Список основных работ Л. С

Теряюсь постепенно я

Что в этом мире главное,

А что - второстепенное?!

Тома реферативные?

Статьи оперативные?

Или улыбки звёздные

И запахи мимозные?

Из дел недели сотканы,

В кипеньи - мылом вспенишься.

Но всё-таки, но всё-таки

Без звёзд куда ты денешься?

Л. Розанова

О счастье, что положено,

Ответь мне, где же, где же ты?! Маленькая, хрупкая ("сорок восемь килограммов твёрдого духа"), разносторонне одарённая, она в огромной мере предопределила расцвет самодеятельности и агитпоходного движения Биофака пятидесятых, продлившийся в традициях последующих десятилетий. Талантливая журналистка, автор многих песен, актриса, придумщица практически всех основных инициатив общественной жизни факультета в ту пору. Огромное обаяние и человечность сочетались в ней с большой волей и целеустремленностью. Все, кто знал Лялю, помнят её активным, энергичным, принципиальным, весёлым, смешливым, добрым человеком, неистощимым на всякие выдумки, настоящим вожаком, умеющим зажечь и повести за собой. Она объединяла сотни людей и обладала редкой способностью "индуцировать таланты". Все вечера, все смотры самодеятельности с 50-х до середины 60- х годов, создание обозрений и спектаклей, организация агитпоходного движения - всё это её заслуга. Она была в семи агитпоходах, в том числе в трёх дальних ( Алтайском-55 , Братском-56 , Мурманском-58). В любом походе её роль трудно переоценить: она участвовала в отборе ребят в бригаду, подбирала материал к концертам и лекциям, ставила драматические номера? вообще была душой и активным началом похода. Недаром о Ляле до сих пор ходят легенды и о ней знают все студенты-биологи, даже те, которые никогда её не видели. Не случайно, что её имя звучит в воспоминаниях всех участников самодеятельности и агитпоходов. Ляля окончила кафедру физиологии человека и животных Биофака МГУ в 1954 году и позднее там же аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию. Несколько лет работала в журнале Знание-сила, публиковалась в журналах "Молодая гвардия", "Новый мир". Издано два сборника её повестей и рассказов "Процент голубого неба" (1964 г.) и "Три дня отпуска" (1973 г.). Ляля Розанова ушла из жизни в 37 лет, оставив долгий и яркий след на факультете и в душах многих людей, которым подарила радость жизни и братства Биофака пятидесятых.

Если есть люди, имеющие право называться героями нашего времени, то Лялька, я думаю, была из их числа. Вы уж позвольте мне называть Лилиану Сергеевну Лялькой, как это в течение всей её жизни делали все люди, попавшие в её орбиту. Что это значило - попасть в её орбиту, я расскажу немного позже, хотя, может быть, стоило бы рассказать именно сейчас, потому что без этого не понять, чем же замечательна была паша Лялька.

Судите сами: была она вполне обыкновенным существом небольшого такого росточка, никакие исключительные события с ней не случались, героических поступков не совершала, в космос не летала и упавшего ребёнка из ледяной пучины не вытаскивала. Как все девчонки, влюблялась и, влюбившись, втихомолку писала страдательные стихи. Ну, стала научным работником, но ведь никаких знаменитых открытий не сделала, была рядовым кандидатом наук, каких тысячи. Пробовала свои силы в литературе, но успела выпустить только две небольшие книжечки рассказов. И должности никакой важной не занимала, и не состояла в высоких выборных органах.

Как достойно, как гордо Лялька умирала! Уже ясно было, что это её последний день рождения, и Ляльку отпустили ненадолго из больницы. Народищу набралось тьма тьмущая, потому что с каждым годом друзей у неё становилось всё больше. Пришли, как всегда в этот день, верные друзья по первым спектаклям - те, с кем вместе в незабвенном своем детстве Лялька играла на сцене районного Дома пионеров. Однокурсники, орава агитпоходчиков, верных хранителей Лялькиных песен. И коллеги-физиологи из кардиологической лаборатории, в которой Лялька работала после университетской аспирантуры. И коллеги- литераторы, славная журнальная братия: ведь Лялька стала профессиональным литератором, сотрудником журнала "Знание - сила" . И даже врачи из Лялькиной больницы пришли, ведь и они уже были верные друзья. Пели, хохотали, вспоминали то и сё.

Фото: Семья Ляли : Сергей Григорьевич Розанов , Александра Иосифовна Гроссман , Ляля, няня Ляли Розановой - Анна Егоровна Лялька вырядилась в легкомысленное новое платье, и причёсочку сделала - высший класс, и весь вечер веселила компанию рассказами о своих врачах, на которых нагляделась в больнице. И про то, как она уже пыталась отправиться на тот свет, а они её откачивали, и какие у них при этом были рожи. Это были довольно уморительные истории, и врачи тоже хохотали, сидя рядом с Лялькой и послеживая за ней. Через несколько дней она позвонила мне из больницы и сказала: "Ну, прощай!" Вот и всё. Так нет же! В последний день своей жизни неуёмная Лялька велела матери, чтобы та принесла ей в больницу: 1) папку с тесёмками; 2) полную коробку скрепок; 3) настольную лампу; и чтобы велела Мишке Островскому побыстрее заканчивать очерк о физиологии зрения, потому что ей непременно хочется его отредактировать.

В своей работе о поэме «Кому на Руси жить хорошо» Людмила Анатольевна Розанова стремится дать целостное впечатление о поэтическом мире Некрасова, анализирует свойства его творческой манеры, показывает поэта нового типа. Также здесь рассмотрены вопросы новаторства Некрасова, открытость художника миру, устремленность к труду, свободные проявления таланта, чувство ответственности за судьбу родины. В своем анализе работы Розановой я хотела бы обратить внимание на изображение Некрасовым народного мира. Основным героем произведения является народ, движущийся в истории, во времени, по просторам родины, с его все возрастающей волей к действию. Народ, его состояние и движение постоянно оцениваются отдельными крестьянами, группами крестьян, крестьянской толпой. Что-то народ знает больше и воспринимает шире. На народ воздействуют, пытаясь подчинить себе его хозяева и эксплуататоры. Такое проводимое в разных сторон исследование народа ведет к объективному повествованию, обязывая писателя к безошибочности воспроизведения народного мира. Именно поэтому объем предварительной собирательской работы Некрасова был огромен. Надеясь создать народную книгу, он предполагал опереться на весь опыт, все сведения о народе, накопленные по словечку. Несомненно, что коренные свойства русской души были верно поняты и отображены автором крестьянской поэмы. Это высоко ценилось современниками писателя, первыми его исследователями. Изучать состояние русской души можно было лишь по одному Некрасову.
От произведений искусства слова некрасовского времени ожидались новые подходы, позволившие бы нетрадиционно осмыслить поворотные явления в жизни общества и государства. Первооткрывателем в этом отношении шел сам Некрасов. Он создавал произведение о Руси, произведение с широчайшими картинами народной жизни в один из наиболее значительных исторических моментов. В поэме показан не индивидуальный герой, а герой «коллективный». Интонация поэмы покоряет своей доверительностью. Стих как будто незамысловатый, предельно-естественный, похожий на разговорную речь, но богатый по своим возможностям. Некрасов позаботился о том, чтобы приблизить высокое к разным категориям читателей, сделать это для них доступным. Поэт замышлял поэму «Кому на Руси жить хорошо» как книгу народную, то есть полезную, понятную народу и правдивую. Изображая мир, труд, жизнь крестьянства как общественное бытие Некрасов через включение доступных пониманию рядовых людей образов приближал к ним понятийную сферу своего кажущегося легким произведения.
Для Некрасова-художника важно было показать всю Русь, изобразить народ в характерных для него жизненных ситуациях, в окружении друзей и врагов. Совершенно точно раскрываются, передаются чередование крестьянского труда и отдыха, смена времен года, последовательность праздников народного календаря, ритм споров, поисков счастливого. Но текст поэмы дает право говорить о том, что в качестве основы произведения автор выбрал весь ход крестьянской жизни.
В поэме «Кому на Руси жить хорошо» развивается тема и образ «сердца народного», а также тема «души народа» или «крестьянской души». Здесь образы души и сердца входят в определенный ряд: Русь – народ – сердце – душа – песня как ее выражение – время вообще – «время новое» – «душа народная» - совесть – почва – мир – труд – жизнь – свобода – честный путь… В исследовании «народной души» как части народного мира писатель видел свой долг. Этому исследованию подчинен и общий художественный строй произведения. Если народный мир, народная Русь – целое, то «душа народная» для поэта и его читателей – существенная часть этого целого. Некрасов вводит в поэму разные временные пласты, находя при этом единый смысловой и эстетический центр – сердце. Создание такого качественного образа – «сердца народного» и соотнесение его с прошлым, настоящим и будущим – усиливало понятийное начало в «Кому на Руси жить хорошо» и приближало произведение к миллионам читателей-тружеников.
Тема и образ дороги-пути так или иначе связаны с различными персонажами, группами персонажей, с коллективным героем произведения. В мире поэмы оказались освещенными и как бы сцепленными между собой такие понятия и образы как путь – толпа – народ – старый и новый миры – труд – мир. Раздвижение жизненных впечатлений мужиков-спорщиков, рост их сознания, перемена взглядов на счастье, углубление нравственных понятий, социальное прозрение – все это тоже связано с мотивом дороги. А те семеро мужиков, которые идут по дороге потому так упорно ищут, что верят в возможность найти. Вера много значит для народа вообще и для самых разных персонажей поэмы. Симпатии тружеников отданы тем, кого можно назвать подвижниками веры.
Сейчас известно немало документальных свидетельств об интересе массовой аудитории к поэту. Творчество Некрасова открывало путь к непривычной, но желанной категории читателей – читателей из народа. В народе его слушали, читали, не только надеясь найти конкретные ответы на волнующие вопросы, но и потому, что в творчестве Некрасова с более сложным писательским было соотнесено крестьянское миропонимание, выраженное в привычных, доступных образах, но, тем не менее, поднимающих человека-труженика над заботами каждого дня.

цймб-вщмб мсмшлб

рПУМЕУМПЧЙЕ Л ЛОЙЗЕ м. тПЪБОПЧПК
"фТЙ ДОС ПФРХУЛБ"
(н., нПМПДБС ЗЧБТДЙС, 1973)

лОЙЦЛБ, ЛПФПТХА ЧЩ УЕКЮБУ ТБУЛТЩМЙ, ОЕ РМБОЙТПЧБМБУШ ДБ Й ОЕ НПЗМБ РМБОЙТПЧБФШУС ЕЈ БЧФПТПН*. ч ОЕЈ ЧПЫМЙ ОЕ ФПМШЛП ТБУУЛБЪЩ Й ПЮЕТЛЙ, ОП Й УФЙИЙ, Й РЕУОЙ, ОЕ РТЕДОБЪОБЮЕООЩЕ ДМС РЕЮБФЙ: РЕУОЙ УПЮЙОСМЙУШ ДМС ДТХЪЕК, Б УФЙИЙ - ДМС УЕВС. уПВТБООЩЕ ЧНЕУФЕ, ПОЙ ТЙУХАФ ОЕ ФПМШЛП ОЕРПУТЕДУФЧЕООЩК РТЕДНЕФ ЙЪПВТБЦЕОЙС, ОП Й РПТФТЕФ БЧФПТБ, мЙМЙБОЩ тПЪБОПЧПК - ХДЙЧЙФЕМШОПЗП ЮЕМПЧЕЛБ, ЛПФПТПЗП ХЦЕ ОЕФ У ОБНЙ. оП ЛБЛ ЦЕ ОЕРПМПО ЬФПФ РПТФТЕФ!

еУМЙ ЕУФШ МАДЙ, ЙНЕАЭЙЕ РТБЧП ОБЪЩЧБФШУС ЗЕТПСНЙ ОБЫЕЗП ЧТЕНЕОЙ, ФП мСМШЛБ, С ДХНБА, ВЩМБ ЙЪ ЙИ ЮЙУМБ. чЩ ХЦ РПЪЧПМШФЕ НОЕ ОБЪЩЧБФШ мЙМЙБОХ уЕТЗЕЕЧОХ мСМШЛПК, ЛБЛ ЬФП Ч ФЕЮЕОЙЕ ЧУЕК ЕЈ ЦЙЪОЙ ДЕМБМЙ ЧУЕ МАДЙ, РПРБЧЫЙЕ Ч ЕЈ ПТВЙФХ. юФП ЬФП ЪОБЮЙМП - РПРБУФШ Ч ЕЈ ПТВЙФХ, С ТБУУЛБЦХ ОЕНОПЗП РПЪЦЕ, ИПФС, НПЦЕФ ВЩФШ, УФПЙМП ВЩ ТБУУЛБЪБФШ ЙНЕООП УЕКЮБУ, РПФПНХ ЮФП ВЕЪ ЬФПЗП ОЕ РПОСФШ, ЮЕН ЦЕ ЪБНЕЮБФЕМШОБ ВЩМБ ОБЫБ мСМШЛБ.

уХДЙФЕ УБНЙ: ВЩМБ ПОБ ЧРПМОЕ ПВЩЛОПЧЕООЩН УХЭЕУФЧПН ОЕВПМШЫПЗП ФБЛПЗП ТПУФПЮЛБ, ОЙЛБЛЙЕ ЙУЛМАЮЙФЕМШОЩЕ УПВЩФЙС У ОЕК ОЕ УМХЮБМЙУШ, ЗЕТПЙЮЕУЛЙИ РПУФХРЛПЧ ОЕ УПЧЕТЫБМБ, Ч ЛПУНПУ ОЕ МЕФБМБ Й ХРБЧЫЕЗП ТЕВЈОЛБ ЙЪ МЕДСОПК РХЮЙОЩ ОЕ ЧЩФБУЛЙЧБМБ. лБЛ ЧУЕ ДЕЧЮПОЛЙ, ЧМАВМСМБУШ Й, ЧМАВЙЧЫЙУШ, ЧФЙИПНПМЛХ РЙУБМБ УФТБДБФЕМШОЩЕ УФЙИЙ. оХ, УФБМБ ОБХЮОЩН ТБВПФОЙЛПН, ОП ЧЕДШ ОЕ УДЕМБМБ ОЙЛБЛЙИ ЪОБНЕОЙФЩИ ПФЛТЩФЙК, ВЩМБ ТСДПЧЩН ЛБОДЙДБФПН ОБХЛ, ЛБЛЙИ ФЩУСЮЙ. рТПВПЧБМБ УЧПЙ УЙМЩ Ч МЙФЕТБФХТЕ, ОП ХУРЕМБ ЧЩРХУФЙФШ ФПМШЛП ОЕВПМШЫХА ЛОЙЦЕЮЛХ ТБУУЛБЪПЧ. й ДПМЦОПУФЙ ОЙЛБЛПК ЧБЦОПК ОЕ ЪБОЙНБМБ, Й ОЕ УПУФПСМБ Ч ЧЩУПЛЙИ ЧЩВПТОЩИ ПТЗБОБИ. чТПДЕ ВЩ ДБЦЕ ОЕРПОСФОП, РПЮЕНХ ФЙИБС мСМШЛЙОБ УНЕТФШ ЧУЛПМЩИОХМБ УФПМШЛЙИ МАДЕК, РПЮЕНХ ПВЩЮОП УДЕТЦБООБС Ч РЕЮБМЙ "лПНУПНПМШУЛБС РТБЧДБ" ПФЛМЙЛОХМБУШ ОБ ЬФП УПВЩФЙЕ ЗПТЕУФОПК ЛПМПОЛПК, Й ОЕ ПОБ ПДОБ.

____________

пВЯСУОЙФШ ЬФП - ЪБДБЮБ ОЕ ЙЪ МЈЗЛЙИ, РПФПНХ ЮФП РТЙИПДЙФУС ЗПЧПТЙФШ ПВ ПУПВЕООПУФСИ МЙЮОПУФЙ, ИБТБЛФЕТБ Й ФБМБОФБ, Б ЬФП ОБНОПЗП ФТХДОЕЕ, ЮЕН ТБУУЛБЪБФШ П ЛПОЛТЕФОЩИ ДЕМБИ.

фБЛ ЧПФ, ПУПВЕООПЕ УЧПКУФЧП ФБМБОФБ, ЛПФПТЩН ВЩМБ ОБДЕМЕОБ мСМС тПЪБОПЧБ, ЛБЛ НОЕ ЛБЦЕФУС, ЧЩТБЦБМПУШ Ч ФПН, ЮФП ЧПЛТХЗ ОЕЈ ЧПЪОЙЛБМП ОЕЛПЕ РПМЕ, РПРБЧ Ч ЛПФПТПЕ МАВПК ЮЕМПЧЕЛ УФБОПЧЙМУС ФБМБОФМЙЧЩН.

с ЧПЧУЕ ОЕ ИПЮХ УЛБЪБФШ, ЮФП мСМШЛБ ВЩМБ УЧЕФЙМПН Й ЧПЛТХЗ ОЕЈ ВМБЗПДБТОП ЛТХФЙМЙУШ ПУЧЕЭБЕНЩЕ Й ПВПЗТЕЧБЕНЩЕ РМБОЕФЩ. ьФПЗП ЛБЛ ТБЪ ОЕ ВЩМП! оБУФПМШЛП ЙОФЕТЕУОЩН УФБОПЧЙМУС ЛБЦДЩК, ЮФП УБНБ мСМШЛБ ЛБЛ-ФП ДБЦЕ ФХЫЕЧБМБУШ Ч ФЕОЙ, ПФВТБУЩЧБЕНПК УФТЕНЙФЕМШОП ТБУФХЭЙНЙ ЧПЛТХЗ ОЕЈ ЖЙЗХТБНЙ. й ФЕН ВЩМБ УЮБУФМЙЧБ. чРТПЮЕН, ОБДП РТЙЪОБФШ, ЮФП ХРПНСОХФПЕ РПМЕ ПВМБДБМП УЙМШОЕКЫЙНЙ УЧПКУФЧБНЙ ФСЗПФЕОЙС, ПОП ЪБФСЗЙЧБМП ОПЧЩИ Й ОПЧЩИ МАДЕК, Й НБМЕОШЛБС мСМШЛБ ЧУЕЗДБ ПУФБЧБМБУШ ЕЗП ПТЗБОЙЪХАЭЙН ГЕОФТПН.

уПЗМБУЙФЕУШ, ЮФП ФБЛБС УРПУПВОПУФШ ЙОДХГЙТПЧБФШ ФБМБОФЩ РТЕДУФБЧМСМБ УПВПК ДПЧПМШОП ОЕПВЩЮОПЕ, НПЦЕФ ВЩФШ, ДБЦЕ ФБЙОУФЧЕООПЕ СЧМЕОЙЕ ПВЭЕУФЧЕООПК ЦЙЪОЙ. оП Ч ТЕБМШОПК ДЕКУФЧЙФЕМШОПУФЙ, Й С ЬФП РТЕЛТБУОП РПНОА, ОЙЮЕЗП ФБЙОУФЧЕООПЗП ОЕ ВЩМП, ЧУЈ РПМХЮБМПУШ УБНП УПВПК. оЕ Ч РТПУФПДХЫЙЙ МЙ мСМШЛЙОПН ТБЪЗБДЛБ? пОБ Ч УБНПН ДЕМЕ ЧЕТЙМБ, ЮФП ЛБЦДЩК ЙЪ ОБУ (Й УБНБ ПОБ ФПЦЕ) НПЦЕФ ДПУФЙЮШ ЮЕЗП ХЗПДОП Й ОБ УБНПН РТЕЛТБУОПН ХТПЧОЕ - ВЩФШ ФБОГПТПН Й ХЮЈОЩН, БЗЙФБФПТПН Й ЗМБЧБТЈН, НПТЕРМБЧБФЕМЕН Й РМПФОЙЛПН. й НЩ, УНЕЫОП УЛБЪБФШ, ЪБЗПТБМЙУШ ЬФПК ЧЕТПК, Й ПОБ ЧПЪОПУЙМБ ОБУ.

нПЦЕФ ВЩФШ, ЧУЈ ЬФП ПУФБМПУШ ВЩ МЙЮОЩН ЖБЛФПН ВЙПЗТБЖЙЙ Й ЧПУРПНЙОБОЙК ВЩЧЫЙИ ВЙПЖБЛПЧГЕЧ нПУЛПЧУЛПЗП ХОЙЧЕТУЙФЕФБ, ОП мСМШЛЙОБ ЪБТБЪЙФЕМШОБС БЛФЙЧОПУФШ РПТПК РТЙОЙНБМБ ЗМПВБМШОЩК ИБТБЛФЕТ. уЕКЮБУ ХЦЕ ФТХДОП УЕВЕ РТЕДУФБЧЙФШ, ЮФП ДБМШОЙЕ РПИПДЩ УФХДЕОЮЕУЛЙИ БЗЙФВТЙЗБД ЛФП-ФП ЛПЗДБ-ФП ЙЪПВТЈМ Й ЮФП ВЩМП ЧТЕНС, ЛПЗДБ ФБЛЙИ РПИПДПЧ ОЕ УХЭЕУФЧПЧБМП. оЕ ВЕТХУШ ХФЧЕТЦДБФШ, ЮФП ЙДЕС БЗЙФВТЙЗБД ЧПЪОЙЛМБ ЙНЕООП Ч мСМШЛЙОПК ЗПМПЧЕ, ОП УПЧЕТЫЕООП ФПЮОП, ЮФП ПОБ ТПДЙМБУШ Ч ЧПЪВХЦДЈООПК мСМЙОПК УТЕДЕ, Ч ЬФПН УБНПН ФБЙОУФЧЕООПН РПМЕ. бЗЙФЬОЕТЗЙС ТБЪТЩЧБМБ ЖБЛХМШФЕФУЛЙК ЛПНУПНПМ, нПУЛЧЩ Й ПЛТЕУФОПУФЕК ВЩМП ОБН НБМП. вТПУПЛ ЛПОГЕТФОП-МЕЛГЙПООПК ВТЙЗБДЩ ОБ ГЕМЙООЩЕ ЪЕНМЙ, ЛПФПТЩЕ Ч ФЕ ЗПДЩ ФПМШЛП ОБЮЙОБМЙ ПУЧБЙЧБФШУС, ПУФБЧЙМ ОЕЙЪЗМБДЙНЩК УМЕД. дМС ЖБЛХМШФЕФБ РПИПДЩ УФБМЙ ФТБДЙГЙЕК, Б РТБЧП РПРБУФШ Ч БЗЙФВТЙЗБДХ УФБМП ФТХДОП ЪБЧПЈЧЩЧБЕНПК ЮЕУФША. вПМШЫПК ПЮЕТЛ "мЕОЙОУЛЙЕ ЗПТЩ - бМФБК", ОБРЕЮБФБООЩК мСМШЛПК ЧНЕУФЕ У ДТХЗЙН ХЮБУФОЙЛПН РЕТЧПЗП РПИПДБ, зБТЙЛПН дХВТПЧУЛЙН, Ч "оПЧПН НЙТЕ", ОЈУ Ч УЕВЕ ФБЛПК ЪБЦЙЗБФЕМШОЩК ЪБТСД, ЮФП УФХДЕОЮЕУЛЙЕ БЗЙФВТЙЗБДЩ УФБМЙ РПСЧМСФШУС РПЧУАДХ.

оЕ ВХДХ, ЧРБДБС Ч ОБЪЙДБФЕМШОЩК ФПО, ДПЛБЪЩЧБФШ, ЮФП ФЕРЕТШ, НПМ, НПМПДЈЦШ ОЕ ФБ, Б ЧПФ Ч ОБЫЙ, ДЕУЛБФШ, НПМПДЩЕ ЗПДЩ ВЩМ ЛПНУПНПМ! й Ч ОБЫЙ НПМПДЩЕ ЗПДЩ ВЩМП ЧУСЛПЕ. фП ЧПЧУЕ РХУФБС РПМПУБ - РМБОЩ ДБ ПФЮЈФЩ, УПВТБОЙС ДБ ЧЪОПУЩ, ФП ЧДТХЗ ФБЛЙЕ РТЕЛТБУОЩЕ ЗПДЩ, ЮФП ДП УФБТПУФЙ ВХДЕЫШ ЧУРПНЙОБФШ. й ВПМШЫЕ ЧУЕЗП ЬФП, РПЦБМХК, ЪБЧЙУЕМП ПФ ОБУ УБНЙИ, ПФ ФПЗП, ХДБЧБМПУШ МЙ ОБН УПЪДБФШ ПВУФБОПЧЛХ, Ч ЛПФПТПК ЛБЦДЩК ЮХЧУФЧХЕФ, ЮФП ПО, ПЛБЪЩЧБЕФУС, ЙОФЕТЕУОЩК ЮЕМПЧЕЛ Й ЧУЕН, ПЛБЪЩЧБЕФУС, УНЕТФЕМШОП ОХЦЕО. мСМС ХДЙЧЙФЕМШОП ХНЕМБ УПЪДБЧБФШ ФБЛХА ПВУФБОПЧЛХ.

фБЙОУФЧЕООЩК ЙМЙ ОЕФБЙОУФЧЕООЩК, ЬФПФ ФБМБОФ ДЕМБМ мСМШЛХ ОЕЪБНЕОЙНЩН ЛПНУПНПМШУЛЙН УЕЛТЕФБТЈН. лПЗДБ ПОБ ЧПЪЗМБЧМСМБ ЛПНУПНПМШУЛХА ПТЗБОЙЪБГЙА ОБ ОБЫЕН ВЙПЖБЛЕ, ЦЙФШ ВЩМП ЧЕУЕМП. дП ЬФПЗП мСМШЛБ ВЩМБ УЕЛТЕФБТЈН ОБ УЧПЈН ЛХТУЕ. еК ВЩМП ОЕМЕЗЛП У ЕЈ ОЕХЕНОЩН УФЙМЕН: У ПДОПК УФПТПОЩ ЦБМЙ МАВЙФЕМЙ ЖПТНБМЙЪНБ Й ФЙИПК РПЛБЪХИЙ (ЗБЪЕФЛБ Л РТБЪДОЙЛХ ЧЩЧЕЫЕОБ, ЧУЕ ЗБМПЮЛЙ ПФНЕЮЕОЩ, НПЦОП ЦЙФШ УРПЛПКОП), У ДТХЗПК - РЕТЙПДЙЮЕУЛЙ ЧПУУФБЧБМЙ УЧПЙ ЦЕ ТЕВСФБ, ВТБОС мСМШЛХ ЪБ ФП, ЮФП ВХКОБС ЛПНУПНПМШУЛБС ЦЙЪОШ ПФЧМЕЛБЕФ ЛХТУ ПФ ЗМХВПЛЙИ ЪБОСФЙК ОБХЛПК. "бЗЙФЙТХЕН-ЛПОГЕТФЙТХЕН, Б ЛФП ЙЪ ОБУ РПМХЮЙФУС?" - Ч УЕТДГБИ ЛТЙЮБМЙ РХФЮЙУФЩ. оП ЧПФ РТПЫМП ДЧБ ДЕУСФЙМЕФЙС, Й С ЧЙЦХ, ЮФП мСМШЛЙО ЛХТУ ВЙПЖБЛБ ДБМ ОБХЛЕ ВПМШЫЕ ЛТХРОЩИ Й УЕТШЈЪОЩИ ЙУУМЕДПЧБФЕМЕК, ЮЕН МАВПК ЙЪ ПЛТХЦБАЭЙИ. уМХЮБКОП МЙ ЬФП?

мСМШЛЙОП ПЭХЭЕОЙЕ НЙТБ С ОБЪЧБМ ВЩ РЙПОЕТУЛЙН. й ОЕ ФПМШЛП РПФПНХ, ЮФП Ч ОЕЙЪВЕЦОП ЧЪТПУМХА ЦЙЪОШ мСМШЛБ ЧУЕЗДБ УФБТБМБУШ ЪБФБЭЙФШ НЙЛТПВЩ ОБЫЕК НЙМПК РЙПОЕТЙЙ - У ЕЈ ЛПУФТБНЙ, ЛТБУОЩНЙ ЗБМУФХЛБНЙ Й ЧЕТПК Ч ФПТЦЕУФЧП УРТБЧЕДМЙЧПУФЙ. зМБЧОПЕ ДТХЗПЕ: ФТЕЪЧПЗП ТЕБМЙЪНБ Ч мСМЕ ОЕ ВЩМП ОЙ ОБ ЗТПЫ. йОПЗДБ ЛБЪБМПУШ, ЮФП ДХТОЩЕ УФПТПОЩ ДЕКУФЧЙФЕМШОПУФЙ ДМС ОЕЈ ЛБЛ ВЩ ОЕ УХЭЕУФЧХАФ, ПОБ РТЕДРПЮЙФБМБ ЙЗОПТЙТПЧБФШ ЙИ УХЭЕУФЧПЧБОЙЕ Й ФЕН УБНЩН, ЕУМЙ ТБЪПВТБФШУС, ХФЧЕТЦДБМБ УЧПЈ РТБЧП ПТЙЕОФЙТПЧБФШУС РП УПМОГХ. оЕ РП НИХ, ОБТПУЫЕНХ ОБ РОСИ, ЛБЛ ТЕЛПНЕОДХАФ ЙОЩЕ ЪОБФПЛЙ, Б РП УПМОГХ ЙМЙ, Ч ЛТБКОЕН УМХЮБЕ, РП ЪЧЈЪДБН.

уФБТЩК мСМЙО ДТХЗ, ЛПФПТПНХ С РПЛБЪБМ ЮЕТОПЧЙЛ ЬФПЗП РТЕДЙУМПЧЙС, ЪБНЕФЙМ: "пОБ ФХФ Х ФЕВС ОБ ЧУЕИ МАВХЕФУС, Й ЧУЕ ОБ ОЕЈ МАВХАФУС, Й ХЦБУ ЛБЛ НЙМП. б мСМШЛБ ВЩМБ ЦЕМЕЪОЩН ЮЕМПЧЕЛПН. лПЗДБ Ч ЮЈН-ФП ВЩМБ ХЧЕТЕОБ, ЦЕМЕЪОП УФПСМБ ОБ УЧПЈН. фПМШЛП ПОБ ЬФП ДЕМБМБ Ч ПФЛТЩФХА, ОБ РПМОПН ПФЛТПЧЕОЙЙ, ОЕ ДБЧЙМБ. оБ ОЕЈ, ВЩЧБМП, ЪМЙЫШУС, ОП ОЙЛПЗДБ ОЕ ПВЙЦБЕЫШУС".

й ЬФП, РПЦБМХК, ФПЦЕ РТБЧДБ.

рТЕЛТБУОП РПНОА ФПФ ДЕОШ, ЛПЗДБ ЧРЕТЧЩЕ ЧУФТЕФЙМ мСМШЛХ. вЩМ УФХДЕОЮЕУЛЙК ЛТХЦПЛ ОБ ЛБЖЕДТЕ ЖЙЪЙПМПЗЙЙ ЮЕМПЧЕЛБ Й ЦЙЧПФОЩИ, Й ОБ ЛТХЦПЛ, ТПВЛП ДЕТЦБУШ ДТХЗ ЪБ ДТХЦЛХ, РТЙЫМЙ ДЧЕ РПДТХЦЛЙ, ДЧЕ АОЩЕ РЕТЧПЛХТУОЙГЩ - мСМС Й уЙНБ, Б НЩ У НПЙН ДТХЗПН чБМЕТЙЕН, ХНХДТЈООЩЕ ЧФПТПЛХТУОЙЛЙ, РТЙНЕФЙМЙ ДЕЧЮБФ Й ЪБЧЕМЙ ЪБЧМЕЛБФЕМШОЩК ТБЪЗПЧПТ, БЗЙФЙТХС ЪБ ОБЫ ЛТХЦПЛ Й ЧППВЭЕ ЪБ ЬФХ УРЕГЙБМШОПУФШ, ЛПФПТХА НЩ ДМС УЕВС ЧЩВТБМЙ. й РТБЧДБ, ЧУЕ ЮЕФЧЕТП УФБМЙ ЖЙЪЙПМПЗБНЙ. с ДПМЗП ДХНБМ, ЮФП мСМШЛХ УПЧТБФЙМБ ОБЫБ БЗЙФБГЙС, ОП ОЕДБЧОП ПФЛТЩМ, ЮФП ЬФП ОЕ ФБЛ: ЕЈ ЪБЧПТПЦЙМЙ ХЧЙДЕООЩЕ ПДОБЦДЩ ВЙЕОЙС ПВОБЦЈООПЗП УЕТДГБ. ч УЧПЈН РПУМЕДОЕН ПЮЕТЛЕ, ОБРЕЮБФБООПН ХЦЕ РПУМЕ ЕЈ УНЕТФЙ, мСМС РПУЧСФЙМБ ГЕМХА УФТБОЙГХ НХЪЩЛЕ УЕТДЕЮОЩИ ВЙЕОЙК. фБН ПОБ Й РТЙЪОБМБУШ, ЮФП РТПЖЕУУЙА УЧПА ЧЩВТБМБ ОЕ УМХЮБКОП Й ОЕ РП ЪТЕМПНХ ТБУЮЈФХ, Б РП ЧЕМЕОЙА ДХЫЙ, РПДПВОПНХ МАВЧЙ У РЕТЧПЗП ЧЪЗМСДБ. мАВПЧШ!.. "пФ ОЕЗП ФТХДОП ВЩМП ПФЧЕУФЙ ЧЪЗМСД - ЛБЛ ФТХДОП ПФПТЧБФШУС ПФ СЪЩЛПЧ РМБНЕОЙ ЙМЙ РЕТЕРМЕФБАЭЙИУС УФТХК Ч ТХЮШЕ". ьФП УЛБЪБОП РТП МСЗХЫБЮШЕ УЕТДЕЮЛП, "ТПЪПЧБФП-ЦЈМФПЕ, ЧЕМЙЮЙОПК У ОПЗПФШ, ОБФСОХФПЕ ОБ ФПОЕОШЛХА УФЕЛМСООХА ФТХВПЮЛХ - ЛБОАМА".

рПНОА мСМА БУРЙТБОФЛПК - ХЦЕ ОЕ ОБ нПИПЧПК, Б Ч ОПЧПН ЪДБОЙЙ ХОЙЧЕТУЙФЕФБ, ОБ мЕОЙОУЛЙИ ЗПТБИ. оБРЕТЕЛПТ ПЮЕЧЙДОПНХ ОЕДПЧПМШУФЧХ ТХЛПЧПДЙФЕМС, ОБРЕТЕЛПТ ОБЫЙН ХЗПЧПТБН ПОБ УБНБ УЕВЕ РТЙДХНБМБ ФСЦЈМХА, ЛТПЧБЧХА, ЛБЛХА-ФП ОЕХОЙЧЕТУЙФЕФУЛХА ДЙУУЕТФБГЙПООХА ФЕНХ. оБ ЛБЖЕДТЕ ВЩМЙ УЧПЙ ФТБДЙГЙЙ, ФБН ДЕМБМЙ ЮЙУФХА ОБХЛХ Й УПЪОБЧБМЙ ЧБЦОПУФШ ЬФПК ТБВПФЩ, ОЕ ЙНЕЧЫЕК УЙАНЙОХФОПК РТБЛФЙЮЕУЛПК РПМШЪЩ. с РП-РТЕЦОЕНХ ДХНБА, ЮФП мСМШЛБ ВЩМБ ОЕ РТБЧБ, ОБУФБЙЧБС ОБ ЮХФШ МЙ ОЕ НЕДЙГЙОУЛПК ФЕНЕ, ОП Ч ЬФПК ОБУФПКЮЙЧПУФЙ ЕЭЈ ТБЪ РТПСЧЙМЙУШ ПУПВЕООПУФЙ ЕЈ ИБТБЛФЕТБ, ЕЈ МЙЮОПУФЙ, ЕЈ ЧЕТЩ Ч УЧПА УРПУПВОПУФШ ОЕНЕДМЕООП Й РТСНП РТЙОЕУФЙ РПМШЪХ УФТБДБАЭЕНХ ПФ ВПМЕЪОЕК ЮЕМПЧЕЮЕУФЧХ.

нЩ ЧУЕ, ФПЗДБЫОЙЕ БУРЙТБОФЩ ЛБЖЕДТЩ, ТБВПФБМЙ ЮЕУФОП, ДП РПЪДОЕК ОПЮЙ, Б ФП Й ОПЮБНЙ, ОП Х ОБУ Ч ПФМЙЮЙЕ ПФ мСМШЛЙ ВЩМЙ ЮЙУФЩЕ ДП ЙЪСЭЕУФЧБ НПДЕМШОЩЕ ПВЯЕЛФЩ ЬЛУРЕТЙНЕОФБМШОПК ЖЙЪЙПМПЗЙЙ: Х ПДОПЗП - ТЕГЕРФПТОЩЕ ОЕКТПОЩ РЮЕМЩ, РПУЩМБЧЫЙЕ ОБ ЬЛТБО ПУГЙММПЗТБЖБ ЛТБУЙЧЩЕ ТБЪТСДЩ РПФЕОГЙБМПЧ, Х ДТХЗПЗП - "ВЙПМПЗЙЮЕУЛЙЕ ЮБУЩ", ЪБЛМАЮЈООЩЕ Ч РТЙНЙФЙЧОПН ПТЗБОЙЪНЕ ТБЛХЫЛЙ-ВЕЪЪХВЛЙ, Х ФТЕФШЕЗП - ТЕЖМЕЛУЩ ФПМШЛП ЮФП ЧЩМХРЙЧЫЙИУС ЙЪ ЙЛТЩ МЙЮЙОПЛ ФТЙФПОБ. б РЕТЕД мСМШЛПК ОБ ПРЕТБГЙПООПН УФПМЕ МЕЦБМБ ЛПЫЛБ УП ЧУЛТЩФПК ЗТХДОПК ЛМЕФЛПК, Й ЛПЫЛБ ФП Й ДЕМП ОПТПЧЙМБ УДПИОХФШ, ОЕ ДБЧ РТПЧЕУФЙ ОХЦОЩК мСМШЛЕ ЬЛУРЕТЙНЕОФ ОБ УЧПЈН ВЕДОПН, ПВТЕЮЈООПН ЛПЫБЮШЕН УЕТДГЕ.

оП ПОБ ЧУЈ УДЕМБМБ Й ЪБЭЙФЙМБ ИПТПЫХА ДЙУУЕТФБГЙА - НБМЕОШЛБС ДЕЧХЫЛБ У ОЕЪДПТПЧЩН ЕЭЈ У ДЕФУФЧБ УЕТДЕЮЛПН, ЛПФПТБС ПДОПЧТЕНЕООП У БУРЙТБОФХТПК ХНХДТСМБУШ ФБЭЙФШ ОБ УЕВЕ ЧУА ЬФХ ВХКОХА ЖБЛХМШФЕФУЛХА ЛПНУПНПМЙА Й РЕФШ, Й РМСУБФШ, Й УПЮЙОСФШ ЛБЛЙЕ-ФП "ЛБРХУФОЙЛЙ", Й УФБЧЙФШ ЛБЛЙЕ-ФП УРЕЛФБЛМЙ, РТПЧПДЙФШ ОБХЮОЩЕ УФХДЕОЮЕУЛЙЕ ЛПОЖЕТЕОГЙЙ Й РМБЛБФШ ЧФЙИПНПМЛХ ПФ ОЕТБЪДЕМЈООПК МАВЧЙ, Й УОПЧБ ЧМАВМСФШУС.

мСМЙОБ НБНБ ТБУУЛБЪЩЧБЕФ, ЮФП ПДОБЦДЩ ЪБУФБМБ ДПЮШ ЧП ДЧПТЕ ЪБ УФТПЦБКЫЕ ЪБРТЕЭЈООЩН ЕК ЪБОСФЙЕН: мСМШЛБ ЧНЕУФЕ У ДТХЗЙНЙ ДЕЧЮПОЛБНЙ УЛБЛБМБ ЮЕТЕЪ ЧЕТЕЧПЮЛХ. вЩМП мСМШЛЕ Ч ФП ЧТЕНС УЕНШ МЕФ. "мСМШЛБ! - ЛТЙЛОХМБ НБФШ. - оЕ УЛБЮЙ, ДПЛФПТ ЪБРТЕФЙМ ФЕВЕ УЛБЛБФШ". дЕЧПЮЛБ РПДПЫМБ, РПУНПФТЕМБ ОБ НБФШ Й ФЙИП УРТПУЙМБ: "б ЪБЮЕН ЦЕ НОЕ ФПЗДБ ЦЙФШ, НБНБ?"

фБЛ ПОБ Й ЦЙМБ, ФБЛ Й УЛБЛБМБ ЧУА ЦЙЪОШ, ЧЪЧБМЙЧБС ОБ УЕВС ОЕРПУЙМШОЩЕ ОБЗТХЪЛЙ. й Ч ДБМШОЙИ РПИПДБИ ФБУЛБМБ УЧПК ВПМШЫПК ТАЛЪБЛ ОБТБЧОЕ УП ЧУЕНЙ.

б ЧЕДШ ПОБ ВЩМБ ЕЭЈ Й ПЮЕОШ ИПТПЫЕК НБФЕТША НБМШЮЙЛБ нЙФЙ.

____________

лБЛ ДПУФПКОП, ЛБЛ ЗПТДП мСМШЛБ ХНЙТБМБ! хЦЕ СУОП ВЩМП, ЮФП ЬФП ЕЈ РПУМЕДОЙК ДЕОШ ТПЦДЕОЙС, Й мСМШЛХ ПФРХУФЙМЙ ОЕОБДПМЗП ЙЪ ВПМШОЙГЩ. оБТПДЙЭХ ОБВТБМПУШ ФШНБ-ФШНХЭБС, РПФПНХ ЮФП У ЛБЦДЩН ЗПДПН ДТХЪЕК Х ОЕЈ УФБОПЧЙМПУШ ЧУЈ ВПМШЫЕ. рТЙЫМЙ, ЛБЛ ЧУЕЗДБ Ч ЬФПФ ДЕОШ, ЧЕТОЩЕ ДТХЪШС РП РЕТЧЩН УРЕЛФБЛМСН - ФЕ, У ЛЕН ЧНЕУФЕ Ч ОЕЪБВЧЕООПН УЧПЈН ДЕФУФЧЕ мСМШЛБ ЙЗТБМБ ОБ УГЕОЕ ТБКПООПЗП дПНБ РЙПОЕТПЧ. пДОПЛХТУОЙЛЙ, ПТБЧБ БЗЙФРПИПДЮЙЛПЧ, ЧЕТОЩИ ИТБОЙФЕМЕК мСМШЛЙОЩИ РЕУЕО. й ЛПММЕЗЙ-ЖЙЪЙПМПЗЙ ЙЪ ЛБТДЙПМПЗЙЮЕУЛПК МБВПТБФПТЙЙ, Ч ЛПФПТПК мСМШЛБ ТБВПФБМБ РПУМЕ ХОЙЧЕТУЙФЕФУЛПК БУРЙТБОФХТЩ. й ЛПММЕЗЙ-МЙФЕТБФПТЩ, УМБЧОБС ЦХТОБМШОБС ВТБФЙС: ЧЕДШ мСМШЛБ УФБМБ РТПЖЕУУЙПОБМШОЩН МЙФЕТБФПТПН, УПФТХДОЙЛПН ЦХТОБМБ "ъОБОЙЕ - УЙМБ". й ДБЦЕ ЧТБЮЙ ЙЪ мСМШЛЙОПК ВПМШОЙГЩ РТЙЫМЙ, ЧЕДШ Й ПОЙ ХЦЕ ВЩМЙ ЧЕТОЩЕ ДТХЪШС. рЕМЙ, ИПИПФБМЙ, ЧУРПНЙОБМЙ ФП Й УЈ.

мСМШЛБ ЧЩТСДЙМБУШ Ч МЕЗЛПНЩУМЕООПЕ ОПЧПЕ РМБФШЕ, Й РТЙЮЈУПЮЛХ УДЕМБМБ - ЧЩУЫЙК ЛМБУУ, Й ЧЕУШ ЧЕЮЕТ ЧЕУЕМЙМБ ЛПНРБОЙА ТБУУЛБЪБНЙ П УЧПЙИ ЧТБЮБИ, ОБ ЛПФПТЩИ ОБЗМСДЕМБУШ Ч ВПМШОЙГЕ. й РТП ФП, ЛБЛ ПОБ ХЦЕ РЩФБМБУШ ПФРТБЧЙФШУС ОБ ФПФ УЧЕФ, Б ПОЙ ЕЈ ПФЛБЮЙЧБМЙ, Й ЛБЛЙЕ Х ОЙИ РТЙ ЬФПН ВЩМЙ МЙГБ. ьФП ВЩМЙ ДПЧПМШОП ХНПТЙФЕМШОЩЕ ЙУФПТЙЙ, Й ЧТБЮЙ ФПЦЕ ИПИПФБМЙ, УЙДС ТСДПН У мСМШЛПК Й РПУМЕЦЙЧБС ЪБ ОЕК.

____________

юЕТЕЪ ОЕУЛПМШЛП ДОЕК ПОБ РПЪЧПОЙМБ НОЕ ЙЪ ВПМШОЙГЩ Й УЛБЪБМБ: "оХ, РТПЭБК". чПФ Й ЧУЈ.

фБЛ ОЕФ ЦЕ! ч РПУМЕДОЙК ДЕОШ УЧПЕК ЦЙЪОЙ ОЕХЈНОБС мСМШЛБ ЧЕМЕМБ НБФЕТЙ, ЮФПВЩ ФБ РТЙОЕУМБ ЕК Ч ВПМШОЙГХ: 1) РБРЛХ У ФЕУЈНЛБНЙ; 2) РПМОХА ЛПТПВЛХ УЛТЕРПЛ; 3) ОБУФПМШОХА МБНРХ, - Й ЮФПВЩ ЧЕМЕМБ нЙЫЛЕ пУФТПЧУЛПНХ РПВЩУФТЕЕ ЪБЛБОЮЙЧБФШ ПЮЕТЛ П ЖЙЪЙПМПЗЙЙ ЪТЕОЙС, РПФПНХ ЮФП ЕК ОЕРТЕНЕООП ИПЮЕФУС ЕЗП ПФТЕДБЛФЙТПЧБФШ.

п мСМЕ тПЪБОПЧПК ЮЙФБКФЕ ФБЛЦЕ Ч УФБФШЕ

________________________

[...] ОБТПД ЛТЕРЮЕ, ЗТХВЕЕ, УПМЈОЕЕ, ФБЛ ЮФП ДЕТЦЙУШ. рПФПН - ФТЈР>, ХФЛОХЧЫЙУШ ДТХЗ ДТХЦЛЕ Ч РМЕЮЙ Й РПДНЩЫЛЙ, ЮФПВ ОЕ ПВМЕДЕОЕФШ. еЪДЙН ФБЛ: ЧРЕТЕДЙ НБМЕОШЛЙК, РПИПТПООЩК ФБЛПК БЧФПВХУЙЛ, ЪБ ОЙН, ФПЦЕ ЛБЛ ОБ РПИПТПОБИ, ЗТХЪПЧЙЛ. оБ ЗТХЪПЧЙЛЕ - ТБУЛМБДХЫЛЙ Й НБФТБУЩ (!), РТПЮЕЕ ВБТБИМП, Ч БЧФПВХУЕ - НЩ. уЛПТПУФЙ ЪДЕУШ - ЛПЫНБТОЩЕ, УХЗХВП БЧБТЙКОП-УЙВЙТУЛЙЕ. нЕОШЫЕ 60 ЛЙМПНЕФТПЧ НЩ ОЕ ЕЪДЙН ОЙ РТЙ ЛБЛЙИ ХУМПЧЙСИ, ЫПЖЕТЩ РШАФ, ЛБЛ ЙЪЧПЪЮЙЛЙ, Й РПЮЕНХ ОБУ ЕЭЕ ОЕ РЕТЕЧЕТОХМП - ХДЙЧМСАУШ. ч ПВЭЕН, ЛБЛ ЗПЧПТЙФ мЕЧЛБ, НПЦЕФЕ ВТПУЙФШ Ч НЕОС ЛБНЕОШ, ЕУМЙ ЬФПЗП ОЕ УМХЮЙФУС.

цЙЪОШ - Ч ВЕЗБИ. ъДЕУШ ЧУЕ - ЙМЙ УФПЙФ, ОБЛТЕРЛП, ЧЕЛБНЙ (ФБЛЙИ ДЕТЕЧОШ, ЛБЛ ЪДЕУШ, С ОЕ ЧЙДЕМБ ОЙЗДЕ), ЙМЙ ЦЕ ОЕУЕФУС У ОЕЧЕТПСФОПК УЛПТПУФША - РПЕЪДБ, УБНПУЧБМЩ, ЧТЕНС. дХНБФШ ОЕ ИПЮЕФУС ОЙ П ЮЕН. дПНЙОБОФБ МЙФЕТБФХТОБС ЕЭЕ ДБМШЫЕ, ЮЕН ЖЙЪЙПМПЗЙЮЕУЛБС, ЙМЙ МАВБС ДТХЗБС ТБВПЮБС - УБНБ ХДЙЧМСАУШ. фП МЙ ХУФБМБ, ФП МЙ ХЦ ВПМШОП ИПТПЫБ ЦЙЪОШ - ОЕ МЕЦЙФ ДХЫБ ОЙ Л ЮЕНХ.

оХ, ЧПФ. уЕКЮБУ РТЙЫМЙ НБМШЮЙЫЛЙ У ФБЛ ОБЪЩЧБЕНПК ПИПФЩ. рТЙОЕУМЙ ВХЛЕФ ГЧЕФПЧ Й ЦЕМОХ. с У ЦЕМОПЧПК НБЛХЫЛЙ ЧЩЭЙРБМБ РЈТШЕЧ ФЕВЕ ОБ ТБДПУФШ, ЪБ ЮФП НОЕ ФХФ ЦЕ Й ЧМЕФЕМП, РПФПНХ ЮФП ЬФП ПЛБЪЩЧБЕФУС ВЩМБ ХЦЕ ЫЛХТЛБ, ЙЪ ЛПФПТПК ЮФП-ФП УПВЙТБАФУС УДЕМБФШ.

оБТПД Ч ВТЙЗБДЕ РТЕМЕУФОЩК, ОП ФТХДОП. лБЦДЩК - МЙЮОПУФШ, Х ЛБЦДПЗП - ИБТБЛФЕТ Й ОБУФТПЕОЙЕ. чУЕ ЮФП ЧНЕУФЕ ЮЕТЕЪ ЛТЙЪЙУЩ Й ЧЪМЕФЩ УПЪДБЕФ УНЕЫОПК Й ПТЙЗЙОБМШОЩК ЛПММЕЛФЙЧ.

оХ, ЧПФ. дБМЙ РПМЮБУБ ОБ УРБОШЕ, Б ФБН - ЗТХЪЙ ЫНПФЛЙ, ЕДЕН ЛХДБ-ФП ОЕЪОБНП ЛХДБ - ЧП ЗМБЧХ ВТЙЗБДЩ НЕУФОЩНЙ ЧМБУФСНЙ РПУФБЧМЕО НБМЕОШЛЙК ЛБТФБЧЩК РПМЙФТХЛ РП ЙНЕОЙ жЕМЙЛУ вЕТЛХФ У СЧОП ФАТЕНОЩН РТПЫМЩН. зПЧПТЙФ, РТБЧДБ, ЮФП РТПЫМПЕ Х ОЕЗП ОБТПДОПЕ, Б ОБ ТХЛЕ - ОБДРЙУШ: "оЕФ Ч ЦЙЪОЙ УЮБУФШС". пО ОБУ Й ЧПЪЙФ РП НЕУФБН ФБЈЦОЩН.

оХ, МБДОП. чПФ РТЙФБЭЙМЙУШ ЧУЕ Й ОБЮБМПУШ ФБЛПЕ ТЦБОШЕ, ЮФП РЙУБФШ ХЦЕ ОЕЧПЪНПЦОП. мХЮЫЕ ФЙИП РПУРБФШ, ЮФПВЩ ЙУРПМШЪПЧБФШ ЗТСДХЭХА ОПЮШ ОБ ЧУЕ 150%. б ОПЮЙ ЪДЕУШ! ъЧЈЪДЩ ДП ЗПТЙЪПОФБ Й нБТУ ЗПТЙФ ЧП ЧУЈ ОЕВП. оХ, НЕОС ХЦЕ ЪБФТБЧЙМЙ ЪБ ДМЙООПЕ РЙУШНП. цНХ ТХЛХ. рТЙЧЕФ ПФ ЧУЕИ - мСМС

Нынешняя публикация дополняет, развивает и укрепляет проявившуюся еще в отдельных письмах военных лет направленность интересов чрезвычайно богатого духовно и творчески человека. От некоторых из предлагаемых ниже писем впечатление такое, будто их автору необходимо выговориться, необходимо помочь «меньшому брату» (получателю письма) разобраться в трудных вопросах, но без каких-либо скидок на его возраст и положение. За редчайшим исключением, когда запись сделана карандашом, все они написаны лиловыми чернилами на листах разного формата и качества (определяющим, очевидно, было их наличие под рукой). «Обратный» адрес на конверте или открытке чаще всего не указывался.

Дабы полнее раскрыть особенности личности автора писем, публикатор счел возможным осуществить их некоторое тематическое объединение - при соблюдении внутри «связок» хронологического порядка. Часть писем предложена к публикации полностью, часть, где много «текучки» и незначительных бытовых подробностей - в наиболее интересных фрагментах.

В письмах и некоторых формах устного общения (аспирантские семинары, лекции, выступления на заседаниях и пр.) проступало такое нечастое для контактов в ученой среде начало, как юмор. Нередко проступало, если говорить о прямых контактах, сопровождаясь улыбкой на его добром, с крупными чертами, чаще всего бледном лице.

Позволительно привести несколько примеров из писем.

«Вообще боюсь, что Вы начинены 10-ю бочками такого пороха, от которого никаким занятиям не поздоровится, и у Вас не хватит внутренних блиндажей, чтобы защититься от взрыва. А если фитиль будет скверный - то совсем скверное дело получится. Боюсь за Вас».

«18/ VIII .

Дорогая, неверная Люся!

Рад был получить Ваше письмо, из которого я узнал о Вашем увлечении лингвистикой, но которое, к сожалению, ничего мне не сказало о Вашем пристрастии к химии.

Прав Викт[ор] Дав[идович] : Вы - легкомысленный змееныш, который шипя переползает от лит[ературы] к лингвистике и теперь заполз в химию. Как жаль, что я не могу дотянуться до Вас, посадить Вас на хлеб и на воду, запереть в келью, обложить литературоведческими книгами и не подпускать к Вам на пушечный выстрел ничего химического, лингвистического и военно-морского».

Шутливое завершение имело письмо от 11 февраля 1946: «Я д[о] с[их] п[ор] не знаю Вашего отчества. Надписывать такой солидный конверт без отчества было даже как- то неудобно. Посвятите меня в эту тайну».

«Так вы все-таки, несмотря на Ваше презрение к нашему полу, надумали жениться? Тихой сапой, без моего благословления? Дело хорошее. Поздравляю… <…> Но все же не могу не сказать Вам как существу легкомысленному следующее (для большей выразительности в стихах):

Вот мой совет: служа Амуру,

Не забывать аспирантуру

И, приумножив нацию,

Скорей закончить диссертацию».

Конечно, любопытна информация и форма ее подачи об одном факте из жизни Института литературы в письме от 25 мая 1953 года, в пору обострения некоторых витков идеологической борьбы:

«Кстати Ваш бывший шеф на днях отличился: послал на засед[ании] учен[ого] совета Пуш[кинского] дома всю дирекцию к черту. Хороша старая гвардия!»

В том же письме в сообщении о возможном отдыхе под Псковом попадает тоже юмористическая, но в иной тональности информация: «Там древний мужской монастырь. Говорят, один из его монахов - канд[идат] филологич[еских] наук. Не поступить ли и мне? Тогда будете ездить ко мне исповедоваться».

«Вы хотите эпических подробностей о моей жизни? Квартира хорошая . Из окон ее, если бы они выходили на юг, можно было бы увидеть Иваново. Но подымает нас на эту высоту [шестой этаж. - Л. Р.] не мечта, а лифт - следовательно, высота безвредная. Все в порядке».

В октябре 1964, на защите своей докторской работы (о творчестве Лермонтова) он, искренне благодаря оппонентов и участников дискуссии, заметил: «Вопросов поднято очень много, на все ответить нельзя, ибо слушатели погибнут от голода».

«Завидую Вашему спартанскому времяпровождению с лягушками и змеями [добрый юмор вызван моим отдыхом на красивейшим из озер средней полосы России - Рубском. - Л. Р.] Охотно бы присоединился к Вам, тем более, что летом мне не пришлось отдыхать ни одного дня: редактирование двух блоковских томов и Брюсов в бол[ьшой] серии. В результате оч[ень] устал. И еще не кончил».

«9/ XI .

Лежит в клинике и иронизирует: «По этому случаю поехать с Вами верхом на олене на северн[ый] полюс в настоящее время не смогу, а вот, когда вылечусь, поеду заодно и на южный».

Юмор «захватывал» не только область будничных, бытовых отношений. В письме от 10 февраля 1979 года высказывается весьма суровая оценка коллеги по Ленинградскому университету, профессора Н. И. Соколова. Тут же недоумение в адрес ивановцев, которым кафедра русской литературы ЛГУ предложила кандидатуру Н. И. Соколова в качестве вариативной на председательство в государственной экзаменационной комиссии: «…я ужасно удивился. М[ожет] б[ыть], мы с Вами говорим на разных языках, что случилось, как известно из Библии, со строителями известной башни…» А на боковом поле того же листа вписана более резкая горько-юмористическая реплика: «У нас два академика - Лихачев, который к своему чину относится иронически, и Алексеев - всерьез. Бедный Алексеев!»

Аналогичные примеры проступят и в предлагаемых ниже других письмах.

Дмитрий Евгеньевич всегда был (то есть в различные периоды жизни и в отношении к разным ситуациям) неназойливо философичен.

Есть резон целиком опубликовать относящееся к первой поре нашей переписки большое письмо (четыре с половиной страницы убористым почерком - для автора такой объем необычен), которое казалось, видимо, важным (в порядке исключения послано заказным). Я - студентка последнего курса. А ученый ведет речь о соотношении философии и литературы, о природе и свойствах трагизма Ф. И. Тютчева.

«9/ IV 46.

Спасибо, милая Люся. Все сделал согласно Вашему исключительно аккуратному наставлению . Если потребуется заверить подпись, то, вероятно, в ин[ститу]те это сделают.

Ваша внимательность в этом вопросе мне нравится. Настоящие друзья должны помогать друг другу не только платонически. Это - твердое мое убеждение.

К сожалению только, в отношении Вашего Тютчева я не могу оказать Вам столь же конкретную помощь. Специально я этой темой не занимался и потому смогу говорить о ней лишь в общих чертах.

Уточнение Вашей темы мне нравится . Не делайте только из поэзии Т[ютчева] эквивалент, копию шеллинговой философии. Поэзия может питаться материалом философии, может протекать в русле философии, но вряд ли она способна образовать философ[скую] систему. Она всегда противоречивей философии и противоречия эти надо не замазывать, а показывать. Так и у Тютчева: покажите не только связь его с Ш[еллинго]м, но и отличия от него.

По этому поводу поделюсь с Вами своей гипотезой, которая пока вполне голословна.

В философии тождества - поиски гармонич[еского] сознания, в котором почти тонут трагич[еские] противоречия жизни. Дальнейшее движение действительности не позволяет Ш[еллинг]у и романтизму оставаться на этой позиции: она слишком «благополучна», хотя в мире неблагополучно. И вот Шеллинг, цепляясь за свою гармонию, вынужден в конце жизни искать помощи у христианства, у догматики. Этим он порывает с романтизмом и становится в позицию, замкнутую от жизни - реакционную.

А романтизм через его голову неизбежно развивается в сторону трагического мировоззрения (Шопенгауэр) - и тем самым равняется по жизни.

И вот этот процесс предвосхищает Тютчев: в его мировоззрении больше трагизма, чем у Шеллинга. Поэтому он впереди Ш[еллин]га, честнее и жизненнее его. Сие отражает разницу между немецкой жизнью с ее «благополучным мещанством» и жизнью русской. (Все это не в хулу Шел[лин]гу, которого за диалектику надо поощрять!)

Далее. Обратите внимание не только на «шеллингианские» мысли у Тютчева, но и связь с «шеллингианством» в его методе. Напр[имер], тема природы в его стихах, степень ее одушевленности. Роль лирическ[ого] героя (или его отсутствие ) в поэзии Тютчева (у Лерм[онтова], наоборот, присутствие - см. мою статью о Лер[монто]ве в «Лит[ературной] учебе», 1939, № 4). Сравните это с постановкой вопроса у Шеллинга: человек и космос, человек и история.

Проштудируйте том Куно Фишера «Шеллинг», освежив этот материал советскими писателями о Ш[еллинге]. Прочитайте кн[игу] Ш[еллинга] о свободе воли. Его же «Трансцендент[альную] филос[офию]», пожалуй, не читайте: трудно и не успеть. Кстати, в обл[астной] б[иблиоте]ке есть сочинения Шеллинга на немец[ком] (Все это хорошо знает Смирнов, который начинял Дудусю Шеллингом. Поговорите с ним).

Возьмите советский сб[орни]к «Литер[атурн]ая теория немецк[ого] романтизма». Прочитайте вступит[ельную] статью к нему моего друга Берковского. В самом сб[орни]ке есть и Шеллинг, и др[угие] интересные романтики. В свободное время посмотрите двухтомную «Немец[кую] романтич[ескую] повесть» с весьма интересными примечаниями того же Берковского (вообще оч[ень] стоящий человек!).

Учтите, конечно, русский шеллингизм: архивн[ые] юноши, Веневитинов е tc . Это нужно для фона. Хорошо бы сказать (только не успеете), чем шеллингизм Тютчева отличается от шеллингианства. Полит[ические] взгляды Т[ютче]ва, пожалуй, не стоит затрагивать, но его философии истории, м[ожет] б[ыть], и следует коснуться.

О Державине, кроме Гуковского, прочтите ст. Эйхенбаума в его сб[орни]ке «Сквозь литературу» или (2-е изд[ание] «Литература» (кажется, она и туда вошла). Но все эти тыняновские параллели с 18-м веком, по-моему, Вам не оч[ень] нужны.

Кажется, что у Вас выйдет.

До свидания

Ваш Д. М. [Д. Максимов]».

Еще в пятидесятых годах в одной из моих эпистол он усмотрел что-то грустное: «Пусть это будет не так, а если так, то все-таки не грустите. Все относительно» (8 ноября, по штемпелю, 1959 года). К какому-то кругу мыслей он возвращался через годы. Сравним суждения из писем 1965 и 1969 годов. Первое из этих писем, от 11 сентября, он начал так: «Дорогая Люся! Спасибо Вам за письмо и за Вашу память, в которой нуждаюсь. Если не жить друг в друге, то что же остается? Вот смотрю я на теперешних моих учеников - аспирантов и студентов - и думаю: сохраняется ли в них что-нибудь от меня? Не общие сведения и общепринятые навыки, а что- нибудь индивидуальное, лично мое? Ответить не могу. Иногда кажется, что - да, иногда - нет». Теперь поставим рядом фрагмент из второго письма, от 10 января 1969: «У Вас большое и живое сердце, а для меня это (особенно в старости) - самое важное. Желаю и Вам счастья в родных и друзьях. Человек существует только тогда, когда он вместе с другими. Желаю, чтобы и Вы всегда были вместе - в том числе и со мной».

«22/ IV 71.

Дорогая Люся!

Спасибо Вам за память. Ваша память мне дорога - и вообще и, особенно, на фоне растущего забвения. Оно складывается из кусочков (вот, например, Ваш шеф, П. В. (Куприяновский. - Л. Р .) меня совсем забыл) и вырастает в гору, и дорастает наконец до того, что кроме него ничего не будет.

Из этого Вы можете заключить, что мне грустно жить на свете. И здоровье сдает и устал очень: с осени по март все писал и правил написанное. В результате получилась небольшая книжка «Проза Блока» и большая (оч[ень] важная для меня) статья о Блоке, о том, что считаю в нем главным (статья пойдет во 2-ом Блок[овском] сб[орнике] в Тарту).

Рад, что Вы «отдыхаете» в Москве. Но какие уныло-угрюмые имена в Вашем письме: Храпченко, Овчаренко, пресно-правоверная Мотылева, русский (умный) Кожинов. На этом фоне покоритель дамских сердец Бонди в самом деле выигрывает, хотя теперь (после «дела Синявского») не всякий сядет с ним за один столик. Вот В. Д. Левина (в первые годы войны Д. Е. Максимов работал с ним в Иванове. - Л. Р .) оч[ень] жалко, хотя в чем дело - не знаю (не только ведь расовая теория здесь сработала). Если увидите его - кланяйтесь от меня. <…> Давайте бодриться, как ни мало к этому оснований. Вот недавно слушал прекрасный доклад византивиста- культурфилософа Аверинцева - пахнуло настоящей мыслью и настоящей культурой (какие критерии! - Л. Р .). А ему всего 32 года! Есть же еще такие, слава Богу…

Обнимаю Вас. Будем держаться. Д. Максимов».

26 июля 1974. Совместный - Дмитрия Евгеньевича и Лины Яковлевны (жены) - отдых в Малеевке.

«Да, пусть нас всех, которым мы верим, связывает цепь доверия и внимания, и расположения. Только многие ли войдут в этот круг? («Где <ж> вы умелые, с бодрыми лицами…», - это не совсем то, но немножко и то, идущее от нашего с Вами любимого и, в каком-то смысле, самого любимого поэта)».

Вот 2 марта 1979 года. Он поздравляет меня - в открытке - с присуждением докторской степени: «Не теряйте критического отношения к этой степени, как и я не теряю к своей. Относиться к ней серьезно - все равно что обвешиваться медалями и орденами. Фи!» [повторяю: это в открытке. - Л. Р.].

Были раздумья над проблемой семьи, значимости последней в формировании человека. Подтвердим фрагментом из письма от 10 февраля 1980:

«Ваша «семейственность» - большой плюс, который, конечно, подавляет содержащиеся в нем минусы. В моем Мафусаиловом возрасте Вы не останетесь одна. Желаю Вам, вопреки мамству и бабушкинству, не забывать забытого людьми Некрасова (конференции не спасают). Это было первое чтение в жизни, от которого я плакал (мальчиком и не только)».

В том же письме (от 10 февраля 1980) наличествовали и более широкие границы осмысления проблемы как идеи внутренней, духовной преемственности учеников от учителя, ближайшего окружения от лидера. Казалось бы, спокойный вопрос о домашних библиотеках. Ан, нет: «Вот мне, напр[имер], некому завещать свою библиотеку (символисты, поэты 20 в., русская философия) - вузы этим не занимаются, а среди учеников и «друзей» нет таких, которые могли бы принять это как ответственную внутреннюю эстафету. Так и развеется все по ветру…» (10 февраля 1980).

25 сентября 1981, письмо, которое можно квалифицировать как трагически-философское.

«Дорогая Люся, спасибо, что помните. Интересно, что вспомнили именно в Ессентуках - городке, в котором я провел два (или три?) лета, сопровождая отца. Тогда мне было 8–10 лет, и Ессентуки показались мне скучным местом, не то, что Кисловодск. Не природа, а курортники и пыль. Запомнился по-настоящему только Бештау и далекий Эльбрус…

В письме Вашем затронута острая тема: отцы и дети, наша молодежь. Да, она в целом не вызывает восторга: нигилизм, беспамятство, прагматизм. Но не виноваты ли в этом мы с нашим розовым догматизмом - по крайней мере, в прошлом, и овечье- бараньим, безропотным отношением к окружающему? Мы скомпрометированы перед ними, перед детьми, и наше дело не только внушать им, во что мы все также еще продолжаем верить, но и каяться, что эта вера оказалась бездейственной и конформистской. Если мы стадо, а они отвернулись от этого стада, то виновата в этом не только «эпоха», но и мы сами. Да, это действительно раскаленный вопрос, и о нем можно бы много говорить, если не бояться выводов (оч[ень] многие боятся и предпочитают от этих вопросов спасаться в темный угол: неуютно получается на сквозняке)…

Мы с Л. Я [Линой Яковлевной. - Л. Р.] не молоды и спешим за ушедшими. А сколько их, хотя бы и в наших кругах: Измайлов, М. П. Алексеев (был вчера на гражд[анской] панихиде по нем), Стеблин- Каменский. Бухштаб совсем ослеп, как Корман, Л. Я. Гинзбург глохнет (еще работает), Бялый сильно сник. Последнее, кажется, и со мною происходит, хотя работать пока еще пробую… Конечно, и я, как и Вы, думаю о сближении с «мировой жизнью», но важно, может, важнее, утвердить свое достоинство, т. е. хоть как- то выполнить свой долг среди людей. Увы! Многие думают об этом по- разному. Как хотелось бы, чтобы в этом разном нашлось и общее!

Будьте здоровы!

Сердечно Ваш Д. М. [Д.Максимов].

Л[ина] Я[ковлевна] кланяется».

В первых же из полученных мною писем, несмотря на разницу в возрасте автора и адресата (одиннадцать лет), социальном статусе (уважаемый преподаватель престижного вуза и студентка) совершенно очевидно наличие у него своей просветительской и педагогической позиции, в частности, убеждения в необходимости расширять кругозор, решительно выходя за рамки программы. Например, в послании от 30 марта 1944 он, настойчиво советуя прочитать ходившую в рукописях «Поэму без героя» А. Ахматовой, объяснял: «Пройдя через это, Вы с большей остротой сумеете вернуться к Пушкину и Лермонтову: будете глядеть в них уже не наивными глазами, а глазами, искушенными сложностями мира».

И в следующем письме, от 20 апреля, убеждая, что в аспирантуру можно поступить и после провинциального вуза, он советовал: «…нужно выучить хорошо хоть один язык, нужно налечь на худ[ожественную] л[итературу] и на критику и т. д.». Тут же называется несколько статей о Маяковском и Пастернаке - из журналов тридцатых годов, даже не упоминаемых в вузовской программе. И рядом ставится вопрос: «Читали ли Вы кн[игу] Жирмунского «Поэзия А. Блока» (есть в инст[итутской] б[иблиотеке])? Прочтите все и извольте отчитаться, или я Вас навеки прокляну!» Познавательные задачи на май, в частности, связанные с постижением книг Д. Мережковского о Л. Толстом и Ф. Достоевском (тоже далеко от вузовской программы), «поставлены» и в открытке от 26 мая 1944. Она интересна и потому еще, что в ней раскрывается один из секретов чтения: «Конечно, Ахматову понимать нужно, но не ставя перед собой тщетную цель перевести весь текст на язык логики. Поэма [речь идет о «Поэме без героя». - Л. Р.] живет не мыслями, а смысловой атмосферой. Именно в нее и нужно вникать. И так Вы ее, конечно, понимаете».

В письме от 24 июня число рекомендаций для обязательного прочтения еще увеличивается: появляются В. Шкловский («Стиль и материал р[омана] Т[олстого] “Война и мир”») и К. Леонтьев (о Толстом). Существенна их оценка: «Все они заслуживают резкой ругани, но кое в чем правы и оч[ень] талантливы». Максимов как будто предвидит несогласие моих друзей: «Вы двигаетесь правильно - по гегелевской схеме: 1-я стадия (теза): ценности воспринимаются под знаком плюс, наивный стихийный «марксизм», отсутствие анализа. 2-я стадия (антитеза): критичность, искания, сомнения <…>. Сюда - всякие символизм, формализм, идеализмы. Иногда проявляются минусы. 3-я стадия (синтез, ±) - возвращение к 1-й стадии сквозь опыт второй. <···> Вы сейчас во 2-й стадии, а Ваши оппоненты - в 1-й, а многие из них и навеки в первой. Так-то!».

Первая открытка после возвращения в Ленинград, от 20 июля 1944, снова начинается с раздумий над изучением творчества Л. Н. Толстого: «Не увлекайтесь Мережковским. Ценные частности не искупают абстрактной односторонности его общей позиции. Сводить все живое многообразие писателя к 2-м идеалам (христ[ианство] и языче[ство]) - значит обеднить писателя».

В ближайшей перспективе по мере моего приближения к окончанию института эта широкая уникальная научно- консультационная забота о судьбе провинциалки все усиливается.

Своеобразные трактаты об отношениях искусства и философии содержатся в письмах от 15 марта и 9 апреля 1946 года (второе из них дословно цитировалось выше).

Для полноты картины целесообразно также поинтересоваться фрагментом письма от 21 января 1947:

«Долго не отвечал Вам потому, что относительно Лескова у меня никаких предложений и соображений нет. Мне даже не вполне ясно, что Вы разумеете под очерком Лескова. Ведь Вы не называете очерком его сказовые новеллы? Вообще же трудно заниматься Лесковым, не имея под рукой журналов и изданий той эпохи. Ваша жизнь в бескнижном Иванове скорее толкает к темам теоретическим, широким, универсально- проблемным или таким, в которых основной частью должен быть имманентный худож[ественный] анализ. Напр[имер], «Толстой и Лесков» и т. п.».

В группе писем 1944–1947 годов заметное место занимает информация о том, в каких вузах Ленинграда и Москвы существует аспирантура по отечественной и зарубежной литературам, кто из ученых и в каких направлениях руководит аспирантами, какой ожидается набор, как надлежит выбрать тему вступительной и будущей кандидатской работы, какие и к чему приложить усилия на выпускных экзаменах и т. д. (открытки и законвертированные послания, даже телеграммы от 18 августа и 19 сентября 1945, от 11 февраля, 28 апреля, 23 мая, 12 июня, 28 июня 1946, 19, 28, 30, 31 августа 1946, 9 сентября, 28 октября, 5 декабря того же года и т. д.). Подтвердим хотя бы открыткой от 10 октября 1945:

«Милая Люся, простите, что отвечаю открыткой: гора дел меня давит. Жаль, что Вы отошли от Толстого - ведь он знакомая Вам тема. Андреевым заниматься не оч[ень] советую. Он и внешне не рентабелен и, по существу, в нем немало встречается дешевки <…>. Лучшее у него - ранние рассказы. Писать об Иуде совсем нельзя. Эта повесть котируется как весьма реакционная (напишите, что в ней нравится Вам). Лучше уж взять Дост[оевского]. Если надумаете - прочтите о нем оч[ень] хорошую книгу, связанную с вопросами языка: Бахтин. Творчество Дост[оевского] (в биб[лиотек]е пед[агогического] и[нститу]та есть ). Это одна из самых тонких, хотя и спорных книг в русс[ком] литературоведении. Считаю, что значительно выше и труднее Андреева Бунин, но его трудно ухватить. Мало разработаны Тургенев, Лесков, Писемский. Оч[ень] свежа тема о Н. К. Михайловском как лит[ературном] критике. Что, если для аспирант[ской] работы написать: «Итоги (синтетического) изучения творчества Лескова (здесь и язык!) или Тургенева?». Эти темы знач[ительно] ýже, чем Ваша Толстовская. Или написать об одном произведении кого- либо из этих авторов. Или о «Мелком бесе» Сологуба в связи с его романом «Тяжелые сны», «Человеком в футляре» Чехова и «Госп[одами] Головлевыми» Салтыкова? Что если? Напишу Вам потом еще. Жму лапку.

Скажите Эхилевич, чтобы прислала мне стихи - Ваш институт я тоже еще люблю».

Письмо от 20 ноября 1945, имеющее прагматическую цель - помочь в подготовке к аспирантуре, ценно не столько этим, сколько раздумьями о методологии и методике научной работы, принципами осмысления конкретных тем и оценкой таких гигантов культуры, как Александр Блок.

«Относительно идеологии ничего страшн[ого] нет. Нужно бить на академизм, а не на политическую актуальность, а лучше совместить и то, и другое. Тогда и современная литература покажется мало- академической, несерьезной и ее не нужно брать, но если для впечат[ления] - можно остановиться на каком- нибудь почтенном советском писателе. Можно взять и Л. Андреева, но не Иуду, а что- нибудь вроде «Леон[ид] Андреев о 1905 годе» или «ранние рассказы Андреева» (его литер[атурный] генезис). Если будете брать Л. Толстого, то имейте в виду, что Ваша работа попадет к Эйхенбауму, а след[овательно] Вам нужно хвалить его и ничего не упоминать о Лукаче и формализме, что трудновато.

Вашу страстную защиту Андреева прочел с удовольствием. В наше время рыбьего отношения к лит[ератур]е Ваш огонь меня радует. Не задувайте его. Но не стоит подтапливать им любовь к Андрееву. Он, конечно, крупный и оригинальный писатель, и не все в нем реакционно. Но он художественно малокровен, мир его и узок, и душен. Блок говорит: мир ужасен , но мир и прекрасен . В этом широта и подлинный трагизм, охватывающий жизнь в ее противоречиях.

В Андрееве трагизм подменен пессимизмом, т[о] е[сть] однобоким мировоззрением, которое заводит не вперед, а в тупик и в обывательщину. Великий учитель Андреева - Достоевский - верил в безграничные силы человеч[еского] сердца и в то, что «мир спасет красота», Андреев лишился этой веры и отдал свой большой талант одному лишь делу - оформлению растерянности: своей и чужой.

Андреевым можно и стоит заниматься, но не делая из него кумира.

И еще об Иуде. Я не отрицаю психологической мотивированности и оригинальности этого образа, но не могу простить Андрееву отсутствие в этой повести прямого и чистого слова о том, что предательство есть предательство, а любовь к конкретному человеку - Иисусу - для всякого любящего выше любой отвлеченной идеи (о чуде).

Знаете, Люся, я думаю, Вам нужен путеводитель, и не такой, который был бы «на том берегу», совсем вне всякой андреевщины, а такой, который из ее недр вел бы Вас «на тот берег».

Хочу, чтобы Вы почитали статьи Блока в т[оме] 8-м: «Крушение гуманизма», «Русские дэнди», «Ирония» и в т[оме] 10 «Без божества, без вдохновенья». Все они короткие. Напишите мне о Ваших впечатлениях о них. Вообще Вам следовало бы заняться философией культуры, прочесть, например, Шпенглера «Закат Европы» (конечно, критически ); книги Вельфлина об искусстве и т. д. Только не сбейтесь с колеи: не провалитесь в семью, в преподавательство, в «малые дела».

Ваш Д. М. [Д. Максимов]».

Сам он чувствовал опасность такого «погружения», «провала», может быть, сильнее многих. На нем лежали все заботы о Лине Яковлевне и доме. В «ивановскую пору» его посылали на разного рода трудовые работы со студентами. Ему приходилось возглавлять непредвиденные общественные начинания. Сохранилось одно из его поздних - от 15 марта 1978 года - писем, где он сообщает о своих завершенных (печатных) результатах работы в Иванове. Из четырех только одно выступление в кругу его основных исследовательских интересов («Неизданные письма Александра Блока» - в сб. «Иваново- Вознесенский альманах», вып.5–6, 1945). В ряду упомянутых есть и общий с С. А. Рейсером, вызывающий раздумья очерк «В тейковских колхозах» (сб-к «Ивановские писатели - родине». - Иваново, 1943).

Если же вернуться к реалиям сороковых годов, к раздумьям той поры и отношениям со студентами, небесполезно напомнить и следующее.

5 мая 1946 года Дмитрий Евгеньевич сообщал о своем «доосмыслении» моих явно незрелых выкладок:

«Люся, вот несколько внешних наставлений. Да, учение Шеллинга излагайте оч[ень] кратко - в той части, кот[орая] к Тютч[еву] не относится. На К. Фишера ссылайтесь не как на первоисточник, а как на толкователя (без особой почтительности). Ссылайтесь же лучше («для фасона»!) на немецк[ое] издание Шеллинга, находя в нем соответствующие цитаты. Пусть это будет не жуль[ниче]ством, а предварением безудержного чтения Ш[еллинга] в подлиннике. Заботьтесь о стиле. Если не уверены в нем - пусть кто-нибудь, напр[имер], Л[идия] Петр[овна] его исправит.

Помните, что имя Шеллинга несколько одиозно (пока). Поэтому там, где можно его не хвалить, не хвалите, а если у Вас, по-честному, получится концепция о «большей прогрессивности» Тютчева - тем лучше будет».

В только что цитированном письме перспективно (и это оправдалось жизнью) представление о стыке литературоведения и библиографии как науки:

«…есть аспирантура в Библиотечн[ом] ин[ститу]те и в Гос[ударственной] Публичной Библиотеке. В этом последнем учреждении (вторая библиотека в России) аспирантов штук 15. Одной из них руковожу я. Ее тема полубиблиографическая (как и все у них): «Русские альманахи XX века». Есть темы по библиографии отдельных писателей, по описанию библиотек - например, я хочу настоять, чтобы занялись описанием биб[лиоте]ки Блока. Есть даже тема о книжных тлях (гигиена книги)».

По-своему, хотя и в несколько ином аспекте, значимо письмо от 17 февраля 1946, развернуто и убежденно раскрывающее «максимовское» видение Тютчева. Совершенно очевидно, что в этой группе писем, кроме добрых советов о преодолении тех или иных бюрократических препон, существенное значение для науки, для формирования у разных ее представителей рационального познания имеют характеристики своего «максимовского» мнения о тех или иных писателях и ученых. Например, 28 июня 1946:

«Н. Я. Берковский - один из самых интересных литературоведов в СССР. Были случаи перехода к нему в мало-популярный ин[ститут] Покровского аспирантов ЛГУ [Ленинградского университета. - Л. Р.]. Он бы Вас не просто научил, но сделал бы Вас интересным литературоведом, к чему мало кто способен.

<···>ник вышел скорее. едактор не понимает, что за 50 лет литектуре Ваша записка разрешила влопатитуте, имела ч. Максимова в Ивановском педагогическом итнт

он выйдет нескоро.

Да, о Тютчеве много диссертаций.

План Ваш настолько еще предварительный, что судить о нем трудно. Очевидно, замысел - поскольку он намечен - возражений не вызывает. Смущают меня только Ваши слова о лирич[еском] герое. Ведь его нет у Тютчева (не то, что у Лермонтова!). Образ его лишь еле-еле подразумевается как бы за бортом поэзии Тютчева. Вообще поэзия, основанная на философии, в которой нет резкого противупоставления миру, редко образует лир[ического] героя (ср. Вяч[еслав] Иванов).

То, что Вы хотите сравнить Тютчева с др[угими] шелленгианцами, - хорошо. Сравнения дают своеобразие. Не забудьте В. Одоевского. Не забудьте многозначительное замечание Блока, что в Тютчеве есть лермонтовское. Оно направлено к “спасению Тютчева”».

Жизнь этого уникального человека определялась не только свойствами личности, ходом истории, но и отношением к работе, неизменным пониманием ее как основного содержания и формы. Отметим фрагменты из писем от 20 ноября 1945 года, 5 декабря 1946, 21 января 1950, 26 мая 1953 и других:

«…прежде всего - дела. Тему для дипломной работы Вам нужно избрать скорее и выполнить ее хорошо»;

«Выше головы был завален текущей работой»;

«О себе мне пока рано Вам говорить. Последние полгода я почти не притрагивался к своей работе о Блоке и только в январе за нее взялся. До конца оч[ень] далеко. А Вы еще тут требуете: «царство на стол», как Гильда в ибсеновском «Строителе Сольнесе» (читали эту пьесу?). Дело ведь может кончиться так, как оно кончилось у Ибсена»;

«А я вот так смертельно занят, что не могу ответить Вам членораздельно»;

«…работа еще в полном разгаре и времени, в сущности, нет <…> Надеюсь на буд[ущий] год, т[о] е[есть] на то, что буду больше учиться и меньше учить».

Среди этих сверхоткровенных писем выделяется недатированное (но, судя по штемпелю, от 21 февраля 1951), позволительно сказать «многоплановое» письмо:

«Милая моя рыжая Люся, простите, что так долго не отвечал Вам. Вначале мешала «инерция», а потом - мысль, что Вы скоро должны приехать. Не считайте мое молчание недружелюбным. Наша дружба давно подписана небесным парламентом и никакие «нарушения» не могут ее поколебать.

Рад, что Вы, наконец, достигли того, что называется простым человеческим счастьем. Вы заслужили это и имеете на это право. Но теперь Вы обязаны горы ворочать и отвечаете, если этого не будет. Ни я, ни мой брат толком так и не знаем, как Ваша диссертация. Но зато я знаю, что через 1½ года о «Русских женщинах» будет защищать Инна Битюгова - аспирантка ИЛИ [впоследствии Института русской литературы АН СССР. - Л. Р.]. Торопитесь. Защита в одном городе на одну тему - вещь противупоказанная.

Ваши агрессивные чувства о моем литерат[урном] молчании я вполне разделяю, хотя кое-что в них утопично. Напр[имер], мысль о журнальной работе. Здесь вина и моя, и не моя. Остальное же начинаю двигать: Кольцова - с удовольствием, Брюсова (мал[ая] сер[ия] б[иблиоте]ки поэта) со скрежетом зубовным: очень не хочется возвращаться к этому поэту.

Ходил на Некрасовскую конференцию - довольно тусклую. Получил братский 2-й том работы о Некрасове . Питался в большом количестве Бетховеном. Это музыка земного шара, такой человеческой высоты, что войти внутрь ее нельзя, как входишь в Чайковского и сливаешься с ним.

Обнимаю Вас, мой дорогой «рыжий ребенок» (это из Маяковского). Когда же, наконец, приедете?

Кланяйтесь Вашему мужу.

Ваш Д. М. [Д. Максимов].

Приезжайте.

PS. Лен[ингра]д все пустеет. Умер Мордовченко - 3-й зав[едующий] кафедрой ЛГУ. Еще немного, и разница между Л[енинградом] и Ивановым сотрется совсем».

Для Д. Е. Максимова было естественно, чтобы лучшие силы отдавались работе, а она, работа, составляла бы главную часть его быта и бытия. Утверждение это справедливо по отношению к самым разным периодам его жизни.

Еще в одной из открыток военной поры (20 апреля 1944), утешая меня в семейном горе, он уверял: «Опыт показывает единственный путь преодоления боли и горечи: работа. Наверное, и Вам она должна помочь».

«Я завидую всем отдыхающим, т. к. Блок и Брюсов - эти два чудовища - лишили меня сна и отдыха. До осени буду работать на них и в Лен[ингра]де, и в Комарове . Я устал отчаянно и рад был бы предаться безделью и созерцанию… Отдохнуть бы, почитать бы…»

В 1961-м году три летних недели были проведены в Паланге: «Хороший, удобный, оч[ень] зеленый курорт». «Но чувствую себя все-таки неотдохнувшим. Очень хотелось бы еще куда-ниб[удь] поехать, да корректуры мешают. Пошли сплошным потоком - блоковские.

Никак не дотянуться из-за этих и других дел до того, чего хочется: ни почитать, ни пописать для себя не удается пока» (22 августа 1961).

Суть последней из цитированных реплик не раз повторится и в более поздних письмах. Их общий контекст позволяет полагать, что дело не в естественной с годами физической слабости, а в усиливавшемся в периоды напряжения стремлении к гармонии. С таким представлением о смысле бытия он подходил к оценке своих трудов и дней. Отсылаем к соответствующему письму:

«11 / VI .

Дорогая Люся,

простите, что сразу не ответил Вам. Ответ был задержан рядом причин. Последняя из них - африканская жара, которая навалилась в эти дни на бедный Ленинград.

Рад Вашему энтузиазму. Думается мне, что, обладая им в такой степени, Вы напишете и докторскую работу, какова бы тема ее ни была. Но пока Вы ее напишете, расскажите, что Вы намерены делать, куда отправитесь на лето, как потомство.

Я с Линой Яковлевной на июль переселяемся в Эстонию <…>, где проведем 1–1½ месяца. Я все еще плыву между Лермонтовым и Блоком, но в направлении к последнему. Нужно подводить итоги.

Спасибо за добрый отзыв о моей статье, которая была процентов на 40 испорчена (сокращена «Лит[ературной] газетой»). В полном виде будет напечатана в журнале «На рубеже», летом. Впрочем, и там Вы не прочтете о Щипачеве и Дудине - упрек, который Вы мне делаете и который я не оч[ень] принимаю (ведь может же быть статья «чисто» теоретическая).

Желаю Вам безоблачных дней, которых у Вас и было много, и

нами хронологические границы. Однако в числе других и в сравнении с другими оно позволяет уверовать в выношенность, устойчивость суждений автора.

«Дорогая Люся,

Простите, что задержал ответ и отвечаю кратко. Все та же причина - засилье дел, от которых освобожусь не ранее весны.

Я бы, будучи женщиной, женой и матерью, не писал бы докторской диссертации (какое прозаич[еское] и нудное слово!), а писал бы только статьи для души и от души. Статьи красивее и нужнее диссертации и даже книги, которых никто не читает.

Но если нужно и Вы решили… дело другое. … Островского?

Очень скоро выходит о нем сквозная монография Л. М. Лотман, листов в 25 [«Островский и русская драматургия его времени». М.-Л., 1961. - Л. Р.], да и вообще о нем много написано. Ревякин не интересен, но что-то выкапывает. А есть Скафтымов, Кашин и всякие другие - интересные.

Вот, пожалуй, тема (докторская): «Спектакли Островского на русской сцене» . По частям об этом написано, но вместе не собрано. Только у автора такой работы должен быть особый театральн[ый] дух. А также работа должна приятно освежить после чисто литературоведческой нуды…

На этом должен кончить. «Урок еще не выполнен», как сказал Б. В. Томашевский, когда ему посоветовали в море плыть к берегу (это были его последн[ие] слова).

Жму Вашу руку.

Дружески Ваш. Д. М. [Д. Максимов].

Не думайте, что свою ситуацию я сравниваю с той, морской, у Томашевского - просто к слову пришлось».

При несомненно строгой, многими убеждениями и обстоятельствами регламентированной жизни, Д. Е. Максимов никогда не позволял себе дистанцироваться от происходящего в мире. Посмотрим письмо от 25 июня 1974. Пространное, очень пестрое, отвечающее на мое послание о поездке за рубеж. Он рад, что я съездила в Чехословакию: «Конечно, и я хотел бы там побывать, да кто меня возьмет: Литфонды и Месткомы - это такая гранитная бесчеловечно-равнодушная стена, которую преодолевают не с моими силами и не с моей способностью кого-то «просить» или у кого-то требовать - для себя».

«Жаль, что не сообщаете мне о том, как Ваш институт превращается в Университет. Обновляется ли состав преподавателей? Укрепится ли издат[ельская] работа?

Пав[ел] Вяч[еславич] мне полгода ни разу не написал и, видимо, свои хорошие слова по моему адресу забыл полностью…

А я подал заявление о переходе на пенсию. Хочется еще пописать, а совмещать писания с «педагогикой» нет сил: ослабела биологическая база и поедает полиартрит. В Ун[иверсите]те, однако, приняли мою отставку лишь при условии перехода на должность «профессора-консультанта» - должность, которую занимают Ямпольский, Мануйлов, Бухштаб… Если мафия (таковая есть и у нас) не испортит, так и будет. Впрочем я согласен на любые комбинации».

И далее - о предполагаемой поездке в Малеевку. И снова - позиция: «Е. б. ж. (знаете, что это значит по дневнику Толстого?) - поеду. А затем работать, работать, работать. «Деревья умирают стоя» (если им это удается)».

Убеждение в доминанте деятельного труда, хотя и осложненного привходящими обстоятельствами, Д. Е. Максимов пронес до конца жизни. Посмотрим еще несколько писем из его последнего десятилетия. Вот письмо от 6 марта 1976 года. Незадолго до этого вышла первым изданием его книга «Поэзия и проза Блока» . Но автор полон горьких раздумий:

«Посылаю Вам свою книгу со слабой надеждой, что Вы хотя отчасти ее прочтете. На ней - рок, который, видимо, связан с ее темой, методом и изложением. Она здорово раскупается, но читается лишь узкими специалистами (за исключением последн[его] раздела). Получается нечто вроде выстрела в космич[ескую] пустоту. Тираж 20 тыс[яч] экз[емпляр]ов и - несколько десятков прочитавших! По правде сказать, дарить этот опус с тем, что он заведомо будет положен на полку с предварительной , т. е. ничего не говорящей благодарностью автору, как-то не хочется. А приходится в большинстве случаев делать именно так. И это не жалоба на кого-то , т. к. и самому приходится так относиться к подаренным книгам. Жизнь столь трудна, что и мне, и другим приходилось жить в узком кругу тем».

Однако в том же письме на боковом поле высказана просьба: «Спросите пожалуйста, у П. В. [Куприяновского. - Л. Р. ] адрес Крука (Киев) - я хочу послать ему книжку.

Кстати, грустью сопровождался и выход второго издания книги о прозе и поэзии Ал. Блока, в 1981-м году. 13 декабря 1981 Дмитрий Евгеньевич писал: «…это событие, конечно, «положительное», но не очень. По нынешним правилам - дикая борьба с увеличением объемов повторных изданий. Я мог бы знач[ительно] увеличить размеры книги, но отвоевал себе прирост всего лишь в 1,5 листа. Поэтому 2-е изд[ание] дарю только заядлым блокистам и тем, у кого нет 1-го издания.

Грусть! У меня пропало заготовок на 5–6 листов!»

Возвращаясь в 1976-ой год, процитируем фрагмент еще одного письма:

«Работать работаю, но в замыслах не делаюсь скромнее: взялся за трудное и сложное и не вполне уверен: хватит ли сил, чтобы справиться. А под самый занавес хотелось бы империалистически вторгнуться в Ваше царство: написать общую статью о Некрасове (вчера, кстати, в его музее была небольшая конференция: Некрасов и поэты 20 в.)».

«<…> мы предоставлены своим слабеющим силам. И работа идет не бойко… Переваливается на ухабах».

«Единственный более или менее работающий орган - голова. Все остальное устало и выполняет свою роль с натугой <…>.

Тем не менее, я не бросаю свою работу и кое-как, по-черепашьи ее продвигаю. Недавно в Тарту вышла моя статья. Сейчас засаживаюсь за подновление книги о Блоке, которая утверждена для 2-го издания. Есть и другие острые замыслы». Отметим эпитет «острые» («острые замыслы»).

Свидетельства трудной жизни, отчаяния от ограничений в работе - и в более поздних письмах, например, 12 мая 1981: «Спасибо Вам за большое письмо и за заботу. Она меня очень трогает. Но, дорогая, Вы все же фантазируете. Большинство моих учеников далеко («Иных уж нет, а те далече», как Саади некогда сказал), другие «отвалились», а те, с которыми я поддерживаю связь (их не так много), настолько обременены своей нелегкой жизнью, что ни к какой помощи не способны. У Вас получается, что мне кто-то предлагает помочь, а я гордо отвергаю. Ничего подобного. Реально и ответственно мне никто не помогает - и я в этом никого не виню».

13 декабря 1981: «Мне очень важно и утешительно, что Вы меня не забыли и время от времени вспоминаете. Спасибо Вам. Может быть, я этого и не заслужил. А ведь Вы не были моей ученицей [думаю, тут Дмитрий Евгеньевич не прав: не была его аспиранткой. - Л. Р. ], а только немного - слушательницей и всегда - другом Вы остались. И это на фоне уходов, размежеваний, разрывов, элементарного забвения, погружения в конформизм, который меня не выносит и которого я не выношу (последнее, пожалуй, - главная причина пустого пространства, иногда агрессивного)…

Интересна Ваша информация о Капе Ходовой [Капитолина Ивановна Ходова - известная лингвистка, начинавшая свой путь в Ивановском педагогическом институте, когда там в годы войны трудился Д. Е. Максимов. - Л. Р.]. Передайте ей мой сердечный поклон . Я вспоминаю о ней по-хорошему. Воспоминание о моей короткой и насыщенной жизни в Иванове содержит и ее образ. Вспоминаю и других милых людей и милых девушек из Вашего города. Среди них и Виктор Давид[ович] (так?) Левин - честный человек и талантливый ученый, доведенный идиотами-башибузуками до отъезда [эмигрировал в Израиль, а в последние годы жизни в России, возглавлял сектор в Институте русского языка АН СССР. - Л. Р.], без которого он мог бы обойтись - судьба многих!»

«Очень тронуло меня Ваше письмо и Ваши слова о «Максимовых», слова по отношению ко мне вряд ли много заслуженные. Об этом свидетельствует состояние покинутости, в котором я и очень болеющая Лина Яковлевна сейчас находимся».

«Дорогая, милая Люся!

Не могу передать Вам, как тронуло меня Ваше письмо. Вероятно, Вы несколько преувеличиваете значение моей последней (да, последней во всех смыслах) книги . И все-таки какой-то части Ваших хороших слов я верю - это немного смягчает то страшное состояние, которое мне приходится переживать под конец жизни: физический недуг, старость, бессилие, нарастающее одиночество, слепота и (почти) неспособность к работе, убывание и без того малого дружественного круга. Да и Белый (главная статья книги) мало кого трогает из нашего окружения. Да, хвалят! Но какая малая кучка людей! Говорят, что в Москву книга даже не дошла».

«Я очень тронут и взволнован Вашим письмом. О моем состоянии Вы, вероятно, знаете со слов Павла Вячеславовича. Дело дошло до того, что мои руки отказываются писать, и мне приходится просить об этом других. Скоро ли кончится моя болезнь и кончится ли - я не знаю. Ваше участие в моей судьбе мне очень дорого».

Теперь, пожалуй, самая пора, основываясь на части писем Д. Е. Максимова в Иваново, сказать, как складывались его отношения с рядовыми ивановцами, составлявшими его окружение. Он чрезвычайно тонко чувствовал людей, их настроение, обстоятельства. Кроме характеристик, которых немало в уже предложенных письмах и из которых можно бы составить преинтереснейшее эссе, приведу еще несколько. Не потому, что они соотносимы со мной, а потому, что в них отчетливы критерии восприятия людей.

Вот последнее из адресованных мне писем из Казани, 24 июня 1944. Вместо информации о приготовлениях к отъезду оно занято осмыслением одного ивановского события:

«…Хвалю Вас за «феерический» доклад о Симонове, который, как мне сообщили, умилил даже самого Осипенко [тогда директора пединститута. - Л. Р. ]. «За Розановой, - говорят, -после этого стал[инская] стипендия обеспечена». Если Вы будете развивать наступление в таких же темпах, я не только не прокляну Вас, а, наоборот, подыщу Вам первоклассного жениха…»

Или вот первое письмо по возвращении в Ленинград (20 июля 1944): «Мне писала Судакова - и замолчала. Писала Эхилевич - и замолчала тоже. Вот девчонки! Связался же я с ними, да еще хорошо к ним относился! Пока еще только Вы остаетесь «верной». Наверное, ненадолго».

«Судя по фотографии, Вы не изменились. По-моему, у Вас лицо человека, который может плыть против течения. Ваше дело такое впечатление оправдать». И второе: «Странное Вы, противоречивое существо: такое реалистическое и вместе с тем такое неуемное и беспокойное. Удивляюсь, как Вы еще до сих пор «делов» не наделали» (22 августа 1961).

Ему явно хотелось закрепить и сохранить наши более личные и неординарные отношения. В письмах от 17 августа 1944, от 18 января 1945, от 2 января 1952, от 2 июня 1952 и других полно «воспитывающих» сентенций, заверений в расположении, прогнозов на будущее. Например: «Напоминайте мне, что Иваново существует. А то, м[ожет] б[ыть], Вы все только приснились нам с С[оломоном] Абр[амовичем] и развеялись в тумане, как дедушка и бабушка в «Синей птице» Метерлинка (Читали??!)».

«Вероятно, Лид[ия] Петр[овна] [Бухман. - Л. Р.] и даже Сол[омон] Абр[амович] заслонили в Вас воспоминание о нашей дружбе. Бог с Вами.

Во всяком случае, имейте в виду, что ни в прошлом, ни в будущем я не мог и не смогу не ответить на Ваши письма. <…>

Обнимаю Вас, деточка. До свидания!».

«Приезжайте скорее к нам. Здесь будет Вам легче работать. М[ожет] б[ыть], и нам с Вами удастся лучше подружиться, чем это было до сих пор, Признайтесь, что в Ленинграде Вы меня сторонились и в научном, и во многих других отношениях. М[ожет] б[ыть], теперь этого не будет. <…>

Будьте всегда рыжей милой Люсей, у которой сердце горячее и непутевое.

А у меня к Вам верная дружба, верная без кавычек, которые почему-то окружили в Вашем письме это слово».

«Люся, милый детеныш, получил Вашу поэму о материнстве. Стараюсь вообразить и почувствовать эту прошедшую мимо меня поэзию и радуюсь за Вас. Вы достойны таких наград».

В унисон с последним звучит и несколько ранее отправленная (12 марта 1952) поздравительная (у меня родилась дочь) открытка: «Дорогая Люся, от всего сердца поздравляю Вас с защитой одной из самых важных, приятных, ответственных и трудных диссертаций, какие только бывают в жизни.

Растите обе большими, добрыми и умными.

Когда сможете, напишите мне подробно: поделитесь впечатлениями, которых мне - увы!? - не придется испытать».

Душевно богатый, Дмитрий Евгеньевич всегда дорожил памятью о встречах где-либо с добром и добрыми людьми. Достаточно сказать, что одно из первых сохранившихся у меня писем из Казани, куда была эвакуирована часть Ленинградского университета и куда уехал из Иванова Д. Е. Максимов, датировано 30 марта 1944, то есть буквально через несколько недель после расставания с нашим городом. Письма из «казанской» полосы следовали одно за другим: 21 февраля, 20 апреля, 26 мая, 24 июня и т. д. Так же через несколько дней была послана открытка по приезде из Казани в Ленинград (20 июля 1944).

Вот фрагмент одного из недатированных писем. После краткой информации о том, что жизнь в Казани идет «сложно», но общие тетради с записями диссертации, как и написанные главы, сохраняются, следуют подробные расспросы об Иванове.

«Ради утешения сообщите мне несколько ивановских новостей. Напишите, что в институте. Кто теперь заселяет нашу светелку в научной библиотеке? По-прежнему ли там властвует в отношении к книге дух соревнования между историками и литературоведами? Появились ли в соревновании новые участники? Покрашен ли, наконец, пол в фойе того кинотеатра (кажется «Центральный», да?), где каждый из встреченных студентов (и Вы - не исключение) спрашивал, почему я с чемоданом ?

Что Дудуся: она одолевает премудрости русского языка или он, русский язык, лишает ее очарования молодости? Сколь успешно «грызет» символистов Нина Судакова и не уведет ли ее В. Д. Левин в лингвистику? Продолжается ли дружеское расположение М. Дудина к Люсе Кутузовой, хранит ли она его фотографию с трогательной надписью ?»

18 октября 1950, когда я вернулась в Иваново после аспирантуры, он спрашивал: «Нашли ли в и[нститу]те удовлетворение и покой («на свете счастья нет, а есть покой и воля»)? Напишите мне, деточка. Мы с Вами друзья - и об этом нужно помнить». А 6 ноября 1950 он признавался: «Спасибо Вам за сведения об Иванове. Это не чужой для меня город. Я как-то не умею отбрасывать пережитое. Так у меня получилось и с Ивановым. И оно сидит внутри, вместе с домом специалистов , пединститутом, Кохмой и Бартеневыми ».

Можно без тени сомнения говорить об устойчивости интереса Д. Е. Максимова к определенному кругу ивановцев. Помимо лиц, уже названных в связи с комментированием публикуемых писем, вспомним еще многолетние эпистолярные, но сначала предшествовавшие им личные отношения с семьей поэта Д. Н. Семеновского, менее душевные, но тоже многолетние отношения с писателем Александром Николаевичем Благовым (даже написана статья «А. Н. Благов» и опубликована в книге «Писатели текстильного края» (Иваново, 1953)), с редактором, а затем одним из руководителей Ивановского книжного издательства Вл. Федоровым. То в одном, то в другом письме возникали вопросы, реплики о тех или иных ивановцах. Допустим, о Капитолине Ивановне Ходовой. Некоторое время она была коллегой Дмитрия Евгеньевича в Ивановском институте: вела курс старославянского языка. Затем поступила в аспирантуру в Институт языкознания АН СССР, впоследствии там же была старшим научным сотрудником. Приведу несколько заметок из писем от 6 ноября 1950, 6 июня 1952, 26 мая 1953. В первом из них она названа «милой бедной девушкой», во втором уточняется, состоялась ли защита ее кандидатской диссертации, в третьем, после личной встречи с нею, он не может удержать восторг: «С ней произошло чудо. Она, после операции в Лен[ингра]де [было серьезное заболевание органов слуха. - Л. Р.], прослышала и радуется жизни, как маленькая девочка. Хорошо, когда случаются чудеса».

С годами количество непосредственно общающихся лиц уменьшается, а в памяти сохраняется представление о неких комплексах, вершинах. 10 января 1969 он писал:

«Рад, что Вы тепло отпраздновали юбилей ин[ститу]та [исполнилось пятьдесят лет со времени его открытия. - Л. Р.]. Ведь и я все еще вспоминаю Иваново с хорошим чувством. И многое помню». В ряде случаев отношения обретают не только субъективный, но и объективный характер, связанный прежде всего с возможностями каких-то издательских начинаний. Дорогими казались случаи нечастого корпоративного общения с ивановцами. Подтвердим фрагментом письма от 31 декабря 1974 года, возникшего через несколько дней после семидесятилетия Дмитрия Евгеньевича:

«Благодарю Вас от всего сердца, дорогая Люся (точнее: Людмила Анатольевна) за все хорошее, чем Вы меня порадовали: главное, за Ваш самоотверженный приезд на мою скромную ассамблею. Она прошла знач[ительно] лучше, чем я ожидал, но мы с Л[иной] Я[ковлевной] устали смертельно. Предполагаемое сборище 28 дек[абря] пришлось отменить за отсутствием сил.

Жаль только, что не пришлось повидаться с Вами и поговорить по душам, с глазу на глаз. Но, надеюсь, это произойдет <…>».

Личные симпатии или антипатии иногда открыто, иногда в не до конца прояснившейся для нас форме, разумеется, взаимодействовали с основной работой, проявлялись и в деловых контактах, связанных с судьбой статей или книг. В частности, с отношением к возможным рецензиям на его труды. Любопытными представляются его раздумья над тем, в какой из журналов я могла бы предложить свою рецензию на первое издание его книги «Поэзия Лермонтова» (Л., 1959). «Ваше намерение, - писал он 23 июня 1960 года, - поместить рец[ензию] в «Русс[кую] л[итерату]ру» вряд ли кончится добром. В этом журнале рец[ензия] на меня заказана, а в «Вопр[ос]ы л[итерату]ры» написана. Пожалуй, лучше в «Л[итерату]ру в школе», к Ревякину (мне кто-то недавно насплетничал о его хор[ошем] отзыве обо мне, хотя за комплимент для себя его отзыв я принять не могу). Или в журналы Высшей школы, Ак[адемии] Наук или в библиографическом?

Пока о книге моей - молчание (прерванное Нов[ым] Миром в № 6, но это скорее аннотация). Даже обидно!»

С каким периодическим изданием я вела переговоры, не помнится. Но света тот мой отзыв не увидел. Д. Максимов и несколько позже выдал мне своего рода «напутствие», узнав, что я от своего намерения не отказалась и при появлении второго издания (1964 г.):

«Если рец[ензия] у Вас готова, послали бы Вы ее в «Литературу в школе», без покровительства, как делали другие мои рецензенты. М[ожет] б[ыть], и напечатают, как напечатали в «Лит[ературе] и жизни» (кажется, от 19 авг[уста]?). А соединять меня с Рез [автор вышедшей в 1963-м году книги о «Лермонтове в школе». - Л. Р.] не стоит, если Вы мою книгу предпочитаете. С Рез я недавно познакомился - она оч[ень] милая и оч[ень] чуткая к литературе женщина, и неприятно, если Вы будете меня хвалить за ее счет» (11 сентября ).

Особую главу в эпистолярном наследии Д. Е. Максимова восьмидесятых годов могли бы составить письма (их более десятка у меня, были и у П. В. Куприяновского), связанные с публикацией Ивановским университетом (по кафедре русской литературы XIX века и по кафедре русской литературы XX века) нескольких статей и очень важного, на мой взгляд, мемуара-эссе «О себе» . Да и сам Максимов признавал его неординарность. 26 октября 1986 он писал П. В Куприяновскому [хранится в частном собрании последнего. - Л. Р.]: «Я рассматриваю свою автобиографич[ескую] заметку почти как духовное завещание, независимо от ее лит[ературного] достоинства. Может быть, это действительно последнее слово. Поэтому прошу Вас исполнить просьбы, изложенные в заметке. Независимо от того, будет ли она когда-ниб[удь] напечатана, хотя бы без слов о духовности, которые могут не понравиться.

Жить одному мне становится невтерпеж психологически и физически. Что будет дальше - не ясно» [умерла Лина Яковлевна. - Л. Р. ].

Эти поздние «ивановские» выступления Д. Е. Максимова, их путь к читателям значимы и как пример трепетного отношения к результатам своего уже совершенного труда, и как пример профессионально ответственного отношения с редактором и издательством. Приведем несколько подтверждений:

И вот свершилось, дорогая Люся!

Моя работа в Ваших дружественных и надежных руках .

Стыдом и страхом замираю,

Но мне порукой Ваша честь,

И смело ей себя вверяю.

Особенно важно мне, чтобы сборник вышел скорее , т. е. чтобы я мог взглянуть на него не с небесных высот, а с земли. Важно также охранить мое создание от вмешательства техреда. Пусть ставит от себя запятые, но не посягает на тире, к которым я пристрастен, и на слова. <…>

Желаю Вам здоровья, творческих успехов и от всего сердца жму Вашу дружеств[енную] руку.

Ваш Д. Макс[имов].

А, м[ожет быть], послед[нюю] фразу Ахм[атовой] о Люб[ови] Дм[итриевне] (о спине) все-таки убрать ? Очень уж густой рассол получается: невыгодный для А[нны] А[ндреевны]».

«Дорогая Люся!

Надеясь на Ваше расположение, обращаюсь к Вам с просьбой внести несколько правок в рукопись моей статьи. Они явились в результате моего последнего просмотра и моего знания о том, что правка в корректуре ныне вызывает непреклонное сопротивление ред[акционно]-изд[ательского] аппарата.

Не откажите в моей просьбе! Пострадайте ради нашей старинной дружбы .

Сердечно Ваш Д. Максим[ов].

У нас перемен нет. Я более или менее креплюсь, а Л[ина] Я[ковлевна] без передышки недомогает. Как Вы?

Новость: в Ленинграде организуется музей Ахматовой».

Через два месяца, пятого мая 1984 (открытка):

«Дорогая Людмила Анатольевна (пора уж мне величать Вас этим титулом)! У меня к Вам величайшая просьба , которую, надеюсь, Вы примете милостиво, оставив мою физическую личность неповрежденной, а мою душу спокойной. Мне нужно сделать еще несколько поправок (без наращивания текста) в моей статье «Ахматова о Блоке». Одновременно я посылаю их Павлу Вячесл[авович]у . Знаю, что издатели не любят таких дополнений, но, надеюсь, Вы не откажете за меня побороться. Поправок у меня немного, но они нужны: не усмотрел кое-что при отсылке рукописи.

Как Вы? Мы с Л[иной] Я[ковлевной] в «Пансионате», где спешно готовим книгу. Пока живы. Обнимаю Вас - Ваш Д. М. [Д. Максимов]».

Небезынтересно для затронутой темы - по отношению к публикациям - и для раскрытия представлений о том, что литературоведение, как и сама жизнь, в движении, письмо от 5 сентября 1984 (приводим полностью):

Простите, что долго не отвечал на Ваше письмо. Спешно готовил к сроку книгу «Русские поэты начала века». Сегодня ее сдал в изд[ательст]во и, как видите, сразу Вам пишу.

Лето мы провели в Царском. Я - работал. Л[ина] Я[ковлевна] болела. От этой болезни тень пала на все лето - и на нее (само собой), и на меня. Сделанным доволен - но под издательский этикет многое, вероятно, не подойдет. Буду ждать изд[ательской] реакции. Продолжаю дорабатывать недоработанное.

Очень жаль, что из Иванова не хотят прислать корректуру моей статьи. Этот - первый случай в моей жизни. Корректуры всех моих работ были прочитаны мною. М[ожет] б[ыть], все-таки они вышлют мне - ведь желать этого - право автора.

Такой внимательный корреспондент, как Павел Вяч[еславович], на этот раз не ответил мне и не исполнил мою просьбу. А просьба заключалась в том, чтобы прислать тот выпуск сборника «Творчество писателя и литературный процесс», где помещена статья некоего Петросова о мифе у Блока (1984). Мне это спешно нужно. Пожалуйста, напомните о моей просьбе П[авлу] В[ячеславовичу] или, может быть, Вам самим возможно послать мне этот выпуск?

Интересует меня Ваша жизнь. Каковы итоги Вашего летнего отдыха? Над чем работаете? Как Ваши дочки? Ведь Вы живете вместе? Как дела в Иван[овском] университете? И главное - как Ваше здоровье - ведь Вы на этот счет не блистали!

Желаю Вам всего самого лучезарного!

Будьте здоровы.

Ваш Д. М. [Д. Максимов].

Недавно узнал о новой потере на некрасовед[ческом] фронте (первая - Корман) - о смерти Гина, и, как говорят, оч[ень] мучительной…

Л[ина] Я[ковлевна] просит Вам кланяться».

И еще одно, отмеченное заботами о судьбе статьи, лично-деловое письмо от 13 ноября 1984:

«Дорогая Людмила Анатольевна, Люся!

Я не ответил сразу на Ваше письмо по болезни. Две недели был на полупостельном положении и только недавно вошел в норму (впрочем, мало нормальную и довольно грустную…).

В вашем письме больше всего огорчило и взволновало известие о том, что Ваш («наш») сборник скоро не выйдет. Поскольку до сих пор нет даже корректуры, я думаю, что и в самом деле он выйдет нескоро. Жаль. Редкие появления печатных работ все-таки подбадривают.

А выхода своей большой книги я вряд ли дождусь. Она - в плане 1986 г. Что-то будет до этого времени. Хотя книга готова, но мои объекты столь ненадежны, не то что Ваш Некрасов!

Как живется Вам, как можется? - обращаюсь к Вам по-цветаевски. Слава Богу, по части здоровья Вы пободрее! Вчера получил письмо от Мирзы-Авакян [доктор наук, профессор, в конце 70-х - начале 80-х годов входила в штат сотрудников Ивановского университета. - Л. Р.] - она как будто в Иванове уже не работает?

Не забывайте, дорогая. Хотя Вы и не были моей ученицей [тут тоже вкралась неточность: не была аспиранткой, но в 1942­– 1943 годах была студенткой, слушавшей лекции Д. Е. Максимова в Ивановском педагогическом институте, имела счастье общаться с ним как с руководителем моей студенческой работы о художниках и искусстве Палеха. - Л. Р.], но я думаю о Вас как-то в этом ряду.

Обнимаю Вас по стариковскому праву.

Ваш Д. М. [Д. Максимов]».

В конце концов корректура статьи для нашего сборника была доставлена автору - и вот письмо от 16 декабря 1984:

«Дорогая Людмила Анатольевна!

Посылаю корректуру на другой день после ее получения. Я долго думал: посылать ли ее в университет или к Вам, но приложенная к корректуре Ваша записка разрешила вопрос. Кроме того, я вижу в Вашем лице покровительницу и поэтому предпочитаю, чтобы все проходило через Ваши дружественные руки.

В типографском отношении корректура безукоризненна. Но непрошенное вмешательство издательского редактора (на этот раз не очень большое) нанесло небольшой ущерб - на с. 94, 96, 97, 99. С изменением моего текста на с. 94 смириться не могу. Как этот редактор не понимает, что за 50 лет лит[ературной] работы я все-таки выучился писать? Но в итоге все сносно и легко поправимо.

Теперь мое единств[енное] желание, чтобы сборник вышел скорее . Это важно в разных отношениях, и это подбодрит. А последнее особенно нужно. Л[ина] Я[ковлевна] очень больна, да и я сдал. Настолько, что полностью отказался от проведения «юбилея» - и официального и домашнего. Очень уж мрачно в душе.

Обнимаю Вас, дорогой друг.

Ваш Д. Максим[ов]».

На боковом поле есть приписка: «Пошлите открыточку о получении корректуры». Немаловажная в контексте наших наблюдений о беспокойстве относительно судьбы предложенных к публикации рукописей.

И вот письмо от 12 марта 1985, как бы резюмирующее это «звенышко» в наших отношениях:

«Дорогая Люся!

Сегодня получил 15 экземпляров Вашего («нашего») сборника. За всем этим происшествием, начиная с самых его истоков, чувствуется Ваша добрая ко мне воля и Ваша активность. Спасибо Вам большое. Такие публикации для меня - как бы новые встречи с людьми - то, чем я все больше и больше дорожу. Спасибо за дружескую помощь.

Я перечитал печатный текст статьи и нахожу, что он воспроизведен безукоризненно (поблагодарите за меня редактора). Усмотрел на всю статью лишь одну ошибку, которую в общем перечне погрешностей можно указать. На стр. 97 во 2-й строчке 2-го абзаца вместо «версий» (нужно ед[инственное] число) - «версии». Это и все. Жаль только, что читать книгу (разгибать страницы) трудно. Мешают чудовищно маленькие поля. Но эти гримасы режима экономии характерны для многих современных изданий. Не одно Иваново! Вся страна страдает от этого головотяпства!

Беспокоит меня финансовая сторона Вашей присылки. Послано ли университетом или Вами? Напишите откровенно. Если это Ваша затрата, я непременно хочу возместить Вам стоимость экземпляров и посылки. Непременно сообщите . Хотелось бы, чтобы налож[енным] платежом мне прислали еще 5 экземпляров.

И еще одна просьба, с которой обращаюсь лишь в том случае, если она Вас и университет не затруднит. Нельзя ли от имени университета послать один экз[емпляр] в Англию моей приятельнице Аврил Пайман, профессору-русисту? Мне лично послать ей трудно - требуется хлопотливая беготня, на кот[орую] я сейчас не способен. Павел Вяч[еславович] при печатании моей статьи о Блоке и Соловьеве устроил такую посылку…

Как живется Вам? Как здоровье? Радуюсь удаче Вашей конференции и вообще культурн[ому] росту Иванов[ского] университета. Моя книга, кажется, в мае сдается в печать. Но и Л[ина] Я[ковлевна], и я чувствуем себя смертельно . Кажется, новая вспышка полиартрита. Позавчера хоронили В. Н. Орлова. Мы «на роковой стоим очереди».

Обнимаю Вас, дорогой друг.

Ваш Д. Максимов.

Л. Я. кланяется.

Ни писем, интересных для ист[ории] л[итерату]ры, ни других материалов, касающихся Влад[ислава] Евген[ьевича], у меня нет . Но воспоминания о нем кое-кто, по-моему, могли бы написать (Ломан, Беседина, Битюгова)».

Не менее ревностно и придирчиво-обстоятельно проявлял себя Дмитрий Евгеньевич при подготовке и публикации в одном из сборников нашей кафедры названного выше эссе «О себе», буквально последней работы ученого, концептуально и частью материала связанной с другими его выступлениями. При скромном подзаголовке - «Автобиографическая заметка» - оно является своего рода обращением старшего наставника, друга к молодым ученым, размышлением о филологии будущего… Кстати, сохранился текст последней корректуры эссе «О себе» (передан в фонды Государственного архива Ивановской области), подтверждающий многое из сказанного выше об ответственности ученого.

Примечания

Несколько писем опубликованы Л. А. Розановой . См.: Максимов Д. Е. В Иванове и вокруг: (Из писем военных лет) // Ивановский государственный университет глазами современников. Вып. 2. Иваново, 1995. С. 35–46. Точное, но сжатое представление о связях Д. Е. Максимова с большим общерусским миром и малым - провинциальным - дает статья П. В. Куприяновского «Д. Е. Максимов - исследователь русской поэзии» (в кн.: Куприяновский П. В. В вечерний час /Воспоминания. Иваново. 2003. С. 150–160). То же: Блоковский сборник. IX / Памяти Д. Е. Максимова (Тартуский государственный университет. Вып. 857. Серия «Биография и творчество в русской культуре XX века». С. 3–10). Профессор Василий Алексеевич Десницкий , тогда весьма авторитетный сотрудник Института русской литературы АН СССР и заведующий кафедрой русской литературы в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена. Об указанном здесь факте знал ряд лиц, ибо под ним были не бытовые, а более глубокие основания.

Имеется в виду переезд Максимовых в Ленинграде в отдельную квартиру в доме писателей на улице Ленина, на Петроградской стороне. До этого они много лет жили в «коммуналке» на ул. Садовой. Лидия Петровна Бухман - член Союза писателей, тогда, в годы войны и первые послевоенные, жившая в Иванове. Много «возилась» со студенческой молодежью, дружила с семьей Максимовых. И в письмах Д. Е. Максимов не раз интересовался, встречалась ли я с Лидией Петровной.

Речь идет, очевидно, об одном из томов фундаментального Крук И. Т . - видный украинский славист, упорно занимался русской поэзией XIX и XX веков, в том числе творчеством А. А. Блока. Редактор ряда общелитературных сборников. Профессор Киевских педагогического института и университета.

Рейсер Соломон Абрамович - известный историк русской литературы XVIII века и текстолог, эвакуированный в годы войны из Ленинграда. Преподавал почти одновременно с Д. Е. Максимовым в Ивановском педагогическом институте.

В военные и послевоенные годы читальный зал для преподавателей и аспирантов располагался на третьем этаже здания Ивановской областной научной библиотеки в помещении, остроумно обозначаемом словом «светелка».

После ленинградской блокады и нескольких военных тревог в Иванове Д. Е. Максимов, уходя из дома, брал с собой и небольшой чемодан с заготовками для докторской диссертации.

Н. Я. Судакова осенью 1944 поступила в аспирантуру по лингвистике в Московский городской педагогический институт, где работала над темой по языку поэзии символистов под руководством В.Д. Левина.

Черно-белая фотография размером 6 х 9. Молодой поэт был запечатлен на ней в профиль, с копной свободно рассыпавшихся волос. Поскольку в годы войны в институте была атмосфера особой доверительности, эту фотокарточку знали многие. Надпись была действительно трогательной: «Милой Лю… А дальше, как знаешь. М. Дудин». Речь идет о статье «Ахматова о Блоке». Напечатана в кн.: Художественно-документальная литература: (история и теория): Межвуз. сб. науч. тр. / Иван. гос. ун-т. 1984. С. 95–111. Л. А. Розанова была ответственным редактором этой книги.

В публикации эти слова Ахматовой оставили, исходя из того, что они входили в ряд аналогичных суждений поэтессы в адрес Любови Дмитриевны Менделеевой (См. стр. 100 издания, указ. в примечании № 23).

Павел Вячеславович Куприяновский – профессор, тогда заведующий кафедрой истории русской литературы XX века и теории литературы (ИвГУ). Когда-то - студент Д. Е. Максимова в Ленинградском институте им. Покровского и первый аспирант ученого. Член редколлегии ивановского сборника, где состоялась публикация мемуара Дмитрия Евгеньевича и его публикатор (см.: Факт, домысел, вымысел в литературе: Межвуз. сб. науч. тр. / Иваново. Иван. гос. ун-т. 1987. С. 165­–174). Верный, в течение всей своей жизни, друг Д. Е. Максимова.

«Ал. Блок и Владимир Соловьев (по материалам из библиотеки Александра Блока)» была напечатана в кн. Творчество писателя и литературный процесс: Межвуз. сб. науч. тр. /Иваново. Иван. гос. ун-т, 1981.

Людмила Семёновна Розанова ( - ) - советский и российский археолог , кандидат исторических наук. Старший научный сотрудник , один из ведущих специалистов в области истории древнего кузнечного ремесла .

Биография

В 1958 поступила на работу в лабораторию камеральной обработки Института археологии АН СССР (РАН). Уже в следующем году перешла в группу, ставшую основой формируемой в Институте лаборатории естественнонаучных методов . С этой лабораторией в дальнейшем оказалась связана вся её творческая жизнь.

В лаборатории Л. С. Розанова овладела методом археологической металлографии и в своих работах продолжила направление, внедрённое в археологию её учителем Б. А. Колчиным (1914-1984).

В 1971 году окончила исторический факультет Московского государственного университета по кафедре археологии.

В 1981 защитила кандидатскую диссертацию по теме: «История железообрабатывающего производства у дославянского населения Волго-Окского междуречья в I тысячелетии н.э.» .

Первая же опубликованная статья «Техника кузнечного ремесла в древнерусском городе Серенске» характеризовала Л. С. Розанову как скрупулёзного исследователя, способного подметить мельчайшие детали в анализируемом материале. Её работам были присущи пристальное внимание к аналитическим данным, попытки обоснования и объяснения всех, даже, как казалось на первый взгляд, малозначащих фактов. Опираясь на фундаментальный базис результатов конкретных анализов, она переходила к широким историческим обобщениям. В своих работах Л. С. Розанова неоднократно подчёркивала, что металлография для археологов является лишь методом, основная же задача исследования - воссоздание исторических процессов.

Свою экспедиционную деятельность Л. С. Розанова начала в Новгородской археологической экспедиции. Одна из её последних печатных работ была написана именно на новгородских материалах.

Для научной деятельности Л. С. Розановой был присущ широкий охват (как в хронологическом, так и в культурно-географическом плане) изучаемых объектов. Ею исследовались материалы от раннего железного века (ананьинская, дьяковская культуры) до эпохи позднего средневековья (Москва, памятники Припечорья). География её работ включает практически всю Восточную Европу от Эстонии на западе до Предуралья на востоке и от Карелии на севере до Восточного Причерноморья на юге.

Большое значение для истории древнерусского ремесла имеет вывод Л. С. Розановой (одновременно к такому же заключению пришла и Г. А. Вознесенская) о различии кузнечных традиций Северной и Южной Руси. Проанализировав результаты металлографических исследований более 1700 ножей из памятников различных древнерусских земель, исследователь сделала заключение, что для кузнечного ремесла южнорусских княжеств характерно использование простых технологий (преобладание цельножелезных и цельностальных предметов). Технологическое своеобразие северорусских земель Л. С. Розанова видела в предпочтительном использовании сварных конструкций (трёхслойный пакет и наварка).

Работы Л. С. Розановой имеют значение не только для отечественных специалистов. Её статьи опубликованы в Великобритании , Чехии , Италии , Японии , Венгрии , Польше . Она принимала участие в конференциях в Швеции , Венгрии, Чехии. Одним из последних был доклад, прочитанный на прошедшем в Суздале II Археологическом съезде.

Л. С. Розанова скоропостижно скончалась 11 декабря 2008 года прямо на своём рабочем месте, подготавливая на компьютере материалы для очередной работы. После неё остался большой задел практически готовых к публикации материалов, статей и монографий.

Список основных работ Л. С. Розановой

• Техника кузнечного ремесла в древнерусском городе Серенске // Советская археология . 1973. № 2.
• Металлообработка на поселениях дьяковской культуры // Советская археология . 1978. № 2.
• Кузнечная техника на земле древней веси // Советская археология . 1984. № 1.
• The Art of Metal Working in the Ancient City of Suzdal (в соавт. с М. В. Седовой) // The Crafts of the Blacksmith. Belfast. 1984.
• Технология кузнечного производства в городах Новгородской земли // Новгород и Новгородская земля. Новгород. 1989.
• Технологическое изучение древнерусского кузнечного ремесла (итоги исследования за последние двадцать лет // Международный симпозиум "Archaeometallurgy of Iron". Praha. 1989.
• Своеобразие технологии кузнечного производства Южной и Северной Руси в домонгольский период // Проблемы археологии Южной Руси. Киев. 1990.
• К вопросу о производственной технологии ножей в древнем Новгороде (в соавт. с В. И. Завьяловым) // Материалы по археологии Новгорода. 1988. М. 1990.
• К вопросу о технических приёмах изготовления железных изделий из Старой Ладоги в докняжеский период // Новгородские археологические чтения. Новгород. 1994.
• Очерки по истории древней железообработки в Восточной Европе / Н. Н. Терехова , Л. С. Розанова, В. И. Завьялов , М. М. Толмачёва. - М. : Металлургия , 1997. - 320 с. - 1000 экз. - ISBN 5-229-01231-5 . (обл.)
• Традиции в технологии железообработки Изборска // Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Славянский средневековый город. Т. 2. М. 1997.
• Кузнечные традиции летописных финно-угров: к проблеме культурных контактов (в соавт с Н.Н. Тереховой) // Российская археология: достижения XX и перспективы XXI вв. Ижевск. 2000.
• Технологические особенности в производстве кузнечных изделий из городища Лыхавере // Археология и история Пскова и Псковской земли. Материалы 50 научного семинара. Псков. 2004.
• К проблеме кавказских и местных традиций в технологии изготовления железных изделий из Старшего Ахмыловского могильника (в соавт. с Н.Н. Тереховой) // КСИА. Вып. 213. М. 2002.
• Технология изготовления кузнечных изделий из могильника Дюрсо близ Новороссийска (К проблеме различных производственных традиций) (в соавт. с Н.Н. Тереховой) // КСИА. Вып. 216. М. 2004.
• Iron-working in Classical sites of the North Pontic Area (according to the materials from Gorgippia) (в соавт. с Н.Н. Тереховой) // International conference "Arcaeometallurgy in Europe". Milan. 2003.
• Технико-технологическая характеристика кузнечных изделий античного времени из окрестностей Новороссийска (в соавт. с Н.Н. Тереховой) // На юго-восточных рубежах Азиатского Боспора. Москва-Новороссийск. 2005.
• Русское кузнечное ремесло в золотоордынский период и эпоху Московского государства / В. И. Завьялов , Л. С. Розанова, Н. Н. Терехова . - М. : Знак, 2007. - 170, с. - ISBN 978-5-457-06804-9 . (в пер.)
• История кузнечного ремесла финно-угорских народов Поволжья и Предуралья: К проблеме этнокультурных взаимодействий / В. И. Завьялов , Л. С. Розанова, Н. Н. Терехова . - М. : Знак, 2009. - 264 с. - 500 экз. - ISBN 978-5-9551-0287-0 . (в пер.)
• Традиции и инновации в производственной культуре Северной Руси / В. И. Завьялов , Л. С. Розанова, Н. Н. Терехова ; Ин-т археологии РАН. - М. : Анкил, 2012. - 370 с. - ISBN 978-5-86476-345-2 . (в пер.)

Библиография трудов Л. С. Розановой

Список публикаций

• Розанова Л.С. Завьялов В.И. 1986 Производство ножей в Новгороде в XIV-XV вв. Тезисы доклада, Новгород
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 1987 Химико-технологическая характеристика некоторых приёмов древней железообработки (техника пайки) // Методы естественных наук в археологии. М.
• Розанова Л.С. 1987. Изучение технологии железных изделий // Т.Н.Никольская. Городище Слободка XII-XIII вв. М.
• Розанова Л.С., Завьялов В.И. 1987. Предварительные итоги изучения технологии производства ножей в Новгороде // Культура и история средневековой Руси. М.
• Розанова Л.С. 1987. Железообработка в древнем Суздале // Задачи советской археологии в свете решений XXVII съезда КПСС. М.
• Розанова Л.С. 1988. Характеристика металла в кузнечных изделиях из черняховского слоя могильника Оселивка // Могильники черняховской культуры. М.
• Розанова Л.С. Терехова Н.Н. 1988. Технологическая характеристика железных изделий из памятников Курского Посеймья // КСИА 194. М.
• Розанова Л.С. 1988 Технологические особенности в кузнечном производстве северо и южно-русских земель // Чернигов и его округа в IX-XIII вв. Чернигов
• Розанова Л.С. 1989. Технология кузнечного производства в городах Новгородской земли // Новгород и Новгородская земля. Новгород
• Розанова Л.С. 1989. Технологическое изучение древнерусского кузнечного ремесла (Итоги исследования за последние двадцать лет) // Archaeometallurgy of iron. Symposium Lublice 1987. Prague
• Розанова Л.С. 1990 Своеобразие технологии кузнечного производства Южной и Северной Руси в домонгольский период // Проблемы археологии Южной Руси. Киев.
• Розанова Л.С. 1991. Кузнечная продукция и техника её производства на северо-востоке Руси в X-XIII вв.// Материалы по средневековой археологии Северо-Восточной Руси. М.
• Розанова Л.С. 1991. Итоги металлографического исследования кузнечных изделий // Голубева Л.А., Кочкуркина С.И. Белозёрская весь. Петрозаводск
• Розанова Л.С. 1994. К вопросу о технических приёмах изготовления железных изделий из Старой Ладоги в докняжеский период // Новгородские археологические чтения. Новгород
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 1996 Пути формирования традиций кузнечного ремесла у финно-угров. // XIII Уральское археологическое совещание. Тезисы докладов. Уфа
• Розанова Л.С. 1997. Традиции в технологии железообработки Изборска // Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Славянский средневековый город..М. Т.2.
• Розанова Л.С. 1997. К вопросу о технологии изготовления железных изделий в средневековом Пскове (по материалам Довмонтова города).// Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. Псков
• Розанова Л.С. 1998 Результаты металлографического исследования изделий из Изборской крепости. // Артемьев А.Г. Города Псковской земли в XIII-XV вв. Владивосток
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 1999, Ремесленные центры на периферии Северо-Восточной Руси // 60 лет кафедре археологии МГУ. М.
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2000 Кузнечные традиции летописных финно-угров: к проблеме культурных контактов // Российская археология: достижения XX и перспективы XXI вв. Ижевск
• Розанова Л.С. Терехова Н.Н. 2000, Культурные контакты азелинских племён (по данным археологической металлографии) // Научное наследие А.П.Смирнова и современные проблемы археологии Волго-Камья. М.
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2001 Производственные традиции в кузнечном ремесле Твери // Тверской Кремль. Комплексное археологическое источниковедение. СПб
• Розанова Л.С. Балина Н.Н. Стоколос В.С. 2001. Железные предметы XV - первой половины XVII вв. из Припечорья. Технологические характеристики и исторический контекст // Древние ремесленники Приуралья. Ижевск
• Розанова Л.С. Чеснокова Н.Н. 2001. Металлографический анализ железных предметов эпохи раннего средневековья (2-я половина I тыс.н.э.) из памятников бассейна р.Печора // Древние ремесленники Приуралья. Ижевск
• Розанова Л.С., Пушкина Т.А. 2001. Производственные традиции в железообрабатывающем ремесле Гнёздова // Археологический сборник: Гнёздово: 125 лет исследования памятника. Труды ГИМ. 124, М.
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2002. Появление первых железных изделий у финно-угров Среднего Поволжья и становление местной металлообработки // Сучаснi проблеми археологii. Киiв
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2002. Кузнечные традиции белозёрской веси // Северный археологический конгресс. Екатеринбург; Ханты-Мансийск
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2002. Кузнечные традиции на Северо-Востоке Руси // История и культура Ростовской земли. Ростов
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2002, Особенности технологии изготовления наконечников копий у волжских финнов в VIII-VII вв. до н.э. // Исторические истоки, опыт взаимодействия и толерантности народов Приуралья. Ижевск
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2002. К проблеме кавказских и местных традиций в технологии изготовления железных изделий из Старшего Ахмыловского могильника // КСИА213. М.
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2003. Этнокультурный фактор в становлении железообработки у населения Среднего Поволжья в ананьинскую эпоху. // Чтения, посвящённые 100-летию деятельности В.А.Городцова в ГИМе. Т.2. М.
• Розанова Л.С. 2003. К технологической характеристике кузнечных изделий с городища Варварина Гора // Буров В.А. Городище Варварина Гора. М.
• Розанова Л.С. Терехова Н.Н. 2003. Кузнечные традиции у позднеананьинского населения среднего Прикамья // Международное (XVI Уральское) археологическое совещание. Пермь
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2004. Технология изготовления кузнечных изделий из могильника Дюрсо близ Новороссийска (К проблеме различных производственных традиций) // КСИА. 216. М.
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2004. Техника обработки железа у финно-угорского населения Поволжья в I тысячелетии н.э.: закономерности и региональные особенности развития // Формирование, историческое взаимодействие и культурные связи финно-угорских народов. Йошкар-Ола
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2004. Ножи из русских и западноевропейских мастерских // Археология Подмосковья. Материалы научного семинара. М.
• Розанова Л.С. 2004. Технологические особенности в производстве кузнечных изделий из городища Лыхавере // Археология и история Пскова и Псковской земли. Материалы 50 научного семинара. Псков
• Розанова Л.С. 2005. Результаты металлографического исследования железных предметов из Никитинского могильника // Воронина Р.Ф., Зеленцова О.В., Энговатова А.В. Никитинский могильник. Публикация материалов раскопок 1977-78 гг. М.
• Розанова Л.С. Терехова Н.Н. 2005. Кузнечное ремесло на сельских поселениях Подмосковья (по материалам селища Мякинино-1) // Археология Подмосковья. Т.2. М.
• Розанова Л.С. Терехова Н.Н. 2005 Технико-технологическая характеристика кузнечных изделий античного времени из окрестностей Новороссийска // На юго-восточных рубежах азиатского Боспора, Москва-Новороссийск.
• Розанова Л.С., Терехова Н.Н. 2005. Технологические особенности в производстве кузнечной продукции с сельских поселений XI-XIII вв. на территории Белозерья // Науковi записки з украïнськоï iсторiï. Вып.16. Переяслав-Хмельницький.
• Розанова Л.С. Терехова Н.Н. 2006. Технологические особенности кузнечной продукции с поселений XII-XIV вв. бассейна Шексны // II Северный археологический конгресс. Тезисы докладов. Екатеринбург - Ханты-Мансийск
• Розанова Л.С., Меледин Б.А. 2006. Технологические традиции в кузнечном производстве Гнёздова и Смоленска (сравнительный анализ). // Русь на перехрестi свiтiв. Материалы международного полевого археологического семинара.
• В.И. Завьялов, Л.С. Розанова, Н.Н. Терехова Русское кузнечное ремесло в золотоордынский период и эпоху Московского государства. М. 2007.
• В.И. Завьялов, Л.С. Розанова, Н.Н. Терехова История кузнечного ремесла финно-угорских народов Поволжья и Предуралья (к проблеме этнокультурных взаимодействий). М. 2009.