая дружба, любая ответная влюбленность, свобода, деньги, элегантный костюм, беспредельная сила, любой талант. В действительности, однако, дела обстояли не так роскошно. Денег практически не было, влюблялись не только в него, друзьями становились, пусть на несколько дней, люди, которых он не знал по имени. Даже сила оказывалась достаточной лишь для перемещения в пространстве одного его могучего тела, и когда он помогал переезжать на новую квартиру моему брату, в ход пошли валидол и система длительных перекуров.

И талант. Он был наглядно талантлив, бесспорно талантлив, талантливо талантлив. Из всех своих возможностей проявить талант он выбрал литературу. Потому что это занятие ему в общем нравилось, потому что он литературу обожал, и еще потому, что талантливый человек, не привязавший себя ни к одному из предлагаемых ему стойл, считается «погубившим свой талант». Он был много одаренней писателя Довлатова, хотя он мог предъявить свои достижения «по гамбургскому счету» и в литературе. Подозреваю, что писательство было для него еще и средством отгородиться от порядков и людей, так или иначе терзающих каждого. Он был ранимый человек и своими книгами защищался, как ширмой. В конце концов всякая ширма берет на себя функции стены, как всякая маска - лица. Он ее украшению и укреплению отдавал почти все силы, публика таким его и воспринимала, таким и судила. Но жить ему было настолько же неуютно, как тем из нас, кто пользуется любой возможностью эту неуютность подчеркнуть и свою позицию отчужденности, то есть другую ширму, продемонстрировать.

Евгений Рейн

Он какое-то время в эмиграции писал на русские, советские темы, а потом остановился и долго не писал вообще. И это был мучительный для него период. Потом Серёжа написал два или три небольших и не самых удачных рассказа из эмигрантской русской жизни. Советский, русский материал был исчерпан, а на американские темы он писать не хотел или не мог - в общем, перед концом он был в ужасной депрессии, сильно пил.

Александр Генис

По-моему, Довлатов, заново открывший «средний штиль» Ломоносова, и сам не заметил совершённой им революции. Сергей просто физически не выносил, когда пишут «пах» вместо «пахнул», а за «представлять из себя» мог, как я выяснил, преследовать неделями.

Возделывая и пропалывая наш грамматический садик, Довлатов расчистил почву для всех. В «Новом американце» все стали взыскательными читателями других и настороженными писателями для себя. Боясь позора, мы, готовые отвечать за каждое лишнее, неточное или скучное слово, писали, озираясь, как в тылу врага.

Валерий Попов

Если ему не хватало жизни, он создавал искусственное поле напряжения, переживания. Проклятье писателя в том, что лоб себе разобьет, но историю расскажет. Осторожность тут неуместна. Кровь - и есть чернила. Он кровью писал. Своей и чужой тоже, потому что чужая кровь тоже на нем, он «вырезал» образы из окружающих. Начиная с образа собственного отца - и его он не пожалел «ради красного словца». В его руках все становилось ярче, интереснее, литературнее - и страшней. И с этим приходится смириться.

Лев Лосев

Довлатов знал секрет, как писать интересно. То есть он не был авангардистом. После многих лет приглядывания к литературному авангарду я понял его главный секрет: авангардисты - это те, кто не умеет писать интересно. Чуя за собой этот недостаток и понимая, что никакими манифестами и теоретизированиями читателя, которому скучно, не заставишь поверить, что ему интересно, авангардисты прибегают к трюкам. Те, кто попроще, сдабривают свои сочинения эксгибиционизмом и прочими нарушениями налагаемых цивилизацией запретов. Рассчитывают на общечеловеческий интерес к непристойности. Те, кто неначитанней, посмышленее, натягивают собственную прозу на каркас древнего мифа или превращают фабулу в головоломку. Расчет тут на то, что читателя увлечет распознавание знакомого мифа в незнакомой одежке, разгадывание головоломки. И этот расчет часто оправдывается. Чужое и общедоступное, не свое, не созданное литературным трудом и талантом, подсовывается читателю в качестве подлинного творения. Это можно сравнить с тем, как если бы вас пригласили на выступление канатоходца, а циркач вместо того, чтобы крутить сальто на проволоке, разделся догола и предложил вам полюбоваться своими приватными частями. Или вместо того, чтобы ходить по проволоке, прошелся бы по половице, но при этом показывая картинки с изображениями знаменитых канатоходцев.

Зона, заповедник. Все время какие-то установленные границы. Тем не менее ситуация за чертой зоны мало чем отличается от ситуации внутри ее. Нет, эти произведения Довлатова не перечень лагерных кошмаров. Это не список преступлений против человечества и какого-то его отдельного поколения. Это жизнь рядового ВОХРы и просто писателя Сергея Донатовича Довлатова.

Он родился в 1941 году в Уфе, в семье эвакуированных во время войны из Ленинграда театральных работников. С 1944 жил в Ленинграде, учился там на финском отделении филологического факультета Ленинградского университета, потом служил в армии и учился после нее там же, но уже на факультете журналистики, но не закончил его. Довлатов работал журналистом в малотиражных газетах, сторожем, камнерезом и экскурсоводом в Пушкинском заповеднике, о котором он и напишет впоследствии повесть «Заповедник». Прозу всерьез Довлатов стал писать уже после армии. Уже в это время у него появляются циклы новелл, которые образуют книгу «Зона». И «Зона» не была бы «зоной», если бы писалась последовательно. Он и не рассчитывал ни на какую-либо определенную последовательность и приверженность привычным литературным течениям. Писатель Довлатов сознательно выработал уже в эмиграции жанр книги, прочитываемой «за вечер». Он создал свой стиль, который имеет жесткие рамки, хотя по прочтении он кажется легким и непринужденным.

Книга Довлатова «Зона» напоминает страшную сказку или сказание, легенду, в которую ни сам автор, ни читатель верить не хотят. Но писать правду всегда сложней и трудней, чем сочинять. А Довлатов не пытался кого-то напугать, потому что вся страна жила этим. Лагерь — это давление, моральный и реальный пресс. Он ломает, сжимает тех, кто внутри и снаружи «Зоны». Слияние, поразительное объединение обеих сторон колючей проволоки — вот, что показал Довлатов. Но ведь это реально, не вымысел, а отношения между людьми в равной степени горестны и смешны. Главное, что в «Зоне» в людях осталось не меньше человеческих чувств, чем у тех, кто живет за ее пределами. Люди разные, но проблемы на воле и зоне одни. И общество единое, оно — советское. Зек Ероха, зек Замараев, офицер охраны Егоров и аспирантка Катя юдофобия, «романтика» лагерной жизни. Надзиратель Тахапиль и рецидивист Купцов, Парамонов и Фидель — сплошные антагонизмы.

Довлатовская фрагментарность, насыщенность антиподами копирует внешний мир. Смысл не в том, чтобы показать объем нецензурной лексики, исторгаемой на зоне, и не в количестве пристреленных зеков или в литраже выпитого на Новый год. Дело все в том, что лагерь — это копия всей страны. Пусть уменьшенная, но модель целого государства. То, как обращались с людьми на зоне и то, как позволяла страна обращаться с собой практически тождественно.

Существенная и оригинальная черта Довлатова — заниженная самооценка рассказчика, открытость диалогу — придает прозе Довлатова особый демократический тон. Он пишет о простых, сегодняшних людях и ситуациях, в которых они оказываются. Подтверждение этому представление о гении — «бессмертный вариант простого человека».

Герои Довлатова — его современники. И они находят общий язык, вне зависимости от того, где они живут: в Америке или в России, на зоне или на свободе. В то же время при всей своей общительности они страшно одиноки, так же как герои прозы «постоянного поколения». Они отчуждены от мира, но они и товарищи. Тотальное, но в такой же степени романтическое одиночество будоражило душу и ум Довлатова до самых последних дней его жизни.

И. Бродский в эссе о Довлатове написал о том, что Сергей Донатович воспринял «...идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем либо и где-либо». Литературную генеалогию Довлатов вел от Чехова, Зощенко и американских прозаиков XX века (Шервуд, Хемингуэй, Фолкнер, Сэлинджер), а так же Добычина и Булгакова. Довлатова всегда поражал психологизм Достоевского, но он никогда не подражал ему. В своих произведениях Довлатов утвердил глубокую привязанность человека к своей Родине, какой бы она ни была и какой бы режим в ней ни был установлен. Писатель показал всем, что человек должен быть счастлив своей судьбой настолько, насколько избалован и измучен ею в одинаковой мере. Поэтому проза Довлатова настолько затрагивает. Это крик души — с зоны, из заповедника, с обычной свободной территории.

Произведения Довлатова переведены на основные европейские языки. А в англоязычной критике отрицательные отзывы практически отсутствуют. Потому что человек должен оставаться человеком и не терять своего лица в каких бы то ни было жизненных обстоятельствах.

Сочинение

Цикл “Наши” связан одновременно с традициями одесских произведений Бабеля и автобиографической прозы Искандера. Рассказы цикла посвящены близким родственникам автобиографического героя. Он рассказывает о своих дедах по линии отца и матери, о родителях, двоюродном брате, жене и дочери. История рода, проникнутая юмором и любовью, заканчивается рождением сына – ребенка с иностранным именем, увидевшего свет с Америке. “Это то, к чему пришла моя семья и наша родина”, – с печалью заключает автор.

Сюжет цикла “Чемодан” развивается по принципу реализованной метафоры: в чемодане, случайно обнаруженном в шкафу, герой находит вещи, вывезенные с родины, которые ему так и не пригодились. С каждой из вещей связана безуспешная попытка героя найти себе применение на родине. В результате рассказы о вещах складываются в историю неудавшейся, нереализованной жизни.

Случайным вещам из чемодана противопоставлена куртка Фернана Леже. Чемодан напоминает Довлатову о чемодане с рукописями Платонова, пропавшем в годы войны.

Цикл “Ремесло”, скептически названный автором “признаниями литературного неудачника”, представляет собой творческую биографию Довлатова. Время восстановило подлинные ценности и отбросило сомнения писателя в том, что его упрекнут, будто он “возомнил себя непризнанным гением”. Художник, которого обрекли на родине на “чувство безнадежной жизненной непригодности”, создал правдивую летопись литературной жизни эпохи застоя. Ее центральным героем у Довлатова выступает высоко ценимый и любимый им И. Бродский. Оставленный Довлатовым литературный портрет поэта является непревзойденным по точности и глубине содержания: “Бродский создал неслыханную модель поведения. Он жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа. Он не боролся с режимом. Он его не замечал”.

Повесть С. Довлатова “Иностранка” была впервые опубликована в 1986 г. Она повествует о молодой женщине из “хорошей семьи”, у которой было счастливое детство. “Всем, у кого было счастливое детство, необходимо задумываться о расплате… Веселый нрав, здоровье, красота – чего мне это будет стоить?” – философски размышляет автор о судьбе своей героини. Ее “платой” становится любовь к человеку “с безнадежной фамилией Цехнови-цер”. Отдаленным результатом этой любви и стал ее отъезд в эмиграцию. Мария Татарович, одинокая русская женщина с ребенком, оказалась на сто восьмой улице Нью-Йорка и неожиданно для окружающих полюбила латиноамериканца Рафаэля Гонзалеса. Фоном к любовной повести в “Иностранке” служит жизнь русской колонии Нью-Йорка.

В повести “Филиал” тоже переплетаются две сюжетные линии: воспоминания о первой любви автобиографического героя и изображение его жизни в эмиграции, работы на радио “Третья волна”, взаимоотношений и течений внутри эмигрантской среды.

Довлатов прожил в Америке двенадцать лет. В 1990 г. он скоропостижно умер от сердечного приступа, не дождавшись издания своих произведений на родине. Первые книги его рассказов: “Чемодан”, “Зона”, “Рассказы” вышли к пятидесятилетию писателя, до которого он не дожил. Совсем недавно вышло в свет трехтомное собрание его прозы, стали появляться воспоминания и статьи о нем.

Довлатов создал своеобразный, точный, скупой и афористичный язык. Его стиль отличается изысканной простотой. Использование анекдотических ситуаций, жизненность тем делают его прозу увлекательным чтением. Популярность Довлатова со временем возрастает. Объясняется это и чувством, откровенно высказанным в цикле “Ремесло”: “Я люблю Америку… Благодарен Америке, но родина моя далеко. Нищая, голодная, безумная и спившаяся! Потерявшая, загубившая и отвергнувшая лучших своих сыновей!.. Родина – это мы сами… Все, что с нами было, – родина. И все, что было, – останется навсегда…” В критике высказывалось мнение, что Довлатов – художник мира, канувшего в прошлое. Но если наш мир – это мы сами, Сергей Довлатов навсегда останется летописцем нашего времени и нашим современником.

Рассказчик (Алиханов Борис, Боб, Борис, Борька, Я) – Рассказчик
и писатель одновременно, герой и антигерой, центральный персонаж
прозы Довлатова, стягивающий к себе все сюжетные линии и одновременно
являющийся их первоначалом. Рассказчик часто, словно маску, натягивает
на себя биографию, внешность и даже фамилию своего создателя –
Довлатова. Прячась же под псевдонимами (в повести «Зона» и в шестом
«компромиссе» повести «Компромисс» это – Борис Алиханов, в повести
«Заповедник» – Борис), Рассказчик приватизирует не только авторскую
судьбу, но и его произведения, и даже семью, причем в любой из
повестей Рассказчик четко отождествляется со своим первоначалом
– Автором Довлатовым и, в принципе, не имеет типичного для литературных
героев отделенного от своего демиурга облика.

Рассказчик – не есть литературный образ, но также он – и не автопортрет.
Рассказчик воссоздается как участник диалога, где собеседник –
либо сама жизнь, либо Сергей Довлатов. «Книги Довлатова написаны
в профиль, его герой Долматов – такой же двойник, как у Чаплина
– Чарли. Сергей Довлатов – уникальный случай в русской литературе,
когда создается всеми книгами – единственный образ», – пишет В.
Соснора.

Можно сказать, перед нами советский вариант Пруста: цикл повестей
«В поисках утраченного героя» («только время я бы заменил пространством.
Пространством меняющихся обстоятельств», – замечает Рассказчик
в «Зоне»). У француза главный герой – время, у русского – сам
герой. Если десять человек рассказывают одну и ту же историю,
то на одиннадцатом она сама превращается в рассказчика. В повести
«Зона» Рассказчик описывает это так: «У меня началось раздвоение
личности. Жизнь превратилась в сюжет». Жизнь, рассказанная пять
раз подряд, не удлиняется, увы, даже вдвое. Рассказчик повествует
о своей один раз, но кажется, их значительно больше – и рассказчиков,
и жизней.

«Довлатов сразу и до конца понял, что единственные чернила писателя
– его собственная кровь», – отмечает В. Попов. Таким образом,
воссозданный из совокупности повестей Рассказчик имеет тот же
состав крови, что и Довлатов.

Биография Рассказчика подобна калейдоскопу. Из одних и тех же
стеклышек-событий складываются различные узоры. Все зависит от
угла зрения. А. Генис сводит все сюжеты Довлатова к «приключениям
слов». Исследователь творчества Довлатова А. Арьев определяет
его метод как «театрализованный реализм». Автор, он же рассказчик,
он же актер, он же персонаж и герой своих постановок, этакий литературный
кентавр – проигрывает одну и ту же жизнь, меняя всякий раз интонации
и декорации. При этом декорации, то есть, реальные факты, меняются
значительно чаще.

«Фактические ошибки – часть моей поэтики», – отмечает Довлатов,
он же Рассказчик. Поэтому биография Рассказчика расплывается,
двоится, как пейзаж за промокшим окном. В театре выносят декорации,
остаются герои; в жизни выносят героев, остаются декорации; Довлатов
пролез в щель между театром и жизнью, минуя, по собственному выражению,
волчий капкан перед лазом.

Если в природе действительно существует «социалистический реализм»,
то Довлатов – представитель «социалистического романтизма», направления,
затянувшего в свой поток И. Бродского, В. Аксенова, А. Вампилова,
Сашу Соколова и многих других. Разница в том, что герои большинства
социалистических романтиков рефлексируют на стыке общей трагедии
и личной гордыни, что переводит общую беду в ранг частной. Довлатовский
Рассказчик мучается на стыке личной трагедии и общего абсурда,
что возвышает его голос до общенационального регистра. «Вдруг
у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей особенной,
небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти,
злобы... От слез я на минуту потерял зрение» (повесть «Зона»).
Рассказчик ощущает столь высокое волнение в весьма специфической
обстановке. Он – надзиратель в лагере особого режима. На празднование
шестидесятилетия советской власти зеки поют хором «Интернационал».
Рассказчик не любит ни советскую власть, ни свою должность, ни
зеков. Зеков – не любит менее всего. И все же плачет. Жизнь превращается
в театр, театр оказывается жизнью.

В повести «Наши» мы видим предков и родственников Рассказчика.
Прадед его – Моисей, сын Моисея – Исаак. Прадед – крестьянин-еврей,
сын Исаак переселяется в город Владивосток, породив по пути, в
Харбине, сына Доната – отца Рассказчика. Деда Исаака Николай І
берет за огромный рост в гвардию. Младший брат Доната уезжает
в Бельгию, а оттуда – в США. В тридцатые деда арестовали. И расстреляли.
В преданиях осталась необыкновенная сила старика, способного в
одиночку переставить грузовик. Дед Степан (по матери) – с Кавказа.
Он никому не подчинялся, даже стихийным бедствиям. Во время тифлиского
землетрясения он остается в своем доме. Дом развалился, пока дед
вздремнул в кресле: «Посреди руин сидел в глубоком кресле мой
дед... На коленях его лежала газета. У ног стояла бутылка вина».
Умер он загадочно, как и жил. Однажды он встал и направился к
оврагу, откуда сурово шагнул в реку. Легендарные деды Рассказчика
напоминают представителей рода Буэндиа из «Ста лет одиночества».

Отец был актером. В Ленинграде закончил театральный институт.
Стал режиссером. Затем его выгнали из театра: «еврей, отец расстрелян,
младший брат за границей». Он казался «обитателем горьковской
ночлежки. Он напоминал разом – Пушкина и американского безработного».
Родители развелись, когда Рассказчику было восемь лет. От второго
брака у отца появилась дочь. Он стал преподавать в музучилище.
Дочь от второго брака «полюбила сиониста» – отца снова выгнали
с работы. Через год после отъезда Рассказчика он приехал в Америку.
Что касается последнего, то начало его трудовой биографии описано
в повести «Ремесло» от первого лица. Правда, Довлатов родился
третьего, Рассказчик – четвертого сентября. По воспоминаниям Рассказчика
однажды его захотел ущипнуть за щечку сам А. Платонов. Гений,
прогуливаясь, столкнулся на бульваре с мамой, везущей в коляске
будущего гения. Почти Пушкин и Державин. Вскоре из грудного пушкиненка
Рассказчик превратился в «толстого застенчивого мальчика» из бедной
семьи. В 1952 в г. «Ленинские искры» были опубликованы четыре
стихотворения Рассказчика. « Одно... про Сталина, три – про животных».

Дальнейшая биография вновь из повести «Наши». Рассказчик – победитель
всесоюзного конкурса юных поэтов. Школу юный поэт заканчивает
плохо. Затем поступает в Университет. В повести «Филиал» указаны
год и факультет – «в августе шестидесятого года я поступил на
филфак». Дальнейшие следы Рассказчика распыляются. Меняются причины
ухода из Университета, имена любимых женщин, детали знакомств
и расставаний, дата отъезда за границу. Поэтому его дальнейшая
судьба компилируется из разных произведений, некоторые разночтения
указываются в скобках. Учится Рассказчик плохо. Влюбляется в красивую
девушку – Тасю (в «Ремесле» и «Чемодане» она названа Асей). Любовь
оказывается слишком сложной. Рассказчик перестает учиться. У него
остается время исключительно на ревность и анализ взаимоотношений
с любимой. Его выгоняют из Университета (в «Чемодане» он переходит
на другой факультет, в «Филиале» – бросает Университет из-за Таси).
Он снимает шестиметровую комнату. Работает смотрителем фасадов
(в «Филиале)», в «Чемодане» Рассказчик – ученик камнереза, зарабатывает
фарцой. Тася-Ася красива, легкомысленна, ветрена. Иногда она –
первая жена, иногда – просто любовница. В день знакомства с Рассказчиком
на ней импортная кофточка («Филиал») и отечественные туфельки,
в «Чемодане» же, наоборот, импортные туфельки.

Рассказчик путает не только ее одежду. Так, в «Филиале», встретив
Тасю уже в Америке, через двадцать восемь лет после знакомства
(в «Чемодане» – через пятнадцать–двадцать), Рассказчик вспоминает
одно из счастливых пробуждений во дни их молодой любви. Глядя
на Тасю, он говорит ей: « И утро тебе к лицу». В «Заповеднике»
проснувшийся Рассказчик (теперь Борис) говорит своей жене, Тане:
« И утро тебе к лицу». Жена и первая любовь разнятся фактически,
но совпадают вербально. Впрочем, Рассказчик часто вкладывает одни
и те же слова в уста разных персонажей. Так, в «Наших» мальчик,
везущий Рассказчика в село, изрекает ту же мистическую фразу,
что и алкоголик Михал Иваныч в «Заповеднике»: «Эх... Поплыли муды
да по глыбкой воды». Поэт Рувим Ковригин («Филиал») произносит
тот же монолог, что и реально существующий поэт Наум Коржавин.
Несуществующий писатель Панаев («Филиал») рассказывает ту же историю,
что и В. Некрасов (известный русский советский писатель) в «Ремесле».

Расставшись с первой любовью и распрощавшись с Университетом,
Рассказчик уходит в армию – в лагерные охранники. Выбор он делает
добровольно. Об этом вся повесть « Зона». Причем, в отличие от
Достоевского, Солженицына, Шаламова Рассказчик – по другую сторону
ограждения. Из повестей «Зона» и «Филиал» мы узнаем, что Рассказчик
– в прошлом боксер-тяжеловес. В армии на учебном пункте он возобновляет
тренировки. В декабре получает отпуск – отправляется в Ленинград.
Тася-Ася отказывается с ним встречаться. После службы, в шестьдесят
четвертом, возвращается в Ленинград («Ремесло»): « в тощем рюкзаке
лежала «Зона». Тринадцатого декабря 1967 происходит первое обсуждение
в Союзе Писателей, Рассказчика публикуют в «Юности», он неплохо
зарабатывает. Поступает в городскую многотиражку. Сотрудничает
в журналах «Аврора», «Звезда» (Ремесло). Далее, по разным версиям
то ли в шестьдесят восьмом, то ли позже срывается в Таллинн. В
«Ремесле» причина – «долги, семейные неурядицы», в «Компромиссе»
– пьянка. В «Ремесле» Рассказчик отправляется в Таллинн с одной
сменой белья и двадцатью шестью рублями в кармане, в «Компромиссе»–
без ничего и с шестнадцатью рублями. О бытии в Таллинне повествует
повесть «Компромисс». Рассказчик становится «внештатным автором
в журнале» «Молодежь Эстонии», затем – штатным в отделе информации
газеты «Советская Эстония». Все это время пишет и пьет. Иногда,
впрочем, пьет и пишет. Его протест против бессознательного абсурда
советской жизни превращается в осознанный абсурд жизни личной.
Типологически Рассказчик близок Веничке Ерофееву из поэмы «Москва-Петушки»
и Зилову из «Утиной охоты» А. Вампилова. Попивая, повествователь
подготавливает книгу из 16 рассказов. Книга получает добро в ЦК
Эстонии. В это же время Рассказчик дает приятелю почитать «Зону»,
у того КГБ производит обыск, находит «Зону», после чего книга,
за которую автор успел получить 100%-ый аванс, запрещается. В
газете Рассказчика осуждают, как алкоголика и антисоветчика –
он уходит из газеты и возвращается в Ленинград, начинает работать
в детском журнале «Костер» вместо ушедшей в декрет сотрудницы,
постепенно превращаясь из «жертвы режима» в функционера: «В Костре
исправно душил живое слово. Затем... шел в … «Советский писатель».
Там исправно душили меня. Я был одновременно хищником и жертвой».
От судьбы литературного Андрея Бульбы Рассказчика спасает вернувшаяся
из декрета сотрудница. Двадцать третьего апреля 1976 г. он уходит
из журнала («Ремесло»). В этом же году его печатают за границей.
В этом же уезжает жена. По версии повести «Наши» за месяц до отъезда
супруги Рассказчик уезжает в Пушкинский заповедник. По версии
повести «Заповедник» жена приезжает к Рассказчику в Пушкинские
Горы – и только тогда он узнает о разлуке. По версии повести «Чемодан»
подготовка к отъезду проходит на его глазах. Затем, с небольшими
вариациями, Рассказчик запивает. «Дальнейшие события излагаю пунктиром.
Обвинение в тунеядстве и притонодержательстве... Подписка о невыезде...
Какие–то неясные побои в милиции... Серия передач «Немецкой волны»...
Арест и суд...Девять суток в Каляевской тюрьме... Неожиданное
освобождение... ОВИР». Прежде, чем перейти к заключительному периоду
существования Рассказчика, следует отметить все варианты его женитьбы.
В повести «Заповедник» жену зовут Татьяна. Рассказчик встречает
ее в мастерской приятеля. После женитьбы, обмена двух квартир
и съезда в одну двухкомнатную у Рассказчика появляется дочь Маша.
Разводятся супруги за полтора года до поездки Рассказчика в Пушкинские
Горы. В заповедник Татьяна приезжает, чтобы уговорить бывшего
мужа уехать вместе с семьей. Тот отказывается, хотя женаты они
«без малого десять лет». «Это уже не любовь, а судьба», – думает
Рассказчик о невозможной и нерасторжимой связи с женой. В повести
«Наши» знакомство с женой происходит в шестьдесят третьем году.
Проснувшись после пьянки Рассказчик обнаруживает рядом с собой
незнакомую девушку. Ее зовут Лена. Так и происходит их свадьба.

Лена остается жить у Рассказчика. Рожает дочь. Работает в парикмахерской.
Затем – корректором. Затем уезжает с дочкой в США. В повести «Чемодан»
жена приходит в дом Рассказчика как агитатор во время выборов.
Имя ей – Елена Борисовна. Вместо агитации граждане женятся. Рождается
дочь Катя. Затем жена с дочкой уезжают в США. Последнее из разночтений
касается географии. В повести «Наши» Рассказчик летит в США с
мамой – и через Австрию, они останавливаются в гостинице «Адмирал»,
в «Чемодане» он летит туда же, но один – и через Италию, а живет
уже в гостинице «Диана». Среднеарифметически эмиграция происходит
в 1978г. Итак, из названий повестей вырисовывается метафорическая
география жизни Рассказчика. «Зона» – Ленинград, Россия; «Заповедник»
– Россия; «Ремесло» – Таллинн, Эстония; «Филиал» – Нью–Йорк, США.
США – филиал России. И, одновременно, финал. Об этом – последние
повести Довлатова. В «Иностранке» Рассказчик встречает в Нью-Йорке
землячку – Марусю Татарович. Ее судьба, столь же хаотичная, как
и у него, приводит Рассказчика к пониманию одной фундаментальной
вещи. Она выражена в финале повествования, в письме к Марусе:
«Веришь ли, я иногда почти кричу: «О, Господи! Какая честь! Какая
незаслуженная милость: я знаю русский алфавит!» Это уже не ностальгия.
Это напоминает душу, смотрящую на свое тело. В последней повести
«(Филиал») Рассказчик – радиожурналист, ведущий на радиостанции
«Третья волна». Ему сорок пять лет. На радио он сотрудничает «лет
десять». В России – перестройка, Набоков и Ходасевич. Рассказчик
отправляется на эмигрантский симпозиум в Лос-Анджелес. Там он
понимает: « будущее наше, как у раков,– позади». Там же он встречает
свою первую любовь – Тасю. Мы узнаем ее фамилию – Мелешко (по
странному совпадению такая же была у сослуживца Рассказчика в
лагере – сержанта Мелешко). Вспоминать прошлое и первую любовь
больно. От боли может спасти настоящее. Рассказчик звонит в Нью-Йорк.
Трижды. Один раз – жене. Один – дочке. Один – сыну. Вывод не то,
чтобы оптимистический, но утвердительный. Когда нет отечества,
остается семья. Остается русский язык. Остается то, что сказано.
Кроме фактов, как видим, весьма зыбких, Рассказчик предлагает
читателю определенный взгляд на жизнь. Он определяет это так.
«У меня нет мировоззрения. У меня есть миросозерцание».

Можно выделить основные пункты этого «миросозерцания», представляющие
достаточно сложную и логичную этическую и эстетическую систему
(второй и третий уровень человеческого существования по любимому
Рассказчиком Кьеркегору). Итак:

1. Стиль («Он был носителем стиля», П. Вайль). « Надо либо жить,
либо писать. Либо слово, либо дело. Но твое дело – слово». «Слово
перевернуто вверх ногами. Из него высыпалось содержимое» («Зона»)
– перед нами манифест, близкий к акмеистическому своду («Наследие
символизма и акмеизм» Н. Гумилева и «Утро акмеизма» О. Мандельштама
– кстати, одного из двух любимых поэтов Довлатова). Задача Рассказчика
– вернуть в слово содержимое. И этим содержимым становится собственная
жизнь: «Даже когда я физически страдал, мне было хорошо. Голод,
боль, тоска – все становилось материалом... Фактически я уже писал».
Если бы душа могла удержать карандаш, мы бы обязательно прочитали
историю: «Смерть Довлатова» by Довлатов. Она бы выглядела так.

Люди в белых халатах.

Когда меня привезли в реанимацию, клиническая смерть уже наступила.
До этого, впрочем, была клиническая жизнь. Их объединяло отсутствие
перспективы. Врач на хорошем американском (мне никогда не стать
врачом) говорит: «Мистер, я не могу вас реанимировать. У вас нет
страховки». – Тем более, мистер,– говорю на русском, – следует
меня спасти. Это единственный-таки шанс ее завести. Боюсь, после
смерти мне уже ничего не выпишут. В царстве мертвых нет социальных
работников. Разве что там – территория России.

– Но деньги я получаю здесь,– возражает человек в белом халате.

– Пришлось умирать в машине «Скорой» – слава Богу, шофер не мешал
– страховки не клянчил.

– Как я потом узнал, он приехал в Нью–Йорк из Одессы.

2. Мораль. «Кто назовет аморальным – болото, вьюгу или жар пустыни?..»
« Насильственная мораль – это вызов силам природы. Бездеятельность
– единственное нравственной состояние...», – так думает Рассказчик
в первых своих повествованиях. Но жизнь приводит его к другому.
В «Иностранке» он говорит: « есть кое-что повыше справедливости...
милосердие.. «. Согласимся – милосердие, это уже действие. Или
бездействие, если требуется сотворить зло («умышленно... я зла
не делал»). «Я давно уже не разделяю людей на положительных и
отрицательных. А литературных героев – тем более... В этой повести
нет ангелов и нет злодеев... Один из героев – я сам»– вот позиция
скорее терпимости, чем безразличия.

3. Любовь. Рассказчика проводит четкую границу между временным
чувством и постоянным. Временное – это приключение, постоянное
– любовь. Хотя «критерии отсутствуют полностью. Несчастная любовь
– это я еще понимаю. А если все нормально?» Тем не менее, именно
нормальная любовь – к жене, детям, родине становится у Рассказчика
критерием истинности любви. Несколько раз он говорит о своих отношениях
с женой: «Это не любовь, это уже судьба». В отличие от Набокова,
Рассказчик любит и своих героев: «я – автор, вы – мои герои. И
живых я не любил бы вас так сильно».

4. Свобода соединяется с любовью, и даже неволя преодолевается
любовью: «мой язык, мой народ, моя безумная страна... Представь
себе, я люблю даже милиционеров». «Что может быть прекраснее внезапного
освобождения речи» – чувство свободы возникает, когда Рассказчик
на крыльце отделения милиции называет стукача Гурьянова стукачом
(п. «Заповедник»). Таким образом, свобода есть свободная речь,
которая, в свою очередь, есть любовь к свободной речи. Поэтому
Рассказчик свободен. По словам Муси (Маруси) Татарович:» Нормальный
человек, он и в Москве свободен».

5. Литература – то, в чем можно спрятаться от абсурда жизни; с
другой стороны, жизнь – то, что позволяет избавить от абсурда
литературу. Литература не есть «сублимация. Когда пытаешься возложить
на литературу ответственность за свои грехи» – «литературе нельзя
доверять свою жизнь. Поскольку добро и зло в литературе не разделимы
так же, как и в природе». «Моя литература стала дополнением к
жизни. Дополнением, без которого жизнь оказывалась совершенно
непотребной». Жизнь Рассказчика оказывается востребована такими
же, как он сам «ни ангелами, ни злодеями», то есть теми, кого
обычно называют народ.