Концепция развития древнерусского искусства на протяжении про­шедшего столетия не оставалась неизменной, и положению о последовательной адаптации византийского художественного наследия был противо­поставлен тезис о местных корнях. “Археологические исследования советских учёных позволили теперь, - пусть пока эскизно и лишь в общих чертах, - определить истоки русского искусства, восходящие к художественной культуре славянских племён и к искусству античного и скифского Причерноморья. Византийский вклад лёг на твёрдую почву крепких славянских художественных традиций, обусловивших решительную творческую переработку заносных греческих форм и своеобразие древней­ших памятников русского монументального искусства”, - утверждается в предисловии к Истории русского искусства, выходившей с 1953 г. . Более осмотрительную позицию занял в этом вопросе В. Н. Лазарев, на­писав: “Усвоить принципы византийского искусства стремились буквально во всех странах, но далеко не всем это было под силу. Киевская Русь сумела блестяще решить эту задачу. Она не только сделала византий­ское наследие своим достоянием, она дала ему глубокое творческое претворение, целиком подчинив тем новым задачам, которые стояли перед её художниками” . Национальный и социальный факторы постоянно подчёркивал Н. Н. Воронин, которому, в частности, принадлежат сле­дующие строки: “Господствующие феодальные верхи в основном держались византийских традиций, к которым они не раз обращались и позднее в борьбе за своё господство. Народные, национальные начала неизбежно вступали в противоречие с этой традицией, перерабатывая и изменяя её по-своему, что обусловило неповторимо русский характер уже древнейших памятников” . С этими голосами из ушедшей эпохи сегодня нет смысла полемизировать, о них скорее надо помнить как об отражающих опреде­лённую позицию исследователей.

На заре формирования христианского искусства средневековой Руси актуальной была прежде всего востребованность византийского художе­ственного наследия, утверждённого на эллинистических основах и во­бравшего в себя всё то лучшее, что отличало античную цивилизацию . Выстояв в борьбе с иконоборцами, это религиозное творчество оказалось тесно связанным с христологической догматикой, и его характер был, естественно, согласован с церковным учением об иконопочитании . Крещение Руси открыло путь к усвоению византийского образца как эталонного, без какой-либо альтернативы. Поэтому позволительно говорить об исключительной роли Византии в становлении художественной культуры Древней Руси .

В литературе особо было отмечено то обстоятельство, что Крещение Руси произошло в эпоху политического и экономического могущества, и это обеспечило ей приобщение к высоким достижениям византийской куль­туры, привлечение первоклассных мастеров, предопределившие путь дальнейшего развития искусства . В таком контексте легче понять изумляющий своей стремительностью взлёт иконописания, перенесённого на нов­ую почву, на которой до того существовали резко отличающиеся по сво­ей типологии местные славянские художественные традиции. Во многом всё приходилось начинать буквально “с чистого листа”. И путь учени­чества оказался трудным и неровным. Если признавать ранние художест­венно совершенные произведения принадлежащими местным творческим кадрам, то придётся говорить об их последовательной деградации, в чём трудно усмотреть естественный прогресс. Иконы ХII–ХIII вв., происхо­дящие из русских храмов, принципиально не отличаются от собственно византийских . Учитывая это, надо признать их греческими произведе­ниями либо заключить о постижении русскими иконописцами классических основ византийского художества: то и иное маловероятно по вполне объективным причинам. Средневековый Запад, издавна входивший в сопри­косновение с византийской традицией, оказался в состоянии лишь только приблизиться к ней . На что могла рассчитывать средневековая Русь?

В. Н. Лазарева занимал вопрос трансформации византийского насле­дия в русской живописи в ранний период её истории, и учёный мог от­метить, что, скажем, иконопись Новгорода ХII в. почти целиком находи­лась в орбите притяжения византийского искусства комниновского вре­мени, а уже в начале ХIII в. “появляется нечто такое, что было бы не­возможно для чисто византийского художника”. Сравнивая две иконы святителя Николая, константинопольскую в монастыре святой Екатерины на Синае и новгородскую из Новодевичьего монастыря в Москве (см. цветную вклейку, илл. 1), исследо­ватель пишет: “В греческой иконе, очень тонкой по исполнению, броса­ется в глаза строгая соразмерность частей лица, восходящая к далёким эллинистическим традициям. Эта соразмерность лишает образ экспрессии, накладывает на него отпечаток известной академичности. Совсем по-ино­му трактует лицо Николы новгородский художник. Непомерно вытянутая голова приобретает у него сплющенную форму, главное место отведено огромному лбу - средоточию мысли, прихотливо изогнутые брови обра­зуют острые углы, соотношение между отдельными частями лица утрачи­вает строгую пропорциональность византийской иконы, но зато общее выражение лица обретает бóльшую выразительность” . Эта икона зани­мает особое положение среди новгородских произведений, причём изо­бражение Николы по манере отличается от одновременных с ним изображе­ний на полях . Её исключительность в следовании весьма оригинальному византийскому образцу и вероятнее всего в деформации последнего, выз­ванной отсутствием у иконописца навыков, обусловленных тщательной профессиональной подготовкой. Отсюда отсутствие правильного рисунка и объёмной моделировки, усиление роли графической линии и локального цветового пятна. Подобные диспропорции с тенденцией к увеличению головы и кисти благословляющей руки в дальнейшем становятся наиболее заметными в каменной резьбе, следующей иконописным оригиналам .

Не надо думать, что народное осмысление иконописных образов на­иболее характерно именно для русской иконографической тра­диции. Ей предшествуют ранние восточнохристианские иконы, связываемые своим происхождением с монашеской средой, хранящиеся ныне в монастыре св. Екатерины на Синае . Они выдаются подобной деформацией класси­ческих форм и усилением графичности, порой напоминая скорее подцве­ченные рисунки пером, украшающие страницы рукописной книги, опять-таки отражающей эстетические вкусы тех же кругов . Отсюда можно сделать логический вывод относительно прогрессирующей демократизации иконописания. Этому должны были способствовать определённые истори­ческие факторы. Русско-византийские культурные связи оказались если и не совсем прерваны, то сильно ослаблены вследствие захвата Констан­тинополя крестоносцами в 1204 г. и татаро-монгольского нашествия. Реальное развитие сакрального ис­кусства было надолго приостановлено, и последствия происшедшего болезненно сказались в будущем .

Это будущее - новая эпоха, начинающаяся с конца ХIII в. и в основ­ном определяемая московской княжеской политикой, ведущей к превраще­нию Москвы не только в столицу обширного Русского государства, но и в религиозный центр Северо-Восточной Руси . Церковь же оказывалась наиболее деятельным проводником византийских воздействий в духовную культуру средневекового русского общества . Византийская иконопись ХIII в. весьма разнообразна по своему характеру, особенно продукция обслуживавших крестоносцев греческих мастерских . Кое-что из её образцов, хотя и с определённым запозданием, достигало русских земель, находя отклик у местных иконописцев .

События ХIII в. показали, что поколения русских иконописцев, усва­ивая христианскую иконографию в её византийском варианте, не прошли серьёзную профессиональную школу, отличавшую искусство греческих мас­теров. Поэтому они оказались обречёнными на копирование высоких образцов, и исключения бывали редки. Это трагическое положение обнаруживалось каждый раз, когда ослабевали связи с Византией: качественный уровень продукции резко понижался в сторону примитивизации художественных форм. Ярким томусвидетельством служат широко известные новгородские краснофонные иконы, происходящие из Крестцов . Здесь можно остано­вить внимание лишь на одной из них, более многофигурной, с изображением Спаса на престоле с избранными святыми (илл. 2). Византийский образ тронного Христа в иконографическом варианте ХII–ХIII вв. воспро­изведён без существенных отклонений, если не считать нарушения пропорций и трактовку отдельных деталей, в частности, драпировка одежд со струящимися складками уступает место системе контурных линий. Более определённо фольклорная трактовка проявляется в крупноголовых фигурах коротких пропорций, расположенных на полях иконы. Их состав явно от­ражает почитание этих святых . Поэтому типология иконописцу достаточно известна. И хотя иконография не нуждалась в упрощении, - худож­ник всё же обнаружил слабое представление о епископском облачении. Датируемая первой четвертью XIV в, икона Николы Зарайского с житиём из погоста Озерёво позволяет ещё нагляднее проследить развитие тех же тенденций . Композиции житийных клейм вызывают иллюзию сходства с романской живописью. Впрочем фольклоризации в русской иконописи порой подвергались и западные иконографические мотивы, о чём даёт представление, скажем, вологодская икона XIV в. с изображением Богоматери на престоле с предстоящими святителями Николой и Климентом . В сущности на фольклоризации иконописного образца возникло и разви­валось в течение целых столетий иконописание обширных северных земель по берегам Онежского озера . Иногда, как в случае с группой царских врат из новгородских провинций, даже успевала выработаться на местной почве своя яркая и устойчивая иконографическая традиция, отмеченная своеобразным осмыслением элитарного оригинала . Речь идёт о включении в схему наряду с Благовещением и Евангелистами многофигурной композиции Евхаристии с чертами бытовой трактовки.

Палеологовская эпоха в истории византийского искусства с ожив­лением византийско-русских церковных и культурных связей внесла много нового в иконописание Новгорода и Москвы . Прежде всего расширился иконографический репертуар, изменилась художественная характеристика. Однако при этом осталась практически неизжитой тенденция к архаиза­ции, что порой накладывало свой отпечаток и на восприятие новых, притом изысканных образцов. Создаётся впечатление, будто местные мастера смотрели на них как бы через призму традиционной выучки, тя­готевшей к прочно укоренившейся фольклоризации. Неудивительно, что житийные клейма новгородской иконы первой половины ХIV в. с изобра­жением Николы из погоста Любони скорее напоминают народную картину со всеми её характерными особенностями . Сообразно вкусам народной среды определён художественный строй иконы “Чудо Георгия о змие, с житиём” из бывшего собрания М. П. Погодина . Подобные произведения фольклорного типа образуют целое направление, отражающее своеобразие народных представлений в предельно доходчивой форме. Следует заметить здесь упрощение, но не радикальное изменение иконографической схемы.

“Новгородское искусство знаменует одну из высших точек в разви­тии древнерусской художественной культуры. Ему свойственны большая простота и выразительность, оно выдаётся своим народным характером, в нём нашли себе органическое претворение те многочисленные фольклор­ные мотивы, которые веками бытовали в народе и которые ни в одной другой школе не были столь широко использованы. Отсюда полнокров­ность новгородского искусства, отсюда же его крепость и почвенность”, - писал В. Н. Лазарев, оценивая вклад Новгорода в русское искусство . Правда, новгородская иконопись ХV в., особенно второй его половины, заметно эволюционирует, приближаясь к византинизирующему элитарному направлению, но северные провинции Новгорода по-прежнему сохраняют в течение весьма продолжительного времени ту бросающуюся в глаза фольклорную окраску, которая обычно отличает продукцию традиционного направления . Иногда эта окраска как бы непринуждённо наслаивается на новые, притом даже отчасти европеизированные модели. Сказывается вековой художественный контекст, а затем и воздействие старообряд­ческой среды. Всё это поддерживало пиетет по отношению к старине.

Однако нельзя сказать, что остаётся свободной от проникновения фольклорного элемента продукция иных иконописных центров, в том числе Пскова и Ростова . Псковские иконы, особенно ХIV–ХV вв., восприни­маются как результат осуществлённой на местной почве радикальной переработки привнесённых извне образцов как собственно византийского, так и византийско-запад­ного круга . Вероятно поэтому порой и можно ощутить отголоски романской художественной традиции. Всё это отчасти нивелировано фольклорным истолкованием образа, и здесь лучшим примером служит икона Спаса Вседержителя из Спасо-Елеазаровского монастыря. Упрощённость художественного решения присутствует и в других произведениях, иногда сумеречно-декоративных, и только в ХVI в. заметно стирается грань, отделявшая псковское мастерство от новгородского и московского. Нет уверенности в том, что сохранившиеся иконы адекватно отражают характер средневекового ростовского иконописания в целом . Но и на современной стадии изучения материала ясно, что наряду с элитарными произведениями были известны, если только не преобладали, образцы народного направления. Особенно впечатляет отно­сящаяся к этому кругу храмовая икона Троицы Ветхозаветной, выполнен­ная в 1360–1380-х гг. . Её отличает именно фольклорное истол­кование сюжета, проявляющееся как в упрощении форм и недостаточной согласованности фигур, так и в привнесении бытовых мотивов (илл. 3).

Фольклорный элемент оказывается почти неизменным спутником и мастеров различных русских иконописных центров, работающих на профес­сиональной основе. Широкое использование прорисей, выполненных опыт­ными рисовальщиками, не исключало различных отступлений и ошибок. Икона Спаса Вседержителя с Апостолами, конца ХIV – начала ХV в., локализуемая Ростовом, воспроизводит изысканный византийский оригинал второй половины XIV в. . При этом и в контурах изображений, и осо­бенно в моделировке объёмов заметны упрощения, отчётливо отражающие восприятие иконописцем образца. То же явление отражает и датируемая 1360-ми гг. двусторонняя икона с изображениями Спаса Вседержителя и Богоматери Одигитрии из Покровского монастыря в Суздале . Выполненная одновременно с ней, происходящая оттуда же храмовая икона Покрова примечательна не только как пример разработки многофигурной композиции указанного сюжета, но и в качестве свидетельства об эсте­тических вкусах тогдашних суздальских князей, чуждых особой утончен­ности . Из этого состояния русскую иконопись могло вывести лишь творчество таких крупных мастеров, как Феофан Грек и Андрей Рублёв.

Московская иконопись формировалась почти изначально с привлече­нием византийских мастеров, приглашённых митрополитом Феогностом (1338–1353). Её произведения в целом выделяются более сильными прояв­лениями аристократизма, чем продукция иных локальных художественных центров средневековой Руси . Правда, черты фольклоризации порой всё-таки проникали как в ранние произведения, так и в созданные в подмосковных монастырских мастерских. Совершенно иначе дело обстояло на территории, прилегающей к Твери. Воздействием фольклоризации отме­чены уже произведения ХIV–ХV вв., такие как икона архангела Михаила и царские врата с изображением двух святителей , но ещё более она усиливается в иконах деисусного чина середины ХV в. из собрания А. И. Анисимова . Икона Ипатия Гангрского с житиём, конца XV – первой половины ХVI в. , обнаруживает тенденции близкие творчеству мастеров новгородских провинций Русского Севера. Последние, как известно, широко адаптировали в привычном для них плане и самые элитарные иконописные образцы . Непосредственно элитарные произве­дения иконописи, разумеется, оседали преимущественно лишь в наиболее крупных северных монастырях .

В течение последнего столетия существования Византийской империи Константинополь, как и ранее, оказывал определяющее воздействие на характер иконописи православных славянских стран . В течение ближайших последующих десятилетий её развитие продолжалось скорее по инер­ции, пока не возник вопрос как о качественном уровне, так и, главное, о правильности изображений. В Москве он был поставлен на Стоглавом соборе 1551 г., обнаружившем серьёзную обеспокоенность состоянием иконописания и рекомендовавшем введение лицевых иконописных подлин­ников . Всё это можно понять, особенно исходя из опыта существова­ния в поствизантийский период иконописания белорусско-украинского региона в условиях активной католической экспансии и практически отсутствующей православной аристократии . Потенциальные заказчики икон представляли духовенство, мещанство и сельские церковные общины. Да и в самой Москве трудно было не уловить проникновение в иконогра­фию западных сюжетов, обязанных большей частью продукции итало-греческих мастерских . Позже это обстоятельство в значительной мере усыпит бдительность и русских старообрядцев . Между тем, несмотря на все предпринятые меры, европеизация и фольклоризация традиционной иконописи продолжались, особенно с распространением гравюры, и успехи их явно зависели от социальной среды . В этом плане показательна происходящая из Флоровской часовни в дер. Пасмурово икона Чуда о Флоре и Лавре, написанная Исаакием Григорьевым в 1603 г. (илл. 4). Это образец творчества монастырских крестьян-иконописцев Пошехонья. Традиционная иконографическая схема усложнена за счёт включения архитектурного фона и увеличения количества лошадей.

“Общий характер искусства ХVII в., - писал Л. А. Успенский, - отмеченный утратой основных свойств великого искусства предыдущих эпох, был результатом того духовного упадка и тех исторических предпосылок, которые определились в ХVI в. И интерес к русскому искусству в других православных странах был вызван не только замиранием художественной жизни под турецким владычеством, но и определённым созвучием в понимании церковного искусства в отношении к нему, которые возникли под воздействием обстоятельств, сложившихся в эту эпоху на путях Православия” . Одним из отмеченных обстоятельств, несомненно, была европеизация сакрального искусства византийской традиции, проходившая постепенно, исподволь, и обращавшая на себя внимание в случаях наиболее радикальных новшеств. Стоит хотя бы вспомнить о взглядах на современную ему русскую иконопись протопопа Аввакума . Фольклоризация осталась как бы в тени полемики, поскольку не затрагивала иконографических основ и лишь давала им отчасти бытовое толкование, особенно в северных произведениях .

Положение в характере фольклоризации заметно усложняется во второй половине ХVII в. при взаимодействии с украинской и белорусской иконографическими традициями и притоком иноземных мастеров . Здесь тяжесть проблемы скорее переносится в плоскость международных куль­турных отношений. Традиционная иконопись не исчезает, но в общест­венном сознании как бы отодвигается на дальний план, удерживаясь прежде всего в провинциально-монастырской и старообрядческой среде. Это творчество становится преимущественно уделом народных мастеров, оказавшихся, таким образом, призванными ещё долго хранить заветы средневековой Руси.

Воронин Н. Н. Итоги развития древнерусского искусства // История русского искусства. Т. IV. М., 1959. C. 616.

Айналов Д. В. Эллинистические основы византийского искусства. Исследования в области истории ранневизантийского искусства. СПб., 1900; Grabar A. Christian Iconography. A Study of its Origins. Princeton, 1968; Kitzinger E. Byzantine Art in the Making. Main lines of stylistic development in Mediterranean Art 3rd–7th Century. Cambridge, 1977.

Пуцко В. Г. Византия и становление искусства Киевской Руси // Южная Pyсь и Византия. Сборник научных трудов. Киев, 1991. С. 79–99.

Грабар А. Н. Крещение Руси в истории искусства // Владимирский сборник в память 950-летия крещения Руси. Белград, 1938. С. 73–88; Он же. Светское изобразительное искусство домонгольской Руси и “Слово о полку Игореве” // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. ХVIII. M.; Л., 1962. С. 233–271.

Velmans T. Rayonnement de l’icone au XII е et аu début du XIIIe siècle // XVe Congrès International d’études byzantines. Rapports et co-rapports. III. Art et archéologic. Athènes, 1976. P. 195–227. Pl. XLI–LI; Пуцко В. Икона в домонгольской Руси // Icone und frühes Tafelbild; Halle. 1988. C. 87–116.

Лазарев В. Н. Византия и древнерусское искусство // Лазарев В. Н. Византийское и древнерусское искусство. Статьи и материалы. М., 1978. С. 220.

Государственная Третьяковская галерея. Каталог собрания. Т. I: Древнерусское искусство X – начала ХV веков. М., 1995. С. 54– 57. № 9.

Пуцко В. Г. Русские иконы святителя Николая по данным мелкой каменной пластики ХIII–ХV веков // Почитание святителя Николая Чудо­творца и его отражение в фольклоре, письменности и искусстве. М., 2007. С. 121–131.

Пуцко В. Г. Сакральное искусство Руси перед монголо-татарским нашествием: результаты и перспективы развития // Проблемы славяно­ведения. Вып. 7. Брянск, 2005. С. 3–10.

Пуцко В. Г. Церковь и рецепции византийской духовной культуры в русском обществе ХI–ХV вв. // Проблемы славяноведения. Вып. 10. Брянск, 2008. С. 9–19.

Xyngopoulos A. Icones du XIII e siècle en Grece // L’art byzantin du XIII е siècle. Symposium de Sopoćani. 1965. Beograd, 1967. P. 75–82; Weitzmann K. Thirteenth Century Сrusаder Icons on Mount Sinai // The Art Bulletin. Vol. XLV. 1963. P. 179–203; Он же . Icon Painting in the Crusader Kingdom // Dumbarton Oaks Washington. 1966. P. 49–83; Byzantium. Faith and Power (1261–1557). New York, 2004. P. 341–381.

Пуцко В . Крестоносцы и западные тенденции в искусстве Руси ХII – начала XIV в. // Actes du XV e Congrćès International d’études byzantines. Athènes–1976. T. II; Art et archeology. Communications. Athènes, 1981. C. 953–972.

Порфиридов Н. Г. Два произведения новгородской станковой живописи XIII века // Древнерусское искусство. Художественная культура Новгорода. М., 1968. С. 140–144; Смирнова Э. С. Живопись Великого Новгорода. Середина ХIII – начало ХV века. М., 1976. С. 35–46, 157–165.

Анализ фольклорных элементов «Повести о Горе-Злочастии»

бытовой повесть народный фольклор

Среди бытовых повестей XVII одним из наиболее значительных является «Повесть о Горе Злочастии», которая была обнаружена академиком А.Н. Пыпиным в 1856 г. среди рукописей собрания М. Н. Погодина (Гос. публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина). Полное название её - «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин». Повесть основана на сказочном мотиве - одушевлении Горя, однако, тема у неё далеко не сказочная - злободневная для того времени, о родителях, которые придерживаются старины, и о детях, стремящихся жить по своей воле.

"Повесть" имеет своим героем только одного человека. Это монодрама. Все остальные действующие лица отодвинуты в тень и характеризуются автором через множественное число, которое наиболее отчетливо противопоставляется хоть и обобщенной, но в то же время принципиальной "единственности" главного героя ("отец и мать", "други", "добрые люди", "нагие-босые", "перевощики"). Только в начале повести говорится об одном "милом друге", который его обманул и обокрал. Но этот единственный, кроме Молодца, конкретный человеческий персонаж повести выведен так обобщенно, что скорее воспринимается как некий символ всех его собутыльников, чем как конкретная личность. В повести только один ярко освещенный персонаж - это неудачливый и несчастный Молодец.

Правда, в "Повести", кроме Молодца, есть и другой ярко обрисованный персонаж - это само Горе-Злочастие. С его введением "Повесть" приобретает сказочность. Но персонаж этот, хоть и является вымышленным, однако представляет собой alter ego самого Молодца. Это его индивидуальная судьба, своеобразное воплощение его личности. Горе неотделимо от самой личности Молодца. Это судьба его, выбранная им по доброй воле, хотя и подчинившая его себе, неотступно за ним следующая, прилепившаяся к нему. Она не переходит к Молодцу от родителей и не появляется у него при рождении. Горе-Злочастие выскакивает к Молодцу из-за камня тогда, когда он уже сам выбрал свой путь, уже ушел из дома, стал бездомным пропойцей, свел дружбу с "нагими-босыми", оделся в "гуньку кабацкую".

Произведение пронизано фольклорной символикой и образностью. Автор широко пользуется народно-песенным языком, распространенными эпитетами и повторами ("серый волк", "сыра земля", "удаль молодецкая").

Именно жанры народных песен и былин определили то новое, что внесла эта повесть в русскую прозу XVII века: лирическое сочувствие автора к своему герою и народно-поэтические художественные элементы.

Однако следует отметить, что бытописательный элемент в повести своеобразен. В повествовании нет точных этнографических деталей, указывающих на место действия, на географические понятия (перечень городов, рек), на время действия, герои не названы по имени, не обнаруживаются и исторические признаки времени.

Бытовой фон воссоздается указанием на житейские правила общества, через описание родительской проповеди, практической сметки торговых людей, бытовых советов, моральных наставлений. Моральные заветы добрых людей и родных создают нравственную атмосферу быта, однако, лишенную исторической конкретности.

Картину быта дополняют и отдельные этнографические детали, хотя и недостаточно многочисленные -- "кабацкий двор", на который попадает добрый Молодец, "честен пир":

А в ызбе идет велик пир почестен,

гости пьют, ядят, потешаются…

В повести называются отдельные элементы одежды: "платье гостиное", "гунька кабацкая", "драгие порты", "чиры" (башмаки), лапотки -- "отопочки". В описании же места действия нет определенной конкретности. Детали окружающего мира рисуются в духе фольклорной поэтики: "чужая страна дална, незнакома". Упоминается без уточнений о "граде", избе "с высоким теремом" на дворе.

На народный стиль и причастность к фольклору указывают и постоянные элементы и эпитеты народной сказки. Как, например, в сцене погони Горя за Молодцем: "ясный сокол", "белый кречет", "сизый голубь", "ковыль-трава", "травонка", "вострая коса", "буйны ветры" и др. В описании передается специфическая динамика народной речи:

Полетел Молодец ясным соколом,

А Горе за ним белым кречатом.

Молодец полетел сизым голубем,

А Горе за ним серым ястребом.

Молодец пошел в поле серым волком,

А Горе за ним з борзыми вежлецы.

Молодец стал в поле ковыль-трава,

А горе пришло с косою вострою.

Из народной поэзии с ее характерными повторами, подчеркивающими усиление действия, пришло и заклинание, произносимое Горем, в сцене преследования Молодца:

Быть тебе, травонка, посеченой,

лежать тебе, травонка, посеченой.

И буйны ветры быть тебе развеянной.

В духе народной поэзии даны и причитания доброго Молодца, обращенные к Горю:

Ах, ти мне, Злочастие горинское!

До беды меня, Молодца, домыкало:

Уморило меня, Молодца, смертью голодною.

Типичны для народной поэзии использованные в повести приемы, формулы, постоянные эпитеты былинного стиля. Так, например, в описании обычая, по которому Молодец приходит на пир: он "крестил лицо свое белое, поклонился чюдным образом, бил челом он добрым людям на все четыре стороны". Молодец грустит на пиру: "на пиру невесел сидит, кручиноват, скорбен, нерадостен". Как и в фольклорной поэтике, Горе первоначально является молодцу во сне, элементы перевоплощения тоже присутствуют в повести (Горе принимает облик архангела Гавриила).

Однако в произведении присутствует не только фольклорный стиль, но и книжный язык, который обнаруживается в первую очередь во вступлении к повести, излагающем происхождение греха на земле после нарушения Адамом и Евой заповеди божьей о невкушении плода виноградного. Присутствует он и в последних строках повести. И вступление, и заключение сближают её с произведениями житийного жанра. Сказывается книжная традиция и в некоторых типично книжных эпитетах повести, и в тематической близости её к книжным произведениям на тему о пьянстве.

Фольклор - это разновидность отображения народного сознания. И это отличает его от других форм языкового искусства, в том числе и от литературы, в которой выражается одинокой личностью автора. также может отображать сугубо личностное восприятие окружающего, в то время как фольклор объединяет собирательное, общественное видение. Современное литературоведение все чаще обращается к феномену массовой литературы и особенностей ее функционирования в пределах России. Авторы XXI века в последнее время проявляют тенденцию к активной интерпретации добычи традиционной культуры. Рост популярности массовой литературы обеспечивается с помощью использования писателями способности читателя воспроизводить на подсознательном уровне уже известные ему образы и сюжеты, представленные в произведении. Очень часто такой «базой» является фольклор.

Фольклорные мотивы

Фольклорные мотивы рано или поздно используют все писатели как массовой, так и элитарной литературы, разница заключается в их функции на данном уровне. В массовой литературе фольклор - это прежде всего «фактор образования национальной литературы», то есть гарант соотнесенности текста с общепринятыми стандартами литературы, которую готов потреблять читатель. При таких обстоятельствах литературоведы пытаются определить: что такое фольклор в литературе, как взаимодействуют фольклорные мотивы с произведениями массовой литературы и каковы особенности их влияния на авторский текст, а также трансформации, которые испытывает фольклорный текст по мере его включения в плоскость современного литературного произведения и изменения его традиционных значений. Исследователями устанавливаются пределы вхождения фольклорного текста в текст литературный и прослеживаются трансформации универсальных фольклорных архетипов. Одной из главных задач будет выяснить, что такое фольклор в литературе, исследовать их взаимовлияние и связи в произведениях массовой литературы.

Традиционный фольклор

Авторы массовой литературы главной задачей при написании произведения ставят заинтересовать читателя. Для этого прежде всего они стремятся к мастерскому изображению интриги. Зофья Митосек в статье «Конец мимезиса» пишет, что «строительство интриги - это игра традиций и инноваций». И если под понятием традиций иметь в виду «передачу от одного поколения к другому традиционных форм деятельности и общения, а также сопутствующих им обычаев, правил, представлений, ценностей», то для читателя фольклор является достойным представителем традиции в литературе. В современном обществе необходимо прививать подрастающему поколению необходимость изучения традиционного фольклора.

Школьная программа: литература (5 класс) - жанры фольклора

Пятый класс - важная фаза в развитии языкового образования школьников. Обращение к произведениям с применением фольклорных материалов обусловлено необходимостью самоутверждения, существенной восприимчивостью учеников пятого класса к народному творчеству, соответствию фольклора как устного слова к активной речи ребенка, находящегося на стадии постоянного развития. Такую образованность в средней школе дает ученику урок литературы.

Жанры фольклора, которые должны изучаться в современной школе:

Обрядовое творчество

• Календарно-обрядовая поэзия.
• Народная драма.
• Героический эпос.
• Думы.

Баллады и лирические песни

• Баллады.
• Семейно-бытовые песни.
• Общественно-бытовые песни.
• Стрелковые и повстанческие песни.
• Частушки.
• Песни литературного происхождения.

Сказочная и несказочная историческая проза

• Народные сказки.
• Легенды и предания.

Народная паремиография

• Пословицы и поговорки.
• Загадки.
• Народные поверья.
• Басни.

Фольклор - «генетический» элемент мироощущения

Художественное действо в сюжете произведений литературы чаще всего простое и понятное, призвано отвечать обыденному сознанию читателя. Фольклор является «генетическим» элементом мироощущения и, как правило, закладывается в сознание с первыми песнями, сказками, загадками с самого детства. Так, в школе особенности фольклорных произведений дает ученику урок литературы (5 класс). Фольклор делает мир понятнее, пытается объяснить неизвестное. Поэтому при взаимодействии функций фольклора и литературы создается мощный ресурс для влияния на сознание реципиента, при котором текст способен мифологизировать человеческое сознание и даже вызвать трансформацию рациональной сферы мышления человека. Ответ на вопрос "что такое фольклор в литературе" определяется целым направлением неотъемлемого творческого осмысления и использования. В произведениях фольклора идеи творчества часто раскрываются на грани пересечения с литературой. Возможно, на это влияет и исконный обрядовый фольклор. Литература (5 класс) в современной школе все чаще возвращается к актуальной сегодня теме духовного и культурного возрождения, в первооснову бытия нашего народа, одним из главных носителей сведений о которых есть фольклор.

Традиция анализа

В наше время появилась уже определенная традиция анализа того, что такое фольклор в литературе, согласно которой приравнивание творчества к стандартам считается неуместным: несмотря на ярлык «массовости» романов, они имеют свой стиль, творческую манеру и, самое главное, тематику произведений. Они «регенерировали» из глубин души вечные темы, интерес к которым дремал у читателя с начала новой эпохи. Любимыми темами древних авторов есть село и город, историческая связь поколений, мистические истории с любовно-эротической окраской. На устоявшихся исторических образах выстраивается современная манера «прямого» описания событий, традиционная культура подается в модифицированном варианте. Герои произведений характеризуются широтой постижения жизненного и психологического опыта, описания их характеров подчеркиваются реминисценциями к истории и культуре нашего народа, которые чаще всего проявляются в авторских отступлениях и ремарках.

Десакрализация фольклора

Акценты делаются на визуализацию картин, которая осуществляется с помощью повышенной динамичности изложения событий и эффекта недосказанности, что стимулирует читателя к творческому «сотрудничеству». В каждом романе герой существует в собственноручно созданном автором мире, с собственной географией, историей, мифологией. Но при прочтении реципиент воспринимает данное пространство как уже известное, то есть он проникает в атмосферу произведения с первых страниц. Такого эффекта авторы достигают благодаря включению различных фольклорных схем; то есть речь идет об «имитации мифа не мифологическим сознанием», согласно которой фольклорные элементы выступают под своим традиционным контекстом и приобретают другое смысловое значение, но в то же время выполняют функцию идентификации читателем уже известных ему древних смыслов. Таким образом, в текстах массовой литературы происходит десакрализация традиций и фольклора.

Феномен модификации прошлого и настоящего

Феномен модификации прошлого и настоящего прослеживается даже в характере построения почти всех произведений. Тексты изобилуют пословицами и поговорками, что позволяет в сжатой, сконденсированной форме передать многовековой опыт народа. В произведениях главным является то, что они выступают как элементы монологов и диалогов героя - чаще всего в этом используются персонажи носители мудрости и морали. Приметы и поговорки выполняют также функцию намека на трагическую судьбу героев того времени. Они несут глубокий смысл, одна примета может рассказать обо всем героя.

Фольклор - это гармония внутреннего мира

Итак, определенная мифологизация и отнесенность к фольклору в произведениях является естественной и такой же неотъемлемой частью созданного мира, как специфика крестьянства, этнический колорит и живое, настоящее вещание. Массовая литература строится на «базовых моделях» сознания читателя данного народа (в основе которых лежат «начальные интенции»). В произведениях такими «исходными интенциями» являются именно фольклорные элементы. С помощью фольклорных мотивов происходит близость к природе, гармонии внутреннего мира, а остальные функции фольклора отходят на второй план, происходит упрощение сакральности.

До нас не дошел славянский эпос, зато сохранились сказки, которые в известной степени отражают представления наших предков о мире, жизни и смерти, о человеке и его противниках. Баба Яга - настолько известный персонаж русских сказок, что не требует представления. В кинематографе лучший образ «злой» бабы Яги создал актер Георгий Милляр, который сам изобрел костюм из кучи тряпья и устрашающий грим с крючковатым носом, бородавками и торчащими зубами.

О происхождении имени этого персонажа нет однозначного мнения. Яга, Яга-баба, Ягая, Ягая баба, Ягиха, Ягабиха, Ягабова, Ягишна, Ягинишна - так называют ее в сказках. Существует множество вариантов этимологии. Немецкий языковед и славист Макс Фасмер находит во многих индоевропейских языках сходный по звучанию корень, обозначающий «болеть, чахнуть, гневаться, раздражаться, скорбеть». Некоторые выводят «яга» от «пращур» (предок), однако это довольно сомнительно. В языке коми слово «яг» может означать сосновый лес, бор. В мифологии этого народа можно найти историю про Яг морта, лесного человека ростом с молодую сосну, который похищал домашний скот, детей и женщин. Когда он украл единственную дочь старейшины, ее жених и все поселение решили наконец что-то сделать. Они нашли пещеру лешего, у которой обнаружили погибшую девушку. После чего убили чудище, забрали сокровища, а пещеру завалили.

Баба Яга хоть и лесное существо, но в пещере никогда не жила. Всем известна ее «избушка о куриной ножке, об одном окошке, с крытым красным крыльцом». Что это за «архитектурное излишество»? Говоря сухим языком инженера, это свайная конструкция. Она используется в местах с регулярными разливами или на болотах. В некоторых областях России деревенские срубы ставили на пеньки для предотвращения гниения. У финно-угорских народов были распространены амбары на сваях (для защиты от мышей), которые стояли в отдалении от человеческого жилья (во избежание пожара). В Сибири и на Урале до сих пор встречаются сайвы - срубы на столбах в лесу, где охотники хранят припасы. Если остро не нуждаешься, брать оттуда ничего не следует; зато положить от себя можно. Не исключено, что эти запасы спасут кому-нибудь жизнь.

Прообразом избушки бабы Яги мог быть и бдын . Древние славяне кремировали усопших. В некоторых регионах сосуд с прахом помещали в небольшом домике или будке на столбе - бдыне. Вполне вероятно, что сохранившиеся доныне и очень распространённые у старообрядцев могильные кресты с голубцом (декоративной крышей) произошли отсюда. Будучи окуренными благовониями, они назывались курными.

Старообрядцы. Русский Север. Конец XIX — нач. XX вв.

Чем же занимается баба Яга? Крупный советский фольклорист Владимир Пропп насчитал три функции: похитительница детей («Гуси-лебеди»); дарительница (вручает герою коня или волшебный клубок); воительница (побеждая ее, герой приобретает мудрость). По мнению ученого, она когда-то была божеством, руководившим обрядом инициации. При этом каждая функция обретает смысл: готовый к переходу в новое состояние ребенок «похищается» у родителей, борется с чудовищем физически или интеллектуально, доказывает свою самостоятельность и возвращается уже взрослым человеком. В мифологическом сознании такой переход ассоциировался со смертью прежнего «я» и рождением нового. Таким образом, баба Яга напрямую связана с загробным миром. Она проводник, существо, живущее на границе.

Привратник она довольно неприветливый: «На печи, на девятом кирпичи лежит баба-Яга, костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит». Немудрено осерчать, если жилище тесновато. Дом окружен тыном из костей, а на них - звериные или человеческие черепа с пылающими глазницами. Сама изба подчас покрыта блином, подперта пирогом - здесь это означает поминальную трапезу. Когда приходит герой из мира живых, он повелевает избушке повернуться к нему лицом, а к царству мертвых - задом. Хозяйка не видит его, но узнает по запаху («фу, фу, русским духом пахнет!»).

Ходить тут нечего, места заповедные, поэтому баба Яга прогоняет незваного гостя. Однако тот не уходит, а требует к себе максимального внимания: баньку истопи, накорми-напои, спать уложи. Этим он демонстрирует серьезность своих намерений. Герой собирается в тридевятое царство, то есть загробный мир. Для этого ему самому надо на время умереть. Он совершает ритуальное омовение и вкушает пищу мертвых, после чего смело идет спасать царевну или добывать молодильные яблочки.

Девушки тоже являются к бабе Яге. Их она загружает непосильной работой (которую часто помогают выполнить мелкие животные) и всерьез обещает съесть, так что иногда приходится спасаться бегством. Девушка учится много трудиться и быть внимательной ко всем существам, даже крохотным. Кроме того, она учится доверять своей интуиции.

Помимо сказочного есть еще и лубочный образ бабы Яги. Известны два лубка конца XVII – начала XVIII вв. , где она предстает в непривычном для нас амплуа - комедийном. Надпись на первом гласит: «Яга баба с мужиком, с плешивым стариком скачут, в волынку играют, а ладу не знают». Второй сопровождает фраза: «Яга баба едет с крокодилом драться на свинье с пестом, у них же под кустом скляница с вином». Помимо необычности сюжета бросается в глаза внешний вид старухи. Она далеко не так стара; впрочем, носата и горбата, но при этом одета хорошо и даже нарядно, на голове убор замужней или вдовой женщины, с прикрепленными к нему колтами. За пояс в одном случае заткнуты прялка и донце, в другом - прялка и топор. На втором лубке в руках она держит вожжи и пестик.

Комический эффект достигается противопоставлением деталей: прялку и донце едва ли можно носить за поясом, пестик и топор относятся к мужским атрибутам, при эффектном внешнем виде баба Яга выглядит довольно безумно с высунутым языком; и вокруг цветочки. Битва с крокодилом особенно хороша. В народном сознании крокодил ассоциировался с драконами и змеями и наделялся демоническими чертами. С чудищами обычно сражаются герои на конях, здесь же баба (!) бросается на существо, которое нисколько не похоже на крокодила, скачет на свинье, причем справа налево (герой на коне обычно скачет слева направо), а в кустах шкалик дожидается. Чем закончится схватка, мы не знаем, но победитель, очевидно, будет доволен.

Как видим, баба Яга давно превратилась из персонажа мифа в персонаж фольклора и на этом повседневном уровне обросла новыми качествами. Не зря она остается одним из наиболее популярных сказочных героев и в наше время. И пусть она лишилась своего пограничного поста, она по-прежнему принимает участие в воспитании детей через сказки, спектакли и фильмы.

При републикации материалов сайта «Матроны.ру» прямая активная ссылка на исходный текст материала обязательна.

Поскольку вы здесь…

… у нас есть небольшая просьба. Портал «Матроны» активно развивается, наша аудитория растет, но нам не хватает средств для работы редакции. Многие темы, которые нам хотелось бы поднять и которые интересны вам, нашим читателям, остаются неосвещенными из-за финансовых ограничений. В отличие от многих СМИ, мы сознательно не делаем платную подписку, потому что хотим, чтобы наши материалы были доступны всем желающим.

Поэма Некрасова – кладезь народной мудрости.
Первые строки «Пролога» напоминают сказочный зачин. Зачин – традиционное начало сказки: В каком году – рассчитывай…
Почти все герои названы по именам, а фамилии не указываются: Роман, Демьян, Лука,
Иван и Митродор, Пахом, Пров.
Фольклорный колорит усиливается с помощью сакральных чисел: 7.
на столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков:
Семь временнообязанных…

Слетелися семь филинов,
Любуются побоищем
С семи больших дерев,

Сказочным кажется сюжет, когда Пахом подбирает птенчика и беседует с ним, а затем и с пеночкой, которая в качестве выкупа за птенца даёт скатерь-самобранку, тайное место с «волшебной коробкой»:
В ней скатерть самобранная,
Когда ни пожелаете,
Накормит, напоит!
Тихонько только молвите:
„Эй! скатерть самобранная!
Попотчуй мужиков! “
По вашему хотению,
По моему велению
условная форма обращения к скатерти
«Смотрите, чур, одно!
Съестного сколько вынесет
Утроба - то и спрашивай,
А водки можно требовать
В день ровно по ведру.
Коли вы больше спросите,
И раз и два - исполнится
По вашему желанию,
А в третий быть беде! »
– основа многих русских народных сказок
Этот сверкающий поток слов захватывает и увлекает… Секрет вечной силы и молодости музы Некрасова в приобщении её к неиссякающему источнику русской народной поэзии. Да и мог ли Некрасов писать иначе книгу, по его словам «полезную, понятную народу и правдивую» ? Бойкое, размашистое народное слово, меткое и остроумное, «какого не придумаешь, хоть проглоти перо» , – основа основ всей поэзии Некрасова.
Кроме сказочных мотивов, в «Прологе» огромное количество примет, поговорок, загадок, которые не только отражают ум, красоту, мудрость речи русского народа, но и придают поэме чрезвычайную фольклорную насыщенность. Пословицы. «Мужик, что бык… » Пословица характеризует качество характера простого мужика, его упрямство, упорство, настойчивость. В современной речи- упрям, как бык. «Пташка малая, а коготок востёр» -(«Маленький, да удаленький») и т. д.
Загадки- Вас только, тени черные,
Нельзя поймать - обнять! -тени
Без тела - а живет оно,
Без языка - кричит! -эхо
Поверье – идущее из старины, живущее в народе убеждение, вера в примету. Примета – явление, случай, которые в народе являются предвестием чего-нибудь.
«Ну, леший шутку славную над нами подшутил» .
В настоящее время можно услышать такие выражения: леший попутал, иди ты к лешему (уходи) , какого лешего? (выражение досады) , леший его знает (кто его знает) – все они используются в просторечном стиле.
«Кукуй, кукуй, кукушечка!
Заколосится хлеб,
Подавишься ты колосом –
Не будешь куковать. »