Сочинение по роману Вересаева «Без дороги. В вересаев - без дороги

Часть первая

Теперь уже три часа ночи. В ушах звучат еще веселые девические голоса, сдерживаемый смех, шепот… Они ушли, в комнате тихо, но самый воздух, кажется, еще дышит этим молодым, разжигающим весельем, и невольная улыбка просится на лицо. Я долго стоял у окна. Начинало светать, в темной, росистой чаще сада была глубокая тишина; где-то далеко, около риги, лаяли собаки… Дунул ветер, на вершине липы обломился сухой сучок и, цепляясь за ветви, упал на дорожку аллеи; из-за сарая потянуло крепким запахом мокрого орешника. Как хорошо! Я стою и не могу насмотреться; душа через край переполнена тихим, безотчетным счастьем.

И грудь вздыхает радостней и шире,
И вновь кого-то хочется обнять…

Кругом все так близко знакомо – и очертания деревьев, и соломенная крыша сарая, и отпряженная бочка с водой под липами. Неужели я целых три года не был здесь? Я как будто видел все это вчера. А между тем как долго шло время…

Да, мало что хорошего вспомнишь за эти прожитые три года. Сидеть в своей раковине, со страхом озираться вокруг, видеть опасность и сознавать, что единственное спасение для тебя – уничтожиться, уничтожиться телом, душою, всем, чтоб ничего от тебя не осталось… Можно ли с этим жить? Невесело сознаваться, но я именно в таком настроении прожил все эти три года.

«Зачем я от времени зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня». Мне часто вспоминаются эти гордые слова Базарова. Вот были люди! Как они верили в себя! А я, кажется, настоящим образом в одно только и верю это именно в неодолимую силу времени. «Зачем я от времени зависеть буду!» Зачем? Оно не отвечает; оно незаметно захватывает тебя и ведет, куда хочет; хорошо, если твой путь лежит туда же, а если нет? Сознавай тогда, что ты идешь не по своей воле, протестуй всем своим существом, – оно все-таки делает по-своему. Я в таком положении и находился. Время тяжелое, глухое и сумрачное со всех сторон охватывало меня, и я со страхом видел, что оно посягает на самое для меня дорогое, посягает на мое миросозерцание, на всю мою душевную жизнь… Гартман говорит, что убеждения наши – плод «бессознательного», а умом мы к ним лишь подыскиваем более или менее подходящие основания; я чувствовал, что там где-то, в этом неуловимом «бессознательном», шла тайная, предательская, неведомая мне работа и что в один прекрасный день я вдруг окажусь во власти этого «бессознательного». Мысль эта наполняла меня ужасом: я слишком ясно видел, что правда, жизнь все в моем миросозерцании, что если я его потеряю, я потеряю все.

То, что происходило кругом, лишь укрепляло меня в убеждении, что страх мой не напрасен, что сила времени – сила страшная и не по плечу человеку. Каким чудом могло случиться, что в такой короткий срок все так изменилось? Самые светлые имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось: неужели эти – всего только младшие братья, вчерашних. В литературе медленно, но непрерывно шло общее заворачивание фронта, и шло вовсе не во имя каких-либо новых начал, – о нет! Дело было очень ясно: это было лишь ренегатство – ренегатство общее, массовое и, что всего ужаснее, бессознательное. Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…

Я с пристальным вниманием следил за всеми этими переменами; обидно становилось за человека, так покорно и бессознательно идущего туда, куда его гонит время. Но при этом я не мог не видеть и всей чудовищной уродливости моего собственного положения: отчаянно стараясь стать выше времени (как будто это возможно!), недоверчиво встречая всякое новое веяние, я обрекал себя на мертвую неподвижность; мне грозила опасность обратиться в совершенно «обессмысленную щепку» когда-то «победоносного корабля». Путаясь все больше в этом безвыходном противоречии, заглушая в душе горькое презрение к себе, я пришел, наконец, к результату, о котором говорил: уничтожиться, уничтожиться совершенно единственное для меня спасение.

Я не бичую себя, потому что тогда непременно начнешь лгать и преувеличивать; но в этом-то нужно сознаться, – что такое настроение мало способствует уважению к себе. Заглянешь в душу, – так там холодно и темно, так гадко-жалок этот бессильный страх перед окружающим! И кажется тебе, что никто никогда не переживал ничего подобного, что ты – какой-то странный урод, выброшенный на свет теперешним странным, неопределенным временем… Тяжело жить так. Меня спасала только работа; а работы мне, как земскому врачу, было много, особенно в последний год, – работы тяжелой и ответственной. Этого мне и нужно было; всем существом отдаться делу, наркотизироваться им, совершенно забыть себя – вот была моя цель.

Теперь служба моя кончилась. Кончилась она неожиданно и довольно характерно. Почти против воли я стал в земстве каким-то enfant terrible, председатель управы не мог равнодушно слышать моего имени. Подоспел голодный тиф; я проработал на эпидемии четыре месяца и в конце апреля свалился сам, а когда поправился… то оказалось, что во мне больше не нуждаются. Дело сложилось так, что я должен был уйти, если не хотел, чтоб мне плевали в лицо… Э, да что вспоминать! Я взял отставку и вот приехал сюда. Забыть все это!..

Большая зала старинного помещичьего дома, на столе кипит самовар; висячая лампа ярко освещает накрытый ужин, дальше, по углам комнаты, почти совсем темно; под потолком сонно гудят и жужжат стаи мух. Все окна раскрыты настежь, и теплая ночь смотрит в них из сада, залитого лунным светом; с реки слабо доносятся женский смех и крики, плеск воды.

Мы ходим с дядей по зале. За эти три года он сильно постарел и растолстел, покрякивает после каждой фразы, но радушен и говорлив по-прежнему; он рассказывает мне о видах на урожай, о начавшемся покосе. Сильная, румяная девка, с платочком на голове и босая, внесла шипящую на сковороде яичницу; по дороге она отстранила локтем полузакрытую дверь; стаи мух под потолком всколыхнулись и загудели сильнее.

– А вот у нас одно есть, чего у вас нету, – сказал дядя, улыбаясь и смотря на меня своими выпуклыми близорукими глазками.

– Что это? – спросил я, сдерживая улыбку.

Когда я еще студентом приезжал сюда на лето, дядя каждый раз слово в слово делал это же замечание.

Тетя Софья Алексеевна воротилась с купанья; еще за две комнаты слышен ее громкий голос, отдающий приказания.

– Палашка! возьми простыню, повесь на дверь в спальне! Да зовите мальчиков к ужину, где они?… Котлеты подавайте, варенец, сливки с погреба… Скорей! Где Аринка? А, яичницу уже подали, – говорит она, торопливо входя и садясь к самовару. – Ну, господа, чего же вы ждете? Хотите, чтоб остыла яичница? Садитесь!

Софья Алексеевна одета в старую синюю блузу, ее лицо сильно загорело, и все-таки она всем своим обликом очень напоминает французскую маркизу прошлого столетия; ее поседевшие волосы, пушистою каймою окружающие круглое лицо, выглядят как напудренные.

– А как же? Разве без барышень можно? – спросил дядя.

– Можно, можно! Пускай не опаздывают!

– Нет, это нельзя. Как же ты нас заставляешь нарушить рыцарский кодекс?

– Да ну, будет тебе! Ведь Митя голоден с дороги. Тоже – рыцарь! – сказала Софья Алексеевна с чуть заметной усмешкой.

– Ну, нечего делать: приказано, так надо слушаться. Что ж, сядем, Дмитрий? Вот выпьем водочки – и за яичницу примемся.

Он поставил рядом две рюмки и стал наливать в них из графинчика полыновку.

– А как водка будет по-латыни – aqua vitae? – спросил он.

– Гм! «Вода жизни»… – Дядя несколько времени в раздумье смотрел на наполненные рюмки. – А ведь остроумно придумано! – сказал он, вскидывая на меня глазами, и засмеялся дребезжащим смехом. – Ну, будь здоров!

Мы чокнулись, выпили и принялись за еду.

– Где же, однако, барышни наши? – спросил дядя, с аппетитом пережевывая яичницу. – Я беспокоюсь.

– Ешь яичницу и не беспокойся. Барышни наши уж выкупались, – ответила тетя.

– Ну, вот тебе и барышни наши: слава богу, за полверсты слышно.

Они шумно вошли в залу. Лица их после купанья свежи и оживленны, темные волосы Наташи влажны, и она длинным покрывалом распустила их по спине. Дядя увидел это и пришел якобы в негодование.

– Наташа, что это значит, что у тебя волосы распущены?

– Я ныряла, – быстро ответила она, садясь к столу.

– Так что ж такое?

– Соня, передай ветчину… Ну, так вот нужно, чтоб волосы просохли.

– Зачем это нужно? – изумленно спросил дядя и юмористически поднял брови. – Нет, взрослым девицам вовсе не подобает ходить с распущенными волосами! – сказал он, качая головой.

Но поучение его пропало даром; все были заняты едой и, удерживаясь от смеха, трунили почему-то над Лидой. Лида краснела и хмурилась, но когда Соня, проговорив: «спасайся, кто может!», вдруг прорвалась хохотом, то и Лида рассмеялась.

– Что это вы, Лида, в большой опасности находились? – вполголоса спросил я, невольно и сам улыбаясь.

Наташа быстро взглянула на меня и незаметно повела взглядом на отца; значит, здесь тайна, которую мне объяснят потом.

– А что же ты, Дмитрий, макарон к котлетам не взял? – спохватился дядя. – Дай я тебе положу.

Он наложил мне в тарелку макарон.

– У итальянцев макароны – самое любимое кушанье, – сообщил он мне.

Очень радушный хозяин дядя, но – признаться – скучновато сидеть между «большими», и, право, я давно знаю, что итальянцы любят макароны.

Пришли и мальчики. Миша – пятнадцатилетний сильный парень, с мрачным, насупленным лицом – молча сел и сейчас же принялся за яичницу. Петька двумя годами моложе его и на класс старше; это крепыш невысокого роста, с большой головой; он пришел с книгой, сел к столу и, подперев скулы кулаками, стал читать.

– Ну, Митечка, рассказывай же, что ты это время поделывал, – сказала Софья Алексеевна, кладя мне руку на локоть.

Наташа подняла было голову и в ожидании устремила на меня глаза. Но мне так не хочется рассказывать…

– Ей-богу, тетя, ничего нет интересного; служил, лечил – вот и все… А скажите, – я сейчас через Шеметово ехал, – кто это там за околицей новую мельницу поставил?

– Да это же Устин наш, разве ты не знал? Как же, как же! Уж второй год работает мельница…

И начался длинный ряд деревенских новостей. В зале уютно, старинные, засиженные мухами часы мерно тикают, в окна светит месяц… Тихо и хорошо на душе. Все эти девчурки-подростки стали теперь взрослыми девушками; какие у них славные лица! Что-то представляет собою моя прежняя «девичья команда»? Так называла их всех Софья Алексеевна, когда я, студентом, приезжал сюда на лето…

С конца стола донесся ярый рев, от которого все вздрогнули.

– Что такое? – грозно крикнула тетя. – Кто это там?

– Это – я! – торжественно объявил Петька.

– Ну, конечно, так и есть: кому же еще? Я тебе, дрянь-мальчишка!

Дядя поднял голову и, словно только что проснулся, повел кругом глазами.

– Э… э… Что это? – спросил он, покрякивая. – Должно быть, Петька опять дикие звуки испускает, а?

Ему никто не ответил. Он крякнул и подложил себе в чай сахару. Петька сидел, развалясь на, стуле, и широко ухмылялся.

– Крик могучий, крик пернатый… я в своем сердце ощутил… Крик ужасный, крик… неясный… я из себя испустил… Кхе-кхе-кхе! Как хорошо вышло!

И, совершенно довольный, Петька придвинул к себе тарелку и стал накладывать творогу. Кругом смеялись, а он старательно разминал ложкою творог с сахаром, как будто не о нем совсем шло дело.

Чай отпили.

– А что, Вера Николаевна, усладите вы сегодня наш слух своею музыкой? спросил дядя.

Вера, племянница Софьи Алексеевны, – стройная, худощавая блондинка с матово-бледным лицом и добрыми глазами; она собирается осенью ехать в консерваторию, и, говорят, у нее действительно есть талант.

– Да, да, Вера, – сказал я. – Сыграйте-ка что-нибудь после ужина; я в Пожарске столько слышал о вашем таланте.

Вера встрепенулась.

– Ах, господи! Митя, я вам наперед говорю: если вы такие вещи говорить будете, я н-ни за что не стану играть!

– Да не беспокойтесь, пожалуйста, я вот сначала послушаю. Очень может быть, что после этого и не стану говорить.

Дядя засмеялся и встал из-за стола.

– Ну, кажется, все уже кончили. Докажите ему, Вера Николаевна, что и Пожарск может собственных Невтонов рождать!

Все перешли в гостиную. Вера села за рояль, быстро пробежала рукой по клавишам и с размаху сильно ударила пальцем в середине клавиатуры.

– Что же вам сыграть? – спросила она, повернув ко мне голову.

– Это всегда так знаменитые музыканты начинают! – почтительно произнес Петька и ткнул указательным пальцем в Верин палец, нажимавший клавишу.

– Да ну, Петя, будет! – рассмеялась она, стряхивая его руку.

Тетя отогнала Петьку от рояля.

Я попросил играть Бетховена. Наташа широко распахнула двери балкона. Из сада потянуло росой и запахом душистого тополя; в акации щелкал запоздалый соловей, и его песня покрылась громкими, дико-оригинальными бетховенскими аккордами. В зале, при свете маленькой лампочки, убирали чай. Дядя сопел на диване и слушал, выкатив глаза.

Я мало понимаю в музыке; я даже не мог бы сказать, горе или радость выражены в сонате, которую играла Вера; но что-то накипает на сердце от этих чудных, непонятных звуков, и хорошо становится. Вспоминается прошлое; многое в нем кажется теперь чуждым и странным, как будто это другой кто жил за тебя. Я мучился тем, что нет во мне живого огня, я работал, горько смеясь в душе над самим собою… Да полно, прав ли я был? Все жили спокойно и счастливо, а я ушел туда, где много горя, много нужды и так мало поддержки и помощи; знают ли они о тех лишениях, тех нравственных муках, которые мне приходилось там терпеть? А я для этого сознательно отказался от довольной и обеспеченной жизни… И принес я с собой оттуда лишь одно – неизлечимую болезнь, которая сведет меня в могилу.

Вера играла. Ее бледное лицо смотрело сосредоточенно, только в углах губ дрожала лукавая улыбка; пальцы тонких, красивых рук быстро бегали по клавишам… О да! теперь бы и я мог уверенно сказать: сколько задорного, молодого счастья в этих звуках! Они знать не хотят никакого горя: чудно-хороша жизнь, вся она дышит красотою и радостью; к чему же выдумывать себе какие-то муки?… Вершины тополей, освещенные месяцем, каждым листиком вырисовывались в прозрачном воздухе; за рекою, на склоне горы, темнели дубовые кусты, дальше тянулись поля, окутанные серебристым сумраком. Хорошо там теперь. Дядя по-прежнему сопел, понурив голову. Дремлет ли он или слушает?

Ко мне неслышно подошла Наташа.

– Митя, пойдем мы сегодня гулять? – шепотом спросила она, близко наклонившись и блестя глазами.

– Конечно! – тихо ответил я. – А что, вам еще и теперь не позволяют гулять по вечерам?

Наташа с улыбкой наклонила голову, указала взглядом на отца и отошла.

Пальцы Веры с невозможною быстротою бегали по клавишам; бешено-веселые звуки крутились, захватывали и шаловливо уносили куда-то. Хотелось смеяться, смеяться без конца, и дурачиться, и радоваться тому, что и ты молод… Раздались громовые заключительные аккорды Вера опустила крышку рояля и быстро встала.

– Славно, Вера, ей-богу, славно! – воскликнул я, обеими руками крепко пожимая ее руки и любуясь ее счастливо улыбавшимся лицом.

Дядя поднялся с дивана и подошел к нам.

– Вера Николаевна своей музыкой, как Орфей в аду… укрощает камни… – любезно сказал он.

– Именно, именно, камни укрощает! – с мальчишеским чувством подхватил я. – За вашу музыку я вас сегодня гулять с собой возьму, – шутливо шепнул я ей.

– Благодарю! – ответила она, улыбаясь.

Дядя зевнул и вынул часы.

– Ого! уже скоро одиннадцать!.. Пора и на боковую. Как ты думаешь, Дмитрий? В деревне всегда надо рано ложиться и рано вставать. Покойной ночи! Как это?… э… э… Leben Sie wohl, essen Sie Kohl, trinken Sie Bier, lieben Sie mir!.. Ххе-хе-хе-хе? – Дядя засмеялся и протянул мне руку. Немцы без бира никогда не обойдутся.

Он простился и ушел. Я стал перелистывать лежавшую на столе «Ниву»; остальные тоже делали вид, что чем-то заняты. Тетя окинула всех нас взглядом и засмеялась.

– Ну, Митя, вы, я вижу, гулять собираетесь! – сказала она, лукаво грозя пальцем.

Я расхохотался и захлопнул «Ниву».

– Тетя, посмотрите, какая ночь!

– Да, Митечка, ведь ты же больше суток в дороге был! Ну, где тебе еще гулять?

– Речь тут не обо мне, тетя…

– Стал ты доктором, а, право, все такой же, как прежде…

– Ну, значит, позволяете! – заключил я. – А мальчиков можно с собой взять?

– Э, да уж идите все! – махнула она рукой. – Только, господа, потише, чтоб папка не слышал, а то буря будет… Я велю вам в зале кринку молока оставить: может быть, проголодаетесь… Прощайте! Счастливого пути!

Мы спустились в сад.

– Ну, что же, господа, на лодке поедем? – шепотом спросил я.

– Конечно, на лодке!.. В Грёково, – быстро сказала Наташа. – Ах, Митя, ночь какая! Прогуляем сегодня до утра?…

Все были как-то особенно оживлены, – даже полная, сонливая Соня, старшая сестра Наташи. Мы свернули в темную боковую аллею; в ней пахло сыростью, и свет месяца еле пробивался сквозь густую листву акаций.

– Вот, Митя, потеха была сегодня! – смеясь, заговорила Наташа. – Выкупались мы перед ужином и переехали в лодке на ту сторону; возвратились назад, – я весла выбросила на берег, выпрыгнула сама и нечаянно ногою оттолкнула лодку. Лида сидела на корме, – вдруг как вскочит: «Ах, господи-батюшки! Спасайся, кто может!» – и как была, одетая, – в воду!

– Я испугалась: как бы мы без весел к берегу подъехали? – краснея, стала оправдываться Лида, сестра Веры.

Странная эта Лида: молчаливая и застенчивая, она краснеет при самом. незначительном обращенном к ней слове.

– И вся, вся замочилась, выше пояса! – хохотала Наташа. – Пришлось сбегать домой, принести ей сухое платье.

– «Спасайся, кто может!» Ххо-ххо-ххо! – в восторге засмеялся Петька и обеими руками крепко обнял Лиду за талию.

– Да ну; Петька, пошел прочь! – с досадой сказала Лида. – Вешается ко всем.

– Ах, Лида, Лида! За что ты меня ожесточаешь? – меланхолически произнес Петька. – Если бы ты могла знать чувства мужского сердца!

– Ну, Петька! Шут! – лениво засмеялась Соня.

Аллея кончалась калиточкой. За нею по косогору спускалась к реке узкая тропинка. Наташа неожиданно положила руки на плечи Веры и вместе с нею быстро побежала под гору.

– Ай!.. Ната-а-аша!!! – закричала Вера, испуганно смеясь и стараясь остановиться. Петька помчался следом за ними.

Когда мы сошли к реке, Вера, обессилевшая от смеха и усталости, сидела на лавочке под черемухой и, свесив голову, громко, протяжно охала. Петька сидел рядом и тоже старательно охал.

– Да ну, Петя. Ради бога!.. Ох! – стонала она, хватаясь за грудь. – Будет!.. Ох, не могу! О-о-ох!

– О-о-ох! – вторил Петька.

Вера морщилась и бессильно махала руками, и все-таки смеялась.

– Ну, Верка, размякла совсем! – презрительно сказала Наташа, стоя на корме лодки. – Настоящая рыба!

– Господа! Ведь нас не только в доме, а и в Санине слышно, – запротестовал я.

– Ну, садитесь скорей в лодку, а то мы одни уедем! – крикнула Наташа.

– О-ох, Наташа, Наташа! – вздохнула Вера, поднимаясь и еле бредя к лодке. – Что ты со мною делаешь!

– Да ну же, садитесь скорей! – повторила Наташа, нетерпеливо раскачивая лодку.

Мы с Мишей сели за весла; Вера, Соня, Лида и Петька разместились в середине, Наташа – у руля. Лодка, описав полукруг, выплыла на середину неподвижной реки; купальня медленно отошла назад и скрылась за выступом. На горе темнел сад, который теперь казался еще гуще, чем днем, а по ту сторону реки, над лугом, высоко в небе стоял месяц, окруженный нежно-синею каймою.

Лодка шла быстро; вода журчала под носом; не хотелось говорить, отдавшись здоровому ощущению мускульной работы и тишине ночи. Меж деревьев всем широким фасадом выглянул дом с белыми колоннами балкона; окна везде были темны: все уже спят. Слева выдвинулись липы и снова скрыли дом. Сад исчез назади; по обе стороны тянулись луга; берег черною полосою отражался в воде, а дальше по реке играл месяц.

– Ах, какая чудная луна! – томно вздохнула Вера. Соня засмеялась.

– Вот, смотри, Митя, она всегда такая: просто не может равнодушно видеть месяца. Раз мы с нею шли в Пожарске через мост; на небе луна, – тусклая, ничего хорошего; а Вера смотрит: «Ах, великолепная луна!..» Такая сентиментальная!

– Сентиментальная! А вот Наташа только что говорила, что я – рыба. Разве рыбы бывают сентиментальные? – спросила Вера с своею медленною и доброю улыбкою.

– Отчего же нет? Высунула рыба нос из воды, смотрит на луну: «Ах, ах! – великолепная луна!»

Соня сострила неожиданно для себя и залилась смехом. Я сложил весла и передохнул.

Лодка медленно проплыла несколько аршин, постепенно заворачивая вбок, и наконец остановилась. Все притихли. Две волны ударились о берега, и поверхность реки замерла. С луга тянуло запахом влажного сена, в Санине лаяли собаки. Где-то далеко заржала лошадь в ночном. Месяц слабо дрожал в синей воде, по поверхности реки расходились круги. Лодка повернула боком и совсем приблизилась к берегу. Дунул ветер и слабо зашелестел в осоке, где-то в траве вдруг забилась муха.

Я закурил папиросу и стал держать горящую спичку над водой. Из черной глубины быстро вынырнула рыба, оторопело уставилась на огонь выпученными, глупыми глазами и, вильнув хвостом, юркнула назад. Все рассмеялись.

– Как Вера на луну! – сказала Лида, лукаво дрогнув бровью.

Все засмеялись сильнее, а Лида покраснела.

Наташа перебралась с кормы на середину лодки.

– Митя, расскажи, за что тебя со службы выгнали, – сказала она, с детскою ласкою заглядывая мне в глаза.

– За что выгнали? О голубушка, это история долгая…

– Ну, все-таки расскажи!..

Я стал рассказывать. Все теснее сдвинулись вокруг. Между прочим, рассказал я и о своей первой стычке с председателем, после которой я из «преданного своему делу врача» превратился в «наглого и неотесанного фрондера»; приехав в деревню, где был мой пункт, принципал прислал мне следующую собственноручную записку: «Председатель управы желает видеть земского врача Чеканова; обедает у князя Серпуховского». Ну, я ему на обратной стороне его записки ответил: «Земский врач Чеканов не желает видеть председателя управы и обедает у себя дома».

Все рассмеялись.

– Что же он? – быстро спросила Наташа.

– Да ничего. Ответа моего он никому не мог показать, потому что тогда бы прочли и его письмо; ну, а так врачу не пишут.

– Я не понимаю, Митя, как можно было так ответить, – сказала Вера. – Ведь он же ваш начальник?

– Да ну, Вера! всегда вот такая! – нетерпеливо повела Наташа плечами. – Так что ж такое?

– Как – что ж такое? Вот из-за этого Митя потерял место. Хорошо еще, что он неженатый человек.

– Голубушка, Вера, и женатые отказывались от мест, – сказал я. – Читали вы в газетах о саратовской истории? Все врачи, как один человек, отказались. А нужно знать, какие это горькие бедняки были, многие с семьями, – подумать жутко!

Мы несколько времени плыли молча.

– Свобода вероисповедания… – задумчиво произнес Петька.

– К чему ты это сказал? – с усмешкою спросила Соня.

Петька помолчал.

– К чему я это, правда, сказал? – проговорил он с недоумевающей улыбкой. – А все-таки есть смысл.

– Какой же?

– Го-го!.. Какой! Свобода вероисповедания, – из-за нее в средние века сколько войн происходило.

– Ну, так что ж?

– Ну, так вот.

Я снова сел за весла. Лодка пошла быстрее. Наташа лихорадочно оживилась; она вдруг охватила обеими руками Веру и, хохоча, стала душить ее поцелуями. Вера крикнула, лодка накренилась и чуть не зачерпнула воды. Все сердито напали на Наташу; она, смеясь, села на корму и взялась за руль.

– Господи, вот сумасшедшая девчонка! Я так испугалась! – говорила Вера, оправляя прическу.

– Скорей, господа, скорей гребите! – говорила Наташа, откидывая распущенные волосы за спину.

Лодкавдруг с шуршащим шумом врезалась в тростник; нас обдало острым запахом аира, его початки закачались и раздались в стороны.

– Сильней гребите, сильней! – смеялась Наташа, нетерпеливо топая ногами. Весла путались в упругих корнях аира, лодка медленно двигалась вперед, окруженная сплошною стеною мясистых, острых, как иглы, стеблей – Ну вот, приехали! Вылезайте!

– Спорить трудно: действительно приехали! – засмеялся я.

Вера переглянулась с Лидой.

– Одн-нако! Довольно-таки по-суворовски! – сказала она, поднимаясь.

– Ничего! Суворов был умный человек. Вылезай! Я вас в грёковской роще ужином накормлю.

– Да, если так, то… Ай, Наташа, осторожнее! Не качай лодку!

Мы вышли на берег. Спуск весь зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать дорогу сквозь чащу. Миша и Соня недовольно ворчали на Наташу; Вера шла покорно и только охала, когда оступалась о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда-то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и уходил все дальше.

– Не стоните, тут сейчас тропинка должна быть, – сказала Наташа.

Она остановилась и, подобравши волосы, широким узлом заколола их на затылке.

– Ах, Митя, если бы ты знал, как я рада, что ты приехал! – вдруг вполголоса сказала она и с быстрой, радостной улыбкой взглянула на меня из-под. поднятой руки.

– Эй, вы… акафисты! – донесся из-за кустов голос Петьки. – Идите сюда: тропинка!

– Ну, слава богу! – облегченно вздохнула Соня, и все повернули на голос.

Мы поднялись по тропинке вверх. Над обрывом высились три молодых дубка, а дальше без конца тянулась во все стороны созревавшая рожь. Так и пахнуло в лицо теплом и простором. Внизу слабо дымилась неподвижная река.

– Ох, устала! – проговорила Вера, опускаясь на траву. – Господа, я не могу дальше идти, нужно отдохнуть… Ох! Садитесь!..

– Фу ты, безобразие! Как старуха, охает! – сказала Наташа. – Сколько раз ты сегодня охнула?

– Старость приходит, о-ох!.. – вздохнула Вера и засмеялась.

Опершись на локоть, она закинула голову кверху и стала смотреть в небо. Мы все тоже сели. Наташа стояла на самом краю обрыва и смотрела на реку.

Ветер слабо дул с запада; кругом медленно волновалась рожь. Наташа повернулась и подставила лицо навстречу ветру.

– Господи!.. Наташа, смотри, где ты стоишь! – испуганно вскрикнула Вера.

Край обрыва надтреснул, и Наташа стояла на земляной глыбе, нависшей над берегом. Наташа медленно посмотрела под ноги, потом на Веру; задорный бесенок глянул из ее глаз. Она качнулась, и глыба под нею дрогнула.

– Наташа, да сойди же сию минуту, – волновалась Вера.

– Ну, Верка, не сентиментальничай! – засмеялась Наташа, раскачиваясь на колыхавшейся глыбе.

– Ах, господи, бешеная девчонка!.. Наташа, ну ради бо-ога!

– Наташа, да ты вправду с ума сошла! – воскликнул я, поднимаясь.

Но в это время глыба сорвалась, и Наташа вместе с нею рухнула вниз. Вера и Соня истерически вскрикнули. Внизу затрещали кусты. Я бросился туда.

Наташа, оправляя платье, быстро выходила из кустов на тропинку. Одна щека ее разгорелась, глаза ярко блестели.

– Ну, можно ли, Наташа, так?!. Что, ты больно ушиблась?

– Да ничего же, Митя, что ты! – ответила она, вспыхнув.

– Не может быть ничего: с этакой высоты!.. Эх, Наташа! Если ушиблась, так скажи же.

– Ах, Митя, какой ты чудак! – рассмеялась она. – Ну, что это – из-за каждого пустяка такую тревогу подымать.

Она быстро стала подниматься по тропинке вверх.

– Это бог знает что такое! – сердито встретила ее Соня. – Право, ведь всему есть мера. Этакая глупость!.. Недоставало, чтобы ты себе сломала ногу.

Наташа широко раскрыла глаза и медленно спросила:

– Кому до этого дело?

– Ах, господи! – всплеснула Вера руками. – Вот меня всегда в таких случаях возмущает Наташа!.. «Кому дело»! Папе и маме твоим дело, нам всем дело!.. Как это так всегда, постоянно и постоянно о себе одной думать!

– Всегда, постоянно и постоянно… – благоговейно повторил Петька и задумался, словно стараясь вникнуть в глубокий смысл этих слов.

100 р бонус за первый заказ

Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line

Узнать цену

В. В. Вересаеву принадлежит видное место среди писателей-реалистов 90-900-х годов, чье творчество формировалось под непосредственным влиянием революционного движения. Заслуженную оценку деятельности Вересаева дал А. М. Горький. В одном из своих писем (1925) он писал Вересаеву: «Когда люди вашего типа вымрут в России...лишится Русь значительной части духовной красоты, силы и оригинальности своей». В произведениях Вересаева проходят образы борцов за свободу, воплощающих его собственные сокровенные мысли, чувства, идейные искания, его незыблемую веру в прекрасное будущее человечества. Викентий Викентьевич Смидович (псевдоним - Вересаев) родился в Туле в семье врача. Первые литературные опыты Вересаева относятся еще ко времени его пребывания в гимназии. В 1885 году он печатает лирическое стихотворение «Раздумье», не отличавшееся художественными достоинствами. Следующая творческая попытка относится к 1887 году - это рассказ «Загадка». В 1889 году был опубликован его рассказ «Порыв», в котором писатель касается вопроса взаимосвязи между гражданским долгом и личными интересами. Твердо решив стать профессиональным писателем, Вересаев с целью лучшего познания психологии и физиологии человека, по окончании историко-филологического факультета, дополнительно получает медицинское образование в Дерптском университете. В 1894 году Викентий Викентьевич заканчивает университетский курс в Дерпте и получает назначение на врачебную должность в родном городе, а позднее переезжает в Петербург. Рассказ «Загадка» (1887) Вересаев считал первым своим произведением. Этот небольшой этюд явился программным документом дальнейшей литературной деятельности писателя; его можно рассматривать как результат той борьбы, которую вел с самим собой писатель, как его символ веры.
Сюжет рассказа несложен. Его герой в чудесную летнюю ночь покорен красотой природы, подавлен ее величием, равнодушием к жизни людей. Он чувствует себя маленьким, не способным к борьбе, и борьба эта кажется ему бессмысленной. Но вот он слышит талантливую импровизацию молодого скрипача, и звуки скрипки вливают в него бодрость. Эта вера в себя, как торжественный заключительный аккорд, раскрывает идею «Загадки». Любовь к ближнему, к угнетенным и обездоленным, лишенная покровительственного сострадания, но далекая вместе с тем от активного вмешательства в жизнь,- такова гуманистически-отвлеченная идея второго рассказа Вересаева «Порыв» (1889). Действовать, бороться за то, чтобы людям жилось легче, свободнее,- эти мысли преследуют молодого Вересаева, но он наталкивается на решительное сопротивление отца. Переживания, вызванные семейными разногласиями, и отразились в рассказе «Порыв». В рассказе «Товарищи» (1892) Вересаев переходит к общественной тематике, занявшей основное место в его дальнейшем творчестве. Этот рассказ непосредственно примыкает по своей теме к повести «Без дороги» и является свидетельством преодоления писателем своего былого увлечения народничеством.
Выступая бытописателем интеллигенции, Вересаев в ряде произведений дает правдивые картины народной жизни. Процесс обнищания деревни, бесправного положения крестьян нашел свое отражение в рассказах: «В сухом тумане» (1899), «К спеху» (1899), «Лизар» (1899), «Ванька» (1900), «В степи» (1901), «Об одном доме» (1902). Изображая различные стороны деревенской жизни - собственническую психологию, узкий практицизм крестьян, их застойные взгляды и понятия, порожденные властью земли, писатель следует жизненной правде.
В крестьянских рассказах Вересаев показывает тяжелое положение деревни. В этой серии очерк «Лизар» особенно знаменателен. Он передает путевые впечатления автора, беседующего со стариком - возницей Лизаром, который высказывает ему свои мысли о причинах безысходной нужды крестьянства. По мнению Лизара, причина коренится в высокой рождаемости. Рассказ «Лизар» получил положительную оценку и А. П. Чехова. О пагубном действии на крестьянина процесса отрыва его от земли писатель повествует в рассказе «Ванька». Ванька - неповоротливый крестьянский парень, который, прослужив два года на металлургическом заводе, под влиянием бесчеловечного обращения с ним сам озверел, превратился в хозяйского холуя, враждебно настроенного по отношению к рабочим. Значительное место в творчестве Вересаева занимает произведение, создавшее ему большую популярность, - «Записки врача» (1900). Проработав над книгой восемь лет (она родилась из первоначально задуманного «Дневника медика-студента»), собрав и изучив для этого огромный фактический материал, Вересаев со свойственной ему прямотой смело поднял в своей книге ряд важных проблем медицины. В «Записках врача» говорилось о плохой подготовке медицинских кадров, невозможности для неимущих классов лечиться в условиях буржуазного строя, об узком профессионализме врачей и т. д.
В 1895 году в народническом журнале «Русское богатство» была напечатана повесть Вересаева «Без дороги». Это произведение является вехой на литературном пути Вересаева, оно - своеобразный итог идейных поисков. Основная мысль этого произведения перекликалась со следующими словами Вересаева в статье о Г. Успенском: «Прежние пути были изжиты и оказались не ведущими к цели, новых путей не было». В дальнейшем Вересаев окончательно порывает с народничеством; лозунг «счастье в жертве» постепенно заменяется лозунгом «счастье в борьбе». В повести «Без дороги» изображен тот идейный тупик, в который зашло народничество; переживаемый им глубокий кризис олицетворен автором в образе земского врача Чеканова. Человек эпохи 80-х годов, принципиальный и честный, он испытывает острую неудовлетворенность от своего безверия, пессимизма, оторванности от живой жизни и даже подумывает о самоубийстве. Он глубоко разочаровался в проповедях либеральных народников, стремясь к деятельности, полезной народу. При известии о вспышке эпидемии холеры, он, больной туберкулезом, едет в глухую провинцию. В повести с большой силой изображены картины самоотверженной борьбы Чеканова с разразившимся бедствием. И тем не менее Чеканов не смог найти пути к сердцу народа. Безверием и отчаянием веет от последних слов умирающего Чеканова: «И они меня били, били! Били за то, что я пришел к ним на помощь, я нес им свои силы, свои знания... Да, теперь только вижу я, как любил я народ и как мучительно горька обида от него... Чего ты достиг своею смертью? Ты только жертва, жертва бессмысленная, никому не нужная». Устами доктора Чеканова сам автор говорит о «до ужаса глубокой пропасти», которая существовала между народом и интеллигенцией. «Для них мы были людьми другого мира, брезгливо сторонящимися их и не хотящими их знать»,- записывает Чеканов в своем дневнике. В повести изображаются мрачные картины невежества, бескультурья и тяжких условий жизни простого народа. На фоне всеобщего огрубения, ожесточения нравов особенно выигрышно выделяется в повести простой русский человек, санитар Степан Бондарев, самоотверженно разделяющий с Чекановым все труды и опасности на эпидемическом фронте и воплощающий лучшие человеческие черты, присущие народу. Заключительные слова произведения содержат авторскую мысль о том, что «нужно много и упорно работать, нужно искать дорогу».

В повести «Без дороги» уже вполне определяется художественная манера Вересаева. Основными чертами ее являются внешняя сдержанность, даже холодность, которая подчеркивает напряженность, горячую эмоциональность подтекста, и публицистичность, когда Вересаев воссоздает имевшие место события. Повесть «Без дороги» привлекла к себе пристальное внимание критиков и читающей публики и получила широкое распространение. Ко времени ее опубликования внутриполитическое положение в царской России значительно изменилось. Реакция 80-х годов сменилась периодом подъема и укрепления революционных сил. В 1898 году Вересаевым был введен в повесть «Без дороги» дополнительный текст с резко отрицательной оценкой либерального народничества 80-х годов, с еще более основательным анализом причин поражения своего героя. Свои произведения Вересаев все более насыщает публицистическими отступлениями, создавая типичный для его времени образ интеллигента-правдоискателя. Эта особенность творческой манеры ярко выразилась в рассказе «Поветрие» (1897).
Этот рассказ отразил перелом, происшедший во взглядах самого писателя, воочию увидевшего, что рабочее движение, ставшее массовым, превратилось в огромную силу, уверенно вступающую на арену истории. « Б е з д о р о г и » т я г о т е е т к о ч е р к у с хроникальной композиционной структурой. По мнению исследователя Е.И. Журбиной, «в очерке должно произойти органичное слияние публицистической мысли и художественного приема». Чтобы достичь этого слияния, автор часто использует очерковые связки между эпизодами, вследствие этого мысль порой достаточно хаотично движет сюжетом. Например, в следующем отрывке автор применяет ярко выраженный очерковый прием, точно указывая дату: «2 июля, 10 часов утра». Далее следует художественно организованный текст: «Перечитал я написанное вчера... Меня опьянили яркое утро, запах леса, это радостное, молодое лицо; я смотрел вчера на Наташу и думал: так будет выглядеть она, когда полюбит. Тут была теперь не любовь, тут было нечто другое; но мне не хотелось об этом думать, мне только хотелось, чтоб подольше на меня смотрели так эти сиявшие счастьем глаза. Теперь мне досадно, и злость берет: к чему все это было? Я одного лишь хочу здесь – отдохнуть, ни о чем не думать. А Наташа стоит передо мною – верящая, ожидающая...». перед нами гибридная жанровая форма, которую выбрал молодой писатель под воздействием своей эстетической рефлексии, продиктованной требованиями эпохи (краткость изложения фактов и их оценка). По словам исследователя В.А. Свительского, художественное произведение всегда «несет оценочное освещение жизни». Иными словами, писатель, «строя произведение, выносит оценку и явлениям жизни, и их образному отражению в пределах создаваемого мира». Вересаев использовал такие способы оценки, как публицистический (прямой) и художественный (опосредованный). Это стало возможным благодаря тому, что актуальными становились «романизированные» повести с элементами публицистики, небольшие по объему, но содержащие значимые факты из современной жизни страны. Обилие элементов публицистических жанров в художественном произведении, как правило, свидетельствует о попытке писателя выполнить определенную социальную задачу. «В публицистике связь «автор – читатель» устанавливается напрямую, минуя промежуточные звенья, необходимые литературе. Это влечет за собой некоторые потери: утрачивается разноплановость видения, а с ней богатство характеристик»,– отмечает М.И. Стюфляева. «Однако непосредственное общение с читателем, открытое обращение к нему способствует насыщению материала тенденциозностью и в конечном счете наиболее эффективному выполнению пропагандистского задания», – продолжает исследователь. «Диффузия» жанров способствует их взаимообогащению, взаимопроникновение элементов одних жанров в другие стимулирует внутренние процессы, проистекающие в публицистических и художественных моделях.

СМЫСЛ НАЗВАНИЯ ПОВЕСТИ
«БЕЗ ДОРОГИ» В, ВЕРЕСАЕВА

Выполнила: Дускалиева Т. Н.

План.

1. Место роль повести в творческой биографии писателя.
2. Смысл названия – авторская позиция:

А) способы создания главного героя;

В) система персонажей.

3. Своеобразие повести.

4. Литература.

1. Талант Вересаева был на редкость многогранен. Нет ни одной области литературного творчества, в которой он не работал. Весь жизненный и литературный путь В. Вересаева – это поиски ответа на вопрос, как сделать реальностью общество людей-братьев. Мечта об обществе людей-братьев родилась еще в детстве, и первый ответ на вопрос, как его достичь, дала семья.

Викентий Викентьевич Смидович (Вересаев – это псевдоним писателя) родился 4 января 1867 года в семье тульского врача. Его отец, Викентий Игнатьевич, человек разносторонне образованный, стремился привить своим детям любовь к литературе; научил читать и перечитывать Пушкина и Гоголя, Кольцова и Никитина, Лермонтова.

Во время обучения в Тульской гимназии Вересаев усиленно занимается историей, философией, физиологией, изучает христианство и буддизм.

В 1884 году отправляется учиться в Петербургский университет, поступает на историко-филологический факультет. Здесь он рассчитывает найти ответы, без которых жизнь бессмысленна.

На молодого Вересаева оказали влияние идеи революционного народничества. Вера в народ, сознание своей вины перед ним стали доминирующими чувствами. В этот период он разделяет народнические убеждения о своеобразном пути развития России, которая якобы должна миновать капиталистические формы жизни.

Но под впечатлением угасания народнического движения Вересаеву начинает казаться, что надежд на социальные перемены нет, и он, еще недавно радовавшийся обретенному смыслу жизни, разочаровывается во всякой политической борьбе.

В 1888 году Вересаев поступает в Дерптский университет, на медицинский факультет с целью лучшего познания психологии и физиологии человека, решивстать профессиональным писателем.

В 1892 году проходил практику врача на Юзовском руднике, где была эпидемия холеры. В 1894 году заканчивает университет и переезжает в Петербург.

Ощущение идейного «бездорожья», тупика, в который зашла интеллигенция, во многом определило проблематику творчества Вересаева конца 80-х и первой половины 90-х годов. Этот этап идейных и творческих исканий писателя завершился повестью «Без дороги», написанной в 1894 г. В 1895 году в журнале «Русское богатство» была напечатана повесть. В ней изображен тот идейный тупик, в который зашло народничество; переживаемый или глубокий кризис олицетворен автором в образе земского врача Чеканова. Человек принципиальный и честный, он испытывает острую неудовлетворенность от своего безверия, пессимизма. Он глубоко разочаровался в проповедях народников, стремясь к деятельности, полезной народу. При известии о вспышке эпидемии холеры он, больной туберкулезом, едет в глухую провинцию.

Сам писатель в 1892 году, еще студентом, ездил на холеру, где на одном из рудников заведовал бараком.

Страницы, посвященные описанию холерных беспорядков, ценны в повести не только своей художественностью, но и как свидетельство врача-очевидца.

1. Момент, когда с такой трагической очевидностью обнаружилось непонимание темным народом, где его друзья и где враги; когда романтизм народничества получил новый тяжелый удар, удачно был обозначен писателем двумя словами «Без дороги». Это бездорожье пережил сам писатель, когда во второй половине 80-х годов посещал петербургский университет. Рассказывая отом времени, Вересаев пишет: «Во мне лично такое народничество симпатии не вызывало. Было только сознание огромной вины перед ним и стыд за свое привилегированное положение. Но путей не видел».

Не видят путей и герои этой повести.

А) Герой повести Дмитрий Чеканов, врач по образованию, и народник по мировоззрению, добро вольно отказавшись от карьеры ученого, уехал на село, чтобы лечить и просвещать крестьян.

В провинции его с самого начала подстерегали неудачи и разочарования. Его невзлюбило земское начальство, перед которым не захотел угодничать и заискивать. Неожиданно для себя натолкнулся на вражду и недоверие со стороны мужиков, забитого и темного народа. Те, кого он лечил и собирался просвещать, видели в нем не друга, а барина и, значит, своего врага, которому доверять нельзя и которого следует ненавидеть. Он приходит к простому умозаключению: народ нуждается не в лекарствах и не в лечении, а в спасении от голода. Если массы людей гибнут от недоедания и страдают от жестокости и насилия власть имущих, то какой смысл в высоких словах «долг народу», «идея», «счастье»?

Потеряв веру в святость идей, доктор Чеканов не хочет жить без дела. Натура деятельная, он по-прежнему, жаждет быть полезным людям. Вот почему он, как только прослышал о появлении холярной эпидемии, тотчас отправляется на борьбу с ней.

В душе у него – безнадежность, пустота. Он поехал, зная, что рискует жизнью. Чеканов лечит больных, всячески стараясь, чтобы они верили ему как врагу. Но и здесь его постигла неудача. Чеканов был зверски избит темной ночью. Смерть была неминуемой. Но даже и сейчас, вторично пережив трагедию разочарований и поняв бессмысленность жертв, до сих пор перенесенной интеллигенцией, Чеканов не изменил народу, не отвернулся от него.

Б) Наташа – двоюродная сестра Чеканова. Это «девушка сорви-голова, с бродившими в душе смутными широкими запросами, вся- порыв, вся – беспокойное искание».

В повести Наташа противопоставлена доктору Чеканову. Она в отличие от него верит и ожидает, страстно ищет своей «дороги», но пока еще не находит ее. Она не знает, что практически ей надо делать, но не на минуту не оставляет высокой мечты в чем-то быть нужной и полезной своему народу. Наташа ищет ответы у Чеканова. Но он не умеет ей ответить: «Я не знаю! – В этом вся мука.»

Поездка на холеру становится для него спасительным бегством и от своей совести, и от вопросов Наташи. Перед смертью Чеканов находит для Наташи слова. Он говорит, чтобы она любила людей, любила народ и что «не нужно отчаиваться, нужно много и упорно работать, и нужно искать дорогу, потому что работы страшно много».

Еще в повести Вересаев рассказал нам о деревенском парне Степане Бондареве. Он был первым помощником Чеканова во время холерной эпидемии. Степан наполовину – крестьянин, наполовину рабочий, тянущийся к знаниям. Самоотверженно разделяющий с Чекановым все труды и опасности и воплощающий лучшие человеческие качества, присущие народу.

В финале именно Степан и Наташа стоят у постели умирающего Чеканова. Автор показывает, что будущее за народом и передовой интеллигенцией.

Когда Вересаев в 1892 году заведовал бараком, лучшим его помощником был шахтер Степан Бараненко, ставший прообразом Степана Бондаренко.

1. Повесть «Без дороги» - первое крупное произведение, с которым Вересаев воше в «большую» литературу. Повесть прозвучала как жестокая и смело сказанная правда о народнической интеллигенции, переживающей трагедию крушения тех идеалов, которые еще вчера казались ей безупречно правильными, непогрешимо святыми.

Повесть написана в форме дневника – исповеди земского врача Дмитрия Чеканова. Она раскрывает глубокую трагедию человека, потерпевшего крах в своем стремлении честно служить народу. Однако его самопожертвование оказывается напрасным. Трагедия Чеканова в том, что поиским идеи, которая наполнила бы его жизнь, оказывается тщетным. Устами доктора Чеканова сам автор говорит о «до ужаса глубокой пропасти», которая существовала между народом и интеллигенцией.

Повесть «Без дороги» принесла Вересаеву первый литературный успех и вместе с последующими за ней повестями создала ему репутацию художественного летописца демократической интеллигенции. В повести уже вполне определяется художественная манера Вересаева; внешняя сдержанность, которая подчеркивает напряженность, горячую эмоциональность подтекста, и публицистичность. Повесть привлекла к себе пристальное внимание критиков и читающей публики и получила широкое распространение.

Вывод: Смысл названия повести определяет ее основную мысль: русская интеллигенция после крушения народнических идеалов оказалась на бездорожье. Основная мысль перекликается со словами Вересаева: «Прежние пути изжиты и оказались не ведущими к цели, новых путей не было».

В повести главный герой не находит дороги, не знает ее, но перед смертью дает наказ искать и найти ее. В записях умирающего Чеканова Вересаев вложил свои мысли о жизни, о будущем, о народе.

Литература.

1. Вересаев, В. Без дороги//В. Вересаев. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1.-М.:Правда,1990
2. Русские писатели: Библиографический словарь/под ред. Николаева П. А.:М.:Просвещение,1990
3. Русские писатели: Библиографический словарь/под ред.Скатова Н. Н.- М.: Просвещение,1998
4. Венгеров С. А. Русская литература xx век.-М.:Согласие, 2000
5. Волков А. А. Русская литература xx век. – М.: Просвещение,1970
6. Кулешов Ф. И. Лекции по истории русской литературы конца 19 в. начала 20 в. Минск, 1976
7. Соколов А. Г. Лекции по истории русской литературы конца 19 в. начала 20 в.- М.: Высшая школа, 1999
8. Фохт-Бабушкин Ю. В. Вересаев – легенда и реальность. Том 1. М.:Правда,1990

Главный герой - Дмитрий Чеканов, молодой врач, который по природе своей разделял взгляды о том, что народ является единым и должен объединиться, но в последствие разочаровавшийся в данных убеждениях, но не отказался от идеи о том, что своему народу и людям необходимо помогать, если они попали в тяжелую жизненную ситуацию.

Работая в земстве, он вскоре понял, что данная работа ни делает почти ничего полезного и никак не помогает. Будучи честным и праведным человеком, Дмитрий, когда узнал о том, что сейчас происходит эпидемия одной страшной болезни - холеры, тот час же принял решение отправиться в место, где все ей больны и помочь тем несчастным людям. Конечно же, он не думает о том, что его действия приведут к чему-то масштабному и много кому помогут, но он хочет помочь всем кому сможет. Когда он приехал туда, то натолкнулся на недоверие со стороны крестьян и их враждебный настрой по отношению к нему и барину, он понимает, что это является неизбежным и очевидным.

Совершенно другим и не похожим на предыдущего персонажа является другой герой, по фамилии Гаврилов, он придерживается взглядов о том, что все малоимущих и попросту говоря нищих людей необходимо пересилить из их жилья в богатые дома, так как скоро наступит "братство людей". В те времена, которые описываются в произведении, образ такого человека воспринимается как обычное и пустое воплощение утопий народа, тем самым показывая всю нелепость и глупость. Врача Ликонского показывают, как человека, который сознательно выбрал предать все интересы народа, но при этом он является двуличным и для всех говорит о том, что он отстаивает интересы обычных людей. Чиновник Гостев, вообще говорит о том, что вместо того, что бы посылать к крестьянам врача, к ним надо было послать целый полк солдат и при этом вооружить их боевыми патронами.

Картинка или рисунок Без дороги

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Голубая стрекоза Пришвина
• Краткое содержание Толстой Отрочество кратко и по главам

  Семейство Иртеньевых, в том числе и главный герой – Николенька, после смерти матери, переезжают в Москву к бабушке графине. Всё путешествие занимает 4 дня.

• Краткое содержание Горячий камень Гайдара

  Одинокий старик со сложной судьбой поймал однажды у себя в саду Ивашку Кудряшкина, мальчишку, который хотел оборвать его яблоню. Оставшись безнаказанным, ушел мальчик куда глаза глядят, пока не очутился на болоте

• Краткое содержание Записки из подполья Достоевского
• Краткое содержание Сирано де Бержерак Ростан

  Сирано судьба подарила множество прекрасных качеств. Он храбр, умело владеет шпагой, еще лучше он орудует словами и сочиняет стихи. Единственный его недостаток – это нос. Окружающие и сам хозяин считают его редкостным уродством