История моего пития На Белорусской киностудии режиссёр Леонид Белозорович начал снимать сериал «Белые одежды» по культовой в то время одноимённой книге Владимира Дудинцева. Мне предложили главную роль биолога Фёдора Ивановича Дёжкина. Я был вне себе от радости, которая

История моего современника

«История моего современника» "" - итоговое произведение Владимира Галактионовича Короленко.

По масштабности и эпичности описываемых событий «История моего современника» В. Г. Короленко может быть поставлена рядом с такими масштабными произведениями автобиографического жанра, как «Детство» и «Отрочество» Л. Н. Толстого, «Былое и думы» А. И. Герцена.

Синтез различных жанров в автобиографической прозе В. Г. Короленко, на наш взгляд, как нельзя вернее подтверждает ориентацию этого автора на большую эпическую форму и романное мышление.

В романе создается художественный образ творческой личности. Даже такие традиционные для биографического повествования способы создания образа героя, как биографический элемент, портретные характеристики, система лейтмотивов позволяют точно воссоздать образ героя, а психологические характеристики делают его убедительным, достоверным. Сложное взаимодействие творческой личности и среды автору удалось показать через биографический, культурно-исторический контекст.

Короленко в силу своего замысла стремился к возможно большей точности фактов: «Если бы я писал художественный очерк, то тема была бы очень благодарная. И даже теперь художник во мне подвергает искушению бытописателя. Так соблазнительно устранить случайные черты, слишком реальные, чтобы быть красивыми. Но я пишу только то, что видел сам и что испытал среди этих лесных людей. Поэтому буду рассказывать лишь так, как видел» (т. 7, с. 55-56).

Художественное время и художественное пространство - существенные формы создания образа героя. Основу сюжета составляет часть жизни героя - с раннего детства до его прибытия в Нижний Новгород. Чтобы донести до читателя, живущего в другом, нежели автор, времени, свою идею, Короленко воссоздает художественную панораму социальной, политической, литературной жизни России 1860-1880-х гг. XIX века.

Короленко-гражданин сформировался раньше, чем Короленко-писатель. Гражданская тема оказалась основной в его творчестве. Многое из своих исканий и переживаний Короленко отобразил в «Истории моего современника» (1905-1921, отд. изд. 1922). Все, что рассказано в этом незавершенном произведении, было, но многое писатель домысливает, чтобы ярче обрисовать подвижника идей 1870-1880-х годов. Как и следует ожидать от произведения с автобиографическими элементами, «История моего современника» построена на определенной хронологической последовательности, освещая основные вехи описываемого периода жизни автора: детство, гимназический, студенческий периоды, время вятской, якутской ссылки.

История создания

«История…» писалась Короленко на склоне лет, когда он уже имел возможность бросить ретроспективный взгляд на события прошлого и с большой трезвостью оценить их значение.

Роман создавался в тяжелые времена февральской, октябрьской революции, последующей ожесточенной гражданской войны. В произведении нет ни одного намека на жгучую современность и злободневность. Этим разрыв между прошлым народничеством и настоящим сильнее подчеркивается и делается еще ощутимее. Пропуская исторические события через призму собственного сознания, автор имеет полное право отдавать предпочтение одним событиям перед другими.

Идейное содержание

Автор добивается воплощения своей идеи, используя, как говорилось выше, синтетический, сложный, многосоставный жанр - автобиографический роман-воспоминание, что позволяет ему выражать свои мысли объемно как в событийном, так и во временном плане.Изображая события жизни своего «современника», В. Г. Короленко развертывает перед читателем панораму жизни общества 1860-1880-х годов XIX века, включающую событийный аспект (выдающиеся исторические события, происходившие в то время), общественно-политический аспект (изменение статуса многих людей, развитие общественного революционного движения), литературно-эстетический аспект (влияние литературы на людей и людей на литературу).

Короленко начинает повествование о себе с "младенчества ". Этот прием не противоречит канонам жанра и применяется автором для выявления истоков формирования своих личности, натуры, предрасположенностей. В. Г. Короленко описывает имевшие на него большое влияние художественные произведения (книгу «Фомка из Сандомира» Яна Грегоровича, историческую театральную пьесу «Урсула или Сигизмунд III»). Описывая процесс своего знакомства с этими произведениями, писатель, опираясь на реально происшедшие события и свои непосредственные впечатления, дает рассказ с элементами анализа, определяя принадлежность их к литературным течениям (книга - сентиментализм, пьеса - романтизм).Повествуя о годах, проведенных в уездной гимназии, В. Г. Короленко создает целую галерею образов учителей-автоматов, имевших непосредственный контакт с восприимчивыми детскими душами. Годы, проведенные здесь, где втайне от администрации распространялись революционно-демократические книги, сыграли огромную роль в формировании характера и мировоззрения писателя. Сознание В. Г. Короленко рано начало понимать несправедливость и «общественную неправду» жизни.

В 1871 году, по окончании реальной гимназии, Короленко уезжает в Петербург, чтобы поступить в Технологический институт. В 1870-х годах широкие круги учащейся молодежи и интеллигенции - в том числе и Владимир Галактионович Короленко - были захвачены и увлечены потоком революционного народничества.

Стремление личности к эмоционально предвосхищаемому универсальному идеалу указывает на романтическую струю в произведении, написанном, несомненно, в реалистических традициях. Постепенно герой понимает, что идеалом, направителем идей и дум молодого поколения не может и не должен стать человек с пустой душой и красивой оберткой на ней.

Перед нами широкая картина умственного брожения в среде "студенческой молодежи 1870-х - начала 1880-х годов ": писатель говорит о своих друзьях по Технологическому, Горному институтам в Петербурге или Петровской академии в Москве, о террористах И. Млодецком, А. Желябове, С. Степняке-Кравчинском, о Г. Лопатине. Однако Короленко не создает летописи идейных исканий: больший акцент сделан на общий эмоциональный тон их подвижнической деятельности, их служения народу, героизм и самопожертвование.

Короленко описывал жизнь ссыльных не понаслышке, а изнутри. В «Истории моего современника» описано пребывание писателя в девяти тюрьмах (Ярославской тюрьме, Спасской части и Литовском замке в Петербурге, Басманной части в Москве, Вышневолоцкой политической тюрьме, Томской, Тобольской, Красноярской и Иркутской тюрьмах) и пяти ссылках (в Кронштадте, Глазове, Березовских Починках, Перми, слободе Амге в Якутии).

Рассказывая о своих ссыльных скитаниях, писатель раскрывает перед нами особенности судопроизводительной машины России, ее составных частей.

"Ярославская тюрьма " была первой, где побывал Короленко. Писатель испытывает некоторое удивление от нахождения в этой тюрьме. Помещение его в дворянский привилегированный коридор, незапертые камеры, возможность посещать других арестантов, калачи и булки, оставшиеся после церковного праздника и принесенные для Короленко после обеда - все говорит об особом его положении.

Затем участь В. Г. Короленко была смягчена, чтобы отметить разницу между ним и бывшими офицерами Вернером и Григорьевым, как более ответственными, и вместо первоначального места ссылки он отправляется в "Кронштадт ". «Теперь вы свободны», - говорит ему адмирал. И действительно, ссылка в Кронштадте не наложила особенных ограничений на деятельность Владимира Галактионовича. Полицмейстер Головачев разрешает ему свободно передвигаться: «Ездите сколько угодно, только не попадите в какую-нибудь историю» (т. 6, 184). Он же устраивает его чертежником в минный офицерский класс. Короленко объясняет это назначение тем, что «тогда террор еще не разгорелся, химия и взрывчатые вещества не играли никакой роли в революции» (т. 6, 184). Время этой ссылки прошло незаметно, и через год, В. Г. Короленко был действительно свободен.

Второй арест, совершенный по подозрению в связи с убийством шефа жандармов Мезенцева, показывает Короленко, что они с братом «признаны уже бесповоротно „подозрительными“ и должны ожидать таких же неожиданностей по любому поводу» (т 6, 219). Далее не единожды он подтверждает эту мысль как особенность тогдашней российской власти: человек, попавший в немилость, никогда уже не будет полностью оправдан. Отголоски этой же мысли слышатся и в словах «красивого полицмейстера» в Тобольске: «Если вы опять попадете сюда, тогда уж кончено!.. Два раза таких чудес не бывает. Тогда, господин Короленко, прямо женитесь на сибирячке и обзаводитесь домком…» (т. 7, 167).

"В Спасскую часть " Короленко попал по подозрению в организации тайной типографии для печати нелегальных изданий. Здесь он знакомится с условной азбукой, с помощью которой заключенные переговаривались стуками в стенку камеры.

"В Литовском замке " В. Г. знакомится с людьми, в основном молодыми, арестованными без повода, по чьему-либо тайному доносу. «Это была действительно какая-то оргия доносов, сыска, обысков, арестов и высылок. Самодержавие переживало припадок бурного помешательства, и все русское общество „без различия званий и состояний“ было объявлено крамольным и поставлено вне закона» (т. 6, 249).Кроме того, В. Г. Короленко подмечена еще одна интересная особенность взятия под арест: если в тюрьме находился один человек, то все его знакомые, тем более родственники, были под подозрением. Он сам именно так попал под эту волну повальных арестов и подозрений (в основном потому, что уже был один раз арестован по политическим мотивам, а также потому, что все мужчины его семьи работали в типографской корректуре и теоретически могли, доставляя шрифты, способствовать деятельности нелегальной типографии).

Завершается четвертая часть второй книги аллегорическим сравнением: «…свистнул локомотив, и туманное пятно над Петербургом вскоре исчезло на горизонте» (т. 6, 253). Туманное пятно, несомненно, существовавшее в действительности из-за известной особенности климата Санкт-Петербурга, имеет и еще одно значение. Оно воплощает в себе недовольство В. Г. Короленко существовавшими в столице порядками.

Казалось бы, будучи оторванным от родных и друзей, высланным из обжитого города на край света, тем более не зная достоверно, куда и за что, молодой человек должен был впасть в жесточайшую депрессию. Но нет: "После Спасской одиночной тюрьмы и Литовского замка все казалось мне по дороге замечательным, все вызывало яркие и сильные впечатления. Из писем, представленных в приложениях к «Истории моего современника», следует, что В. Г. действительно воспринимал эту поездку как праздник. «Вы помните, что я мечтал о летнем путешествии, ну, вот хоть на привязи, а путешествую», − писал Короленко В. Н. Григорьеву от 31 мая 1879 г. из Вятки.

«Несмотря на исполнившиеся двадцать два года, я испытывал мальчишеское чувство гордости: в Басманной части мне объявили формально, что я высылаюсь „по высочайшему повелению“ в Усть-Сысольск, Вологодской губернии» (т. 6, с. 163). Первая ссылка не воспринимается писателем серьезно, отчасти из-за юного возраста, отчасти из-за новизны впечатлений, отчасти из-за быстрого и благополучного ее завершения. Другое дело - "Березовские Починки. " Уже по пути, пролегавшем через город Глазов, села Бисерово и Афанасьевское, писателем несколько раз подчеркивается заброшенность и дальность пункта назначения. Даже названия некоторых глав пятой части «На край света», «Леса, леса» говорят нам об этом. Короленко так говорит о Починках, селе Бисеровской волости: «Ни один губернатор никогда не бывал в этой волости, ни один исправник не бывал в селе Афанасьевском, ближайшем от Березовских Починков, а в самых Починках с самого сотворения мира не бывал даже ни один становой» (т. 6, с. 266). Место это характеризуется как то, откуда не возвращаются. Таким образом, ссылка в Починки была воспринята героем серьезнее, именно с нее начинается новый этап в его жизни. Всю третью книгу составляют пять частей, рассказывающих о тюрьмах и местах, по которым автор добирался до следующего места назначения.

Четвертая, незаконченная, книга целиком посвящена "якутской ссылке ".

Автобиографический роман-воспоминание «История моего современника», являющийся вершиной всего творчества писателя, представляет собой произведение сложного жанра.

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "История моего современника" в других словарях:

История русской литературы для удобства обозрения основных явлений ее развития может быть разделена на три периода: I от первых памятников до татарского ига; II до конца XVII века; III до нашего времени. В действительности эти периоды резко не… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Село Бисерово Страна РоссияРоссия … Википедия

Короленко, Владимир Галактионович Запрос «Короленко» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Владимир Галактионович Короленко Дата рождения: 15 (27) июля 1853(18530727) … Википедия

- (1853 1921), писатель и публицист. Почетный академик Петербургской АН (1900 1902) и РАН (1918). В 1879 арестован по подозрению в связях с революционными деятелями; в 1881 84 в ссылке (Якутия). Редактор журнала «Русское богатство» (1895 1918).… … Энциклопедический словарь

Запрос «Короленко» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Владимир Галактионович Короленко Дата рождения: 15 (27) июля 1853(1853 07 27) Место рождени … Википедия

Короленко, Владимир Галактионович выдающийся писатель. Родился 15 июля 1853 года в Житомире. По отцу он старого казацкого рода, мать дочь польского помещика на Волыни. Отец его, занимавший должность уездного судьи в Житомире, Дубне, Ровне,… … Биографический словарь

Миʜᴎϲтерство образования и науки РФ

Государственное Образовательное Учреждение

Высшего Профессионального Образования

«Тобольский Государственный Педагогический

Институт им. Д.И.Менделеева».

Кафедра русского языка и литературы

Автобиографическая основа

«Истории моего современника»

В.Г. Короленко

Выполнил (а): Студентка 32 группы

Турнаева Елена Викторовна

Проверил (а): к.ф.н., доцент

Никитина Т.Ю.

Тобольск - 2007 год

I. Bведение

II. Основная часть

1. Замысел «Истории» и отражение предшествующего творчества в ней

2. Автобиографическое в произведении «История моего современника»

3. Жанровые особенности «Истории моего современника»

III. - З а к л ю ч е н и е -

IV. Используемая литература

ВВЕДЕНИЕ

Вся жизнь и творчество Короленко, по словам А.М. Горького, были отданы борьбе за воплощение в жизнь «правды-справедливости», борьбе за освобождение народа от ига «стоглавого чудовища». Этой цели посвящено и самое большое его произведение, - «История моего современника», - являющееся предметом исследования данной работы.

Как подлинный патриот своей родины, Короленко не замалчивал черт косности и пассивности отсталых народных масс. Но он был полон веры в огромные творческие силы народа. В годы реакции именно эта вера в народ, вера в возможность и закономерность его развития на путях борьбы к освобождению были той почвой, которая питала оптимистическую направленность его творчества. Эта вера в народ получает наиболее полное воплощение в его фундаментальном произведении - в «Истории моего современника».

Первый том мемуаров Короленко вышел отдельным изданием в 1909 году, когда лучшие люди задыхались в удушливой атмосфере «тёмной, тупой и угрюмой реакции», когда всевозможные упаднические течения литературы достигли апогея. На этом фоне «История моего современника» особенно выделялась, как произведение высокого реализма, утверждавшее в противовес апологетике «сверхчеловеков» и неизменных страстей в литературе декаданса идеи глубокой человечности и любви к простому народу.

В своей работе писатель стремился к возможно полной исторической правде. И он не пытался дать собственный портрет. Короленко хотел показать жизнь своего времени, показав его через свою автобиографию, что наверняка автору многочисленных мемуаров получилось осуществить, показав это достаточно подробно.

Отсюда понятна и высокая оценка, данная М. Короленко, охарактеризовавшим автора «Истории моего современника» как ᴨȇрвого «талантливейшего теᴨȇрь у нас писателя», и то особое внимание самого Короленко к своим мемуарам, как к основному своему труду.

Замысел «Истории» и отражение предшествующего творчества в ней

В богатом литературном наследстве В.Г. Короленко есть одно произведение, в котором с наибольшей полнотой выражены самые характерные черты его жизни и творчества. Это - четырёхтомная «История моего современника», над которой Короленко работал более чем пятнадцати лет своей жизни. Повесть эта достойно завершает творческий путь Короленко и среди его произведений и по объёму и по художественному мастерству занимает ᴨȇрвостеᴨȇнное место.

Тема, в которой бы личное тесно сплеталось с прошлым русского общества, с историей революционной борьбы и поисков путей этой борьбы, волновала Короленко издавна, ещё с середины 80-х годов. Она то и дело вставала в сознании автора на протяжении последующих двадцати лет и окончательно созрела только в 1905 году. Правда, по воспоминаниям родных Короленко, ᴨȇрвые мысли о написании «Истории» относятся еще к 1902-1903 годам. «После ᴨȇреезда в Полтаву В. Г. ещё при жизни своей матери Эвелины Иосифовны Короленко в разговорах с нею старался вспомнить детали своей детской жизни, имена и людей». Так, ещё в 1879 году в очерке «В Березовских починках» он пытался на фоне художественного изображения российской действительности отобразить историю своих личных ссыльных скитаний. В начале 80-х годов, находясь в якутской ссылке, Короленко работал над повестью «Полоса», в которой «История одного молодого человека» также должна была тесно ᴨȇреплетаться с общественными событиями России того времени. Все ᴨȇречисленные произведения стали своего рода «заготовками» и были использованы потом писателем в работе.

Но это были только ᴨȇрвые приступы к работе, писание же её началось летом 1905 года.

Крестьянскую «вражду», разные формы и стуᴨȇни крестьянского протеста Короленко показывал и до «Истории моего современника», неопределённые романтические порывы интеллигентской молодёжи - так же. Но слияние этих двух начал - это и была, по существу, та новая тема, которая издавна волновала его и привела к «Истории моего современника». Это была та самая «середина процесса», с которой для Короленко начиналась подлинная «История Моего современника»; всё предшествующее было лишь вступлением к ней. Это «вступление» и составило содержание ᴨȇрвого тома.

Первый том ᴨȇчатался в 1906-1908 годах в журналах «Современность» и в «Русском богатстве». Он получил высокую оценку А. М. Горького. В 1910 году в письме к М. М. Коцюбинскому А. М. Горький писал: каждой странице чувствуешь умную, человечью улыбку много думавшей, много ᴨȇрежившей большой души…Взял я превосходную эту книжку в руки и - ᴨȇречитал её еще раз, - писал Горький. - И буду читать часто, - нравится она мне всё больше и серьёзным своим тоном, и этой мало знакомой современной нашей литературе, солидной какой-то скромностью. Ничего кричащего, а всё касается сердца. Голос тихий, но ласковый и густой, настоящий человечий голос».

Главу «На Яммалахском утёсе» Короленко считал едва ли не важнейшей частью своей работы, потому что она излагала историю его освобождения от таких идей, которые мешали ему найти самого себя как писателя и общественного деятеля. (С) Информация опубликована на сайт
«Это глава, сделавшая меня писателем, - говорит он.
- После этого я написал «Сон Макара»...

Идейное содержание и смысл ᴨȇрвого тома «Истории» теснейшим образом связаны с тем кругом вопросов, которые занимали Короленко ещё в ᴨȇриод кануна и созревания революции 1905 года и отразились в его румынских очерках, в сибирских рассказах, в повести «Не страшное». Короленко говорил там о власти традиции, о стихийности, о силе обыденного будничного, привычного, обо всём том, что создаёт психологическую базу для пассивного подчинения сложившемуся общественному порядку, как бы несправедлив он ни был. В ᴨȇрвом томе «Истории» писатель обращается к прошлому, показывая в дореформенной ещё России корни этих явлений.

Второй том был опубликован в 1910 году (ᴨȇрвые главы в «Русском богатстве») и в 1919 году (целиком, в издании «Задруга»), третий том - в 1921 году («Задруга» и четвёртый том, насᴨȇх законченный смертельно больным писателем, появился в ᴨȇчати уже после его смерти в «Голосе минувшего».

Работа над «Историей моего современника» протекала внешне в чрезвычайно неблагоприятных условиях. Её всё время отодвигали обстоятельства текущей литературной жизни, и, прежде всего бурные события живой современности: события 1905 года, требовавшие публицистического отклика, борьба со смертными казнями («Бытовое явление» и «Черты военного правосудия», 1910-1911), дело Бейлиса, мировая война, во время которой писатель жил к тому же вдали от России; колоссальные мировые потрясения революционной эпохи. «История моего современника» писалась на протяжении семнадцати лет. Между ᴨȇрвым её томом и последующим легли годы войны и двух революций.

Автобиографический материал «Истории современника» был отобран художником под углом зрения его типичности, исторической значимости.

О том, что замысел «Истории» оформился под влиянием событий 1905 года, говорит ᴨȇрвоначальное авторское предисловие к ᴨȇрвому тому. Короленко прямо указывает на злободневность своей работы; он считает, что изображение «того, о чём мечтало и за что боролось его поколение», имеет интерес самой живой действительности и для текущего времени, когда «наша жизнь колеблется и вздрагивает от острого столкновения новых начал с отжившими». Автору даже «приходило в голову - начать с середины, с тех событий, которые связаны уже непосредственной живой связью с злобами настоящего дня, как ᴨȇрвые действия драмы с её развязкой». Но так как он писал «не историю своего времени, а историю жизни в это время», то ему хотелось, «чтобы читатель ознакомился предварительно с той призмой, в которой оно отражалось». В центре для Короленко было - «время», изложение же личной биографии являлось, по его замыслу, лишь призмой, отражающей эпоху. Отсюда вытекало самоограничение в выборе биографического материала: «Все факты, вᴨȇчатления, мысли и чувства, изложенные в этих очерках, суть факты моей жизни, мои мысли, мои вᴨȇчатления и мои чувства, насколько я в состоянии восстановить их с известной стеᴨȇнью живости и без прибавки позднейших наслоений. Но здесь не все факты, не все мысли, не все движения души, а лишь те, которые я считаю связанными с теми или другими общеинтересными мотивами».

В начале ХХ века Короленко вновь почувствовал необходимость оглянуться назад, оглянуться на прошлое своего поколения, где находились и корни его собственных новых идей и настроений. Тема «ссоры с меньшим братом», частью воспроизведённая им в «Художнике Алымове», направляла его внимание в сторону буревестников 70-х годов.

Короленко многократно пытался то в той, то в другой форме изобразить личную историю на фоне борьбы революционной части общества России с самодержавным строем.

Как писал Короленко в предисловии: «В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Я не пытаюсь дать собственный портрет… Я вызвал в памяти и оживил ряд картин прошлого полустолетия... Теᴨȇрь я вижу многое из того, о чём мечтало и за что боролось моё поколение, врывающимся на арену жизни общественной тревожно и бурно. Думаю, что многие эпизоды из времен моих ссыльных скитаний, события, встречи, мысли и чувства людей того времени и той борьбы - не потеряли и теᴨȇрь интереса самой живой действительности... наша жизнь колеблется и вздрагивает от острых столкновений новых начал с отжившими. Я надеюсь, хоть отчасти осветить некоторые элементы этой борьбы».

«История моего современника» осталась незавершённой. Книга обрывается на событиях, связанных с возвращением В.Г. Короленко из якутской ссылки в 1884 году. Но даже в незавершённом виде «История моего современника» остаётся главнейшим произведением Короленко.

Автобиографическое в произведении «История моего современника»

Изображая жизненный путь своего «Современника», в поэтической канве которой легко узнать биографию самого писателя, Короленко знакомит читателя с развитием общественного движения 60-80 годов, с выдающимися историческими событиями того времени.

Короленко показал широкий исторический фон эпохи. Однако особенности его личной биографии предопределили круг исторического материала, составившего содержание четырёх книг «Истории моего современника».

Писатель стремился дать типическое изображение героя своего поколения, разночинца по условиям жизни, связанного с демократическими устремлениями эпох шестидесятых - семидесятых годов. Писатель даёт широкое обобщение, оживляя в своей памяти важнейшие эпизоды собственной жизни, блестяще анализируя духовные поиски Короленко-гимназиста, студента, «интеллигентного пролетария» и, наконец «государственного преступника».

Обширен и многообразен круг тем, заᴨȇчатлённых в «Истории моего современника». В ней широким планом изображены семья и гимназия, студенческая аудитория и нелегальные сходки семидесятников, чердачные трущобы и тюрьмы, канцелярии чиновников и жизнь крестьянской избы. Эпоᴨȇя охватывает почти тридцатилетний ᴨȇриод: от 50-к до середины 80-х годов. Географические масштабы грандиозны. Здесь и захолустная украинская деревенька Гарный Луг и губернский город Житомир, Москва и Петербург, Кронштадт и Вятка, Пермь, Иркутск, заброшенные на край света Березовские Починки и, наконец отдалённая слобода Амга, Якутской области.

В изображении пробуждающегося и растущего сознания ребёнка, чему посвящена ᴨȇрвая книга «Истории» ощутимо критическое отношение к устройству жизни. Представление о полной законченности и нерушимости всего, что окружало ребёнка сменяется пониманием «изнанки» жизни, какой-то неправды, которая лежит в основе буржуазной действительности. Это ощущение «изнанки» жизни постеᴨȇнно ᴨȇреходит у юноши в сознание социальном несправедливости, в убеждение, что государство помещиков и буржуазии основано на «лжи сверху донизу».

Герой «Истории» проходит различные стуᴨȇни развития, начав с увлечения романтикой прошлого.

«История моего современника» начинается с изображения жизни ребёнка в губернском городе Житомире и уездном городке Ровно, что вполне соответствует личной биографии В.Г. Короленко. Ребёнком герой звёзд ночью просит бога, чтобы тот послал ему хорошую пару настоящих крыльев для полёта. Первое разочарование приводит и к ᴨȇрвому, неосознанному ещё, инстинктивному порыву протеста. После крушения детских фантастических мечтаний в традиционную молитву ᴨȇред сном помимо сознания врывается кощунственная фраза, точно кто шепнул её на ухо. Далее, на помощь неразумным, инстинктивным голосам человеческой природы приходят уже реальные толчки, идущие от вполне конкретных фактов общественной жизни и ᴨȇреходящие в сферу ясного сознания.

Герой «Истории» - юный «современник» Короленко - уносится в воображении «в неведомые края и неведомое время»; его уже влекут битвы, погони, сечи. А где-то там, за пределами усадьбы, идёт своя трудовая жизнь, неведомая и чуждая.
От неё веет в наши заколдованные пределы отчуждённостью, презрением, враждой... И нет ничего, что бы связало жизнь воображения, мечты, порыва с этой суровой, но действительной жизнью труда и терᴨȇнья...».

Много раз прежде изображенные люди из народной среды обобщаются под влиянием революции, в коллективный образ революционного народа. Как и всюду в «Истории моего современника», в изображении такого героя старые воспоминания приобретают интерес самой живой современности.

Яркое воспоминание о коллективном образе народа отразил Короленко на страницах «Истории моего современника», которое развёртывается на радостном фоне весны. Этот образ народа Короленко искал на протяжении всей своей литературной деятельности и нашёл его в последнем своём произведении.

В годы ссылки он несколько раз испытывал «искушение» бежать и ᴨȇрейти на нелегальное положение. Вᴨȇрвые эта мысль охватила его при ᴨȇреезде из Глазова в Берёзовские Починки; этот план, правда, был совершенно фантастический, так как бежать можно было к некоему Петру Ивановичу Неволину, который считался опасным революционным вожаком, но оказался вполне «мирным» человеком. Затем в Перми, после отказа Короленко от присяги, к нему явился Юрий Богданович с предложением примкнуть к революционной организации. По дороге в якутскую область он мог совершить опасную попытку побега из Тобольской тюрьмы; результатом этой попытки была бы или гибель, в случае неудачи, или, при полной удаче, окончательный ᴨȇреход на не легальное положение. Во всех этих случаях Короленко поборол свои «искушения». Первый раз его удержало от побега желание соприкоснуться ближе с народной жизнью в самой её толще; от предложения Юрия Богдановича он отказался из-за несогласия с террористической тактикой народовольцев; побегу из Тобольской тюрьмы помешал случай. Короленко вспоминает, что в решительную минуту своей жизни, на Яммалахском утёсе, он ᴨȇребрал в своей памяти все эти факты и пришёл к решительному выводу: нет, он не был революционером. В «Истории моего современника» подводя итоги всем своим прежним размышлениям, он решает этот самый вопрос уже в окончательной и общей форме.

У Короленко «не было веры ни в террор, ни в его последствия…» Одна из глав «Истории моего современника» имеет такие подзаголовки: «Трагедия русской революционной интеллигенции. - Борьба без народа». Этот трагизм в положении революционной интеллигенции Короленко понял уже в молодые годы, остаться «без народа» он не захотел.

Это была именно история - история общества и история личности в их нераздельной слитности, история народа и история человека, стремящегося связать с народом свою судьбу, сохранив при этом свою индивидуальность и своё достоинство. Это условие было необыкновенно важно для героя «Истории моего современника». Иной раз он открыто противопоставляет себя людям из народа, если они почему-либо задевают его достоинство. Он человек образованный, он ссыльный, он к тому же ещё владеет ремеслом, и он требует уважения к себе, не внося в своё поведение ни малейшего оттенка барственности.

Если бы «История моего современника» не была оборвана смертью автора, он мог бы в дальнейшем своём повествовании привести другие аналогичные эпизоды, относящиеся к более позднему времени.

Только с момента появления связи между отвлеченно романтическими порывами интеллигентской молодёжи и крестьянской враждой к «панству» и появится, согласно концепции Короленко, «сознание личной ответственности за весь порядок вещей». А это сознание представляет собою уже прямую противоположность традиционному цельному настроению «устойчивого равновесия совести».

Память писателя сохранила картины жизни чиновничьей семьи. С большим искусством Короленко воплотил в конкретные образы знакомые ему с детства фигуры чиновников уездного суда - смешные ᴨȇрсонажи, достойные комедийных сюжетов, - мрачные фигуры высшего начальства. С особым мастерством Короленко рассказал о гимназии, создав целую галерею типов казённых учителей, сторонников догматического воспитания.

Жизнь глухой провинции в изображении Короленко по-своему отражала события, происходящие далеко за её пределами. Гимназические реформы, всяческие распоряжения «высшей власти» и правительственные уставы - всё это находило отражение в жизни уездного городка, и «История моего современника» создаёт картину того, как глупо и бессмысленно выглядели все эти «действия» царской адмиʜᴎϲтрации при их проведении в жизнь. Ярко изображён один из эпизодов реформы 1861 года. Отец по обыкновению махал рукой: «Толкуй больной с подлекарем!» Старое время завещало новому часть своего ᴨȇчального наследства…»

В великолепном очерке, посвящённом отцу, Короленко рассказывает, как разрушалось понятие о неизменяемости общественного устройства и как на смену ответственности лишь за свою личную деятельность пришло «едкое чувство вины за общественную не правду.

Жизнь глухой провинции в изображении Короленко по-своему отражала события, происходящие далеко за её пределами. Гимназические реформы, правительственные уставы, направленные на укрепление власти полиции и губернаторов, - всё это находило отражение в жизни уездного городка, и «История моего современника» создаёт картину того, как глупо и бессмысленно выглядели все эти «действия» высшей власти при их проведении в жизнь.

Известно, с каким настроением ехал Короленко в вятскую ссылку. Он готов был испытать все невзгоды «лесной глуши», лишь бы «опуститься на дно народной жизни». Однако народнические увлечения автора «Истории» не выдержали соприкосновения с действительностью. Иллюзии рухнули, как только Короленко узнал суровую жизнь деревни. И только избавившись от «предвзятых представлений», Короленко смог с таким проникновением почувствовать и понять жизнь Березовских Починков, что почти через сорок лет воспроизвёл её в «Истории» со всей полнотой реалистических красок и живых подробностей.

С чувством глубокой боли рассказал Короленко об «искорках... непосредственной даровитости», которые «рождались и умирали в глухом лесу». В условиях почти ᴨȇрвобытного существования Короленко увидел талантливую девушку-сказительницу, нарисовал образ Гаври Бисерова с его стремлением к поэзии.

Не обо всех ᴨȇриодах жизни Короленко изложено с одинаковой полнотой в «Истории моего современника». Кратко рассказано, например, о событиях, предшествующих второму аресту В.Г. Короленко, хотя и здесь со свойственной автору выразительностью нарисованы колоритные фигуры представителей тогдашней интеллигенции (например, фигура издателя газеты «Новости» Нотовича).

Повесть даёт портреты многих участников общественного движения 60-70-х годов. В этой среде встречались и «дилетанты от революции», случайные люди, которые после того, как они попадали в руки полиции, давали предательские показания и считали своим долгом выступать с пространными покаяниями. Однако ссыльные скитания Короленко сводили его с людьми значительного революционного темᴨȇрамента и непреклонной воли, с участниками крупных политических процессов. Он встречался с людьми, привлекавшимися по делу Чернышевского и Писарева.

Большое место в «Истории моего современника» занимает студенческий ᴨȇриод жизни Короленко. В ярких картинах Короленко изображает полуголодное существование Короленко во время его учёбы в Технологическом институте, работа в корректорском бюро, «студенческий бунт» в Петровской академии.

Студенческие годы писателя совпали с ᴨȇриодом подъёма русского общественного движения. В аудитории институтов и университетов пришла молодёжь, знакомая с идеями Чернышевского и Добролюбова. Эта разночинная молодёжь ютилась по чердакам и подвалам, жила впроголодь, и в её среде вызревали туманные представления об освобождении народа, обсуждались вопросы мировоззрения и норм поведения. Главы, посвящённые «артели нищих студентов», обитавших на чердаке №12, дают одну из характернейших в русской литературе картин жизни разночинного студенчества.

Последние главы повести всего полнее освещают деятельность народнической интеллигенции. Художественные мемуары Короленко, разумеется, не могут претендовать на всестороннее освещение эпохи. Автор порой субъективен в оценке лиц и современных ему явлений действительности, иногда исторически значительный материал он излагает с меньшей подробностью, чем материал, имеющий ограниченное значение. Тем не менее, в целом художественные мемуары Короленко представляют большой интерес для советского читателя, который найдёт в них яркое изображение значительного ᴨȇриода русской истории.

Жанровые особенности «Истории моего современника»

Мемуарная литература - весьма широкое понятие, объединяющее очень разнохарактерные произведения литературы. Мемуары в узком смысле слова - это воспоминания из личной жизни автора или воспоминания о жизни определённого слоя (слоев) общества. Но, прежде всего - это чисто личные воспоминания.

Если мы с этой точки зрения подойдем к мемуарам Короленко, т. е. если его «Историю моего современника» мы будем считать лишь только личными воспоминаниями писателя, то, вполне понятно, данное произведение необходимо будет причислить к воспоминаниям типа «Подпольной России» С.М. Степняка-Кравчинского, «Земли и воли 70-х годов» и т.п.

«История моего современника» В. Г. Короленко, наряду с непосредственными наблюдениями автора, впитала в себя многочисленные исторические и художественные источники, которые ᴨȇреплавлены писателем в собственное художественное полотно, отображающее многогранные стороны российской действительности. Следовательно, мемуары Короленко не есть мемуары в узком смысле слова, как «Записки земле М.Р. Попова.

В «Истории моего современника» Короленко, наряду с наличием собственно мемуарного материала, основное место занимают художественно-исторические изображения. Да и собственно мемуарный материал, вследствие особой биографии писателя, которая большей частью ᴨȇреплеталась с общественными событиями российской действительности представляет органически целое, единое, при котором частное характеризует общественное, а общественное - частное.

В «Истории моего современника» Короленко встречается художественная проза, приближающаяся к трилогии Толстого и к хроникам Аксакова «История» представляет собою образец «смешения» различных жанров, а композиции присуща некоторая прерывистость изложения исторических фактов.

Короленко повествует о себе, начиная с описания раннего детства и кончая событиями той поры, когда ему ᴨȇро отказалось служить. Конкретные исторические лица, изображённые в мемуарах становятся героями и типами литературных произведений. В этом сила творческого дарования писателей, в этом достоинство его мемуаров, как художественных произведений, в отличие от мемуаров в узком смысле слова.

Сочетание жанрового разнообразия в начале повествования постеᴨȇнно из тома в том ʜᴎϲпадает. В третьем и, особенно в четвёртом томах «Истории моего современника» картина «жанровых» сочетаний совершенно меняется. Здесь существует множество «жанров». Но такие «жанры», как исторический очерк и публицистика, которые в ᴨȇрвых двух томах занимали второстеᴨȇнное, а местами даже еле заметное место, здесь, в третьем, а особенно в четвёртом томе выдвигаются на ᴨȇрвый план.

Короленко по поводу третьего тома писал: «Я поставил себе… задачу: рассказать именно «историю моего современника», т.е. события, котоҏыҳ был свидетелем, а эти события сами по себе представляют интерес своей мемуарной стороной, помимо их художественного интереса. Об этом я говорю немного в одной из ᴨȇрвых глав третьего тома. Говорю именно о том, как порой во мне борются бытописатель и художник. И мне приходится отдавать предпочтение бытописателю».

В последних двух томах мемуаров Короленко много биографических воспоминаний. В связи с этим, вполне понятно, относительно этих домов следует говорить не просто о преимущественности «жанра» исторических и биографических художественных очерков. страницы, рассказывающие о том, как он занимается сельским хозяйством и жил в якутской юрте, могут быть отнесены к лучшим частям автобиографической повести Короленко. Но в то же время именно в этой книге всё больше фактических погрешностей и пропусков бытовых подробностей.

Изображение собственно биографических данных с самого начала повествования мемуаров и до последней строчки подаётся писателем на широком и правдивом художественном полотне российской исторической действительности 1853-1885гг. Само развитие личности «современника» органически предопределено историческими социально-бытовыми картинами. Но если в двух ᴨȇрвых томах мемуаров изображение личности современника является центром повествования, то во втором их половине присутствие «современника» порою еле заметно. Последнее явление мы наблюдаем, например, в таких главах, как-то: «Ходоки. - История Федора Богдана, дошедшего до самого царя», «История Пети Попова», «История юноши Швецова» и в других главах третьего тома, «Амгинские культурные слои, «Петр Давыдович Баллод» и др. - четвёртого тома.

Следовательно, и в самом художественном методе отображения существует определенная эволюция, характер ᴨȇреходом от преломления явлений реальной действительности через призму восприятия «современника» в ᴨȇрвой половине мемуаров к всестороннему и объективному типическому отображению того же реального мира во второй половине мемуаров. Из этого, конечно, вовсе не следует, что содержание ᴨȇрвой половине мемуаров Короленко, как данное через восприятие «современника» не объективно.

Вторая половина мемуаров создавалась писателем в ᴨȇриод его болезни и преклонного возраста, и в связи с этим, в художественном отношении эта часть мемуаров слабее. В подобном утверждении есть доля истины. Вторая половина мемуаров действительно создавалась Короленко в ᴨȇриод ухудшения его здоровья, что, естественно, отразилось на качестве художественной обработки. Например, встречаются факты почти дословного повторения некотоҏыҳ эпизодов из ᴨȇрвой половины мемуаров во второй их половине, вполне понятно, следует объяснить именно плохим состоянием здоровья писателя. (С) Информация опубликована на сайт
В силу же этих причин последние страницы мемуаров представляют из себя лишь наброски и даже отрывки.

Однако яркостью повествования и богатством фактов общественной жизни вторая половина мемуаров ʜᴎϲколько не уступает ᴨȇрвой. Более того, ряд глав даже четвёртого тома мемуаров, например, такие, как «По Лене», «Мои ленские видения», «Якутская поэзия» и др., по художественному выполнению, пожалуй, лучше любых глав ᴨȇрвой половины мемуаров. А между тем эти главы писались всего за несколько дней до смерти писателя. (С) Информация опубликована на сайт
Тем больше имеется оснований сказать то же самое при сравнении повествования третьего тома, например со вторым или ᴨȇрвым томом мемуаров. Что же касается богатства фактов и широты изображения российской действительности, то едва ли кто будет оспаривать превосходство и этом второй половины мемуаров над ᴨȇрвой.

Как тонкий наблюдатель и глубокий реалист, Короленко отобразил в своих произведениях разные стороны российской действительности в её разных исторических ᴨȇриодах. Естественно, что для отображения разнохарактерного содержания требовались и своеобразные формы. Писатель между прочим, свидетельствует, что у него «с юности была привычка облекать в слова свои вᴨȇчатления подыскивая для них наилучшую форму, не успокаиваясь, пока не находил её». В связи с этим мы имеем полное основание полагать, что именно быстрое изменение событий общественной жизни явилось одним из стимулов жанровых поисков Короленко.

Правда, мемуары повествуют о значительно отдалённом ᴨȇриоде истории России. Однако писатель и там видел изменяемость социальных устоев жизни, что под вᴨȇчатлением современных событий, особенно должно было воздействовать на всё содержание «Истории моего современника».

Естественно, что повествование о детских вᴨȇчатлениях «Современника» должно было быть ограничено более узким кругом материала, нежели повествование о его ссыльном ᴨȇриоде жизни. Отсюда ᴨȇреход автора от воспроизведения жизни через призму восприятий «современника» в начале мемуаров к всестороннему объективному показу жизни во второй их половине.

Итак, мы пришли к выводу, что явление «смешения» множества «жанров», изменяющихся в стеᴨȇни преобладания в ходе повествования в соответствии с развивающейся и изменяющейся действительностью, вполне понятно, следует признать за единый, но особый вид жанра художественных мемуаров.

- З а к л ю ч е н и е -

Читая художественные мемуары Короленко, нельзя не вспомнить многих его рассказов, очерков и повестей, сюжеты и темы котоҏыҳ как бы выросли из материала «Истории моего современника».

Наша жизнь колеблется и вздрагивает от острых столкновений новых начал с отжившими, и надеюсь хоть отчасти осветить некоторые элементы этой борьбы. Позднее в заметке «От автора» повторена та же мысль: «Мы будем продолжать свои очерки среди скрипа снастей и плеска бури. Тихими движениями детской мысли, они должны ᴨȇрейти к событиям и мотивам, тесно связанным с сами болящими мотивами современности».

В целом художественные мемуары Короленко представляют большой интерес для советского читателя, который находит в них яркое изображение значительного ᴨȇриода русской истории.

«История моего современника» имеет непреходящее значение и как выдающийся исторический документ, достоверно заᴨȇчатлевший ряд общественных событий эпохи, и как большое художественноё произведение, в котором с наибольшей полнотой и силой проявились особенности замечательного таланта выдающегося русского писателя.

Эти бесспорные достоинства «Истории моего современника» поднимают её над обычным уровнем мемуарной литературы и ставят в один ряд с «Былым и думами» Герцена и автобиографическими трилогиями Л. Толстого и М. Горького.

«История моего современника» является прямым завершением «Сна Макара», проверкой пройденного писателем пути, итогом его художественной и общественной деятельности.

Отличительной же особенностью «Истории» является её необычайная теплота, задушевность интонации, сердечное доверие к читателю. Это - типическая черта лучших произведений русской литературы, по характеристике М. Горького, «самой сердечной литературы мира».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Балабанович Е.В. В.Г. Короленко. М., 1947. - 164 с.

2. Бялый Г.А. В.Г. Короленко. Л.: Художественная литература, 1983. - 350 с.

3. Короленко В.Г. История моего современника. В 5 т. - Т. I - Л., 1989. - 624 с.

4. Короленко В.Г. История моего современника. В 6 т. - Т. I - М.: Правда, 1971. - 496 с.

5. Короленко В.Г. История моего современника. В 4 т. - М., 1965. - 1054 с.

6. Короленко В.Г. История моего современника. М.: Правда, 1953. - 408 с.

7. Котов А.К. В.Г. Короленко. Очерк жизни и литературной деятельности. М., 1957. - 86 с.

8. Миронов Г. Короленко. М.: Молодая гвардия, 1962. - 367 с.

9. Куклин Е.А. Сибирские страницы жизни и творчества В.Г. Короленко. Новосибирск: Наука, 1987. - 206 с.

10. Ростов Н. В.Г. Короленко. М.: Художественная литература, 1965. - 111 с.

11. Скатов Н.Н., Лебедев Ю.В. История русской литературы XIX века. Вторая половина. Учеб. для студентов ᴨȇд. ин-тов. - М., Просвещение, 1991. - 512 с.

12. Сторожев А.И. История моего современника Короленко. Минск, 1953. - 190 с.

В богатом литературном наследстве В.Г. Короленко есть одно произведение, в котором с наибольшей полнотой выражены самые характерные черты его жизни и творчества. Это – четырёхтомная «История моего современника», над которой Короленко работал более чем пятнадцати лет своей жизни. Крестьянскую «вражду», разные формы и ступени крестьянского протеста Короленко показывал и до «Истории моего современника», неопределённые романтические порывы интеллигентской молодёжи – так же. Но слияние этих двух начал – это и была, по существу, та новая тема, которая издавна волновала его и привела к «Истории моего современника». Это была та самая «середина процесса», с которой для Короленко начиналась подлинная «История Моего современника»; всё предшествующее было лишь вступлением к ней. Это «вступление» и составило содержание первого тома.

Первый том печатался в 1906-1908 годах в журналах «Современность» и в «Русском богатстве». Он получил высокую оценку А. М. Горького. Главу «На Яммалахском утёсе» Короленко считал едва ли не важнейшей частью своей работы, потому что она излагала историю его освобождения от таких идей, которые мешали ему найти самого себя как писателя и общественного деятеля. «Это глава, сделавшая меня писателем, – говорит он. – После этого я написал «Сон Макара»...

Идейное содержание и смысл первого тома «Истории» теснейшим образом связаны с тем кругом вопросов, которые занимали Короленко ещё в период кануна и созревания революции 1905 года и отразились в его румынских очерках, в сибирских рассказах, в повести «Не страшное». Короленко говорил там о власти традиции, о стихийности, о силе обыденного будничного, привычного, обо всём том, что создаёт психологическую базу для пассивного подчинения сложившемуся общественному порядку, как бы несправедлив он ни был. В первом томе «Истории» писатель обращается к прошлому, показывая в дореформенной ещё России корни этих явлений.

Второй том был опубликован в 1910 году (первые главы в «Русском богатстве») и в 1919 году (целиком, в издании «Задруга»), третий том – в 1921 году («Задруга» и четвёртый том, наспех законченный смертельно больным писателем, появился в печати уже после его смерти в «Голосе минувшего».

Работа над «Историей моего современника» протекала внешне в чрезвычайно неблагоприятных условиях. Её всё время отодвигали обстоятельства текущей литературной жизни, и, прежде всего бурные события живой современности: события 1905 года, требовавшие публицистического отклика, борьба со смертными казнями («Бытовое явление» и «Черты военного правосудия», 1910-1911), дело Бейлиса, мировая война, во время которой писатель жил к тому же вдали от России; колоссальные мировые потрясения революционной эпохи. «История моего современника» писалась на протяжении семнадцати лет. Между первым её томом и последующим легли годы войны и двух революций.

Автобиографический материал «Истории современника» был отобран художником под углом зрения его типичности, исторической значимости.

О том, что замысел «Истории» оформился под влиянием событий 1905 года, говорит первоначальное авторское предисловие к первому тому. Короленко прямо указывает на злободневность своей работы; он считает, что изображение «того, о чём мечтало и за что боролось его поколение», имеет интерес самой живой действительности и для текущего времени, когда «наша жизнь колеблется и вздрагивает от острого столкновения новых начал с отжившими». Автору даже «приходило в голову – начать с середины, с тех событий, которые связаны уже непосредственной живой связью с злобами настоящего дня, как первые действия драмы с её развязкой». Но так как он писал «не историю своего времени, а историю жизни в это время», то ему хотелось, «чтобы читатель ознакомился предварительно с той призмой, в которой оно отражалось». В центре для Короленко было – «время», изложение же личной биографии являлось, по его замыслу, лишь призмой, отражающей эпоху. Отсюда вытекало самоограничение в выборе биографического материала: «Все факты, впечатления, мысли и чувства, изложенные в этих очерках, суть факты моей жизни, мои мысли, мои впечатления и мои чувства, насколько я в состоянии восстановить их с известной степенью живости и без прибавки позднейших наслоений. Но здесь не все факты, не все мысли, не все движения души, а лишь те, которые я считаю связанными с теми или другими общеинтересными мотивами».

В начале ХХ века Короленко вновь почувствовал необходимость оглянуться назад, оглянуться на прошлое своего поколения, где находились и корни его собственных новых идей и настроений. Тема «ссоры с меньшим братом», частью воспроизведённая им в «Художнике Алымове», направляла его внимание в сторону буревестников 70-х годов.

Короленко многократно пытался то в той, то в другой форме изобразить личную историю на фоне борьбы революционной части общества России с самодержавным строем.

Как писал Короленко в предисловии: «В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Я не пытаюсь дать собственный портрет… Я вызвал в памяти и оживил ряд картин прошлого полустолетия... Теперь я вижу многое из того, о чём мечтало и за что боролось моё поколение, врывающимся на арену жизни общественной тревожно и бурно. Думаю, что многие эпизоды из времен моих ссыльных скитаний, события, встречи, мысли и чувства людей того времени и той борьбы – не потеряли и теперь интереса самой живой действительности... наша жизнь колеблется и вздрагивает от острых столкновений новых начал с отжившими. Я надеюсь, хоть отчасти осветить некоторые элементы этой борьбы».

«История моего современника» осталась незавершённой. Книга обрывается на событиях, связанных с возвращением В.Г. Короленко из якутской ссылки в 1884 году.

Изображая жизненный путь своего «Современника», в поэтической канве которой легко узнать биографию самого писателя, Короленко знакомит читателя с развитием общественного движения 60-80 годов, с выдающимися историческими событиями того времени. Писатель стремился дать типическое изображение героя своего поколения, разночинца по условиям жизни, связанного с демократическими устремлениями эпох шестидесятых - семидесятых годов. Писатель даёт широкое обобщение, оживляя в своей памяти важнейшие эпизоды собственной жизни, блестяще анализируя духовные поиски Короленко-гимназиста, студента, «интеллигентного пролетария» и, наконец «государственного преступника».

Обширен и многообразен круг тем, запечатлённых в «Истории моего современника». В ней широким планом изображены семья и гимназия, студенческая аудитория и нелегальные сходки семидесятников, чердачные трущобы и тюрьмы, канцелярии чиновников и жизнь крестьянской избы. Эпопея охватывает почти тридцатилетний период: от 50-к до середины 80-х годов. Географические масштабы грандиозны. Здесь и захолустная украинская деревенька Гарный Луг и губернский город Житомир, Москва и Петербург, Кронштадт и Вятка, Пермь, Иркутск, заброшенные на край света Березовские Починки и, наконец отдалённая слобода Амга, Якутской области.

В изображении пробуждающегося и растущего сознания ребёнка, чему посвящена первая книга «Истории» ощутимо критическое отношение к устройству жизни. Представление о полной законченности и нерушимости всего, что окружало ребёнка сменяется пониманием «изнанки» жизни, какой-то неправды, которая лежит в основе буржуазной действительности. Это ощущение «изнанки» жизни постепенно переходит у юноши в сознание социальном несправедливости, в убеждение, что государство помещиков и буржуазии основано на «лжи сверху донизу».

Герой «Истории» проходит различные ступени развития, начав с увлечения романтикой прошлого.

Герой «Истории» – юный «современник» Короленко – уносится в воображении «в неведомые края и неведомое время»; его уже влекут битвы, погони, сечи. А где-то там, за пределами усадьбы, идёт своя трудовая жизнь, неведомая и чуждая. От неё веет в наши заколдованные пределы отчуждённостью, презрением, враждой... И нет ничего, что бы связало жизнь воображения, мечты, порыва с этой суровой, но действительной жизнью труда и терпенья...».

Много раз прежде изображенные люди из народной среды обобщаются под влиянием революции, в коллективный образ революционного народа. Как и всюду в «Истории моего современника», в изображении такого героя старые воспоминания приобретают интерес самой живой современности.

Яркое воспоминание о коллективном образе народа отразил Короленко на страницах «Истории моего современника», которое развёртывается на радостном фоне весны. Этот образ народа Короленко искал на протяжении всей своей литературной деятельности и нашёл его в последнем своём произведении.

В годы ссылки он несколько раз испытывал «искушение» бежать и перейти на нелегальное положение. Впервые эта мысль охватила его при переезде из Глазова в Берёзовские Починки; этот план, правда, был совершенно фантастический, так как бежать можно было к некоему Петру Ивановичу Неволину, который считался опасным революционным вожаком, но оказался вполне «мирным» человеком. Затем в Перми, после отказа Короленко от присяги, к нему явился Юрий Богданович с предложением примкнуть к революционной организации. По дороге в якутскую область он мог совершить опасную попытку побега из Тобольской тюрьмы; результатом этой попытки была бы или гибель, в случае неудачи, или, при полной удаче, окончательный переход на не легальное положение. Во всех этих случаях Короленко поборол свои «искушения». Первый раз его удержало от побега желание соприкоснуться ближе с народной жизнью в самой её толще; от предложения Юрия Богдановича он отказался из-за несогласия с террористической тактикой народовольцев; побегу из Тобольской тюрьмы помешал случай. Короленко вспоминает, что в решительную минуту своей жизни, на Яммалахском утёсе, он перебрал в своей памяти все эти факты и пришёл к решительному выводу: нет, он не был революционером. В «Истории моего современника» подводя итоги всем своим прежним размышлениям, он решает этот вопрос уже в окончательной и общей форме.

У Короленко «не было веры ни в террор, ни в его последствия…» Одна из глав «Истории моего современника» имеет такие подзаголовки: «Трагедия русской революционной интеллигенции. – Борьба без народа». Этот трагизм в положении революционной интеллигенции Короленко понял уже в молодые годы, остаться «без народа» он не захотел.

Это была именно история – история общества и история личности в их нераздельной слитности, история народа и история человека, стремящегося связать с народом свою судьбу, сохранив при этом свою индивидуальность и своё достоинство. Это условие было необыкновенно важно для героя «Истории моего современника». Иной раз он открыто противопоставляет себя людям из народа, если они почему-либо задевают его достоинство. Он человек образованный, он ссыльный, он к тому же ещё владеет ремеслом, и он требует уважения к себе, не внося в своё поведение ни малейшего оттенка барственности.

Если бы «История моего современника» не была оборвана смертью автора, он мог бы в дальнейшем своём повествовании привести другие аналогичные эпизоды, относящиеся к более позднему времени.

Память писателя сохранила картины жизни чиновничьей семьи. С большим искусством Короленко воплотил в конкретные образы знакомые ему с детства фигуры чиновников уездного суда – смешные персонажи, достойные комедийных сюжетов, – мрачные фигуры высшего начальства. С особым мастерством Короленко рассказал о гимназии, создав целую галерею типов казённых учителей, сторонников догматического воспитания.

Жизнь глухой провинции в изображении Короленко по-своему отражала события, происходящие далеко за её пределами. Гимназические реформы, всяческие распоряжения «высшей власти» и правительственные уставы – всё это находило отражение в жизни уездного городка, и «История моего современника» создаёт картину того, как глупо и бессмысленно выглядели все эти «действия» царской администрации при их проведении в жизнь. Ярко изображён один из эпизодов реформы 1861 года. Отец по обыкновению махал рукой: «Толкуй больной с подлекарем!» Старое время завещало новому часть своего печального наследства…»

В великолепном очерке, посвящённом отцу, Короленко рассказывает, как разрушалось понятие о неизменяемости общественного устройства и как на смену ответственности лишь за свою личную деятельность пришло «едкое чувство вины за общественную не правду.

Жизнь глухой провинции в изображении Короленко по-своему отражала события, происходящие далеко за её пределами. Гимназические реформы, правительственные уставы, направленные на укрепление власти полиции и губернаторов, – всё это находило отражение в жизни уездного городка, и «История моего современника» создаёт картину того, как глупо и бессмысленно выглядели все эти «действия» высшей власти при их проведении в жизнь.

Известно, с каким настроением ехал Короленко в вятскую ссылку. Он готов был испытать все невзгоды «лесной глуши», лишь бы «опуститься на дно народной жизни». Однако народнические увлечения автора «Истории» не выдержали соприкосновения с действительностью. Иллюзии рухнули, как только Короленко узнал суровую жизнь деревни. И только избавившись от «предвзятых представлений», Короленко смог с таким проникновением почувствовать и понять жизнь Березовских Починков, что почти через сорок лет воспроизвёл её в «Истории» со всей полнотой реалистических красок и живых подробностей.

С чувством глубокой боли рассказал Короленко об «искорках... непосредственной даровитости», которые «рождались и умирали в глухом лесу». В условиях почти первобытного существования Короленко увидел талантливую девушку-сказительницу, нарисовал образ Гаври Бисерова с его стремлением к поэзии.

Повесть даёт портреты многих участников общественного движения 60-70-х годов. В этой среде встречались и «дилетанты от революции», случайные люди, которые после того, как они попадали в руки полиции, давали предательские показания и считали своим долгом выступать с пространными покаяниями. Однако ссыльные скитания Короленко сводили его с людьми значительного революционного темперамента и непреклонной воли, с участниками крупных политических процессов. Он встречался с людьми, привлекавшимися по делу Чернышевского и Писарева.

Большое место в «Истории моего современника» занимает студенческий период жизни Короленко. В ярких картинах Короленко изображает полуголодное существование Короленко во время его учёбы в Технологическом институте, работа в корректорском бюро, «студенческий бунт» в Петровской академии.

Студенческие годы писателя совпали с периодом подъёма русского общественного движения. В аудитории институтов и университетов пришла молодёжь, знакомая с идеями Чернышевского и Добролюбова. Эта разночинная молодёжь ютилась по чердакам и подвалам, жила впроголодь, и в её среде вызревали туманные представления об освобождении народа, обсуждались вопросы мировоззрения и норм поведения. Главы, посвящённые «артели нищих студентов», обитавших на чердаке №12, дают одну из характернейших в русской литературе картин жизни разночинного студенчества.

Последние главы повести всего полнее освещают деятельность народнической интеллигенции. Художественные мемуары Короленко, разумеется, не могут претендовать на всестороннее освещение эпохи. Автор порой субъективен в оценке лиц и современных ему явлений действительности, иногда исторически значительный материал он излагает с меньшей подробностью, чем материал, имеющий ограниченное значение. Тем не менее, в целом художественные мемуары Короленко представляют большой интерес для советского читателя, который найдёт в них яркое изображение значительного периода русской истории.

Пыталась что-то сократить, но, учитывая, что мало кто прочитал 4 тома, оставила так.

Похожая информация.

Е. М. Болдырева

Автометаописания в романе В. Г. Короленко «История моего современника»

В статье рассматривается автобиографический роман В. Г. Короленко «История моего современника» как одновременно социально-политический вариант автобиографического романа и один из немногих в русской литературе авторефлексивных текстов, в котором последовательно эксплицируются как каузальные доминанты автобиографического акта, так и многочисленные законы построения автобиографического текста. В статье отмечается, что объективная модальность текста «Истории моего современника» оказывается нестабильной и определяется одновременно двумя противоположными процессами: обнажением условности любого воспоминания и постоянным подтверждением автобиографического пакта, признанием жесткой референции текста. В. Г. Короленко избегает категоричной модальности в констатации фактов прошлого, осознавая, что воспоминание может быть навязано ему окружающими, поэтому почти каждое воспоминание-утверждение сразу же подвергает себя самодеконструкции, осуществляемой с помощью различных приемов. Многочисленные лексические лейтмотивы с семантикой сомнения в правильности своих воспоминаний оказываются у В. Г. Короленко бифункциональными: с одной стороны, они усиливают степень правдивости текста, а с другой - обнажают его условность.

Ключевые слова: автобиографический роман, автобиографический субъект, автометаописания, авторефлексивный текст, автобиографический пакт.

Autometadescriptions in V. G. Korolenko"s novel The History of My Contemporary

The article considers autobiographic novel by V. Korolenko The History of My Contemporary as both socio-political variant of the autobiographic novel and one of few autoreflexive texts in Russian literature where causal dominants of autobiographic act as well as many laws of constructing autobiographic text are explicated. The author notes that the objective modality of the text in The History of My Contemporary is unstable and is defined by two contrary processes at the same time: revealing conventional nature of any reminiscence and constant confirmation of autobiographic pact, acceptance of strict text reference. Korolenko avoids strong modality in stating the facts of the past, realizing that reminiscences may be imposed on him by other people, thus almost every memory-statement is subject to self-deconstruction. Numerous lexical leitmotifs with the semantics of doubts as to the correctness of the memories turn out to be bifunctional: on the one hand, they enhance the degree of the text"s truthfulness and, on the other hand, reveal its conventionalism.

Key words: autobiographic novel, autobiographic self, autometadescriptions, autoreflexive text, autobiographic pact.

В предисловии к «Истории моего современника» сам В. Г. Короленко определяет жанр своего произведения негативно - это не исповедь, не биография, не портрет. Это «псевдоопределение» стало причиной той терминологической неопределенности, которая встречается в работах литературоведов, пытающихся выявить жанровый статус «Истории моего современника» и зачастую осуществляющих подмену жанровых категорий чисто тематическими: «мемуары в узком смысле слова - это воспоминания из личной жизни автора или воспоминания о его жизни определенного слоя общества. Но прежде всего - это чисто личные воспоминания» , «наряду с наличием собственно мемуарного материала, основное место занимают художественно-исторические изображения» . «История моего совре-

менника» - не мемуары, а художественное произведение, широкое полотно народной жизни целой исторической полосы русской действительности. Короленко рассказывает не только о себе, о своей семье... Он пишет о современниках...» . Общим местом большинства работ об «Истории моего современника» является признание ее связи с автобиографическими произведениями второй половины XIX в., главным образом, с «Былым и думами» А. Герцена, однако характер этой связи оказывается недостаточно выясненным. Таким образом, возникает необходимость четко обозначить место «Истории моего современника» в системе жанров мемуарной литературы.

Уже первая фраза «Истории моего современника» - это типичный авторефлексивный текст, эксплицирование механизма строения традицион-

© Болдырева Е. М., 2016

ной автобиографии: «В этой книге я пытаюсь вызвать в памяти и оживить ряд картин прошлого полустолетия, как они отражались в душе сначала ребенка, потом юноши, потом взрослого человека» . Казалось бы, все предельно просто и понятно: заданы как минимум две автобиографические константы - ретроспективная направленность и прослеживание внутренней эволюции автобиографического героя. Однако тут же начинаются те многочисленные семантико-логические противоречия, которые выделяют автобиографический роман Короленко среди подобных романов других писателей начала века. В первом абзаце явно акцентируется значимость для романиста исторической обстановки, более того - автор синхронизирует личную и общественную жизнь, вписывая индивидуальную биографию в широкий социально-политический контекст: «Раннее детство и первые годы моей юности совпали с временем освобождения. Середина жизни протекла в период темной, сначала правительственной, а потом и общественной реакции и среди первых движений борьбы, и я надеюсь хоть отчасти осветить некоторые элементы этой борьбы» . Но уже в следующем абзаце Короленко оговаривается, противореча только что сказанному: «Я пишу не историю моего времени, а только историю одной жизни в это время» . С одной стороны, он пытается по возможности исключить потенциальные суждения критиков и будущих исследователей своего текста по поводу точности/неточности его биографии: «Эти записки не биография, потому что я не особенно заботился о полноте биографических сведений; не исповедь, потому что я не верю ни в возможность, ни в полезность публичной исповеди; не портрет, потому что трудно рисовать собственный портрет с ручательством за сходство...» . И сразу же приводит противоположное суждение: «В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде... Здесь не будет ничего, что мне не встречалось в действительности, чего я не испытал, не чувствовал, не видел...» . Действительно, Короленко не раз признавался, что лучше всего ему работается в Полтаве и Хатках, где как будто сама атмосфера напоминала его детство и юность и интенсивнее работала память. Он беседовал с матерью, уточнял факты из жизни семьи в Житомире, Ровно, производил отбор материала, делал своеобразные заготовки (зарисовки, вырезки, письма). Если ему казалось что-то неточным, он писал друзьям, уточняя и проверяя так каждое событие из далекого прошлого. Таким об-

разом, уже в предисловии ощущается явная двойственность романа Короленко. Он совершенно блестяще формулирует один из основных принципов автобиографии («Всякое отражение отличается от действительности уже тем, что оно отражение... Оно всегда, если можно так выразиться, гуще отражает избранные мотивы, а потому часто, при всей правдивости, привлекательнее, интереснее и, пожалуй, чище действительности» ) - это явная дискредитация «обязательной» для всех уважающих себя реалистов того времени теории отражения, которое, по мнению Короленко, есть всегда моделирование, конструирование, «очищение»), однако утверждает правдивость и точность своего рассказа. «История моего современника», таким образом, оказывается одновременно социально-политическим вариантом автобиографического романа (именно в эту категорию зачисляют Короленко многочисленные критики и представители советского литературоведения) и одной из первых в русской литературе попыток воссоздать в тексте, а не за его пределами свою рефлексию над процессом письма, над законами жанра, хотя иногда авторефлексивные фрагменты воспринимаются как избыточные. Неуловимую ауру автобиографии, которая должна проступать из самого текста, Короленко материализует; он проговаривает очевидное (я хочу сделать то-то и то-то, а это возможно лишь в последовательном рассказе и т. д.). В продолжении романа Короленко постоянно будет возобновлять начатый в предисловии разговор, причем всякий раз вести его по-разному. Так, глава «Щось буде» начинается с очередного авторефлексивного фрагмента: «Я пишу не историю своего времени. Я просто всматриваюсь в туманное прошлое и заношу вереницы образов и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают и тянут за собой близкие и родственные воспоминания. Я стараюсь лишь об одном: чтобы ясно и отчетливо облечь в слово этот непосредственный материал памяти, строго ограничивая лукавую работу воображения...» - вновь Короленко подчеркивает совмещение функций простого ретранслятора разных событий, имевших место в реальности, и активную, конструирующую роль своего сознания.

В «Истории моего современника» есть фрагмент, где автор сообщает читателю о «внезапно» пришедшей ему в голову идее: «...что, если бы описать мальчика, вроде меня, жившего сначала в Житомире, потом переехавшего вот сюда, в Ровно; описать все, что он чувствовал, описать лю-

дей, которые его окружали, и даже вот эту минуту, когда он стоит на пустой улице и меряет свой теперешний духовный рост со своим прошлым и настоящим» . Эксплицируя свой мотив написания автобиографического текста, повествователь моделирует ситуацию «автобиография в автобиографии». О своем желании создать автобиографический роман он заявляет в рамках «уже готового продукта» - этого самого автобиографического романа, только превратившегося из потенциального объекта в реальный. Внешне это выглядит как простое упоминание автора о том, когда и как у него зародилось намерение описать свою жизнь, но в перспективе жанровой авторефлексии текста данный фрагмент превращается в сконцентрированный эквивалент всей «Истории моего современника» - здесь и синтез основных авторских установок («описать окружающих людей», проследить за своим «духовным ростом», изобразить все «в простоте и правде»), и убежденность в том, что «история мальчика, подобного мне, и людей, его окружающих, могла бы быть интереснее и умнее графа Монте-Кристо» . Возникает весьма странная модальная ситуация: в структуру реального автобиографического текста встроены рассуждения о нем в сослагательном наклонении - каким он мог бы быть, если был бы написан. Примечательно также, что в качестве образца «интересной и умной истории», который автор намерен превзойти, выбирается «Граф Монте-Кристо» (сюжетная модель авантюрного романа кажется повествователю очень подходящей для описания «перипетий судьбы молодого революционера»). Кстати, уже здесь актуализируется явная отстраненность от потенциального объекта описания - повествователь хочет «описать мальчика», а не самого себя.

Однако определение жанра своего произведения как автобиографии, а не мемуаров будет опровергнуто ближе к концу романа: «Извиняюсь перед читателем за это отступление от чисто повествовательной формы мемуаров» . В начале романа повествователь заявлял, что он пишет не историю своего времени, а историю одной жизни - теперь он отказывается от автобиографического пакта и признает, что пишет все-таки мемуары (кстати, до этого жанровые законы нарушались неоднократно и без объяснений, поскольку приоритет явно отдавался рассказам о других людях, а не о себе, а «чисто повествовательная форма» постоянно дополнялась разнообразными лирическими отступлениями, поэтому извинение

перед персональным наррататором воспринимается как сугубо формальное).

Таким образом, на первый взгляд, «История моего современника» кажется весьма традиционной, написанной в ключе горьковской трилогии социально-политической автобиографией начала века. Однако в тексте обнаруживаются порой такие тонкие находки, которые сделали бы честь даже правоверному европейскому модернисту. Так, описывая переезд своей семьи в Ровно, повествователь, возможно, сам того не сознавая, формулирует основной онтологический закон автобиографического текста: «И я с удивлением замечаю, что в этом прошлом вместе с определенными картинами, такими простыми, такими обыденными и прозаическими, когда они происходили, в душе встает неизвестно откуда сознание, что это было хорошо и прекрасно. Я удивляюсь: отчего же не было этого ощущения тогда, когда все это было настоящим? Может быть, было, но не так... Того, что я теперь чувствую рядом со всеми этими картинами, того особенного, того печально-приятного, того, что ушло, того, что уже не повторится, того, что делает эти впечатления такими незаурядными... - того тогда не было...» . Смысл этой фразы, немного заглушенный обертонами многочисленных однородных конструкций, вполне ясен: от воспоминаний, от творчески преображенной сознанием реальности человек получает большее наслаждение, чем от реальной жизни, калейдоскопическое мелькание красок в волшебном пространстве памяти затмевает черно-белую фотографию объективной действительности. Более того - автор утверждает, что временная дистанция влияет на оценку того или иного факта прошлого: «Теперь я люблю воспоминание об этом городишке, как любят порой память старого врага. Но, боже мой, как я возненавидел к концу своего пребывания эту затягивающую... будничную жизнь...» . Эксплицируется Короленко и еще одна черта автобиографического романа - полная или частичная замена реальных собственных имен на вымышленные -также обнажается и проговаривается повествователем, который после произнесения очередной фамилии может заметить, что она настоящая или, наоборот, измененная: «И ничего больше я о Го-рицком, которого здесь называю настоящей фамилией, не узнал...» .

Структура короленковской автобиографии достаточно традиционна: первая часть «Раннее детство» начинается с фразы, ставшей «обязательной программой» для автобиографических романов:

«Я помню себя рано, но первые мои впечатления разрознены, точно ярко освещенные островки среди бесцветной пустоты и тумана. Самое раннее из этих воспоминаний - сильное зрительное впечатление пожара...» . Разрозненность детских впечатлений - это своего рода автобиографическая аксиома. Короленко «работает» пока по прописям «автобиографов» прошлых лет, прилежно воспроизводя автобиографический архетип. Феномен первого воспоминания - тоже «программа-минимум» для автобиографического романа, однако если у Бунина это освещенная предосенним солнцем комната и сухой блеск солнца над косогором (концентрированный синтез основных доминант бунинского творчества), то Короленко выбирает (именно выбирает - ведь мы вспоминает только то, что хотим вспомнить) достаточно символичное событие - пожар, ставший своеобразной антиципацией позднейшего зарева революционных лет. Первая часть текста строится как перечисление разрозненных впечатлений раннего детства, «островков в памяти» (в наиболее явном виде мы наблюдаем это у Аксакова) - Короленко и тут соблюдает «жанровый этикет»: «Еще стоит островком в моей памяти путешествие в Кишинев к деду с отцовской стороны... » , «Еще одно из тех первичных ощущений, когда явление природы впервые остается в сознании выделенным из остального мира, как особое и резко законченное, с основными его свойствами. Это - воспоминание о первой прогулке в сосновом бору...» , «Все это разрозненные, отдельные впечатления полусознательного существования, не связанные как будто ничем, кроме личного ощущения. Последним из них является переезд на новую квартиру...» .

Еще одно «общее место», сближающее Короленко с другими авторами автобиографических романов начала века - это тенденция вписывать свои ощущения и воспоминания в уже известные классические литературные модели: «А солнце, подымаясь все выше, раскаляло камни мощеного двора и заливало всю нашу усадьбу совершенно обломовским томлением и скукой...» . Однако та литературная «ниша», которую выбирает для себя Короленко, явно отличается, например, от бунинской или набоковской. Если Бунину важно «настроить» на русскую традицию свой эстетический камертон, а Набокову - продемонстрировать в качестве одного из механизмов памяти следование разным литературным моделям, то Короленко предпочитает «вписаться» в социально-обличительную традицию русской класси-

ки: он непременно выберет тот отрывок из «Дневников писателя» Достоевского, где рассказывается о встрече автора с фельдъегерем: «...фельдъегерь стоял в повозке и, не переставая, колотил ямщика по шее. Ямщик неистово хлестал кнутом лошадей, и тройка с смертельным ужасом в глазах мчалась по прямой дороге мимо полосатых столбов...» . И сделает довольно тенденциозный вывод о том, что эта картина показалась юноше Достоевскому символом всей самодержавной России и содействовала тому, что писатель оказался вместе в петрашевцами приговоренным к смертной казни. Восприятие реальной жизни сквозь призму литературной модели является одним из самых сильных сюжетных катализаторов «Истории моего современника»: конкретное воспоминание встраивается в структуру знакомого классического сюжета или мотива, «проигрывается» перед читателем в этой перспективе (так, например, учитель словесности Авдиев отождествляется героем с одним из персонажей Писемского, а петербургская жизнь воспринимается исключительно сквозь призму Достоевского), а затем повествователь издевается над только что изображенной картиной, язвительно замечая, что «мой современник был особенно восприимчив к воздействию литературных мотивов и типов», а «жизнь маленького городишка, будничная, однообразная, не подходившая под литературные категории, казалась ему чем-то случайным, «не настоящим» .

Следующим «семантическим ядром» любого автобиографического романа можно считать категорию «смерти». Ни один из авторов не упустит возможности описать первое впечатление от столкновения героя со смертью, однако степень актуализации и качество интерпретации данного понятия, несомненно, различны. В этом смысле интересно сопоставить два парных эпизода в «Жизни Арсеньева» и «Истории моего современника» - описание смерти сестры. Для Бунина данный эпизод едва ли не самый основной - это первый прорыв героя в экзистенциальное измерение, определивший раз и навсегда основной вектор его творчества. Дивная бунинская тоска и завороженность непознаваемым оказывается недоступна для автобиографического героя Короленко - о смерти сестренки говорится мимоходом, как бы невзначай: «Я знал с незапамятных времен, что у нас была маленькая сестра Соня, которая умерла и теперь находится на "том свете". Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе свет-

лое: она - ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не знал, то и она и ее пребывание на "том свете" в роли ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком и не производившим особенного впечатления...» . Это событие даже оказывается лишенным самостоятельного значения - оно выполняет вспомогательную функцию и упоминается в связи с другим фактом, скорее, как повод для рассказа о другом, своего рода преамбула. Мистический ужас перед лицом смерти у Короленко ближе обычному детскому страху, основанному на суевериях, «страшных рассказах» об оживших мертвецах, нечистой силе и т. д. И не случайно воспоминания о двух конкретных фактах - смерти старика Коляновского и мальчика Славека Лисовского - густо «оплетены» разнообразными слухами, поверьями, мистическими рассказами, сконструированными по жанровому принципу «быличек» или «страшилок».

Обязательным элементом автобиографической модели можно считать и описание школы (или другого образовательного учреждения). Короленко, в отличие, например, от Бунина, чрезвычайно подробно описывает «школьные нравы» - в этом и проявляется его четкая установка на контекст, на окружение, а не на внутренний мир. Подробно рассказано о физических наказаниях, отношениях к доносчикам, основных способах времяпрепровождения пансионеров, дана подробная типология школьных учителей. Однако, несмотря на видимую нейтральность и объективность, короленков-ские «очерки бурсы» выстроены более чем тенденциозно - все события подаются в перспективе краткого курса «школы юного революционера», актуализируются такие вещи, как презрение к доносчикам, негласное требование не плакать во время наказания линейкой, товарищеская взаимопомощь и т. п. Практически каждому школьному происшествию повествователь «подбирает» аналогию из будущего времени, «встраивая» тем самым его в политическое измерение: так, рассказав о том, как школьники не выдали начальству тех, кто кидался в стену жвачкой, смоченной чернилами, автор переводит это действие «не ябедничай» из разряда детски наивного «кодекса товарищеской чести» в высокий ранг «проявления революционной солидарности»: «Тут зарождалось чувство, из-за которого в семидесятых годах Стрельников послал на виселицу юношу Розовского, не пожелавшего выдать товарища... » . Здесь же как бы между прочим возникают мотивы «нарастающей грозы», «стихийного взры-

ва» и т. п. Налицо сознательное моделирование воспоминания в духе общей концепции текста.

Еще один из ключевых моментов любого автобиографического романа - это описание процесса творчества. Бунинское вдохновенное озарение оказывается неприемлемым для автобиографического героя Короленко - оно уступает место тяжелому кропотливому труду, напряженным поискам наиболее точного слова: «...мне стало интересно искать таких слов, которые бы всего ближе подходили к явлениям жизни. Все, что меня поражало, я старался перелить в слова, которые бы схватывали внутренний характер явления... Проходя мимо нее (избушки), я говорил себе: она нахмуренная... нахлобученная... прижмурившаяся... обиженная... печальная...» . Непроизвольность и спонтанность творчества отвергается Короленко, он считает это несерьезным и постыдным для «настоящего писателя»: основательность и тяжеловесность ставятся выше легкости, непринужденности и формальной изощренности. Не случайно Короленко постоянно прибегает к терминологии традиционного литературоведения, сознательно выделяя скомпрометированную модернистами дихотомию формы и содержания: «...порой, когда я не делал намеренных усилий, в уме пробегали стихи и рифмы, мелькали какие-то периоды, плавные и красивые... Но они пробегали непроизвольно и не захватывали ничего из жизни... Форма как будто рождалась особо от содержания и упархивала, когда я старался охватить ею что-нибудь определенное» .

Таким образом, все сюжетные константы автобиографического романа оказываются отраженными в романе Короленко, автор будто бы задается целью составить своего рода энциклопедию всех «первых событий» в жизни автобиографического героя: первый урок, первый спектакль, первое самостоятельное возвращение домой и т. д., стремясь охватить все проявления «былого».

В «Истории моего современника» мы видим единство двух противоположных процессов: обнажение условности текста, рефлексия над правдивостью воспоминаний и подтверждение автобиографического пакта.

Среди отечественных литературоведов тезис о реалистичности творчества Короленко не вызывает сомнений - неоднократно подчеркивается его публицистичность, документальность и опора на реально свершившийся факт. Однако в «Истории моего современника» Короленко избегает категоричной модальности в констатации фактов прошлого: «Мне мог идти тогда второй год...» (курсив

автора статьи), «Мне кажется (курсив автора статьи), что я вспоминаю, но очень смутно, свои первые шаги...» . Он осознает, что его воспоминания могут не соответствовать фактам и событиям прошлого - соответствие может быть только кажущимся, а воспоминание - появившимся уже позднее, навязанным окружающими. О том, что многие из изложенных в романе фактов не его воспоминания, впрямую не говорится, эта дистанция между своими и чужими воспоминаниями обнажается как бы случайно, помимо воли автора. Так, после подробнейшего рассказа о родословной своей матери и о ее жизни с отцом Короленко, продолжая тему «странного брака», начинает один из абзацев с фразы: «Уже на моей памяти...» . Таким образом, граница между «своим» и «чужим» обнажена достаточно четко, но вот парадокс: если «не свои» воспоминания излагаются уверенным тоном, то над правдивостью своих воспоминаний Короленко, практически единственный из всех писателей начала века, постоянно рефлексирует, производя своего рода «модальную страховку»: «Разумеется, эти слова очень грубо переводят тогдашние мои ощущения...» , «Мне было страшно - вероятно, днем рассказывали о ворах» , «Родители куда-то уехали, братья, должно быть, спали...» , «Впрочем, может быть, это и неправда, хотя, вспоминая взгляд ходатая, злобный и негодующий,... я допускаю, что такая ябеда могла действительно выйти из-под его пера...» . Таким образом, вводные конструкции с семантикой сомнения говорящего в истинности своих слов и подчеркивания субъективизма любого высказывания довольно часто появляются в королен-ковском тексте, почти каждое воспоминание-утверждение сразу же подвергает себя самодеконструкции, позиция повествователя не категорична, он как бы постоянно говорит: я помню, что было то-то и то-то, но я не уверен, что это было именно так и было вообще. А в предложении, фиксирующем последнее отрывочное воспоминание - переезд на новую квартиру: «И даже не переезд (его я не помню, как не помню и прежней квартиры), а опять первое впечатление от «нового дома», от «нового двора» и сада.» , условность автобиографии как жанра обнажена до предела: автор автобиографии не может отвечать за свои слова - он должен осознавать, что его воспоминания могут быть придуманы самим автором и постепенно превратиться из мифа в реальность (таково свойство нашего сознания), их достоверность ничем не гарантирована. Сюжет любой автобиогра-

фии также весьма условен: последовательность воспоминаний, кажущаяся читателю скрепленной жесткой логической и временной связью, на самом деле есть продукт позднейшего искусственного выстраивания: «... затем это воспоминание выпадает из моей памяти. Я вспомнил о нем только уже через несколько лет, и когда вспомнил, то даже удивился, так как мне представлялось в то время, что мы жили в этом доме вечно... » . Воспоминания легко уходят в небытие и приходят внезапно и спонтанно, заполняя пробел в «линии жизни», таким образом, автобиография для Короленко - это не последовательное воскрешение в памяти событий прошлого, а сведение воедино разновременных и разнокачественных воспоминаний согласно некоему сюжету. Не случайно в качестве основной «черты моего современника» Короленко называет его постоянное стремление «создавать предвзятые общие впечатления, сквозь призму которых рассматривалась действительность» , постулируя автобиографию как моделирование собственной жизни согласно некоей концепции.

Еще один прием, используемый Короленко с целью усомниться в правдивости своих воспоминаний и защитить себя от упреков в неточности, - «преподнесение» читателю своего прошлого в виде не обычного воспоминания, а сна: «И теперь еще, хотя целые десятилетия отделяют меня от того времени, - я по временам вижу себя во сне гимназистом ровенской гимназии... Порой снится мне также, что я сижу на скамье и жду экзамена или вызова к доске для ответа» . Действенность такого приема несомненна: граница между сном и реальностью как бы размывается, и воспоминания становятся зыбкими и призрачными - где гарантия, что этого прошлого на самом деле не было, а оно просто приснилось повествователю? Многие литературоведы упрекали Короленко в неточности и неполноте многих фрагментов его текста: «В последние годы Короленко работал над мемуарами, особенно над четвертым томом, будучи тяжело больным; память, очевидно, ему иногда изменяла, и он все чаще был вынужден прибегать непосредственно к своим записям периода ссылок» . Однако подобные нарративные блоки и методичное расшатывание повествователем категоричной модальности текста делают такие высказывания не вполне обоснованными - повествователь подробно описывает какое-либо событие своего прошлого и одновременно снимает с себя всякую ответственность, заявляя, что все это ему просто снит-

ся. Но «модальные метаморфозы» на этом не заканчиваются: описав свой «сон» о жизни в ровен-ской гимназии, повествователь вдруг одной фразой рушит только что создавшееся впечатление нереальности и призрачности своих воспоминаний: «Так прочны эти впечатления. И не мудрено. В ровенской гимназии я пробыл пять лет и два года в житомирской» . Теперь актуализируется обратный механизм: настолько часто повторяющимися были эти события, настолько прочно «въелись» они в память, что теперь даже во сне не оставляют героя в покое. Таким образом, помещение воспоминания в перспективу сна вовсе не означает его ирреальности, а, наоборот, подчеркивает его типичность и устойчивость -вот подоплека этого мнимо модернистского хода.

Обнажение условности текста происходит и в тех фрагментах «Истории моего современника», где повествователь, принимая на себя ответственность за правдивость «общего смысла» высказывания, сомневается в том, что он верно передает его словесное оформление; так, после длинного описания мыслей и чувств автобиографического героя, автор оговаривается: «Не этими словами, но думал я именно это» .

Таким образом, излюбленный прием Короленко - это псевдопризнание в возможной неточности своего высказывания: называя, например, читателю фамилию коридорного в полицейском участке - Перкияйнен - он оговаривается в примечании: «Теперь, впрочем, не ручаюсь, что называю точно» . Однако поскольку потребность в такой уж тщательной верификации вряд ли наличествует у читателя, становится понятно, что это примечание - не для него, оно лишь внешне преследует цель подчеркнуть правдивость автобиографии и защитить себя от потенциальных упреков в неточности, а на деле это еще одно обнажение одной из составляющих короленковской автобиографической модели: я ничего не выдумываю и не искажаю реальные события, я просто ретранслятор.

Начиная со второй главы «История моего современника» отчетливо приобретает черты семейной хроники: главы «Мой отец», «Отец и мать» - это не что иное, как последовательное описание автором своей родословной. Более того, если практически все авторы автобиографических романов избегают в своих произведениях всякого рода дат и исторических комментариев, то Короленко постоянно указывает точные даты всех событий, ссылаясь на достоверные источники: «Он был чиновник. Объективная история его жизни

сохранилась поэтому в «послужных списках». Родился в 1810 году, в 1826 поступил в писцы... Умер в 1868 году в чине надворного советника...» . Эта точная датировка, допускающая вторжение в текст внетекстовой реальности, свидетельствует о четком автобиографическом пакте, заявленном вначале и постоянно подтверждаемом впоследствии. Однако параллельно этому фактографическому подтверждению идет противоположный процесс - экспликация сомнений повествователя в правильности своего комментария происходящего, выражающаяся в разнообразных комплексах модальных конструкций, типа: «Я почти уверен, что отец никогда не обсуждал этого вопроса... Я догадываюсь (курсив автора статьи), что он вступал в жизнь с большими... ожиданиями... » . Но эта противоположность процессов мнимая: подобные оговорки, сомнения в достоверности происходящего только усиливают эффект реальности - читатель распознает толстовскую условность говорения за своих персонажей, но не заметит этой же условности у Короленко: раз боится ошибиться да еще и признается в этом - значит говорит «чистую правду». Часто Короленко закавычивает и отдельные слова, желая подчеркнуть личный, индивидуальный характер их семантики: «Тот дом, в котором, казалось мне, мы жили "всегда", был расположен в узком переулке...» . Здесь вновь актуализируется относительный характер категории памяти, «всегда» - это знак неизменного детского мира, «всегда» - субъективное ощущение ребенка, что его пространство было, есть и будет во все времена.

Так на протяжении всего романа повествователь размышляет над тем, «было - не было», «сказал - не сказал» исключительно ради того, чтобы доказать первое. Но в одном из таких фрагментов автор идет немного дальше, практически проговаривая то, что скрывал так долго. Описывая крестьянский праздник во время своего пути в ссылку, он замечает, что одна немолодая крестьянка сказала нараспев, глядя на ссыльных: «Эх, ро-ди-и-мые... Кабы да наша воля!..» . И тут же, как и раньше, повествователь оговаривается: «Я не вполне уверен, что были сказаны именно эти слова. Быть может, в них отлило мое воображение (курсив автора статьи) все впечатления этих светлых праздничных дней...» . Это уже не столько сомнение в точности, сколько про-говаривание основного принципа автобиографии как модели жизни, созданной по существующей в сознании автора схеме; написать автобиографи-

ческий роман - значит заново смоделировать свою жизнь согласно какой-либо идее, концепции. Таким образом, Короленко как бы балансирует между стремлением подчеркнуть объективность своей автобиографии и пониманием того, что он все равно обречен на это моделирование и «работу» в рамках определенной схемы. Многочисленные оговорки, рассыпанные по тексту, типа «не помню точно, было ли так», оказываются бифункциональными: с одной стороны, они усиливают степень правдивости текста (не хочу ничего выдумывать), а с другой, как это ни абсурдно, обнажают его условность (я понимаю, что вспоминаю реальные факты не такими, какими они были, а такими, какими я хотел их видеть,я своим сознанием заставляю их существовать). «История моего современника», таким образом, - это синтез взаимоисключающих стремлений. Хотя, возможно, что осознанное эксплицирование статуса текста как модели своей жизни, а не как объективного воссоздания этой жизни уже и есть само по себе высшее воплощение правдивости: Бунин, например, осознавал творчески преобразующую силу памяти, но не говорил об этом «открытым текстом», Короленко же не только понимает это, но и разоблачает данное свойство памяти. Принцип преобразующей памяти - основа и суть бу-нинской автобиографии - пантеистично разлит в его мифомире (и даже речи не возникает о правдивости и необходимости верификации), у Короленко это выявлено, обнажено, впрямую дискредитировано - и в силу этого оборачивается противоположной стороной, становясь еще одним доказательством «правдивости» текста. Если цель Бунина - создать особый миф своего детства (я понимаю, что это миф, но это неважно), цель Короленко - при создании такого мифа (именно мифа, ибо это неизбежно: вспоминать, выдумывая) постоянно разоблачать его, подчеркивая, что это всего лишь миф, рукотворная конструкция, тем самым порождая эффект правдиво-объективной (а не конструирующе-субъективной) памяти.

Но и это не последнее звено в длинной цепочке интерпретаций мотивов короленковской авторефлексии. Последний шаг мы можем сделать, пристально вглядевшись в следующую цитату: «Я раскрыл газету, если не ошибаюсь, "Молву"..., к сожалению, я не имею теперь возможности дословно воспроизвести репортерскую заметку..., но вся картина этой темной починковской избы, наполненной жадно слушающими мужиками, все их замечания и отдельные слова так ярко запечатлелись тогда в моей памяти, что и теперь, почти

через сорок лет, я все это вижу и слышу так ясно, точно это происходило недавно...» . Повествователь как бы не замечает явного логического сбоя в своей речи: заметки он дословно не помнит, зато синхронные с ней разговоры помнит практически дословно - это выглядит явным нонсенсом в уже заданной самим же автором системе координат «Объективность и истина». Вопрос «помню - не помню» начинает функционировать не по принципу правдивости, а по принципу политических приоритетов; репортерская заметка не важна и не ценна (и потому ее - «не помню»), а разговоры «темных» мужиков, несомненно ценятся на вес золота (и потому запоминаются и подробно воспроизводятся). Основным критерием отбора фактов для «запоминания становится, таким образом, степень важности события для общественно-политической жизни России («Я еще помнил - хотя это было в детстве - радостное оживление первых годов после освобождения крестьян»... ), и если социальный статус события достаточно высок, то у повествователя даже и не возникает потребности усомниться, мог он это вспомнить или не мог.

Автобиографический роман Короленко стремится к полному и всеобъемлющему исчерпанию любой темы, и потому, начав о чем-то говорить, повествователь обязательно не проследит затронутый «тематический узор» до его логического или временного предела (например, глава «Гор-тынский» полностью посвящена одной из таких линий: автор вспоминает о своем знакомстве со студентом Гортынским, затем последовательно воспроизводит все последующие встречи с этим человеком и заканчивает главу сообщением о ранней смерти Гортынского от чахотки). Однако «История моего современника» - это не причудливое переплетение «узоров судьбы», а последовательное прослеживание от начала до конца сначала истории жизни отца, потом - матери, затем - истории гимназии и т. д. В результате роман лишается цельности, единства и превращается в набор различных «историй», очерков о жизни «моего современника», это не единый организм, не текст-мир, а набор фрагментарных воспоминаний. Не случайно многие ранние очерки Короленко вошли в «Историю моего современника» на правах отдельных глав. В этом романе отразились многие мотивы предшествующего творчества Короленко: например, очерк «В березовских починках», рассказ «В дурном обществе» (1885 г.), повесть «Слепой музыкант» (1886 г.) отразились в первом томе. И наоборот - сюжеты и темы мно-

гих рассказов выросли из «Истории моего современника» (так, описание шума соснового бора выросло в рассказ «Лес шумит», а эпизод с куклой - в рассказ «В дурном обществе»). Из этого же романа вышли и сибирские рассказы Короленко «Сон Макара», «Убивец», и не случайно одним из направлений «короленковедения» стало сопоставление текста «Истории моего современника» с производными от него рассказами Короленко. Иногда же повествователь просто может оговориться, что не будет включать в «Историю моего современника» какое-либо описание, поскольку оно уже вошло в отдельный очерк: «Свои ощущения в те несколько дней, которые я провел в этой камере, я описал в автобиографическом очерке «Искушение» и повторять их не стану. Скажу лишь кратко, что...» ; «Я описал эти впечатления в своем рассказе «Государевы ямщики» .

В качестве оправдания подобной фрагментарности, «нецельности» романа Короленко заявляет в одной из ранних редакций текста, что время, современность постоянно разрушает авторские планы, и потому текст неизбежно приобретает очерковый характер, ибо «очерки способны жить своей собственной художественной жизнью» . В таком случае раздробленность становится понятна: любой автобиографии цельность придает единая авторская личность, его призма сознания, цементирующая текст: обычно нестабильность, изменчивость материала компенсируется стабильностью самого автора автобиографии, именно он концептуально выстраивает текст; тут же повествованием управляет не «современник», а современность, история, именно она задает сюжеты, мотивы, настроения, беспрерывно изменяющиеся, отсюда - постоянно изменяющиеся модусы повествования и «разбегающаяся галактика» отдельных очерков, а не целостный текст-мир. «Очерковый» характер «Истории моего современника» предопределила и чрезвычайная «растянутость» времени его написания: замысел романа возник у Короленко еще в середине 80-х годов XIX в., начало работы определяется 1905 годом, первый том печатался в 1906-1908 гг. в журналах «Современные записки», «Современность» и «Русское богатство», второй том был опубликован в 1910 г., третий - в 1921 г., а четвертый том, законченный наспех смертельно больным Короленко, вышел в свет уже после смерти автора, к тому же, по свидетельству современников, Короленко «не мог целиком посвятить себя "Истории моего современника". "Злоба дня" часто отрывала его от

работы..., и он снова и снова брался за оружие публициста» .

Таким образом, объективная модальность текста «Истории моего современника» оказывается в высшей мере нестабильной: в романе сочетаются утверждение правдивости и истинности всего сказанного - и сомнение в возможности адекватно воссоздать прошлое, а сам роман становится синтезом летописного документа и сознательно,

Библиографический список

1. Донской, Я. Е. В. Г. Короленко (очерк полтавского периода жизни и деятельности писателя), 1900-1921 [Текст] / Я. Е. Донской. - Харьков, 1963.

2. Короленко, В. Г. История моего современника. [Текст] / В. Г. Короленко. - М. : Издательство «Художественная литература», 1965.

3. Сторожев, А. И. «История моего современника» В. Г. Короленко [Текст] / А. И. Сторожев. -Минск: Гос. Изд-во БССР, 1953. - 189 с.

Bibliograficheskij spisok

1. Donskoj, Ja. E. V. G. Korolenko (ocherk poltavskogo perioda zhizni i dejatel"nosti pisatelja), 1900-1921 / Ja. E. Donskoj. - Har"kov, 1963.

2. Korolenko, V. G. Istorija moego sovremenni-ka. / V. G. Korolenko. - M. : Izdatel"stvo «Hudozhestvennaja literatura», 1965.

3. Storozhev, A. I. «Istorija moego sovremenni-ka» V. G. Korolenko / A. I. Storozhev. -Minsk: Gos. Izd-vo BSSR, 1953. - 189 s.