Камю посторонний читать полностью. Анализ произведения «Посторонний» (Альбер Камю)

© Editions Gallimard, Paris, 1942

© Перевод. С. Великовский, наследники, 2013

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

Часть первая

I

Сегодня умерла мама. Или, может, вчера, не знаю. Получил телеграмму из дома призрения: «Мать скончалась. Похороны завтра. Искренне соболезнуем». Не поймешь. Возможно, вчера. Дом призрения находится в Маренго, за восемьдесят километров от Алжира. Выеду двухчасовым автобусом и еще засветло буду на месте. Так что успею побыть ночью у гроба и завтра вечером вернусь. Попросил у патрона отпуск на два дня, и он не мог мне отказать – причина уважительная. Но видно было, что недоволен. Я ему даже сказал: «Я ведь не виноват». Он не ответил. Тогда я подумал – не надо было так говорить. В общем-то мне нечего извиняться. Скорей уж он должен выразить мне сочувствие. Но потом, наверно, еще выразит – послезавтра, когда увидит меня в трауре. А пока еще не похоже, что мама умерла. Вот после похорон все станет ясно и определенно, так сказать – получит официальное признание.

Выехал двухчасовым автобусом. Было очень жарко. Позавтракал, как всегда, в ресторане у Селеста. Там все огорчились за меня, а Селест сказал: «Мать-то у человека одна». Когда я уходил, меня проводили до дверей. Напоследок спохватился, что надо подняться к Эмманюэлю – взять взаймы черный галстук и нарукавную повязку. Он месяца три назад схоронил дядю.

Чуть не упустил автобус, пришлось бежать бегом. Торопился, бежал, да потом еще в автобусе трясло и воняло бензином, дорога и небо слепили глаза, и от всего этого меня сморил сон. Проспал почти до Маренго. А когда проснулся, оказалось – привалился к какому-то солдату, он мне улыбнулся и спросил, издалека ли я. Я сказал «да», разговаривать не хотелось.

От деревни до дома призрения два километра. Пошел пешком. Хотел сейчас же увидеть маму. Но привратник сказал – надо сперва зайти к директору. А он был занят, и я немного подождал. Пока ждал, привратник так и сыпал словами, а потом я увидел директора, он принял меня в кабинете. Это старичок с орденом Почетного легиона. Он посмотрел на меня ясными глазами. Потом пожал мне руку и долго не выпускал, я уж и не знал, как ее отнять. Он заглянул в какую-то папку и сказал:

– Госпожа Мерсо пробыла у нас три года. Вы были ее единственной опорой.

Мне показалось, он меня в чем-то упрекает, и я начал было объясняться. Но он перебил:

– Не надо оправданий, дружок. Я перечитал бумаги вашей матушки. Вы были не в силах ее содержать. Она нуждалась в уходе, в сиделке. Заработки у вас скромные. Если все принять во внимание, у нас ей было лучше.

Я сказал:

– Да, господин директор.

Он прибавил:

– Понимаете ли, здесь ее окружали друзья, люди ее лет. У нее нашлись с ними общие интересы, которых нынешнее поколение не разделяет. А вы молоды, с вами она бы скучала.

Это верно. Когда мама жила со мной, она все время молчала и только неотступно провожала меня глазами.

В доме призрения она первые дни часто плакала. Но это просто с непривычки. Через несколько месяцев она стала бы плакать, если бы ее оттуда взяли. Все дело в привычке. Отчасти из-за этого в последний год я там почти не бывал. И еще потому, что надо было тратить воскресный день, уж не говорю – тащиться до остановки, брать билет да два часа трястись в автобусе.

Директор еще что-то говорил. Но я почти не слушал. Потом он сказал:

– Вы, наверно, хотите видеть вашу матушку.

Я ничего не ответил и встал, он повел меня к двери. На лестнице он стал объяснять:

– У нас тут своя небольшая мертвецкая, мы перенесли покойницу туда. Чтобы не тревожить остальных. Каждый раз, как в нашем доме кто-нибудь умирает, остальные на два-три дня теряют душевное равновесие. И тогда затруднительно за ними ухаживать.

Мы пересекли двор, там было много стариков, они собрались кучками и толковали о чем-то. Когда мы проходили мимо, они смолкали. А за спиной у нас опять начиналась болтовня. Будто приглушенно трещали попугаи. У низенькой постройки директор со мной простился:

– Я вас покидаю, господин Мерсо. Но я к вашим услугам, вы всегда найдете меня в кабинете. Погребение назначено на десять часов утра. Мы полагали, что вы захотите провести ночь подле усопшей. И еще одно: говорят, ваша матушка в беседах не раз высказывала желание, чтобы ее похоронили по церковному обряду. Я сам обо всем распорядился, но хочу вас предупредить.

Я поблагодарил. Мама хоть и не была неверующей, но при жизни религией вовсе не интересовалась.

Вхожу. Внутри очень светло, стены выбелены известкой, крыша стеклянная. Обстановка – стулья да деревянные козлы. Посередине, на таких же козлах, закрытый гроб. Доски выкрашены коричневой краской, на крышке выделяются блестящие винты, они еще до конца не ввинчены. У гроба – чернокожая сиделка в белом фартуке, голова повязана ярким платком.

Тут у меня над ухом заговорил привратник. Наверно, он догонял меня бегом.

Он сказал, запыхавшись:

– Гроб закрыт, но мне велели отвинтить крышку, чтоб вам поглядеть на покойницу.

И шагнул к гробу, но я его остановил.

– Не хотите? – спросил он.

– Нет, – сказал я.

Он отступил, и я смутился, не надо было отказываться. Потом он посмотрел на меня и спросил:

– Что ж так?

Не с упреком спросил, а словно из любознательности. Я сказал:

– Не знаю.

Тогда он покрутил седой ус и, не глядя на меня, заявил:

– Понятно.

Глаза у него были красивые, голубые, и красноватый загар. Он подал мне стул, а сам уселся немного сзади. Сиделка поднялась и пошла к двери. Тут привратник сказал мне:

– У нее шанкр.

Я не понял и посмотрел на сиделку, лицо ее пересекала повязка. На том месте, где положено быть носу, повязка была плоская. На лице только и заметна белая повязка.

Когда она вышла, привратник сказал:

– Я вас оставлю одного.

Уж не знаю, верно, я сделал какое-то невольное движение, только он остался. Он стоял у меня за спиной, и мне это мешало. Комнату заливало яркое предвечернее солнце. В стекло с жужжаньем бились два шершня. Меня стало клонить в сон. Не оборачиваясь, я спросил привратника:

– Вы тут давно?

– Пять лет, – мигом ответил он, словно с самого начала ждал, что я про это спрошу.

И пошел трещать. Мол, вот уж никогда не думал, что будет доживать свой век в Маренго, привратником в богадельне. Ему уже шестьдесят четыре, он парижанин. Тут я его перебил:

– А, так вы не здешний?

Потом я вспомнил: прежде чем проводить меня к директору, он говорил про маму. Говорил, что надо хоронить поскорее, тут ведь Алжир, да еще равнина, вон жара какая. Тогда-то он мне и сказал, что прежде жил в Париже и никак не может его забыть. В Париже с покойником не расстаются три дня, а то и четыре. А здесь нет времени, не успеешь свыкнуться с мыслью, что человек умер, как уже надо поспешать за дрогами. Тут жена его перебила: «Замолчи ты, молодому человеку незачем про это слушать». Старик покраснел и извинился. Тогда я вмешался и сказал: «Нет-нет, ничего». По-моему, все, что он говорил, было верно и интересно.

Потом, в мертвецкой, он мне объяснил, что в дом призрения попал по бедности. Но он еще крепок, вот и вызвался служить привратником. Я заметил – значит, он тоже здешний пансионер. Он возразил – ничего подобного! Меня еще раньше удивило, как он говорил про здешних жителей: «они», «эти», иногда – «старики», а ведь некоторые из них были ничуть не старше его. Но, конечно, это совсем другое дело. Он ведь привратник и в какой-то мере над ними начальство.

Тут вошла сиделка. Неожиданно настал вечер. Над стеклянной крышей вдруг сгустилась тьма. Привратник повернул выключатель, и меня ослепил яркий свет. Потом он предложил мне пойти в столовую пообедать. Но есть не хотелось. Он сказал, что принесет мне чашку кофе с молоком. Я согласился, потому что очень люблю кофе с молоком, и через минуту он вернулся с подносом. Я выпил кофе. Захотелось курить. Сперва я сомневался, можно ли курить возле мамы. А потом подумал, что это не имеет значения. Предложил привратнику сигарету, и мы закурили.

Немного погодя он сказал:

– А знаете, друзья вашей матушки тоже придут посидеть около нее. Такой здесь обычай. Пойду принесу еще стульев и черного кофе.

Я спросил, нельзя ли погасить хоть одну лампу. Яркий свет отражался от побеленных стен, это было утомительно. Привратник сказал – ничего не поделаешь. Так уж тут устроено: либо горят все лампы сразу, либо ни одной. После этого я его почти не замечал. Он вышел, вернулся, расставил стулья. На один стул поставил кофейник и нагромоздил чашки. Потом уселся напротив меня, по ту сторону гроба. Сиделка все время оставалась в глубине комнаты, спиной к нам. Мне не видно было, что она делает. Но по движениям локтей я догадался – наверно, вяжет. Было тихо, я выпил кофе и согрелся, из открытой двери тянуло запахом ночи и цветов. Кажется, я вздремнул.

Меня разбудил шорох. Я успел отвыкнуть от яркого света, и выбеленные стены совсем ослепили меня. Теней не было, каждый предмет, каждый угол и изгиб вырисовывались так четко, что резало глаза. В комнату входили мамины друзья. Их было человек двенадцать, они неслышно скользили в слепящем свете. Они уселись, и ни один стул не скрипнул. Никогда никого я не видел так ясно, до последней морщинки, до последней складки одежды. Однако их совсем не было слышно, просто не верилось, что это живые люди. Почти все женщины были в фартуках, перетянутых в талии шнурком, от этого еще заметней выдавались животы. Никогда прежде я не замечал, что у старух бывает такой большой живот. Мужчины были почти все тощие и опирались на палки. Больше всего меня поразило в их лицах, что я не мог разглядеть глаз, только что-то мерцало в сети морщин.

Когда они уселись, многие посмотрели на меня и неловко наклонили головы; у всех были беззубые, запавшие рты; я не мог понять, то ли они со мной здороваются, то ли головы их трясутся от старости. Наверно, все-таки это они со мной здоровались. Тут я заметил, что все они, качая головами, сидят напротив меня, по обе стороны от привратника. У меня мелькнула нелепая мысль, будто они собрались, чтобы меня судить.

Вскоре одна женщина заплакала. Она сидела во втором ряду, позади другой старухи, и я плохо ее видел. Она плакала на одной ноте, то и дело всхлипывая; казалось, она никогда не перестанет. Другие словно не слышали. Они все как-то обмякли, сидели хмурые, молчаливые. Каждый уставился в одну точку – кто на гроб, кто на собственную палку, на что попало – и уж больше никуда не смотрел. А та женщина все плакала. Очень странно, совсем незнакомая женщина. Мне хотелось, чтобы она замолчала. Но я не решался ей это сказать. Привратник наклонился к ней, заговорил, но она только мотнула головой, что-то пробормотала и продолжала все так же всхлипывать на одной ноте. Тогда привратник обошел гроб и сел рядом со мной. Долго молчал, потом сказал, не глядя на меня:

– Она была очень привязана к вашей матушке. Она говорит, ваша матушка одна здесь была ей другом, а теперь у нее никого не осталось.

Мы долго так сидели. Понемногу та женщина стала вздыхать и всхлипывать реже. Она еще какое-то время сопела и наконец утихла. Спать больше не хотелось, но я устал, ныла поясница. Теперь меня тяготило, что все они сидят так тихо. Только изредка слышался какой-то странный звук, я не мог разобрать, откуда он. Потом наконец понял: некоторые старики всасывали щеки внутрь, и тогда в беззубом рту странно щелкало. А они этого не замечали, слишком заняты были своими мыслями. Мне даже показалось, что они собрались вокруг покойницы вовсе не ради нее самой. Теперь-то я думаю – это мне просто показалось.

Привратник налил всем кофе, и мы выпили. Что было дальше, не знаю. Миновала ночь. Помню, какую-то минуту я открыл глаза и вижу: все старики спят, обмякнув на стульях, только один не спит – стиснул обеими руками палку, оперся на них подбородком и уставился на меня, словно только того и ждал, чтоб я проснулся. Потом я опять задремал. Проснулся оттого, что у меня все сильнее ныла поясница. Над стеклянной крышей посветлело. Немного погодя проснулся один из стариков и надолго раскашлялся. Он все сплевывал в огромный клетчатый платок, и всякий раз у него словно что-то рвалось внутри. Кашель разбудил остальных, и привратник сказал, что им пора уходить. Они поднялись. После утомительного бдения лица у всех стали серые. Очень странно: уходя, каждый пожал мне руку, будто эта ночь, когда мы не обменялись ни словом, нас сблизила.

Я устал. Привратник проводил меня в сторожку, и я немного привел себя в порядок. Выпил еще чашку кофе с молоком, было очень вкусно. Когда я вышел из сторожки, уже совсем рассвело. Над холмами, которые отгораживают Маренго от моря, небо закраснелось. И ветер доносил из-за холмов соленый запах. Отличный начинался денек. Давно уже я не бывал за городом, и так приятно было бы прогуляться, если бы не мама.

А теперь я ждал во дворе, под платаном. Вдыхал свежий запах земли, и спать больше не хотелось. Вспомнил о сослуживцах. В этот час они встают и собираются на работу – для меня это всегда самое трудное время. Я еще немного подумал обо всем этом, а потом в доме зазвонил колокол и отвлек меня. За окнами началась суета, потом все опять успокоилось. Солнце поднялось немного выше и пригревало мне ноги. Подошел привратник и сказал, что меня ждет директор. Я пошел в кабинет. Директор дал мне подписать какие-то бумаги. На нем был черный сюртук и брюки в полоску. Он взялся за телефон и сказал мне:

– Прибыли люди из похоронного бюро. Сейчас я велю окончательно закрыть гроб. Угодно вам до этого в последний раз посмотреть на вашу матушку?

– Фижак, велите им, пусть приступают.

Потом сказал мне, что и сам будет на похоронах, и я поблагодарил. Он сел за письменный стол, скрестил свои коротенькие ножки. Мы с ним будем одни да еще дежурная сиделка, сказал он. Обитателям дома не полагается присутствовать при погребении. Он только разрешает им посидеть возле покойника ночь.

– Нельзя забывать о человеколюбии, – заметил он.

Но на сей раз он позволил одному пансионеру проводить покойницу.

– Тома Перез – старый друг вашей матушки. – Тут директор улыбнулся. – Понимаете, чувство это немного ребяческое. Но они с вашей матушкой были неразлучны. В доме над ними подшучивали, Переза называли женихом. Он смеялся. Им обоим это было приятно. И надо признать, что смерть госпожи Мерсо для него тяжелый удар. Я не счел нужным ему отказывать. А вот провести ночь у гроба я ему запретил – так посоветовал наш врач.

Потом мы довольно долго молчали. Директор поднялся и выглянул в окно. Чуть погодя он заметил:

– А вот и священник. Даже раньше времени.

И предупредил, что приходская церковь – в самой деревне Маренго и до нее идти по меньшей мере три четверти часа. Мы вышли из кабинета. Перед домом стояли священник и два мальчика-служки; один служка держал кадильницу, а священник, наклонясь, подтягивал серебряную цепочку. Когда мы подошли, он выпрямился. Он назвал меня «сын мой» и сказал мне несколько слов. Потом вошел в мертвецкую; я последовал за ним.

Я тотчас заметил, что теперь винты глубоко ушли в дерево, и увидел четырех человек в черном. Директор сказал, что катафалк уже ждет, и тут священник начал читать молитву. Все пошло очень быстро. Люди в черном с покровом в руках подступили к гробу. Священник, служки, директор и я вышли из мертвецкой. У двери ждала какая-то почтенная женщина, прежде я ее не видел.

– Господин Мерсо, – представил меня директор.

Имени этой женщины я не расслышал, понял только, что она здешняя сиделка. Она поклонилась без улыбки, лицо у нее было длинное и очень худое. Потом мы все посторонились, давая дорогу носильщикам. Они вынесли гроб, и мы вышли вслед за ними из ворот. За воротами ждал катафалк. Длинный, блестящий, лакированный, совсем как пенал. Рядом стояли распорядитель – низенький, нелепо одетый человечек – и старик, которому явно было не по себе. Я понял, что это и есть Перез. На нем была мягкая фетровая шляпа с круглой тульей и широкими полями (когда выносили гроб, он ее снял), костюм не по росту, так что штанины гармошкой свисали на башмаки, на шее – черный бант, чересчур маленький для рубашки с таким широким белым воротничком. Нос угреватый, губы трясутся. Под редкими седыми волосами видны престранные уши – нелепой формы, торчащие и притом багрово-красные, это меня поразило, потому что сам он был мертвенно-бледен. Распорядитель объяснил нам, какой будет порядок. Впереди всех священник, за ним – катафалк. Вокруг катафалка – четверо в черном. Позади – мы с директором, а замыкают шествие сиделка и господин Перез.

Небо наполнилось солнцем. Уже начинало припекать, жара с каждой минутой усиливалась. Не знаю, почему мы так долго не двигались с места. В темном костюме я запарился. Старичок Перез надел было шляпу, но опять снял. Я слегка повернулся в его сторону и слушал, что говорит про него директор. Тот рассказывал, что по вечерам мама с Перезом часто ходили гулять, их сопровождала сиделка, и они доходили до самой деревни. Я поглядел вокруг. Вереницы кипарисов тянулись к холмам у горизонта, меж кипарисами сквозила земля – где зеленая, где рыжая, – отчетливо вырисовывались редкие домики, и я понимал маму. Должно быть, вечер в этом краю – как раздумчивое затишье. А вот сейчас под неукротимым солнцем все вокруг содрогается и в свой черед становится гнетущим и жестоким.

Мы двинулись в путь. И тут я заметил, что Перез прихрамывает. Дроги катили все быстрей, и старик понемногу отставал. Один из тех четверых тоже дал дрогам себя обогнать и пошел рядом со мной. Удивительно, как быстро солнце поднималось все выше. Оказалось, в полях давно уже гудят и жужжат насекомые, шелестит трава. У меня по щекам струился пот. Шляпу я не захватил и обмахивался носовым платком. Служащий похоронного бюро что-то мне сказал, но я не расслышал. Он вытирал лысину платком, платок держал в левой руке, правой приподнимал фуражку. Я переспросил:

Он показал на небо и повторил:

– Ну и шпарит.

– Да, – сказал я.

Немного погодя он спросил:

– Вы покойнице кто – сын?

Я опять сказал – да.

– Старая она была?

– В общем, да, – сказал я, потому что не знал точно, сколько ей было лет.

Тогда он замолчал. Я обернулся и увидел, что старик Перез отстал уже метров на пятьдесят. Он торопился как мог, размахивал руками, в одной руке он держал шляпу. Поглядел я и на директора. Он шагал с большим достоинством, не делая ни одного лишнего движения. На лбу его блестели капли пота, но он их не вытирал.

Казалось, процессия понемногу ускоряет шаг. Вокруг сверкала и захлебывалась солнцем все та же однообразная равнина. Небо слепило нестерпимо. Одно время мы шли по участку дороги, который недавно чинили. Солнце расплавило гудрон. Ноги вязли в нем и оставляли раны в его сверкающей плоти. Клеенчатый цилиндр возницы маячил над катафалком, словно тоже сплетенный из этой черной смолы. Я почувствовал себя затерянным между белесой, выгоревшей синевой неба и навязчивой чернотой вокруг: липко чернел разверзшийся гудрон, тускло чернела наша одежда, черным лаком блестел катафалк. Солнце, запах кожи и конского навоза, исходивший от катафалка, запах лака и ладана, усталость после бессонной ночи… от всего этого у меня мутилось в глазах и путались мысли. Я опять обернулся – Перез маячил далеко позади, в знойной дымке, а потом и вовсе пропал из виду. Я стал озираться и увидел: он сошел с дороги и двинулся через поля. Оказалось, впереди дорога описывает дугу. Стало быть, Перез, которому эти места хорошо знакомы, решил срезать напрямик, чтобы нас нагнать. На повороте он к нам присоединился. Потом мы опять его потеряли. Он снова пошел наперерез, полями, и так повторялось несколько раз. Кровь стучала у меня в висках.

Дальше все разыгралось так быстро, слаженно, само собой, что я ничего не запомнил. Разве только одно: когда мы входили в деревню, сиделка со мной заговорила. У нее оказался необыкновенный голос, звучный, трепетный, очень неожиданный при таком лице. Она сказала:

– Медленно идти опасно, может случиться солнечный удар. А если заторопишься, бросает в пот, и тогда в церкви можно простыть.

Да, правда. Выхода не было. В памяти уцелели еще какие-то обрывки этого дня – например, лицо Переза, когда у самой деревни он нас перехватил в последний раз. От усталости и горя по щекам его текли крупные слезы. Но морщины не давали им скатиться. Слезы расплывались и опять стекались и затягивали иссохшее лицо влажной пленкой. Была еще церковь, и деревенские жители на тротуарах, и кладбище, на могилах краснела герань, и Перез упал в обморок (точь-в-точь марионетка, которую уже не дергают за нитки), и красная как кровь земля сыпалась на мамин гроб, мешаясь с белым мясом перерезанных корней, и еще люди, голоса, деревня, ожидание на остановке перед кафе, потом непрестанное урчанье мотора, и как я обрадовался, когда автобус покатил среди огней по улицам Алжира, и я подумал: вот лягу в постель и просплю двенадцать часов кряду.

– Госпожа Мерсо пробыла у нас три года. Вы были ее единственной опорой.

Мне показалось, он меня в чем-то упрекает, и я начал было объясняться. Но он перебил:

Я сказал:

– Да, господин директор.

Он прибавил:

Это верно. Когда мама жила со мной, она все время молчала и только неотступно провожала меня глазами. В доме призрения она первые дни часто плакала. Но это просто с непривычки. Через несколько месяцев она стала бы плакать, если бы ее оттуда взяли. Все дело в привычке. Отчасти из-за этого в последний год я там почти не бывал. И еще потому, что надо было тратить воскресный день, уж не говорю – тащиться до остановки, брать билет да два часа трястись в автобусе.

Директор еще что-то говорил. Но я почти не слушал. Потом он сказал:

– Вы, наверно, хотите видеть вашу матушку.

Я ничего не ответил и встал, он повел меня к двери. На лестнице он стал объяснять:

Я поблагодарил. Мама хоть и не была неверующей, но при жизни религией вовсе не интересовалась.

Тут у меня над ухом заговорил привратник. Наверно, он догонял меня бегом.

Он сказал, запыхавшись:

– Гроб закрыт, но мне велели отвинтить крышку, чтоб вам поглядеть на покойницу.

И шагнул к гробу, но я его остановил.

– Не хотите? – спросил он.

– Нет, – сказал я.

Он отступил, и я смутился, не надо было отказываться. Потом он посмотрел на меня и спросил:

– Что ж так?

Не с упреком спросил, а словно из любознательности. Я сказал:

– Не знаю.

Тогда он покрутил седой ус и, не глядя на меня, заявил:

– Понятно.

– У нее шанкр.

Когда она вышла, привратник сказал:

– Я вас оставлю одного.

– Вы тут давно?

– Пять лет, – мигом ответил он, словно с самого начала ждал, что я про это спрошу.

– А, так вы не здешний?

Повесть «Посторонний» - художественный манифест экзистенциальной философии, который выражает сложную систему мировоззрения на языке художественной литературы и тем самым адаптирует ее для широкого круга читателей. Альбер Камю написал множество научных работ, где изложил все принципы и догмы экзистенциализма, но многие люди не смогли бы осилить эти трактаты и никогда не узнали об их содержании. Тогда философ превратился в писателя и в своем произведении отразил рефлексию послевоенного поколения, которое столь болезненно воспринимало мир вокруг.

Идея произведения сформировалась в 1937 г., то есть на его написание ушло около трех лет. В записной книжке Альбер Камю набросал схематичное описание будущей работы:

Рассказ: человек, который не хочет оправдываться. Он предпочитает то представление, которое сложилось о нем у окружающих. Он умирает, довольствуясь сознанием своей правоты. Тщетность этого утешения

Композиция романа (или повести, на этот счет нет единого мнения) состоит из трех частей, об этом автор сделал упоминание в своих записях в августе 1937 года. Первая повествует о предыстории героя: кто он, как живет, чем занимает время. Во второй происходит преступление. Но самая главная часть – это финальная, где Мерсо бунтует против любого компромисса с господствующей моралью и предпочитает оставить все, как есть – никак не пытаться спастись.

Многие исследователи находят схожесть «Постороннего» и первого крупного художественного произведения Камю «Счастливая смерть»: сюжетные повороты, имена героев, некоторые едва уловимые детали повторяются. Более того, писатель перенес некоторые фрагменты, не меняя ни содержания, ни формы. Следует отметить, что среди возможных названий книги фигурировали такие варианты, как: «Счастливый человек», «Обыкновенный человек», «Безразличные».

Камю использовал композицию романа «Красное и черное» Стендаля. Произведения делятся на две части, кульминации и философский накал – сцены в камерах. Мерсо – антипод Сореля: пренебрегает карьерой и женщинами, убивает, а не делает попытку убийства, случайно, а не специально, не оправдывается. Но оба они - романтики, тесно связаны с природой и тонко ее чувствуют.

Смысл названия

Заглавие повести интригует, не часто произведения, особенно тех лет, нарекали одним лишь прилагательным. Название произведения «Посторонний» — это указание на особенность главного героя: он относится к миру вокруг него отстраненно, обособленно, как будто происходящее где бы то ни было и кем бы то ни было его не волнует, как человека со стороны. Ему есть, куда уйти, здесь он временно, праздно и равнодушно созерцает то, что есть, и не чувствует никаких эмоций, кроме последствий физических ощущений. Он – случайный прохожий, которого ничего не касается.

Его отстраненность ярче всего выражается в отношении к матери. Он в подробностях описывает, как жарко было в день ее похорон, но ни словом не выдает своей печали. Мерсо не равнодушен к ней, просто он живет не социально значимыми ценностями, а ощущениями, настроениями и чувствами, как первобытный человек. Логика его поведения раскрывается в отказе от предложения о повышении. Ему дороже видеть море, чем зарабатывать больше. В этом своем поступке он в очередной раз демонстрирует, как чужда ему потребительная и местами сентиментальная философия современного общества.

О чем книга?

Место действия – Алжир, на тот момент колония Франции. Офисный работник Мерсо получает извещение о смерти матери. Она доживала свой век в богадельне, и он направляется туда проститься с ней. Однако никаких особенных чувств герой не испытывает, о чем красноречиво сообщает его равнодушный тон. Он машинально исполняет необходимые ритуалы, но не может выдавить из себя даже слезы. После мужчина возвращается домой, и из описания его быта мы узнаем, что он безразличен решительно ко всему, что дорого обывателю: карьере (отказывается от повышения ради того, чтобы не уезжать от моря), семейным ценностям (ему все равно, будет у него брак с Мари или нет), дружбе (когда сосед говорит ему о ней, он не понимает, о чем речь) и т.д.

Отсутствие эмоций выражает не сам рассказчик, а стиль его изложения, ведь рассказ в «Постороннем» ведется от его лица. Сразу после похорон матери он заводит девушку и ведет ее в кино. Параллельно налаживает отношения с соседом, который делится с ним самыми откровенными подробностями личной жизни. Раймон содержал местную женщину, но у них произошла размолвка насчет денег, и любовник избил ее. Брат жертвы по обычаям предков поклялся отомстить обидчику, и с тех пор за импульсивным мужчиной ведется слежка. Он заручается поддержкой Мерсо, и вместе с дамами они отправляются на дачу к общему знакомому. Но и там преследователи не отступили, и главный герой как раз встретил одного из них под палящими лучами солнца. Как-раз накануне он одолжил у товарища пистолет. Им он и застрелил араба.

Третья часть разворачивается в заточении. Мерсо арестовали, идет следствие. Судейский чиновник с пристрастием допрашивает преступника, не понимая мотива убийства. В тюрьме герой понимает, что оправдываться бесполезно, и никто его не поймет. Но истинный смысл его поведения читатель узнает лишь в части, где грешник должен был покаяться священнику. Духовный отец пришел к узнику с проповедью, но тот стал распаляться и категорически отрицать религиозную парадигму мышления. В этой исповеди и сосредоточена его идеология.

Главные герои и их характеристика

Мерсо – главный герой романа «Посторонний», молодой мужчина, офисный работник, проживающий во французской колонии. Его фамилия - может читаться не как Mersault, а как Meursault - что в переводе означает «смерть» и «солнце». Он отвергнут и не понят обществом, как романтический персонаж, однако его одиночество – гордо осознанный выбор. Кроме того, с романтизмом его роднит единение с естественным миром: они действуют и живут в унисон, и ради ощущения этой гармонии он не хочет покидать море. Камю полагал, что человек в этом мире абсолютно одинок, а жизненный путь его не имеет заложенного Богом смысла. Природа не для него, не против него, она просто безразлична к нему (ей и уподобляется Мерсо). Высшего разума нет, есть только воля личности признать хаотичность и случайность вселенной, а также найти для себя смысл в действии или противодействии, в общем разнообразить свое существование. Именно так поступил Сизиф, герой философского эссе того же автора. Он тащил в гору камень напрасно и знал об этом, но получал удовлетворение от своего бунта против богов, не усмиренного их карой. Ту же идею писатель вложил в образ Постороннего: он довольствуется сознанием свой правоты и равнодушно встречает смерть. Это логичный финал, ведь все его поступки происходят как бы на автомате, бесстрастно и неосознанно. Автоматизм в произведении раздваивается на причины, его породившие: физиологическая привычка и социальная традиция. Как раз у главного действующего лица – причина номер один, он в точности фиксирует явления природы и вступает с ней в реакцию, как элемент домино. Вместо рассуждений он подробно и монотонно описывает жару, морскую прохладу, удовольствие от созерцания небес и т.д. Камю усугубляет протокольный стиль демонстративной тавтологией: во втором абзаце “Выеду двухчасовым автобусом и ещё засветло буду на месте”; в третьем абзаце: “Выехал двухчасовым автобусом”). Но голое, сухое перечисление рассказчика означает не только отсутствие смысла, но и то, что дано человеку вместо смысла, – автоматизм – то, чем является связавшая его апатия. Он и пишет, как автомат: нехудожественно, нелогично и не пытаясь понравиться. Лучше всего его характеризует неоднократно повторяющаяся цитата «это мне все равно». Единственное, что ему не безразлично, - это радости плоти: еда, сон, отношения с Мари.
Мари – обыкновенная симпатичная девушка, коллега главного героя. Она знакомится с ним на пляже, позже у них завязывается роман. Она миловидна, стройна, любит плавать. Молодая женщина мечтает выйти замуж и устроить свою жизнь, в ее мировоззрении главенствуют традиционные ценности. Она жмется к Мерсо, пытается зацепиться за него, ей не хватает мужества и ума признаться себе в том, что любовник един с природой в состоянии безразличия к людям и страстям. Поэтому Мари не замечает странностей ухажера и даже после совершенного им убийства не хочет отпускать свои радужные иллюзии о браке. В ее образе автор показал, как ограничены, мелочны и заурядны человеческие стремления, сдавленные консервативной парадигмой мышления, где замком из песка угнездился воображаемый порядок.
Раймон – «друг» главного героя. Он легко, но не крепко сходится с людьми, общителен, активен и разговорчив. Это бесшабашный, легкомысленный мужчина с криминальными наклонностями. Он избивает женщину, покупает ее любовь, носит оружие и не боится его применить. Его протестное поведение, нарушающее все каноны и правила той страны, где он находится, тоже выражает определенную мысль. Автор видит в нем двойника Мерсо, у которого, в отличие от оригинала, притуплена интуиция и нет связи с природой. Пустоту, образовавшуюся в апатичном и ничего не признающем друге, он заполняет низменными страстями и запретными развлечениями. Раймон встроен в социум и играет по его правилам, хоть и противоречит им. Он не осознает экзистенциальной тошноты и не бунтует открыто, так как в его сознании все еще остались барьеры, сдерживающие сущность.
Священник – воплощенная в чисто символический образ религиозная идея. Духовный отец проповедует божественное предопределение, навязывает четкое разграничение на добро и зло, указывает на наличие справедливого небесного суда, райских врат и тому подобного. Он призывает Мерсо покаяться и уверовать в возможность искупления греха и вечного спасения, чем приводит заключенного в ярость. Упорядоченное мироустройство, где все взвешено и продумано, никак не вяжется с тем, что испытал и увидел Камю на своем веку. Поэтому он считал, что идея Бога потеряла актуальность, и человечеству больше невозможно обманывать себя его «господней волей». В подтверждение этой мысли философ описывает убийство по случаю, никак не мотивированное и не запланированное, более того, не оплаканное и не вызвавшее раскаяния и оправдания.
Образ солнца . У язычников солнце (хорос, хорс или ярило) - бог плодородия. Это очень своенравный и жестокий бог, который, например, растопил Снегурочку в народном славянском предании (которое позже обыграл Островский в своей пьесе). Язычники сильно зависели от климатических условий и боялись разгневать светило, чья помощь необходима для хорошего урожая. Именно оно вынудило Мерсо на убийство, герой тоже привязан к природе и зависим от нее: он единственный, кто наблюдает за ней. Экзистенциализм тесно связан с язычеством в тезисе «существование первично». В момент схватки солнце стало как бы озарением для человека, пограничным состоянием, которое пролило свет на его мировоззрение.

Проблематика

Вопросы поиска смысла жизни и нигилизма в романе «Посторонний» — главные проблемы, которые поднимает автор. Камю - мыслитель 20-го века, когда крушение моральных норм и ценностей в сознании миллионов европейцев представляло собой факты современности. Конечно, нигилизм, как следствие кризиса религиозной традиции, проявлялся в разных культурах, но такого острого конфликта, такого глобального разрушения всех устоев история не знала. Нигилизм 20 века - выведение всех следствий из «смерти Бога». Прометеевский бунт, героическое «самопреодоление», аристократизм «избранных» - эти темы Ницше были подхвачены и видоизменены философами-экзистенциалистами. Мыслитель дал им новую жизнь в «Мифе о Сизифе» и продолжил работы с ними в «Постороннем».
Кризис веры. Религиозную веру автор считает ложью, оправданную лишь тем, что она якобы во благо. Вера примиряет человека с бессмыслицей существования нечестно, отбирая ясность видения, закрывая ему глаза на правду. Христианство толкует страдания и смерть, как долг человека перед богом, но не дает доказательств, что люди - должники. Они обязаны верить на слово в сомнительное утверждение, будто дети детей … в ответе за грехи отцов. Что же такого сделали отцы, если все платят, а долг с годами только растет? Камю ясно и отчетливо мыслит, отвергая онтологический аргумент - из наличия у нас идеи Бога нам не вывести его существования. «У абсурда куда больше общего со здравым смыслом, - писал автор в 1943 г. - он связан с ностальгией, тоской по потерянному раю. Из наличия этой ностальгии нам не вывести самого потерянного рая». Требования ясности видения предполагает честность пред самим собой, отсутствие всяких уловок, отказ от смирения, верность непосредственному опыту, в который нельзя ничего приносить сверх данного.
Проблемы вседозволенности и подлинности выбора. Однако из абсурда следует отрицание моральных и этических норм. Камю делает вывод - «все дозволено». Единственной ценностью становится полнота переживания. Хаос не надо уничтожать самоубийством или «скачком» веры, его нужно максимально полно изжить. На человеке нет первородного греха, и единственной шкалой для оценки его существования является подлинность выбора.
Проблемы, вытекающие из абсурдности реальности: несправедливый и откровенно глупый приговор Мерсо, основанный на том, что он не плакал на похоронах, нелепая месть арабов, повлекшая смерти невинных людей и т.д.

В чем смысл повести?

Если Ницше предложил утратившему христианскую веру человечеству миф о «вечном возвращении», то Камю предлагает миф об утверждении самого себя - с максимальной ясностью ума, с пониманием выпавшего удела. Человек должен нести бремя жизни, не смиряясь с ним - самоотдача и полнота существования важнее всех вершин, абсурдный человек избирает бунт против всех богов. Эта идея легла в основу «Постороннего».

Антиклерикальный бунт Альбера Камю и полемика с христианством выражены в финальной сцене, где мы не узнаем Мерсо: он почти что набросился на священника. Духовник навязывает преступнику другое понимание вселенной – упорядоченное и мифологическое. Он проповедует традиционные религиозные постулаты, где человек – раб Божий, который должен жить, выбирать и умирать по его заповедям. Однако герой, как и автор, противопоставляет этой системе ценностей свое абсурдное сознание. Он не верит в то, что в нагромождении бессвязных и разбросанных элементов есть какой-то промысел, да еще и переведенный людьми в чувства. Никакая сила не наказывает и не поощряет, нет справедливости и гармонии, все это лишь абстракции, придуманные услужливым мозгом для того, чтобы разнообразить бесцельный земной путь в никуда. Смысл повести «Посторонний» – в утверждении нового мировоззрения, где человек покинут богом, мир равнодушен к нему, а само его появление – переплетение случайностей. Нет предопределения, есть существование, запутанный узел, направляющий нити жизни. То, что произошло здесь и сейчас – вот, что имеет значение, ведь другого места и времени у нас уже не будет. Надо принять это, как есть, не создавая фальшивых идолов и райских юдолей. Судьба не делает нас, мы делаем ее, а также множество никак не зависящих друг от друга факторов, которыми управляет случай.

Герой приходит к выводу, что за жизнь не стоит бороться, так как ему рано или поздно все равно суждено уйти из мира в небытие, и не суть важно, когда это случится. Он умрет непонятым, одиноким и в той же камере, но нареченной по-другому. Зато его мысль прояснилась, и смерть он встретит спокойно и мужественно. Он достиг понимания мира и готов его покинуть.

Сам автор прокомментировал главный образ в романе так: «Он тот Иисус, которого заслуживает наше человечество». Он проводит аналогию с Христом, ведь обоих героев общество не принимает и лишает жизни за это. По сути, их приговор – это нежелание людей понимать их идею. Им легче убить миссию, чем напрягать мозги и души. Однако библейский мученик слишком идеален для нашего мира и не стоит его. Он оторван от реальности в той же мере, что и его утопические идеи о равенстве и справедливости, завещанные Отцом Небесным. Тот, кто действительно подходит любителям публичной казни, — это Мерсо, ведь ему хотя бы все равно на то, что с ними будет, а это хуже жертвенной любви Христа, но лучше жестокости и агрессии палачей. Он несет человечеству не радужные надежды на воскресение, а жесткое и бескомпромиссное разрушение его образа мыслей, которое не несет никакой отрады, кроме ясности видения, экзистенциального прозрения. Поэтому его мучители вполне обоснованно злятся и негодуют, пытаясь задушить суровую правду жизни.

Критика

Известно, что критики восприняли роман благосклонно, все-таки идеи экзистенциализма к тому времени уже набрали популярность в интеллигентных кругах. Особенно восторженно и пылко откликнулся критик Г. Пикон:

Если бы через несколько веков осталась только эта короткая повесть как свидетельство о современном человеке, то ее было бы достаточно, как достаточно прочесть «Рене» Шатобриана, чтобы познакомиться с человеком эпохи романтизма

Книгу анализировал Жан Поль Сартр, более радикальный теоретик экзистенциализма. Он сделал детальный разбор текста, давая ясную и незаурядную трактовку описанным событиям. Людям, привыкшим к классической литературе, тяжело дается модернистская повесть «Посторонний» хотя бы за счет необыкновенно нелогичного и порой просто издевательского синтаксиса

Повествование тут дробится на бесчисленное множество предложений, синтаксически предельно упрощенных, едва соотнесенных друг с другом замкнутых в себя и самодостаточных, - своего рода языковых «островов»

Многие сравнивают эту манеру изложения с сочинением на тему «Как я провёл летние каникулы». “Прерывистое следование рубленых фраз”, «отказ от причинно-следственных связок”, «использование связок простого следования» (“а”, “но”, “потом”, “и в этот момент”) – перечисляет Сартр признаки “детского” стиля Мерсо. Критик Р.Барт определяет его через метафору “нулевая степень письма”:

Этот прозрачный язык, впервые использованный Камю в «Постороннем», создаёт стиль, основанный на идее отсутствия, которое оборачивается едва ли не полным отсутствием самого стиля

Критик С. Великовский в «Гранях несчастного сознания» упоминает о том, что герой по многим параметрам похож на слабоумного или душевнобольного человека:

Записки «постороннего» — словно гирлянда попеременно загорающихся лампочек: глаз ослеплен каждой очередной вспышкой и не улавливает движения тока по проводу

Также критик акцентирует внимание на сатирическом подтексте произведения, перечисляя те стороны нашей жизни, которые высмеиваются автором во второй части произведения:

Сквозь оторопелое удивление «постороннего» проступает издевка самого Камю над мертвым языком и ритуалом мертвой охранительной официальщины, лишь прикидывающейся осмысленной жизнедеятельностью.

Американский социолог Эрих Фромм в исследовании «Человек одинок» тоже отпускает ремарку насчет феномена главного героя Камю, объясняя на его примере сущность новой показной нравственности и жизни, доведенной до автоматизма:

В современном капиталистическом обществе отчуждение становится почти всеобъемлющим, - оно пронизывает отношение человека к его труду, к предметам, которыми он пользуется; распространяется на государство, на окружающих людей, на него самого. Отношения двоих — это отношения двух абстракций, двух живых машин, использующих друг друга.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

«Посторонний» Камю. Краткое содержание

Повесть «Посторонний» известного французского писателя Альбера Камю была опубликована в 1942 году. Наделав много шума в литературной среде, она и по сей день продолжает будоражить умы людей. Это попытка на примере одного человека показать всю фальшь социума. Главный герой повести чиновник Мерсо ничем не лучше и не хуже других обывателей алжирского предместья. Единственное отличие в том, что он не хочет лицемерить. Поэтому всегда говорит правду и поступает так, как считает нужным. За что, собственно, и навлекает на себя гнев окружающих. Общество мстит этому «бездушному» человеку.

В самом начале повествования Мерсо получает известие о смерти матери, которую несколько лет назад, из-за постоянных проблем с деньгами, отдал на попечение в одну богадельню. Мерсо берет отпуск и приезжает проститься с матерью. Он намерен провести ночь у ее гроба. Однако на деле все выходит иначе: сын отказывается взглянуть на свою мать в последний раз, ведет пустую беседу со сторожем, спокойно курит, пьет кофе, а затем засыпает. Не менее равнодушен Мерсо и во время похорон.

Вернувшись домой, мужчина продолжает вести обычную жизнь обывателя. Долго спит, потом идет купаться в море, где встречается с бывшей сотрудницей Мари. В эту же ночь молодые люди становятся любовниками. Это событие произошло очень буднично, практически без чувств. Мерсо понимает, что связь с Мари в сущности ничего не меняет в его однообразной жизни.

На следующий день наш герой встречает своего соседа Раймона Синтеса. Этот странный тип работает кладовщиком и слывет в округе сутенером. Он втягивает Мерсо в неблаговидное дело: просит написать письмо своей возлюбленной арабке, чтобы заманить ее на свидание. Дело в том, что эта особа недавно изменила Раймону, и он теперь жаждет мести. В результате Мерсо становится свидетелем ужасной ссоры Синтеса со своей пассией.

Вскоре чиновник получает предложение от своего шефа поработать в Париже. К большому удивлению патрона, который пытается вытащить молодого человека в столицу, тот отвечает отказом. Просто Мерсо знает, что его однообразное течение жизни не в силах изменить даже Париж. Также инертно он реагирует на вопрос Мари о замужестве. Вроде и не отказывает своей любовнице, до дает понять, что не торопится скреплять узами Гименея их отношения.

Воскресный день Мерсо, Мари и Раймон решили провести на берегу моря в гостях у некоего Массона. Эта обычная поездка в итоге обернулась настоящей трагедией. Мари и трое мужчин, прогуливаясь вдоль берега моря, встретили двух арабов, один из которых оказался братом любовницы Раймона. После небольшой словесной перепалки завязалась драка, в которой Раймона ударили ножом. После того, как пострадавшему была оказана медицинская помощь, друзья вернулись на пляж, где продолжали находиться арабы. Мерсо берет у Раймона пистолет и направляется в их сторону. С мужчиной происходит что-то непонятное, похожее на солнечный удар или помутнение рассудка. Как в кошмарном сне Мерсо четырьмя выстрелами отправляет араба на тот свет.

В тюрьме новоиспеченного преступника замучили допросами, чему он очень удивился. По мнению Мерсо, в его деле было все ясно. Почему же с ним так долго возятся? Однако следователь никак не может понять мотивы убийства, а потому пытается влезть в душу к арестованному. В результате узнает о том, что на похоронах своей матери Мерсо не проявил никаких сострадательных чувств.

За время следствия, которое продолжалось одиннадцать месяцев, Мерсо окончательно свыкся с тем, что его жизнь остановилась, а тюремная камера стала родным домом. Времени для воспоминаний здесь у него масса. Наконец происходят перемены - начинается судебное заседание по его делу. В душном зале собирается много народу, но Мерсо не может узнать ни одного лица, все смешались в одну серую массу. Обвинительная речь прокурора переполнена гневом. Арестанту вспомнили все: не заплакал на похоронах матери, буквально на следующий день вступил в интимную связь с женщиной, совершил убийство без каких-либо на то оснований. По словам прокурора, у обвиняемого нет души, а, значит, и жить не достоин. Смертная казнь – самый справедливый приговор для этого изгоя.

Речь адвоката не произвела должного впечатления на судей, и они приговаривают арестанта к публичной казни на площади. Мерсо долго не может принять неизбежность ситуации, однако в итоге смиряется с мыслью о смерти. Удалось все философски обосновать: жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться.

Перед казнью Мерсо не хочет ни о чем разговаривать со священником. Он вспомнил вдруг о своей маме, а затем успокоился и уже был готов «открыть свою душу ласковому равнодушию мира», который явно создан не для него.

Повесть Альбера Камю "Посторонний" - чистой воды экзистенция, идущая прямо по фарватеру философского направления середины двадцатого века. Здесь, словно камешки на дне, видны все характерные отличительные черты экзистенциализма: уникальность и абсурдность человеческого существования безо всякого смысла жизни и смерти.

Предшественники и попутчики

Основные черты экзистенциализма были обозначены ещё в девятнадцатом веке датским философом Развитие этого философского направления началось через много лет, когда человечество подустало от благ технического прогресса. И действительно: с одной стороны - телефон, телеграф, реактивные самолёты и бикини-мини, а с другой - жесточайшие мировые войны, тоталитарные режимы и человек человеку - волк.

Установками экзистенциализма стали наблюдения за существованием внутри самого существования, изучение внутреннего мира при пограничных ситуациях, когда даже если есть выбор, то он всегда ложный, а способность адекватно оценить свои поступки отсутствует. Впрочем, если есть адекватность - это уже не экзистенциализм.

Основы философии экзистенциализма заложил Жан-Поль Сартр в своих работах тридцатых годов двадцатого века: "Воображение", "Эскиз теории эмоций" и многих других. Одновременно с Сартром огромное влияние на ищущие истинных ответов умы европейских читателей оказал и Альбер Камю.

Замысел

Записные книжки писателя поведали о возникновении замысла и определении темы будущей повести Камю. "Посторонний" мыслился писателем как рассказ о человеке, не желающем оправдываться, которому всё равно, что думают о нём другие люди, и он не станет их переубеждать. Более того, он, даже умирая, знает, что прав, и понимает, что это не утешение. С весны 1937 три года автор обживает, работает, пишет, правит. В 1942 году повесть Камю "Посторонний" была опубликована.

Алжирец французского происхождения, живущий в пригороде, мелкий чиновник Мерсо, узнаёт о смерти матери. Несколько лет назад он отвёз её в богадельню, поскольку жалованье не позволяло её содержать. Мерсо отправляется на похороны.

В богадельне он ведёт себя явно неподобающе скорбящему сыну: побеседовав с директором, идёт ночевать к гробу матери, но даже не хочет взглянуть на её тело, разговаривает о пустяках со сторожем, спокойно пьёт кофе, курит, спит, а потом видит у гроба друзей матери из богадельни, которые явно осуждают его бесчувственность. Так же равнодушно хоронит мать и возвращается в город.

Дома долго спит, потом идёт к морю купаться и встречает бывшую сослуживицу Мари, которая очень сочувствует его потере. Вечером они становятся любовниками. Следующий день Мерсо проводит у окна, неторопливо размышляя о том, что почему-то в его жизни практически ничего не изменилось.

Вечером следующего дня Мерсо возвращается с работы и встречается с соседями: стариком Саламано и кладовщиком Раймоном, который слывёт сутенёром. У Раймона любовница-арабка, которую он хочет проучить: просит Мерсо помочь в сочинении письма, которым пригласит её на свидание, чтобы там её избить. Мерсо видит их бурную ссору, которую пресекает полиция, и соглашается быть свидетелем в пользу Раймона.

Перспективы и отказ

Начальник на работе предлагает Мерсо повышение по службе с переводом в Париж. Мерсо не хочет: жизнь от этого не переменится. Потом Мари справляется у него о намерении на ней жениться, но Мерсо и это не интересует.

В воскресенье Мари, Мерсо и Раймон идут на море в гости к Массону - приятелю Раймона. На автобусной остановке их настораживает встреча с арабами, среди которых - брат любовницы Раймона. После завтрака и купания на прогулке, снова заметив арабов, друзья уже уверены, что их выследили. Завязывается драка, в которой Раймон получает удар ножом, после чего арабы убегают.

Через некоторое время, обработав рану Раймона, все трое снова идут на пляж и опять натыкаются на тех же арабов. Раймон передаёт Мерсо свой револьвер, но ссоры с арабами не получилось. Мерсо остаётся один, одурманенный зноем и алкоголем. Снова увидев араба, ранившего Раймона, он убивает его.

Мерсо арестовали и вызывают на допросы. Он думает, что дело его совсем простое, но адвокат и следователь не соглашаются. Мотивы преступления никому не понятны, а сам Мерсо испытывает лишь досаду от случившегося.

Одиннадцать месяцев длится следствие. Камера стала домом, жизнь остановилась. Воля закончилась даже в мыслях после свидания с Мари. Мерсо скучает, вспоминает прошедшее. К нему приходит понимание, что даже один день жизни может наполнить сто лет заключения в тюрьме, столько остаётся воспоминаний. Постепенно понятие времени теряется.

Приговор

Дело слушается Много народу в очень душном зале. Мерсо не различает лиц. Впечатление, что он тут лишний. Свидетелей опрашивают долго, картина вырисовывается печальная. Прокурор обвиняет Мерсо в бездушии: ни одной слезы на похоронах матери, даже не пожелал взглянуть на неё, суток не прошло, как он вступил в связь с женщиной, дружит с сутенёром, убивает без повода, ни человеческих чувств, ни принципов морали у подсудимого нет. Прокурор требует смертной казни. Адвокат заявляет противоположное: Мерсо - честный труженик и примерный сын, который содержал свою мать, пока мог, его погубило минутное ослепление, и самая тяжкая кара ему - раскаяние и совесть.

Приговор, тем не менее, - От имени всего французского народа Мерсо публично отрубят голову на площади. Он не понимает неизбежности происходящего, но всё-таки смиряется. Жизнь не так хороша, чтобы за неё цепляться. И если всё равно придётся умереть, то нет разницы, когда и как. Перед казнью Мерсо ссорится со священником, потому что не хочет тратить оставшееся малое время Бог знает на что. Вечная жизнь не имеет смысла, и Мерсо в неё не верит. Но на самом пороге смерти, уже чувствуя дыхание мрака, он видит свою судьбу. И, наконец, потрясённо открывает душу миру. Мир равнодушно ласков. Как и сам Мерсо. Именно такого героя и описал Альбер Камю: посторонний. Не отождествляющий собственное существование с реалиями мира. Они постороннему чужды.

Краткий анализ

Повесть, которую написал Альбер Камю ("Посторонний"), поколение читателей, лишённых будущего, прочло с жадностью и сочло Мерсо собственным героем. Особенности существования современников автора были те же: безлицемерность, неприятие лжи даже ради собственной выгоды.

Повесть ясно делится на две части, которые перекликаются между собой. Вторая часть - кривое зеркало первой. Отражается в зеркале, как того и добивался Камю, - посторонний. Человек без корней. Человек, пришедший ниоткуда и уходящий в никуда. То, что композиция и сюжет линейны, даёт понять даже краткое содержание. Камю ("Посторонний" - произведение, которое несёт идею, тем не менее, весьма глубокую) написал свое творение так, что оно оказалось понятно многим. Реакция на происходящее у главного героя - это отсутствие всякой реакции. То есть и мировоззренчески герой Камю - посторонний, отзывы на события в нём отсутствуют. Он не участвует эмоционально ни в одном из них, как инопланетянин.

В повести Камю "Посторонний" анализ текста возможен по двум смысловым уровням - социальному и метафизическому. Первый отражает реальность и проявляющуюся реакцию окружающих, а второй от реальности отрывается и уплывает во внутренний мир главного героя. Кто для Камю посторонний? Краткое упоминание о том, что Мерсо любит смотреть в небо, уже делает героя близким читателю, не чуждым романтизму. Значит, автор понимает и любит своего героя.

Об авторском языке и стиле

Авторский стиль очень ярок, несмотря на то, что весь текст повести - повествование пополам с описаниями от первого лица и в прошедшем времени, то есть насколько возможно прост и ясен. В этой повести и сам автор - Альбер Камю - посторонний в той же мере, что и его герой. Лаконичен, бесстрастен. Особенно в перечислении действий героя: выпил кофе, сходил в кино, убил человека. Но какая сила и какая глубина в этой простоте! Легко только конспектировать краткое содержание. Камю - посторонний, может быть, в чём угодно, но только не в литературе.

Слишком точно выбран метод. Слишком живые герои, словно только с улицы. И очень тонко сотканная атмосфера абсурда, где абсурдно буквально всё: поступки героев, их внутренний мир. Даже доводы присяжных: главным аргументом за смертную казнь послужило то, что Мерсо не плакал на похоронах - это вершина абсурда.