Художник Роберт Лонго: «Телевизор был моей няней. Вы часто изображаете апокалипсические сюжеты: атомные взрывы, акул с раскрытыми пастями, пикирующие истребители

Эйзенштейн должен был работать на правительство, Гойя - для короля. Я работаю на арт-рынок. На протяжении всей истории искусства был конкретный заказчик, церковь или правительство. Интересно, что, как только институты перестали быть основными заказчиками, у художников появилась новая проблема поиска того, что они хотят изображать на полотнах. В отличие от короля арт-рынок не диктует, что конкретно нам нужно делать, так что я свободнее, чем художники, что были до меня.

Офорты Гойя создавал не для церкви или королей, поэтому они намного ближе к тому, что делаю я. В случае с Эйзенштейном мы пытались мы старались убрать большую часть политического контекста, мы замедляли кадры, оставляя только изображения, - так мы пытались уйти от политики. Когда я был студентом, то никогда не думал о политическом фоне, о репрессиях, о давлении, которые шли рука об руку со съемкой этих фильмов. Но чем больше я изучал Эйзенштейна, тем больше понимал, что он просто хотел делать кино - а для этого, увы, был вынужден искать государственной поддержки.

Когда Караваджо оказался в Риме, он должен был работать для церкви. Иначе у него просто не было бы возможности писать большие картины. В результате он был вынужден пересказывать одни и те же истории снова и снова. Забавно, до чего это похоже на популярное кино Голливуда. Так что с художниками прошлого у нас намного больше общего, чем мы привыкли думать, а их влияние друг на друга трудно переоценить. Сам Эйзенштейн изучал работы Гойи и даже создавал картины, которые похожи на раскадровки, - здесь представлены шесть из них, все вместе они фактически выглядят как раскадровки для кино. А офорты даже пронумерованы.

Так или иначе, все художники связаны между собой и находятся под влиянием друг друга. История искусства - великое оружие, которое помогает нам справиться с испытаниями каждого нового дня. А лично я еще использую искусство, чтобы оказаться там, - такая вот у меня машина времени.

Франсиско Гойя, «Трагический случай нападения быка на ряды зрителей на арене Мадрида»

Серия «Тавромахия», лист 21

Мы узнали, что Музей революции в Москве хранит полный набор офортов Гойи. Это был подарок СССР в 1937 году в знак благодарности за помощь испанцам в борьбе с Франко. Офорты просто уникальны: последний экземпляр был сделан с оригинальных пластин Гойи и все они - что просто удивительно - выглядят так, будто их отпечатали вчера. На выставке мы старались избегать самых известных работ - я просто думаю, что в незнакомые работы люди будут вглядываться чуть подольше. А еще мы выбирали те, которые, как мне кажется, выглядят почти как фильм или журналистика.

Один офорт Гойи у меня даже есть дома, я купил его давно. А из тех, что представлены на выставке мне, больше всего нравится тот, что с быком. Работа выглядит точь-в-точь как кадр из фильма - все как-то кинематографически работает вместе, бык с хвостом и люди, в которых он как будто бы врезается. Когда я смотрю на эту работу, всегда думаю о том, что было до и что случится после этого момента. Совсем как в кино.

Франсиско Гойя, «Удивительная глупость»

Серия «Пословицы», лист 3

Вот еще одна работа, которая мне очень нравится, - семья у Гойи стоит в ряд, как будто птички сидят на ветке дерева. У меня самого три сына, и эта гравюра напоминает мне о семье, есть что-то в ней прекрасное и важное.

Когда я рисую, то действительно часто думаю о том, что произойдет потом с героями моей картины. Я часто делаю рамочное упражнение, как в комиксе, - набрасываю много прямоугольников разных размеров и экспериментирую с композицией внутри. А Эйзенштейн в этом смысле отличный пример для подражания, его композиции безупречны: картина часто строится вокруг диагонали и такая структура создает психологическое напряжение.

Сергей Эйзенштейн и Григорий Александров, кадр из фильма «Броненосец «Потемкин»

Я люблю все фильмы Эйзенштейна, а из «Потемкина» вспоминаю прежде всего эту прекрасную сцену с лодками в гавани. Вода блестит, и это делает кадр невероятно красивым. А мой самый, наверное, любимый кадр - в большим флагом и кричащим Лениным. Оба эти кадра действительно своего рода шедевры

Сергей Эйзенштейн, кадр из фильма «Сентиментальный романс»

В фильме «Сентиментальный романс» есть невероятный по своей силе кадр: женщина стоит в квартире у окна. Он выглядит действительно как картина.

А еще мне очень интересно наблюдать за тем, что получилось, когда мы расположили эти фильмы рядом - в кино вы смотрите сцену за сценой, а здесь видите замедленные образы разных фильмов, расположенные по соседству. Этот странный коллаж, как мне кажется, дает понять, как работает мозг Эйзенштейна. В его фильмах камеры не перемещались за актерами, они были статичны, и каждый раз он предлагает нам четко выстроенные конкретные образы. Эйзенштейн работал на заре кинематографа, и каждый кадр должен был представить себе заранее - фактически видеть будущий фильм образ за образом.

Кино, живопись и современное искусство суть одно и то же: создание картин. На днях я был в музее, искал «Черный квадрат» и, пока проходил через все эти залы образов и картин, понял кое-что важное. Главная сила искусства - это жгучее желание человеческого существа объяснить вам, что именно оно видит. «Вот как я вижу», - говорит нам художник. Понимаете, о чем я? Иногда вам может показаться, что крона дерева напоминает лицо, и об этом сразу же хочется рассказать своему другу, спросить его: «Ты видишь то, что вижу я?» Создание искусства - это попытка показать людям, как вы видите мир. А в основе этого - желание чувствовать себя живым.

Роберт Лонго, без названия, 2016 год

(Сюжет связан с трагическими событиями в Балтиморе. - Прим. ред. )

Я выбрал это изображение, чтобы показать не только то, что случилось, но и объяснить вам, что вижу и чувствую по этому поводу я сам. Одновременно, конечно, нужно было создать и изображение, которое и зритель захотел бы рассматривать. А еще я думаю, что вы можете не читать газеты и не знать о том, что произошло, но это неправильно - важно видеть все.

Я люблю картину (картина Теодора Жерико, написанная в 1819 году, в основе сюжета которой лежало кораблекрушение фрегата у берегов Сенегала. - Прим. ред. ) - для меня это действительно потрясающее произведение об ужасной катастрофе. Помните, в чем было дело? Из 150 человек на плоту только 15 выжили. Я тоже пытаюсь показать красоту катастроф, и прекрасным примером являются пулевые отверстия в моих картинах.

Я далек от политики, и в идеале я хотел бы иметь возможность жить своей жизнью и просто знать, что люди не страдают. Но я делаю то, что должен делать, - и показываю то, что должен.

Я думаю, что оба эти художника находились в подобной ситуации. Жаль, что глубокие идеи фильмов Эйзенштейна были искажены. Это похоже на ситуацию с Америкой: идею о демократии, что лежит в основе нашей страны, постоянно искажали. Гойя тоже был свидетелем ужасных событий, и он хотел заставить нас реально смотреть на вещи, как будто бы остановить происходящее. Он говорит о замедлении мира и восприятия. Я думаю, что тоже намеренно замедляю ход событий моими изображениями. Вы можете включить компьютер и быстро просмотреть тысячи изображений в интернете, я же хочу создавать их так, чтобы остановить время и дать возможность рассмотреть вещи более тщательно. Для этого в одной работе я могу соединить несколько образов, как в классическом искусстве, и эта идея соединения бессознательного для меня невероятно важна.

Роберт Лонго, без названия

5 января 2015 года (работа - дань памяти редакции Charlie Hebdo. - Прим. ред. )

Для меня эта тема была крайне важной, потому что я сам художник. Hebdo - журнал, где работали карикатуристы, то есть художники. Произошедшее действительно потрясло меня: каждый из нас мог быть среди тех людей, которых убили. Это нападение не только на Hebdo - это нападение на всех художников. Террористы хотели сказать следующее: вы не должны делать такие картины, так что эта угроза фактически касается и меня.

В качестве основы изображения я выбрал треснутое стекло. Прежде всего, оно красиво - вы захотите, так или иначе, на него посмотреть. Но это не единственная причина: оно напомнило мне медузу, какое-то органическое существо. От дыры в стекле расходятся сотни трещин, как эхо страшного события, которое случилось. Событие осталось в прошлом, но его последствия продолжаются. Это действительно страшно.

Роберт Лонго, без названия

2015 год (работа посвящена катастрофе 11 сентября. - Прим. ред. )

Одиннадцатого сентября я играл в баскетбол в одном из спортивных залов Бруклина, на 10-м этаже высокого здания, и мне все было прекрасно видно из окна. А моя студия находится неподалеку от места трагедии, так что я долго не мог попасть туда. В моей студии есть большая картина, созданная в честь этого страшного события, - сначала я просто набросал рисунок на стене студии, нарисовал самолет. Тот самый самолет, который летел в первую башню, я нарисовал его на стене. Потом мне пришлось перекрашивать стены студии, и я очень переживал, что рисунок исчезнет, поэтому сделал другой. Обратите внимание, что все мои рисунки на выставке покрыты стеклом - и в результате вы видите в них свои отражения. Самолеты врезаются в отражения, и части некоторых моих работ отражаются друг в друге. Есть определенные ракурсы на выставке, где вы можете под определенным углом увидеть пулевое отверстие в Иисусе, а тут вы видите врезающийся во что-то самолет.

Для меня наложение рисунков друг на друга - это не просто хронология катастроф, а скорее попытка вылечиться. Иногда мы принимаем яд, чтобы поправиться, и важно иметь храбрость жить с открытыми глазами, быть мужественным, чтобы видеть некоторые вещи. Сам я, наверное, не очень мужественный человек - всем мужчинам нравится думать, что они храбрые, но большинство из них, как мне кажется, трусы.

Мне повезло, что я имею возможность выставляться, и эту возможность я использую для того, чтобы говорить о том, что считаю важным. Не нужно создавать что-то таинственное, сложное, полное самолюбования. Вместо этого лучше обращаться к тем проблемам, которые имеют значение сейчас. Вот что я думаю о настоящих задачах искусства.

Главный куратор Музея современного искусства «Гараж»
Кейт Фаул и Роберт Лонго

Роберт Лонго,

с которым Posta-Magazine встретился на монтаже выставки, рассказал о том, что скрыто под красочным слоем картин Рембрандта, силе образа, а также «примитивном» и «высоком» в искусстве.

Глядя на гиперреалистичную графику Роберта Лонго, трудно поверить, что это не фотографии. И тем не менее это так: монументальные образы современного города, природы или катастроф нарисованы углем на бумаге. Они почти тактильны - настолько проработаны и детализированы - и надолго приковывают внимание своим эпическим масштабом.

У Лонго тихий, но уверенный голос. Выслушав вопрос, он на секунду задумывается, а потом заговаривает - доверительно, как со старой знакомой. Сложные абстрактные категории в его рассказе обретают ясность и даже как будто физическую форму. И к концу нашей беседы я понимаю, почему.

Инна Логунова : Посмотрев смонтированную часть выставки, я была впечатлена монументальностью ваших образов. Поражает, насколько они современны и архетипичны одновременно. Ваша цель как художника - запечатлеть суть времени?

Роберт Лонго : Мы, художники - репортеры времени, в котором живем. Мне никто не платит - ни правительство, ни церковь, я могу с полным правом сказать: мои работы - это то, как я вижу мир вокруг себя. Если мы возьмем любой пример из истории искусств, скажем, картины Рембрандта или Караваджо, мы увидим на них слепок жизни - такой, какой она была в ту эпоху. Мне кажется, это именно то, что действительно важно. Потому что в каком-то смысле искусство - это религия, способ отделить наши представления о вещах от их реальной сути, от того, чем они на самом деле являются. В этом его огромная сила. Как художник я ничего вам не продаю, не рассуждаю о Христе или политике - я просто пытаюсь что-то понять о жизни, задаюсь вопросами, которые и зрителя заставляют задуматься, усомниться в неких общепризнанных истинах.

А образ по определению архетипичен, механизм его воздействия связан с самыми глубинными нашими основами. Я рисую углем - древнейшим материалом доисторического человека. Ирония как раз в том, что на этой выставке технологически мои работы самые примитивные. Гойя работал в сложной, до сих пор современной технике офорта, Эйзенштейн снимал кино, а я всего лишь рисую углем.

То есть вы используете примитивный материал, чтобы вытащить наружу некое древнее начало?

Да, меня всегда интересовало коллективное бессознательное. Одно время я был просто одержим идеей найти и запечатлеть его образы и, чтобы хоть как-то приблизиться к этому, каждый день делал по рисунку. Я американец, моя жена европейка, она сформировалась в другой визуальной культуре, и именно она помогла мне понять, насколько я сам являюсь продуктом системы образов своего общества. Мы потребляем эти образы каждый день, даже не отдавая себе отчета в том, что они входят в нашу плоть и кровь. Для меня сам процесс рисования - это способ осознать, что из всего этого визуального шума действительно твое, а что - навязанное извне. Собственно, рисунок в принципе представляет собой отпечаток бессознательного - почти все чертят что-то, разговаривая по телефону или задумавшись. Поэтому и Гойя, и Эйзенштейн на выставке представлены в том числе и рисунками.

Откуда у вас этот особый интерес к творчеству Гойи и Эйзенштейна?

В юности я постоянно что-то рисовал, делал скульптуры, но у меня не хватало смелости причислять себя к художникам, да я и не видел себя в этом качестве. Меня кидало из стороны в сторону: хотел быть то биологом, то музыкантом, то спортсменом. В общем-то, определенные задатки у меня были в каждой из этих областей, но на самом деле единственным, в чем я действительно обладал способностями, было искусство. Я подумал, что мог найти себя в истории искусств или реставрации - и отправился учиться в Европу (в Академию изящных искусств во Флоренции. - Прим. авт.), где я много и увлеченно смотрел и изучал старых мастеров. И в определенный момент во мне как будто что-то щелкнуло: довольно, я хочу ответить им чем-то своим.

Картины и офорты Гойи я впервые увидел году в 1972-м, и они поразили меня своей кинематографичностью. Ведь я вырос на телевидении и кино, мое восприятие было преимущественно визуальным - в молодости я даже не читал почти, книги вошли в мою жизнь после тридцати. Более того, это было черно-белое телевидение - и образы Гойи соединились в моем сознании с моим собственным прошлым, моими воспоминаниями. Также меня впечатлила сильная политическая составляющая его работ. Ведь я принадлежу поколению, для которого политика - часть жизни. На моих глазах во время студенческих протестов был застрелен близкий друг. Политика стала камнем преткновения в нашей семье: родители были убежденными консерваторами, а я - либералом.

Что касается Эйзенштейна, я всегда восхищался продуманностью его образов, виртуозной работой камеры. Он очень сильно на меня повлиял. В 1980-е я постоянно обращался к его теории монтажа. Тогда меня особенно интересовал коллаж: как соединение или столкновение двух элементов порождает что-то совершенно новое. Скажем, врезавшиеся друг в друга автомобили - это уже не два материальных объекта, а нечто третье - автокатастрофа.

Гойя был политическим художником. А ваше искусство - политическое?

Не то чтобы я был глубоко вовлечен в политику, но определенные ситуации в жизни заставляли меня занять политическую позицию. Так, в старших классах школы меня по большому счету интересовали только девушки, спорт и рок-н-ролл. А потом полицейские застрелили моего друга - и я не мог больше оставаться в стороне. Я чувствовал внутреннюю необходимость рассказать об этом, точнее, показать - но не столько через сами события, сколько их последствия, замедляя и укрупняя их.

А сегодня для меня главное - остановить поток образов, количество которых постоянно увеличивается. Они проходят перед нашими глазами с невероятной скоростью и оттого теряют всякий смысл. Я ощущаю, что должен их остановить, наполнить содержанием. Ведь восприятие искусства отличается от будничного, скользящего взгляда на вещи - оно требует концентрации и потому заставляет остановиться.

Это была ваша идея - объединить в одной выставке Роберта Лонго, Франсиско Гойю и Сергея Эйзенштейна?

Конечно, нет. Гойя и Эйзенштейн - титаны и гении, я даже не претендую на место рядом с ними. Идея принадлежит Кейт (Кейт Фаул, главный куратор Музея современного искусства «Гараж» и куратор выставки. - Прим. авт.), которая хотела поставить мою работу последних лет в некий контекст. Поначалу меня ее затея очень смутила. Но она сказала: «Попробуй посмотреть на них, как на друзей, а не священных монстров, установить с ними в диалог». Когда я все-таки решился, возникла другая сложность: было понятно, что мы не сможем привезти Гойю из Испании. Но потом я увидел графику Эйзенштейна и вспомнил про офорты Гойи, что так впечатлили меня в молодости - и тут я понял, что у нас троих общего: рисунок. И черно-белая гамма. И мы стали работать в этом направлении. Я отобрал рисунки Эйзенштейна, а Кейт офорты Гойи. Она же придумала, как организовать выставочное пространство - сам я, если честно, почувствовал себя немного потерянным, когда его увидел, совершенно не понимал, как с ним работать.

Среди представленных на выставке произведений есть две работы, в основу которых легли рентгеновские снимки картин Рембрандта «Голова Христа» и «Вирсавия». Что за особую правду вы искали внутри этих полотен? Что обнаружили?

Несколько лет назад в Филадельфии проходила выставка «Рембрандт и лики Христа». Оказавшись среди этих полотен, я вдруг понял: вот так выглядит невидимое - ведь религия, по сути, основана на вере в невидимое. Я попросил своего знакомого художника-реставратора показать мне рентгеновские снимки других картин Рембрандта. И это чувство - что ты видишь невидимое - только укрепилось. Потому что на рентгеновских изображениях запечатлен сам творческий процесс. Что интересно: работая над образом Иисуса, Рембрандт нарисовал целую серию портретов местных евреев, но в итоге лик Христа лишен семитских черт - он все-таки европеец. А на рентгене, где видны более ранние версии изображения, он вообще выглядит арабом.

В «Вирсавии» меня занимал другой момент. Рембрандт изобразил ее смирившейся перед судьбой: она вынуждена разделить постель с возжелавшим ее царем Давидом и тем самым спасти мужа, которого в случае ее отказа тот немедленно отправит на войну на верную смерть. На рентгеновском снимке видно, что изначально у Вирсавии совсем иное выражение лица, она как будто даже ждет ночи с Давидом. Все это потрясающе интересно и будоражит воображение.

А если бы ваши работы просветили рентгеном, что бы мы увидели на этих снимках?

В молодости я был довольно злым - я и сейчас зол, но уже меньше. Под своими рисунками я писал ужасные вещи: кого ненавидел, чьей смерти желал. К счастью, как мне сказал знакомый искусствовед, рисунки углем обычно не просвечивают рентгеном.

А если говорить о внешнем слое - люди, которые не присматриваются к моим работам, принимают их за фотографии. Но чем ближе они подходят к ним, тем более теряются: это и не традиционная фигуративная живопись, и не модернистская абстракция, а нечто среднее. Будучи предельно детализированными, мои рисунки всегда остаются зыбкими и немного незавершенными, и именно поэтому они ни при каких обстоятельствах не могли бы быть фотографиями.

Что для вас как для художника первично - форма или содержание, идея?

Я сформировался под влиянием художников-концептуалистов, они были моими героями. А для них идея первостепенна. Невозможно игнорировать форму, но идея чрезвычайно важна. С тех пор как искусство перестало служить церкви и государству, художник снова и снова должен самому себе отвечать на вопрос - а что вообще за хрень я делаю? В 1970-е годы я мучительно искал форму, в которой мог бы работать. Я мог выбрать любую: художники-концептуалисты и минималисты деконструировали все возможные способы создания искусства. Все что угодно могло быть искусством. Мое поколение занималось апроприацией образов, нашим материалом стали изображения изображений. Я снимал фото и видео, ставил перформансы, делал скульптуры. Со временем я осознал, что рисунок находится где-то между «высоким» искусством - скульптурой и живописью - и чем-то совершенно маргинальным, даже презираемым. И я подумал: а что если взять и увеличить рисунок до масштабов крупного полотна, превратить его в нечто грандиозное, подобно скульптуре? Мои рисунки имеют вес, они физически взаимодействуют с пространством и зрителем. С одной стороны, это совершеннейшие абстракции, с другой - мир, в котором я живу.

Роберт Лонго и Кейт Фаул в Российском государственном архиве
литературы и искусства

Детали от Posta-Magazine
Выставка открыта с 30 сентября по 5 февраля
Музей современного искусства «Гараж», ул. Крымский Вал, 9, стр. 32
О других проектах сезона: http://garagemca.org/

Пилоты, акулы, сексуальные девушки, танцоры, океан, внушительные взрывы – это то, что изображает нью-йоркский художник Роберт Лонго (Robert Longo). Его иллюстрации чрезвычайно глубокие, мистические, сильные и притягательные. Возможно такой эффект достигается из-за черно-белой картинки, которую автор тщательно выписывает, используя древесный уголь.

Роберт Лонго родился в 1953 году в Бруклине, Нью-Йорк. Рассказывая о себе, художник никогда не забывает упомянуть о том, что обожает кино, комиксы, журналы и питает слабость к телевидению, которые имеют немалое влияние на его творчество. Большинство тем для своих картин Роберт Лонго черпает из увиденного и прочитанного им ранее. Автор всегда обожал рисовать, и хотя получил степень бакалавра по скульптуре, это не мешает ему заниматься любимым делом, а напротив. Некоторые рисунки художника очень напоминают скульптуры, ему нравятся те очертания, которые выходят из-под руки. В этом присутствует некая сила.

Основные выставки картин Роберта Лонго проходят в Музее искусств в Лос-Анджелесе, а также в Музее современного искусства в Чикаго.

Robert Longo Untitled (Guernica Redacted, Picasso’s Guernica, 1937), 2014 Charcoal on mounted paper 4 panels, 283.2x620.4 cm, overall Courtesy of the artist and Galerie Thaddaeus Ropac, London . Paris . Salzburg

Ваш проект в России тесно связан с архивной работой. Что вас привлекает в архивах?

Тут все просто. Мне нравится возможность погрузиться в материал, узнать о нем больше других. Архив Музея современной истории был великолепным: эти длинные коридоры с сотнями коробок — будто попал на кладбище. Подходишь к одной из коробок, спрашиваешь смотрителя: «А тут что?» Тебе отвечают: «Чехов». Конечно, меня больше всего интересовали работы Эйзенштейна и Гойи. Работы второго были подарком испанцев России в 1937 году.

Мне сразу вспоминается ваша выставка в 2014 году в Нью-Йорке, где вы перерисовывали углем картины великих американских абстрактных экспрессионистов. И сейчас, и тогда эти выставки, с одной стороны, групповые, но с другой — ваши персональные.

В Gang of Cosmos я исследовал послевоенное время, очень интересный период американской истории. Меня завораживала разница между мазком кисти и штрихом угля. Можно сказать, я переводил работы Поллока, Ньюмана, Митчелл на черно-белый язык. Конечно, я брал канонические работы, которые больше чем просто произведения, так как вокруг них есть свой контекст, который меня интересовал не меньше. Абстрактный экспрессионизм появился после того, как мир уничтожил себя и в эйфории перезагрузился снова. Тогда у страны была надежда, а в 2014-м, может быть, ее уже меньше.

В «Свидетельствах» вы с Гойей и Эйзенштейном становитесь соавторами одной выставки.

Это идея Кейт Фаул, не моя. Она пришла ко мне с такой задумкой, потому что эти два художника всегда восхищали меня. Я ни в коем случае не ставлю себя на один уровень с ними, они — большое вдохновение, история. Интересно, что Эйзенштейн очень любил Гойю. А Гойя в свое время создавал раскадровки, хотя кино еще не было изобретено. Гойя и Эйзенштейн занимались освидетельствованием времени. Я чувствую, что будучи художником, я выступаю как репортер, рассказывающий о современной жизни. Может быть, сегодня это делать проще, потому что художник не так сильно зависит от государства, как Эйзенштейн, или как Гойя — от религии. Но мы фокусировались в первую очередь на красоте изображения. К примеру, исключали тексты из фильмов, чтобы не зацикливаться на сюжетах.

У вас изменилось ощущение от времени за 55 лет творчества?

Исторически сегодня время более сложное, пугающее и волнительное, чем раньше. Тот же Трамп — идиот, придурок и фашист, который ставит под угрозу безопасность целой страны, если будет избран. Я не политический художник и не хочу им быть, но иногда вынужден.

Да, например, у вас есть картина, изображающая беспорядки в Фергюсоне.

Когда я впервые увидел фотографии из Фергюсона в газетах, я не поверил, что это США. Я думал, может, это Афганистан или Украина? Но потом я пригляделся к форме полицейских и понял: это же у меня под носом происходит. Это был шок.

Для меня дистопия всегда ассоциировалась с 1980-ми, которые я не застал. Но по фильмам и книгам кажется, что именно тогда было предсказано темное будущее, в котором мы начинаем жить сейчас.

Все изменилось 11 сентября 2001 года, это теперь совсем другой мир. Мир стал глобальнее, но с другой стороны — разобщеннее. Знаете, в чем главная проблема США? Это не нация и не племя, это спортивная команда. А спортивная команда всегда хочет побеждать. Наша большая проблема в том, что мы не знаем, как жить без постоянных побед. Это может привести к катастрофе, потому что ставки всегда высоки.

Уголь хорошо подходит для изображения мрачного будущего.

Да, но я всегда оставляю градус надежды в работе. В конце концов, произведение искусства всегда про красоту, которую художник видит в реальном мире. Я стараюсь сделать так, чтобы люди, глядя на мои картины, задумались. В каком-то смысле мои картины созданы для того, чтобы немного заморозить бесконечный конвейер изображений, которые появляются каждую секунду в мире. Я стараюсь притормозить его, превращая фотографию в картину углем. А кроме того, все рисуют — вот вы говорите со мной по телефону и наверняка черкаете что-то на салфетке — есть в этих черточках нечто базовое и древнее, и это я сталкиваю с фотографиями, сделанными подчас за секунду — на телефон или мыльницу. И потом я месяцами рисую одно изображение.

Вы как-то сказали, что создаете картины из пыли, так как используете уголь.

Да, я люблю пыль и грязь. И мне нравится осознавать, что так рисовали пещерные люди. То есть моя техника одна из самых старых в мире. Праисторическая.

Вы так любите древность и при этом сняли киберпанк «Джонни Мнемоник» — нечто кардинальным образом отличающееся от вашей главной страсти.

Хорошо вы подметили. Ирония заключается в том, что интернет стал теми же самыми пещерами, где люди развлекаются первобытным образом.

Вы помните время без интернета. Как это было?

О да, то время. Интересно, что интернет позволил мне находить изображения, из-за которых в прежние времена мне приходилось выписывать журналы или идти в библиотеки. Интернет дал мне возможность добраться до любой картинки. Он заставил меня задуматься о том объеме изображений, которые появляются в мире каждую секунду.

Исследование представляет собой анализ фильма «Джонни Мнемоник», единственной полнометражной ленты, снятой художником Робертом Лонго.

Александр УРСУЛ

При знакомстве с картиной возникает ряд вопросов. Как человека, прославившегося рисунками углем, в частности, серией «Люди в городах» (Men in the Cities), могло занести в режиссуру? Да и еще режиссуру такого блокбастера с звездным актерским составом? Роберт Лонго , конечно, коммерческий художник. Его графика – модная, она показывает, как стиль властвует сегодня над всем, а главное – над жизнью и смертью. Роберт Лонго – постмодернист. И поэтому может работать со всем, абсолютно всем. Но почему он выбрал научную фантастику для самовыражения? А для экранизации – произведение в жанре киберпанк? Что из этого вышло? Этот кинофильм – заметное явление или проходное?

Для начала обратимся к тому, какой опыт работы с видео Лонго имел до «Мнемоника». В 1980-е он выступил режиссером нескольких музыкальных клипов: клипа на песню Bizarre Love Triangle британской рок-группы New Order (см. ниже), клипа Peace Sells американской трэш-метал-группы Megadeth , клипа на хит американской рок-группы R.E.M. – The One I Love и др. Лонго-клипмейкер активно использует средства монтажа – двойную экспозицию, быструю смену кадров, которые могут длиться меньше секунды и т. д. В содержании клипов угадываются нотки сюрреализма – например, человек в костюме, который летит вниз в свободном падении, но не может упасть и т. д. В клипе для Megadeth режиссер смакует крупный план поющих – нет, кричащих – губ исполнителя – позже мы увидим крупные планы губ и сжатых зубов главного героя Джонни Мнемоника. Клипы регулярно показывали на телеканалах типа MTV.

Любовь к музыке у Лонго неспроста – он организовал в юности панк-группу «Menthol Wars», которая выступала в рок-клубах Нью-Йорка в поздние 70-е. Одну из композиций можно прослушать здесь:

В 1987 году художник снял короткометражку (34 мин.) о группе ньюйоркцев – Arena Brains. Найти эту работу в интернете не удалось. Но есть одноименная работа Лонго-художника (см. приложение), где к голове человека, явно кричащего, с обнаженными зубами (повторяющийся в творчестве Лонго визуальный образ), туда, где располагается мозг, присовокуплено изображение огня. Мозги пылают, горят?

(Кадры из клипа Peace Sells метал-группы Megadeth)

(Кадры из «Джонни-Мнемоника»)

(Работа Лонго под названием Arena Brains)

Следующей ступенью в карьере Лонго как режиссера стала работа над второй серией четвертого сезона проекта «Байки из склепа» (Tales from the Crypt, серия This’ll Kill Ya) американского канала HBO. «Байки из склепа» – это культовый в определенных кругах сериал, снятый по комиксам. Каждая 30-минутная серия – отличная от других история, в которой люди совершают плохие поступки и платятся за них. За несколько лет сняли 93 серии ужастика, одну из которых доверили Роберту Лонго. Ассистентом режиссера выступил племянник художника – Кристофер Лонго (в будущем, звукорежиссер в Голливуде).

«Я умер, а этот человек меня убил» – это одни из первых слов, произнесенные в этой «байке». Серия «Это убьет тебя» посвящена некой лаборатории, в которой разрабатывается новый препарат – h24. Двое ученых – Софи и Пек – находятся под руководством самоуверенного выскочки Джорджа. Однажды вместо лекарства, которое необходимо Джорджу, коллеги как будто случайно вкалывают ему сыворотку h24, но новое лекарство еще не опробовано на людях. В серии присутствуют секс с бывшей, любовный треугольник, паранойя, галлюциногенные видения людей, покрывшихся пузырями, и убийство.

Обращаясь к , можно отметить, что Лонго часто заваливает камеру набок, чтобы получить необычные ракурсы. Эта же манера будет присутствовать в «Джонни Мнемонике». Также активно задействуется двойная экспозиция. Некоторые планы выдержаны с доминированием одного цвета, например, синего (сравните с использованием угля в рисунках художника).

Пара клипов, короткометражка и одна серия – это весь опыт Лонго по созданию видео (до «Мнемоника»). Довольно небольшой. Но по нему уже можно делать выводы. Группы, для которых художник сделал клипы, хоть и работают в «молодежных» жанрах и поначалу являются андеграундными, становятся коммерчески успешными. Эта серия «Баек из склепа», как и музыкальные клипы Лонго, как нам кажется, явно принадлежит массовой культуре. Однако, остается вопросом, играл ли Лонго в этих работах со стилем, апроприировал ли он его, или же он просто работал в свое удовольствие в новой специальности, зарабатывая деньги.

Теперь мы наконец-то приступим к анализу фильма «Джонни Мнемоник» .

Что на поверхности? Блокбастер 1995 года. Жанр – киберпанк. Бюджет – 26 млн. долларов. Звездный актерский состав – Киану Ривз (прославившийся на тот момент фильмом «Скорость»), Дольф Лундгрен (актер боевиков), Такеши Китано (тот самый японский актер и режиссер), Айс-Ти (актер и рэпер), Барбара Зукова (жена Роберта Лонго, снималась в «Берлин, Александерплац» Фассбиндера), Удо Кир (сыграл в голливудском кино множество харизматичных антигероев) и другие. Музыкальное сопровождение от создателя саундтрека к «Терминатору» – Брэда Фиделя. Сценаристом выступил один из основателей жанра киберпанк в литературе – Уильям Гибсон, автор рассказа-первоисточника «Джонни Мнемоник» и хороший друг Лонго.

Первоначально, Гибсон и Лонго хотели снять, по их словам, авторский фильм с бюджетом не более одного-двух миллионов долларов, но таких денег им никто не давал. Кино было в разработке более пяти лет. Гибсон пошутил, что свое высшее образование он получил быстрее, чем они этот фильм сделали. В какой-то момент, как утверждают авторы, они придумали сделать кино с ценой в 26 млн. долларов, и тогда им охотно пошли на встречу.

(Иллюстрации ниже: наброски Лонго и кадры из самого фильма «Джонни Мнемоник»)

О чем эта «сказка информационной эпохи», как ее называет писатель-фантаст Гибсон?
В начале фильма нас вводят в курс дела посредством бегущего снизу вверх текста. В недалеком будущем – в 2021 году – власть в мире принадлежит могущественным транснациональным корпорациям. В полностью зависимом от электронных технологий мире человечество страдает от новой чумы – синдрома нервных истощений, или черной лихорадки. Болезнь смертельна. Противостоят диктатуре корпораций оппозиционеры, называющие себя «Лотекс» – хакеры, пираты и т. п. Корпорации, в свою очередь, нанимают якудза (японскую мафию) для борьбы с повстанцами. Идет информационная война.

В насквозь кибернетизированном мире информация – главный товар. Самые ценные данные доверяют курьерам – мнемоникам. Мнемоник – это человек с имплантатом в мозгу, который способен переносить в своей голове гигабайты информации. Главный герой – мнемоник Джон Смит – не знает, где его дом. Когда-то он удалил свои воспоминания, чтобы освободить место в своем кибернетическом мозгу. Теперь его голова служит жестким диском или даже флешкой для других. Джон, конечно же, хочет вернуть свою память. Его босс предлагает последний раз поработать курьером, чтобы получить достаточную сумму для возвращения памяти. Конечно же, герой попадает в неприятности – объем информации, которую он взял на себя, превышен в два раза. Если не избавиться от этих данных в течение 24 часов, он погибнет. А по пятам за героем следуют профессиональные убийцы – якудза.

Герой без прошлого. В черном костюме и белой рубашке с галстуком. В голове есть сокет – разъем для проводов. Стандартизация плюс эстетика.

За его головой охотятся – в прямом смысле: голову хотят отрезать, чтобы добраться до информации. Герой должен бежать к цели – должен доставить информацию, украденную в корпорации Фармаком.

С помощью специальных перчаток и шлема Джонни становится единым целым с техникой, проникает в киберсеть, в интернет будущего.

Кажется, Лонго играет с жанром. Тут есть множество клише: герой просыпается в постели с очередной случайной женщиной, Мнемоник избивает врагов ручкой для полотенца, адски смеющиеся злодеи в ковбойских шляпах, исчезновение случайного спасителя в момент, когда герой отвернулся на пару секунд, два охранника-балбеса, не замечающие врагов, а также предательства, любовная история и хеппи-энд с поцелуем на фоне горящего здания.

Поэтому лучше, когда смотришь, не относиться к этому серьезно, а просто наслаждаться действом.

С одной стороны, выглядит фильм как полный трэш. Тут тебе и якудза с лазером из пальца, и сумасшедший проповедник – киборг, с огромным ножом в виде креста (тут вспоминается серия Лонго «Кресты» – Crosses, 1992). Но с другой стороны, идет тонкая работа со стилем. Лонго знает свое дело. Не все так просто – тут есть что оценить.
Якудза с лазером по имени Шинжи – почему он оказался без пальца? У японской мафии есть правило – если провинился перед боссом, должен сам себе отрезать палец. Так вот, свой недостаток этот убийца, преследующий Джонни, превратил в достоинство. Фалангу пальца заменили искусственным наконечником, из которого злодей достает молекулярную нить, способную мгновенно расчленить человеческое тело (что, кстати, время от времени в кадре и происходит).

Показано в фильме и противостояние нового и старого. Босс якудза, сыгранный Такеши Китано, чтит традиции, знает японский в совершенстве, в его офисе стоят доспехи самурая, у него даже проскальзывают человеческие качества – сострадание и совесть. А его преемник, убийца Шинжи – аморален, бесчестен, не знает японского языка, да и предает своего босса ради власти.

Проповедник, убивающий ради денег на новые имплантаты, блестяще воплощенный Дольфом Лундгреном, – это апроприация характерного образа злодея-фанатика из японской анимации – аниме (см. приложение). Не даром в одной из начальных сцен – сцене перекачки информации в голову Джонни и перестрелки – по телевизору идет аниме «Синдзюку – город-ад» (Demon City Shinjuku). Вообще в фильме тут и там смотрят мультики, фильмы жанра нуар и т.д. Лонго признавался как-то, что любит смотреть мультфильмы – это подтверждается и его серией о супергероях (Superheroes, 1998).

Тема доработанной жизни, тема киборгов затрагивались художником позже в проекте Yingxiong (Heroes), 2009 года. Кстати, заметьте, что серия названа китайским словом, переводящемся как «герой». Азиатское влияние на технический прогресс признано художником.

Лонго создает безумный , в котором никогда не светит солнце (с экологией плохо – над городом специальный купол), общество разделено на успешных клерков из корпораций и умирающих от болезней нищих из трущоб.

Персонажи используют самое различное оружие – от огромных футуристических пистолетов, ножей и арбалетов до гранатометов. Оружие – важная тема для Роберта Лонго (вспомните его проект Bodyhammers and Death Star, 1993).

Визуально фильм радует глаз. Тут есть стильные заваленные планы дымящихся туннелей и улиц городов будущего. Можно увидеть жуткий и интересный кадр с отрубленными пальцами и овощами на разделочной доске. Или гору включенных телевизоров-экранов, олицетворяющих безумие информационного общества.

Кадр с рядом телевизоров с помехами, перед которыми стоят пустые рамы, наводит на мысли – телевизор теперь в рамке искусства. Художник Лонго мастерит что-то из частей массовой культуры. В интервью он говорит, что в конце 70-х, начале 80-х художественные галереи были мертвым пространством, местом же, где он получал вдохновение, были рок-клубы и старые кинотеатры. Эта культура была дня художника источником питания.

В одной из сцен показан ночной клуб будущего – китчевые прически, безумный макияж, странные люди, танцующие под рок-арию, андрогинные телохранители, бармен с железной механической рукой и т. д. Повстанцы из «Лотекса» выглядят также нелепо – носят дреды, на лице татуировки, сами они – грязные и нелюдимые. А на своей базе хранят разумного дельфина по имени Джонс (кстати, этот разумный дельфин изначально был наркозависимым, но позже сцену с принимающим наркотики дельфином вырезали). Да, местами это безудержный трэш, но он вписывается в атмосферу фильма, в атмосферу киберпанка.

Фильм даже можно попытаться анализировать, применив . Джонни Мнемоник хочет разобраться, кто он такой. Вспомнить. Проснуться. В конечном счете, перед Джонни встает выбор – он узнает, что в его голове находится формула лекарства от черной лихорадки, он может спасти миллионы жизней.

Ключевой монолог героя Киану Ривза – Джонни: «Я всю жизнь старался не выходить из своего угла, у меня не было проблем. С меня довольно! Не хочу быть на помойке, среди прошлогодних газет и бродячих собак. Хочу хорошее обслуживание! Хочу выстиранную рубашку из отеля в Токио!» Джонни все же справляется с собой, спасает человечество, обретает свою любовь – прекрасную рок-воительницу киборга Джейн, носящую кольчугу (Дина Мейер), и узнает, кто он такой. Его память вернулась. Он перестал быть слепым сосудом для чужих знаний.

Матерью Джонни оказывается Анна Калман – учредитель корпорации Фармаком, умершая несколько лет назад, но продолжающая жить в киберсети. Мать Джонни сыграла жена Роберта Лонго – Барбара Зукова. Таким образом, Лонго, как режиссер, с еще большим основанием является отцом киногероя.

Проблематика белых воротничков – людей из офисов – уже была затронута Лонго в его самом известном проекте – «Люди в городах». Джонни можно рассматривать как одного из этих «городских».

У фильма был очень активный промоушен – продавалась сопроводительная продукция (футболки и пр.), запустили сайт в интернете, создали компьютерную игру по мотивам фильма, а Гибсон даже появлялся на разных встречах с игроками и зрителями. Тем не менее, это не помогло даже отбить бюджет. В широком прокате в США «Джонни Мнемоник» собрал 19 млн. долларов. Правда, культовый фильм «Бегущий по лезвию» Ридли Скота также провалился когда-то в прокате.

Фильм «Джонни Мнемоник», как нам кажется, важная веха. Позже его будут цитировать братья Вачовски, создавая свою трилогию «Матрица» (фамилия «Смит», черные костюмы, киберпространство, Киану Ривз в главной роли – дерущийся, убегающий, использующий медитацию, практики дзен и т. д.).

Уильям Гибсон сравнил опыт создания фильма с принятием душа в плаще и попыткой философствовать на языке азбуки Морзе. Лонго говорит в интервью, что это был полезный опыт, но часто он не знал, как ставить эти «чертовы камеры», а то, что он хочет от актеров, ему приходилось показывать на себе перед всей съемочной площадкой в 50 человек.

Смешно то, что большинство людей из русскоязычного сегмента интернета знают о Лонго только по этому фильму. Вот, например, один из типичных комментариев о «Мнемонике»: «Снял фильм Роберт Лонго, который кроме этого ничего толком больше и не снял, но имя его нельзя забыть за счет данной картины ».

Лонго как постмодернист, отказывается делать различие между . Он переводит до того андеграундный жанр киберпанка в мейнстрим. «Джонни Мнемоник» – прекрасный и атмосферный образец киберпанка. Это хорошо сделанное массовое кино. Но и не такое глупое, как кажется на первый взгляд.

Приложение:

Образы священников-убийц.

1. Проповедник Карл, киборг из «Джонни-Мнемоника».

1. Александр Андерсон, персонаж придуман мангакой (автором японских комиксов) Кото Хирано. Андерсон – оперативник тринадцатого отдела Ватикана – организации «Искариот» во вселенной манги и аниме «Хеллсинг». Отрицательный персонаж.

1. Николас Д. Вульфвуд, известный как Николас Каратель, персонаж придуман мангакой Ясухиро Найто, автором манги «Триган». Священник, который владеет большим крестообразным оружием. Положительный персонаж.