Смысл немой сцены в финале комедии ревизор. Анализ финальной сцены `Ревизора`
Комедия "ревизор "является одним из самых известных произведений Николая Васильевича Гоголя. Автор сумел показать истинное лицо России 19-го века в этой пьесе. Гоголь с помощью различных средств художественной выразительности, речи героев, "говорящих "фамилий высмеял людские пороки, а именно жадность, лицемерие, лживость, безответственность, глупость. Немаловажную роль в вышеупомянутом обличении сыграл такой прием, как "немая" сцена в конце пьесы. Каков же её идейный смысл? Давайте попытаемся в этом разобраться.
Прежде чем ответить на поставленный вопрос, стоит немного упомянуть о сюжете комедии. В городе N, где царят беспорядки, где все гонятся за выгодой и не выполняют своих обязанностей, должен приехать ревизор. Приняв за него другого человека, хитреца Хлестакова, чиновники ухаживают за ним, как могут, дают денег "взаймы ", лишь бы оставить о себе хороший впечатление.
В конце пьесы герои узнают, что это был не ревизор и что скоро нагрянет настоящий. Именно эта новость стала причиной "Немой "сцены. Пренеприятнейшая весть буквально "парализовала"героев. Они поняли, что Хлестаков – это ещё "цветочки ", им вскоре придётся пережить все заново, только по-настоящему. Городничий распростёр руки и запрокинул голову вверх, словно вопрошая небо: "за что?! " Его жена и дочь устремились к нему, ища защиты. Земляника склонил голову вбок, прислушиваюсь к чему-то. Этот хитрый человек, как оказалось, никогда не поддается безумной панике. Наоборот, он размышляет о том, как ему выйти сухим из воды в данный момент. Ляпкин-Тяпкин сделал движение губами, как будто хотел произнести: "вот тебе, бабушка, и Юрьев день ". Он очень сильно испугался. Бобчинский и Добчинский кинулись друг к другу, расчитывая на поддержку.
Идейный смысл "немой "сцены заключается в том, чтобы показать без реплик всю сущность героев, их пороки, страхи, характер. Ведь именно в экстремальной ситуации человек снимает маску и открывает свое истинное лицо. Гоголю это успешно удалось. Более того, он сумел раздвинуть рамки комедии, превратить её из общественной в нравственную, философскую. Так, с помощью небольшого элемента Гоголь напомнил всем, что за свои поступки рано или поздно все равно придётся отвечать.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку
Обновлено: 2017-10-16
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Немая сцена вызвала в литературе о Гоголе самые разнообразные суждения. Белинский, не входя в подробный разбор сцены, подчеркнул её органичность для общего замысла: она «превосходно замыкает собою целость пьесы» .
В академическом литературоведении акцент ставился подчас на политическом подтексте немой сцены. Для H. Котляревского, например, это «апология правительственной бдительной власти»:.«Унтер, который заставляет начальника города и всех высших чиновников окаменеть и превратиться, в истуканов,- наглядный пример благомыслия автора» .
По мнению В. Гиппиуса, немая сцена также выражает идею власти и закона, но своеобразно трактованную: «Реалистически-типизированным образам местных властей... он <Гоголь> противопоставил голую абстрактную идею власти, невольно приводившую к ещё большему обобщению, к идее возмездия» .
A. Воронский, опираясь на выводы Андрея Белого (в книге «Мастерство Гоголя») о постепенном «умерщвлении жеста» гоголевских героев, считает немую сцену символическим выражением этого умерщвления: «Произошло всё это потому, что живые люди “Вечеров”, весёлые парубки, дивчины... уступили место манекенам и марионеткам, «живым трупам» .
По мнению М. Храпченко, появление жандарма и немая сцена представляют собою «внешнюю развязку». «Подлинная развязка комедии заключена в монологе Городничего, в его гневных высказываниях по своему адресу, по адресу щелкопёров, бумагомарателей, в его саркастических словах: “Чему смеётесь? над собою смеётесь!..”» . Эпизод с жандармом - лишь механический привесок к пьесе.
B. Ермилов, напротив, убеждён в психологическом правдоподобии финала комедии. «“Психологическая” причина остолбенения действующих лиц в финале комедии
понятна: пережив столько волнений и хлопот, надо всё опять начинать сначала, а ведь новый ревизор как раз и может оказаться особоуполномоченным лицом; и наверняка ему станет известна скандальная история со лжеревизором. Но не в этом, конечно, значение изумительного финала. Перед нами парад высеченной подлости и пошлости, застывшей в изумлении перед потрясшей её самое бездной собственной глупости» .
Можно было бы увеличить сводку различных высказываний о немой сцене. Но в основном все они сводятся к названным выше точкам зрения.
А как трактовал немую сцену сам Гоголь? Нам неизвестно, что говорил он по этому поводу до представления «Ревизора». После же представления писатель много раз подчеркивал, что немая сцена выражает идею «закона», при наступлении которого всё «побледнело и потряслось» (черновая редакция «Театрального разъезда...»). В окончательном тексте «Театрального разъезда...» «второй любитель искусств», наиболее близкий Гоголю по своим взглядам (ему, например, принадлежат высказывания об Аристофане, об «общественной комедии»), говорит, что развязка пьесы должна напомнить о справедливости, о долге правительства: «Дай Бог, чтобы правительство всегда и везде слышало призвание своё -быть представителем провиденья на земле - и чтоб мы веровали в него, как древние веровали в рок, настигавший преступления».
У нас нет никаких оснований сомневаться в искренности Гоголя, то есть в том, что мысль о законе, о защите правительством справедливости, на самом деле связывалась им с финалом комедии. Г. Гуковский неточен, полагая, что авторский комментарий к немой сцене возник в 40-е годы, когда писатель «скатился... в реакцию» . Набросок «Театрального разъезда...» сделан вскоре после премьеры комедии, а между тем гоголевское толкование финала в основном выражено уже здесь.
Но всё дело в том, что это не больше чем понятийное оформление одной идеи. Это так называемый «ключ», которым обычно хотят заменить цельное прочтение художественной вещи. Но Гоголь во второй редакции «Развязки Ревизора» вкладывает в уста первого комика такое замечание: «Автор не давал мне ключа... Комедия тогда бы сбилась на аллегорию». Немая сцена не аллегория. Это элемент образной мысли «Ревизора», и как таковой он даёт выход сложному и целостному художественному мироощущению. Словом, задача состоит в том, чтобы прочесть финал «Ревизора» как выражение художественной мысли.
Некоторые штрихи такого прочтения намечены в приведённых выше объяснениях немой сцены. Обращено внимание на то, что «идея власти» выражена в финале абстрактно в противовес полнокровной конкретности - бытовой, психологической, общественной - всей пьесы. Точнее говоря, Гоголь намечает некоторую конкретность, но доводит её до определённого рубежа. Тенденцию к конкретизации отчётливо обнаруживает творческая история финальной реплики. В первой черновой редакции: «Приехавший чиновник требует Городничего и всех чиновников к себе». В окончательной редакции: «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе». Новый ревизор несколько конкретизируется и повышается в своём ранге. Пославшие его инстанции определены четко: Петербург и царь. Даётся намек на срочность дела и, возможно, разгневанность прибывшего ревизора. Но далее Гоголь не идёт. О том, что предпримет ревизор и что грозит чиновникам, ничего не сообщается.
«Второй любитель искусств» говорил, что немая сцена должна заставить современников верить в правительство, «как древние веровали в рок...». Это напоминает ядовитое замечание Вяземского: «В наших комедиях начальство часто занимает место рока (fatum) в древних трагедиях» . Поводом для такого замечания послужил финал фонвизинского «Недоросля», где устами положительного персонажа (Правдина) сообщается персонажам порочным (Простакову): «Именем правительства вам приказываю сей же час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие жены вашей, до которого попустило её ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять в опеку дом ваш и деревни».
Но в том-то и дело, что финал «Ревизора» не сообщает ни о каких конкретных мерах, о наказании в прямом юридически-административном смысле этого слова.
Такого рода недоговоренность - характерное свойство художественной мысли Гоголя. «Изобразите нам нашего честного, прямого человека»,- призывал Гоголь в «Петербургской сцене...» и сам не раз покушался на эту задачу. Но до второго тома «Мертвых душ» он изображал «нашего честного, прямого человека» (в современности) только на пороге - на пороге ли честного дела, подобно некоему «очень скромно одетому человеку» в «Театральном разъезде...», или даже на пороге сознательной жизни: «Она теперь как дитя,- думает Чичиков о губернаторской дочке... Из неё всё можно сделать, она может быть чудо, а может выйти дрянь, и выйдет дрянь!» На полуслове прервана Гоголем и мысль в «Ревизоре». Она дана как намёк, как идея должного и желаемого, но не реального и осуществленного.
Но главное всё же не в этом. Мы уже говорили, что русскую комедию до Гоголя отличало не столько торжество справедливости в финале, сколько неоднородность двух миров: обличаемого и того, который подразумевался за сценой. Счастливая развязка вытекала из существования «большого мира». Её могло и не быть в пределах сценического действия (например, в «Ябеде» наказание порока неполное: Праволов схвачен и заключён в тюрьму; но чиновники ещё не осуждены), но всё равно она подразумевалась как возможность.
У Гоголя нет идеально подразумеваемого мира. Вмешательство высшей, справедливой, карающей силы не вытекает из разнородности миров. Оно приходит извне, вдруг и разом настигает всех персонажей.
Присмотримся к очертанию немой сцены.
В «Замечаниях...» Гоголь обращает внимание на цельность и мгновенность действий персонажей в немой сцене. «Последнее произнесённое слово должно произвесть электрическое потрясение на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока. Звук изумленья должен вырваться у всех женщин разом, как будто из одной груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект».
Заметим дальше, что круг действующих лиц расширяется в конце пьесы до предела. К Городничему собралось множество народа - чрезвычайные события, увенчавшиеся «сватовством» Хлестакова, подняли, наверно, со своих мест и таких, которых, используя выражение из «Мёртвых душ», давно уже «нельзя было выманить из дому...» . И вот всех их поразила страшная весть о прибытии настоящего ревизора.
Однако как ни велика группа персонажей в заключительных сценах, тут нет «купечества и гражданства». Реальная мотивировка этому проста: они не ровня Городничему. Собрались только высшие круги города. В графическом начертании немой сцены (которое до деталей продумано Гоголем) также есть «иерархический оттенок»: в середине Городничий, рядом с ним, справа, его семейство; затем по обеим сторонам - чиновники и почётные лица в городе; «прочие гости» - у самого края сцены и на заднем плане.
Словом, немая сцена графически представляет верхушку пирамиды «сборного города». Удар пришелся по её высшей точке и, теряя несколько в своей силе, распространился на более низкие «слои пирамиды». Поза каждого персонажа в немой сцене пластически передает степень потрясения, силу полученного удара. Тут множество оттенков - от застывшего «в виде столпа с распростертыми руками и закинутою назад головою» Городничего до прочих гостей, которые «остаются просто столбами». (Характер персонажа и поведение во время действия также отразились в его позе; естественно, например, что Бобчинский и Добчинский застыли с «устремившимися движениями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами».)
Но вот на лице трёх дам, гостей, отразилось только «самое сатирическое выражение лица» по адресу «семейства Городничего». Каково-то вам теперь будет, голубчики? - словно говорит их поза. Вообще, среди гостей, стремящихся (в немой сцене) «заглянуть в лицо Городничего», наверняка находились и такие, которым лично бояться было нечего. Но и они застыли при страшном известии.
Тут мы подходим к важнейшей «краске» заключительной сцены, к тому, что она выражает окаменение, причём всеобщее окаменение. В «Отрывке из письма...» Гоголь писал: «...последняя сцена не будет иметь успеха до тех пор, пока не поймут, что это просто немая картина, что всё это должно представлять одну окаменевшую группу, что здесь оканчивается драма и сменяет её онемевшая мимика... что совершиться всё это должно в тех же условиях, каких требуют так называемые живые картины» (В последнем случае - курсив Гоголя).
Окаменение имело в поэтике Гоголя давнее, более или менее устойчивое значение. Так как мы будем специально говорить об этом применительно ко всему творчеству Гоголя (в главе VII), то сейчас ограничимся буквально одним-двумя примерами. В «Сорочинской ярмарке» при появлении в окне «страшной свиной рожи» «ужас оковал всех находившихся в хате. Кум с разинутым ртом превратился в камень». В «Ночи перед Рождеством», когда в мешке вместо ожидаемых паляницы, колбасы и т. д. обнаружился дьяк, «кумова жена, остолбенев, выпустила из руки ногу, за которую начала было тянуть дьяка из мешка».
В обоих случаях окаменение выражает особую, высшую форму страха, вызванного каким-то странным, непостижимым событием. В «Портрете» (редакция «Арабесок») Гоголь так определил это ощущение: «Какое-то дикое чувство, не страх, но то неизъяснимое ощущение, которое мы чувствуем при появлении странности, представляющей беспорядок природы, или, лучше сказать, какое-то сумасшествие природы ...»
Итак, окаменение и страх (в её особой, высшей форме) связаны в художественном мышлении Гоголя. Это проливает свет на генезис немой сцены «Ревизора».
Вполне возможно, что немой сценой драматург хотел подвести к идее возмездия, торжества государственной справедливости. За это говорит не только авторский комментарий к финалу, но известная конкретизация самого образа настоящего ревизора. Однако выразил он эту идею средствами страха и окаменения.
Нет, немая сцена не дополнительная развязка, не привесок к комедии. Это последний, завершающий аккорд произведения. И очень характерно, что она завершает обе тенденции «Ревизора»: с одной стороны, стремление ко всеобщности и цельности, а с другой - элементы «миражности», «миражную интригу».
В немой сцене всеобщность переживаний героев, цельность человеческой жизни получает пластическое выражение. Различна степень потрясения - она возрастает вместе с «виной» персонажей, то есть их положением на иерархической лестнице. Разнообразны их позы - они передают всевозможные оттенки характеров и личных свойств. Но единое чувство оковало всех. Это чувство - страх. Подобно тому как в ходе действия пьесы страх входил в самые различные переживания героев, так и теперь печать нового, высшего страха легла на физиономии и позы каждого персонажа, независимо от того, был ли он отягощен личной «виной», преступлением или же имел возможность смотреть «сатирически» на Городничего, то есть на дела и проступки другого.
Потому что при всей раздробленности и распадении людей в современной жизни человечество,- считает Гоголь,- объединено единой судьбой, единым «ликом времени».
Далее. От всеобщности потрясения персонажей Гоголь перекидывал мостик ко всеобщности же переживаний зрителей. «Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображенье то, что в нём может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек, и что вся эта толпа, ни в чём не сходная собою, разбирая по единицам, может вдруг потрястись одним потрясеньем, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом» («О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности»). Всеобщность реакции есть особый знак экстраординарности переживания зрителей, соответствующий значительности того, что совершается на сцене. Вместе с тем это указание на то, что только сообща люди могут противостоять лихолетью, подобно тому как - на сценической площадке - все персонажи вместе подвержены его губительному воздействию.
И тут мы должны вновь обратить внимание на те строки, которые уже приводились в начале разбора «Ревизора» - на отзыв Гоголя о «Последнем дне Помпеи». Говоря о том, что картина Брюллова «выбирает сильные кризисы, чувствуемые целою массою», писатель поясняет: «Эта вся группа, остановившаяся в минуту удара и выразившая тысячи разных чувств... - всё это у него так мощно, так смело, так гармонически сведено в одно, как только могло это возникнуть в голове гения всеобщего». Но не так ли и немая сцена «Ревизора» запечатлела «всю группу» её героев, «остановившуюся в минуту удара»? Не является ли это окаменение (как, по Гоголю, и окаменение героев Брюллова - своеобразный вариант немой сцены) пластическим выражением «сильного кризиса», чувствуемого современным человечеством?
Гоголь чутко улавливал подземные толчки, сотрясавшие XIX век. Он ощущал алогизм, призрачность, «миражность» современной ему жизни, делавшей существование человечества неустойчивым, подверженным внезапным кризисам и катастрофам. И немая сцена оформила и сконцентрировала в себе эти ощущения.
Какая страшная ирония скрыта в немой сцене! Гоголь дал её в тот момент, когда общность людей, вызванная «ситуацией ревизора», грозила распасться. Последним усилием она должна была удержать эту общность - и удержала, но вместо людей в её власти оказались бездыханные трупы.
Гоголь дал немую сцену как намек на торжество cпpaведливости, установление гармонии. А в результате ощущение дисгармонии, тревоги, страха от этой сцены многократно возрастало. В «Развязке Ревизора» один из персонажей констатирует: «Самое это появленье жандарма, который, точно какой-то палач, является в дверях, это окамененье, которое наводят на всех его слова, возвещающие о приезде настоящего ревизора, который должен всех их истребить, стереть с лица земли, уничтожить вконец - все это как-то необъяснимо страшно!»
В литературе о «Ревизоре» часто ставится вопрос: что предпримет Городничий и другие с появлением нового ревизора? Говорится, что с приходом жандарма всё стало на свои места и вернулось к исходной позиции, что Городничий проведёт прибывшего ревизора, как он проводил их и раньше, и что всё останется неизменным.
В этих замечаниях верно то, что итог комедии Гоголя - не идеализация, а разоблачение основ общественной жизни и что, следовательно, новая ревизия (как и прежние) ничего бы не изменила. Но всё же художественная мысль Гоголя глубже. Нет сомнения, что Городничий обманул бы, если бы сохранил способность к обману. Но финал не отбрасывает героев к исходным позициям, а, проведя их через цепь потрясений, ввергает в новое душевное состояние. Слишком очевидно, что в финале они окончательно выбиты из колеи привычной жизни, поражены навечно, и длительность немой сцены: «почти полторы минуты», на которых настаивает Гоголь
Ермилов В. Гений Гоголя. М., Советский писатель, 1959. С. 301. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. С. 399. Вяземский П. Фон-Визин. СПб., 1848. С. 217. Ср. в IX главе «Мёртвых душ», когда загадка Чичикова и «мёртвых душ» взволновала всех: «Как вихорь взметнулся дотоле, казалось, дремавший город!» В «Отрывке из письма...» даже «две-три минуты». Исходя из всего сказанного, можно провести параллель между немой сценой и изображением Страшного суда в средневековом искусстве. «Иконографически изображение Страшного суда строилось как последняя живая картина исторического действия, навеки остановленная как «конец века», поэтому оно часто включало зримый образ самого этого конца. В русской иконе «Страшный суд» (XV в.) в правом верхнем углу представлены ангелы, сворачивающие свиток небес с луной и солнцем: «И небо скрылось, свившись как свиток». (Данилова И. От средних веков к Возрождению. Сложение художественной системы картины кватроченто. М., Искусство, 1975. С. 66.) Д.С. Лихачев разбирает другой «зримый образ» в композиции Страшного суда - изображение исполинской кисти руки на фреске Успенского собора XII века во Владимире - руки, сжимающей младенцев (материализация библейского выражения «души праведных в руце божией»). - См.: Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л., Наука, 1967. С. 165. Но в немой сцене «Ревизора» нет символических (точнее, аллегорических) знаков - они противоречат гоголевской манере; катастрофичность передана всем контекстом, всем исполнением «сцены». С другой стороны, мы можем рассматривать немую сцену и как завершающий, скульптурный образ амбивалентности, в её гоголевском, усложнённом варианте (см. об этом в I главе): в немой сцене многообразие, тонкость оттенков, линий совпадает с перерывом движения, остановкой; это динамика, перешедшая в статику.
Вчера побывала на спектакле Ревизор в Театре им. Маяковского.
В роли Городничего и его жены супружеский дуэт Александра Лазарева и Светланы Немоляевой.
В классическую постановку режиссер внес нотки современной вольности. Так, открывается спектакль сценой всеобщего опьянения чиновников, одетых в одно исподнее. Их приводят в чувство санитары, а медсестрички в коротких юбчонках и выглядывающих из-под них панталончиках сначала приносят болезным рюмки с водкой на опохмел, а потом бреют и одевают их в костюмы.
Дальше больше. Почтмейстер представлен игривым и экзальтированным, и если поначалу это принимаешь за манерность, то к середине пьесы в ориентации героя уже не остается сомнений. В продолжение темы Хлестаков садится на колени к судье и выпытывает, какие женщины ему нравятся блондинки и брюнетки. И в таком варианте смущение судьи принимает совершенно другой оборот.
Вы можете нажать на это фото для перехода на его страницу
Дочка Городничего при одном лишь упоминании мужчин раздвигает пышную юбку и демонстрирует панталоны. А во время ее объяснения с Хлестаковым она и вовсе валяется по сцене: то встает раком, то ложится на спину и раздвигает ноги в панталонах.
Немая сцена в финале получила совершенно неожиданное решение. Заключительный акт начинается с того, что семья Городничего принимает поздравления по случаю скорой свадьбы дочки с Хлестаковым. При этом сам Городничий, его жена и дочь в нарядных костюмах сидят на сцене, а позади них рисованная декорация во всю стену. На ней изображены карикатурные фигуры красиво одетых дам и кавалеров с прорезями вместо лиц как на какой-нибудь декорации фотографа на набережной Ялты, и в эти прорези видны лица актеров, играющих провинциальных чиновников.
Когда же в финале появляются переодетые в форму актеры, игравшие Хлестакова и Осипа, и объявляют о приехавшем ревизоре, декорация взмывает вверх, и взору изумленной публики предстают совершенно голые актеры, которые визжат и прикрываются руками. Потом гаснет свет, занавес. Одетые актеры (семья Городничего, Хлестаков и Осип) раскланиваются, а голые за кулисами стремительно облачаются в холщовые рубища и в них выходят на поклон.
Не буду судить, как бы отреагировал на эту постановку христианин Гоголь, но публику финал явно приободрил. Однако мне на месте учителей, которые привели на спектакль школьников, было бы неловко, что ученики будут судить о комедии Гоголя по довольно фривольной постановке.
В остальном же интересные декорации, неожиданные режиссерские решения, хорошая работа Александра Лазарева, обаяние Светланы Немоляевой, уморительно смешной Хлестаков и весьма колоритный слуга Осип - детина в солдатской шинели, который командует своим непутевым хозяином.
Пишет Юлия Набокова
Комедия Н. В. Гоголя «Ревизор» в свое время стала одним из наиболее новаторских произведений драматургического искусства. Множество приемов, использованных автором, ранее никогда не применялись драматургами и не были воплощены на театральной сцене. К таким новаторским приемам относится и вышеупомянутая «немая сцена» , которой заканчивается финальная часть комедии «Ревизор» . Чего же хотел добиться автор, завершая произведение немой сценой? Какого эффекта ожидал? Считается, что немая сцена, завершающая комедию «Ревизор» , была введена в произведение писателем под впечатлением от известной картины русского художника Карла Брюллова «Последний день Помпеи» . Именно эта картина поражает человека, рассматривающего ее, силой и выразительностью застывшей эмоции. Изображение неподвижно, статично, но в то же время лица людей, изображенных на картине, их фигуры, позы, которые они принимают, свидетельствуют об их внутреннем состоянии лучше всяких слов. Красноречивость статичных сцен, их выразительность - именно эти свойства были тонко подмечены Н. В. Гоголем и позже с успехом использовались писателем. Ведь «Ревизор» - далеко не единственное произведение писателя, в котором есть «немая сцена» (в другом чрезвычайно популярном произведении - повести «Вий» - автор также применяет этот прием) . Если рассмотреть художественные приемы, используемые Н. В. Гоголем, более подробно, можно заметить определенную закономерность: прием «омертвения» , своеобразного «окаменения» закладывается в основу изображения многих характерных гоголевских персонажей (например, тех же помещиков в «Мертвых душах») . В «Ревизоре» же немая сцена - это кульминационный момент, и он должен быть наиболее красноречивым. Замирание в выразительной позе (при этом позы всех персонажей отличаются, что подчеркивает их индивидуальные личностные качества) - это настоящая пантомима. Городничий, члены его семьи, почтмейстер, Земляника, Лука Лукич - все они становятся на какое-то время мимами, актерами в «театре мимики и жеста» . И слова здесь не нужны, может быть даже излишни. Поза, выражение лица могут выразить несравнимо больший всплеск эмоций, чем слова. Тем более что немая сцена в «Ревизоре» является еще и массовой - все стоят, как громом пораженные, а это обстоятельство лишний раз подчеркивает, насколько шокирующим и ошеломляющим стало для всех персонажей известие о том, что «…приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе» . Гоголь стал первым русским драматургом, использовавшим прием паузы, который после него успешно применяли многие режиссеры, сценаристы и писатели. Сегодня прием паузы - это один из наиболее часто используемых драматических приемов.
Комедия Гоголя «Ревизор» - произведение новаторское. Впервые в русской литературе была создана пьеса, в которой на первой место вышел общественный, а не любовный конфликт. В «Ревизоре» драматург обличал пороки российского общества, смеялся над всеми своими героями, но это был горький смех, «смех сквозь слезы».
Порочность чиновников города N., их страх за свои места сделали этих людей слепыми – они приняли за ревизора «пустышку», «вертопраха» Хлестакова. В конце пьесы все, казалось бы, встает на свои места – Хлестаков разоблачен, чиновники наказаны. Но настоящий финал еще только впереди – это последнее действие и знаменитая немая сцена комедии.
Взбудораженным известием о мнимом ревизоре чиновникам сообщают, что приехал …ревизор настоящий. В «пылу событий» все уже и забыли о том, что должен ведь приехать и настоящий, если Хлестаков – всего лишь обманщик. И вот, как «гром среди ясного неба, известие: «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе».
Это сообщение буквально парализует всех героев, они окаменевают: «Городничий посередине в виде столба, с распростертыми руками и запрокинутой назад головою», «Прочие гости остаются просто столбами», «Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение».
Мы понимаем, что именно в эту минуту все чиновники испытывают настоящий ужас. Тот страх, который они пережили при Хлестакове, увеличился в десятки раз еще и потому, что им нужно все переживать заново. И если к приезду мнимого ревизора герои успели как-то подготовиться, то здесь полная неожиданность превратила чиновников в каменные статуи.
Посередине, как глава города, главный «вор и мошенник», стоит городничий. Автор указывает, что он распростер руки и запрокинул голову вверх. Кажется, будто Антон Антонович вопрошает у неба: «За что? Почему?» Этот герой считает себя грешным не больше, чем другие, – ведь все живут так, как он. Жена и дочь Сквозник-Дмухановского устремились к городничему, как бы ища у него защиты как у главы семейства.
В немой сцене, на мой взгляд, Гоголь без помощи реплик героев сумел выразить их характер, сущность каждого персонажа. Так, кроткий и трусливый смотритель учебных заведений Лука Лукич «потерялся» «самым невинным образом», а попечитель богоугодных заведений Земляника склонил голову набок, прислушиваясь к чему-то. Этот хитрый человек не теряет голову, а «прислушивается» к событиям, размышляет, как ему «сухим выйти из воды». Но комичнее всех со стороны выглядит судья Ляпкин-Тяпкин. Он «с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». Мы понимаем, что судья очень испугался, ведь и он прекрасно знает, что за ним водится немало грехов.
Комичны фигуры Бобчинского и Добчинского, которые выпучили глаза, разинули рты и, кажется, кинулись друг другу в объятия, да и так и окаменели на полдороге. Впрочем, как и все оставшиеся гости. Гоголь показывает нам, что у каждого из них совесть нечиста и каждый из них боится наказания.
Именно в немой сцене границы комедии раздвигаются. И она из общественной перерастает в нравственную, философскую. Автор напоминает о том, что рано или поздно всем людям предстоит отвечать за свои поступки, как чиновникам в комедии. Гоголь обращается к каждому из нас – нужно жить по совести, всегда помнить о своей ответственности перед собой, богом, людьми.
Таким образом, знаменитая «немая сцена» затрагивает интересы всех героев пьесы: в финале Гоголь выводит на сцену всех персонажей, заставляет их в течение нескольких минут впасть в «окаменелость». Этот прием позволяет драматургу сфокусировать внимание зрителя на самом действии, сильнее прочувствовать тот ужас, который испытали герои при известии о приезде настоящего ревизора.
Кроме того, немая сцена дает возможность вариативного толкования финала комедии. Приехал настоящий ревизор, и город настигнет заслуженное возмездие? А может быть, приехал некто, ассоциирующийся у жителей с небесной карой, которой все страшатся? А может, приехал не ревизор, а важный чиновник, путешествующий в сопровождении жандарма? И даже если приехал настоящий ревизор, может, ревизия пройдет гладко и все, как всегда, закончится благополучно?
Прямого ответа сам автор не дает, потому что финал, по сути, не так уж и важен. Важна сама мысль о неизбежном наказании, о суде, про который все знают и которого все боятся. А может, стоит жить так, чтобы не страшиться ответа перед Богом?