Тяжелые времена, диккенс чарлз.

– Ах, боже мой, – захныкала миссис Грэдграйнд. – Луиза! Томас! Да что же это вы? Я просто удивляюсь вам. Вот имей после этого детей! Ну как тут не подумать, что лучше бы их вовсе у меня не было. Хотела бы я знать, что бы вы тогда стали делать!

Несмотря на железную логику этих слов, мистер Грэдграйнд остался недоволен. Он досадливо поморщился.

– Неужели вы, зная, что у матери мигрень, не могли посмотреть на свои ракушки и минералы и на все, что вам полагается? – продолжала миссис Грэдграйнд. – Зачем вам цирк? Вы не хуже меня знаете, что у детей не бывает ни учителей из цирка, ни цирковых коллекций, ни занятий по цирку. Что вам понадобилось знать о цирке? Делать вам нечего, что ли? С моей мигренью я и названий всех фактов не припомню, которые вам нужно выучить.

– Вот в этом-то и причина! – упрямо сказала Луиза.

– Пустое ты говоришь, это не может быть причиной, – возразила миссис Грэдграйнд. – Ступайте сейчас же и займитесь своими ологиями. – Миссис Грэдграйнд была несведуща в науках и, отсылая своих детей к занятиям, всегда пользовалась этим всеобъемлющим названием, предоставляя им самим выбрать подходящий предмет.

Надо сказать, что вообще запас фактов, которым располагала миссис Грэдграйнд, был нищенски скуден; но мистер Грэдграйнд, возводя ее в ранг супруги, руководствовался двумя соображениями: во-первых, она олицетворяла собой вполне приемлемую сумму, а во-вторых, была «без фокусов». Под «фокусами» он подразумевал воображение; и поистине, вряд ли нашлось бы другое человеческое существо, которое, не будучи идиотом от рождения, было бы вместе с тем столь же безгрешно в этом смысле.

Оставшись наедине со своим мужем и мистером Баундерби, почтенная леди так потерялась от этого, что даже не понадобилось столкновения с каким-нибудь новым фактом: она снова умерла для мира, и никто уже не глядел в ее сторону.

– Баундерби, – заговорил мистер Грэдграйнд, придвигая кресло к камину. – Вы всегда принимаете живейшее участие в моих детях – особенно в Луизе, поэтому я, не таясь, могу сказать вам, что сильно раздосадован моим открытием. Я постоянно и неуклонно (как вам известно) стремился развивать в моих детях разум. Все воспитание ребенка (как вам известно) должно быть направлено единственно на развитие разума. И вот, Баундерби, исходя из непредвиденного случая, происшедшего нынче, – хотя сам по себе он и кажется пустяком, – нельзя не предположить, что в сознание Томаса и Луизы вкралось нечто, являющееся… или, вернее, не являющееся… словом, – нечто, не имеющее ничего общего с разумом и отнюдь не предусмотренное моей системой воспитания.

– Могу засвидетельствовать, – отвечал Баундерби, – что интересоваться кучкой бродяг весьма неразумно. Когда я был бродягой, никто не интересовался мной. Уж в этом не сомневайтесь.

– Вопрос стоит так: в чем источник такого низменного любопытства? – сказал в высшей степени практический родитель, сосредоточенно глядя в огонь.

– Я вам отвечу: в праздном воображении.

– Неужели это возможно? Хотя должен сознаться, что эта страшная мысль приходила мне на ум, когда я шел с ними домой.

– В праздном воображении, Грэдграйнд, – повторил Баундерби. – Это всем вредно, а для такой девушки, как Луиза, это просто черт знает что. Я не прошу миссис Грэдграйнд извинить меня за крепкое словцо – она знает, что я человек неотесанный. Никому не советую ожидать от меня изысканных манер. Не такое я получил воспитание.

– Может быть, – рассуждал мистер Грэдграйнд, глубоко засунув руки в карманы и устремив взор из-под нависших бровей на огонь, – может быть, кто-нибудь из учителей или слуг что-нибудь внушил им? Может быть, Луиза или Томас вычитали нечто подобное? Может быть, вопреки всем мерам предосторожности в дом проникла книга глупых рассказов? Иначе как же объяснить такое странное, непостижимое явление в детях, которые с колыбели развивались по всем правилам практического воспитания?

– Стойте! – закричал Баундерби, все еще маяча на коврике перед камином и своим воинственным самоуничижением бросая вызов даже мебели, которой была обставлена комната. – Да у вас в школе учится дочь одного из этих циркачей.

– Сесилия Джуп, – подтвердил мистер Грэдграйнд, не без смущения глядя на своего друга.

– Стойте, стойте! – опять закричал Баундерби. – А как она попала туда?

– Я сам до нынешнего дня не видел этой девочки. Но факт тот, что она приходила сюда с просьбой принять ее, хотя она не живет постоянно в нашем городе, и… да, да, Баундерби, вы правы, вы безусловно правы.

– Стойте, стойте! – еще раз крикнул Баундерби. – Когда она приходила, Луиза видела ее?

– Луиза, несомненно, видела Сесилию Джуп, потому что именно Луиза сказала мне, о чем она просит. Но я уверен, что Луиза видела ее в присутствии миссис Грэдграйнд.

– Будьте добры, миссис Грэдграйнд, – сказал Баундерби, – расскажите: как это было?

– Ах, боже мой! – простонала миссис Грэдграйнд. – Ну, девочка хотела ходить в школу, а мистер Грэдграйнд хочет, чтобы девочки ходили в школу, а Луиза и Томас сказали, что девочка хочет ходить и что мистер Грэдграйнд хочет, чтобы девочки ходили, и как я могла спорить против такого очевидного факта?

– Так вот что, Грэдграйнд! – сказал мистер Баундерби. – Выгоните вон эту девчонку, и дело с концом.

– Я склоняюсь к тому же мнению.

– Делать так делать – всегда было моим правилом, с самого детства, – сказал Баундерби. – Когда я решил бежать от моей бабушки и от моего ящика из-под яиц, я сделал это немедля. И вы действуйте так же. Прогоните ее немедля!

– Вы не откажетесь пройтись? – спросил мистер Грэдграйнд. – У меня есть адрес ее отца. Может быть, мы вместе прогуляемся в город?

– С удовольствием, – отвечал мистер Баундерби, – лишь бы дело было сделано, и немедля!

Итак, мистер Баундерби нахлобучил шляпу – иначе он никогда не надевал ее, как и подобает тому, кто сам вывел себя в люди и не имел времени приобщиться к искусству изящного ношения шляп, – и, засунув руки в карманы, не спеша вышел в сени. «Не признаю перчаток, – любил он повторять. – Я без них карабкался вверх. Иначе я бы не залез так высоко».

Мистер Грэдграйнд поднялся к себе за адресом, а мистер Баундерби, постояв немного в сенях, отворил одну из дверей и заглянул в классную – тихую светлую комнату, устланную ковром, которая, однако, вопреки книжным шкафам, коллекциям, всевозможным приборам и наглядным пособиям была едва ли не скучнее самой заурядной цирюльни. Луиза, лениво облокотившись на подоконник, рассеянно смотрела в окно, а Томас, обиженно сопя, стоял у камина. Двое других отпрысков семейства Грэдграйнд – Адам Смит и Мальтус – отбывали срок обучения вне стен отчего дома, а малютка Джейн, вся измазанная влажной глиной, полученной из смеси грифеля и слез, уснула над простыми дробями.

– Полно тебе, Луиза, полно, Томас, – сказал мистер Баундерби. – Вы больше не будете этого делать, и все. Я замолвлю за вас словечко перед вашим отцом. Ну как, Луиза? Стоит это поцелуя?

– Извольте, мистер Баундерби, – помолчав, холодно отвечала Луиза; она медленно пересекла комнату и, отвернувшись, нехотя подставила ему щеку.

– Ты ведь знаешь, что ты моя любимица, – сказал мистер Баундерби. – До свидания, Луиза!

Он ушел, а Луиза осталась стоять у дверей и все терла и терла носовым платком щеку, которую он поцеловал. Прошло пять минут, щека уже стала огненно-красной, а Луиза все еще не отнимала платка.

– Что с тобой, Луиза? – хмуро проговорил Томас. – Этак дырку протрешь.

– Можешь взять свой ножик и вырезать это место. Не заплачу!

Кокстаун, куда проследовали господа Баундерби и Грэдграйнд, был торжеством факта; в нем так же не нашлось бы и намека на «фокусы», как в самой миссис Грэдграйнд. Прислушаемся к этому основному ладу – Кокстаун, – прежде чем мы продолжим нашу песнь.

То был город из красного кирпича, вернее, он был бы из красного кирпича, если бы не копоть и дым; но копоть и дым превратили его в город ненатурально красно-черного цвета – словно размалеванное лицо дикаря. Город машин и высоких фабричных труб, откуда, бесконечно виясь змеиными кольцами, неустанно поднимался дым. Был там и черный канал, и река, лиловая от вонючей краски, и прочные многооконные здания, где с утра до вечера все грохотало и тряслось и где поршень паровой машины без передышки двигался вверх и вниз, словно хобот слона, впавшего в тихое помешательство. По городу пролегало несколько больших улиц, очень похожих одна на другую, и много маленьких улочек, еще более похожих одна на другую, населенных столь же похожими друг на друга людьми, которые все выходили из дому и возвращались домой в одни и те же часы, так же стучали подошвами по тем же тротуарам, идя на ту же работу, и для которых каждый день был тем же, что вчерашний и завтрашний, и каждый год – подобием прошлого года и будущего.

Чарльз Диккенс

ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА

КНИГА ПЕРВАЯ

Единое на потребу

Итак, я требую фактов. Учите этих мальчиков и девочек только фактам. В жизни требуются одни факты. Не насаждайте ничего иного и все иное вырывайте с корнем. Ум мыслящего животного можно образовать только при помощи фактов, ничто иное не приносит ему пользы. Вот теория, по которой я воспитываю своих детей. Вот теория, по которой я воспитываю и этих детей. Держитесь фактов, сэр!

Действие происходило в похожем на склеп неуютном, холодном классе с голыми стенами, а оратор для пущей внушительности подчеркивал каждое свое изречение, проводя квадратным пальцем по рукаву учителя. Не менее внушителен, нежели слова оратора, был его квадратный лоб, поднимавшийся отвесной стеной над фундаментом бровей, а под его сенью, в темных просторных подвалах, точно в пещерах, с удобством расположились глаза. Внушителен был и рот оратора - большой, тонкогубый и жесткий; и голос оратора - твердый, сухой и властный; внушительна была и его лысина, по краям которой волосы щетинились, словно елочки, посаженные для защиты от ветра ее глянцевитой поверхности, усеянной шишками, точно корка сладкого пирога, - как будто запас бесспорных фактов уже не умещался в черепной коробке. Непреклонная осанка, квадратный сюртук, квадратные ноги, квадратные плечи - да что там! - даже туго завязанный галстук, крепко державший оратора за горло как самый очевидный и неопровержимый факт, - все в нем было внушительно.

В этой жизни, сэр, нам требуются факты, одни только факты!

Все трое взрослых - оратор, учитель и третье присутствующее при сем лицо - отступили на шаг и окинули взором расположенные чинными рядами по наклонной плоскости маленькие сосуды, готовые принять галлоны фактов, которыми надлежало наполнить их до краев.

Избиение младенцев

Томас Грэдграйнд, сэр. Человек трезвого ума. Человек очевидных фактов и точных расчетов. Человек, который исходит из правила, что дважды два - четыре, и ни на йоту больше, и никогда не согласится, что может быть иначе, лучше и не пытайтесь убеждать его. Томас Грэдграйнд, сэр - именно Томас - Томас Грэдграйнд. Вооруженный линейкой и весами, с таблицей умножения в кармане, он всегда готов взвесить и измерить любой образчик человеческой природы и безошибочно определить, чему он равняется. Это всего-навсего подсчет цифр, сэр, чистая арифметика. Вы можете тешить себя надеждой, что вам удастся вбить какие-то другие, вздорные понятия в голову Джорджа Грэдграйнда, или Огастеса Грэдграйнда, или Джона Грэдграйнда, или Джозефа Грэдграйнда (лица воображаемые, несуществующие), но только не в голову Томаса Грэдграйнда, о нет, сэр!

Такими словами мистер Грэдграйнд имел обыкновение мысленно рекомендовать себя узкому кругу знакомых, а также и широкой публике. И, несомненно, такими же словами - заменив обращение «сэр» обращением «ученики и ученицы», - Томас Грэдграйнд мысленно представил Томаса Грэдграйнда сидевшим перед ним сосудикам, куда надо было влить как можно больше фактов.

Он стоял, грозно сверкая на них укрывшимися в пещерах глазами, словно до самого жерла начиненная фактами пушка, готовая одним выстрелом выбить их из пределов детства. Или гальванический прибор, заряженный бездушной механической силой, долженствующей заменить развеянное в прах нежное детское воображение.

Ученица номер двадцать, - сказал мистер Грэдграйнд, тыча квадратным пальцем в одну из школьниц. - Я этой девочки не знаю. Кто эта девочка?

Сесси Джуп, сэр, - отвечала, вся красная от смущения, ученица номер двадцать, вскочив на ноги и приседая.

Сесси? Такого имени нет, - сказал мистер Грэдграйнд. - Не называй себя Сесси. Называй себя Сесилия.

Мой папа зовет меня Сесси, сэр, - дрожащим голосом отвечала девочка и еще раз присела.

Напрасно он так называет тебя, - сказал мистер Грэдграйнд. - Скажи ему, чтобы он этого не делал. Сесилия Джуп. Постой-ка. Кто твой отец?

Он из цирка, сэр.

Мистер Грэдграйнд нахмурился и повел рукой, отмахиваясь от столь предосудительного ремесла.

Об этом мы здесь ничего знать не хотим. И никогда не говори этого здесь. Твой отец, верно, объезжает лошадей? Да?

Да, сэр. Когда удается достать лошадей, их объезжают на арене, сэр.

Никогда не поминай здесь про арену. Так вот, называй своего отца берейтором. Он, должно быть, лечит больных лошадей?

Конечно, сэр.

Отлично, стало быть, твой отец коновал - то есть ветеринар - и берейтор. А теперь определи, что есть лошадь?

(Сесси Джуп, насмерть перепуганная этим вопросом, молчала.)

Ученица номер двадцать не знает, что такое лошадь! - объявил мистер Грэдграйнд, обращаясь ко всем сосудикам. - Ученица номер двадцать не располагает никакими фактами относительно одного из самых обыкновенных животных! Послушаем, что знают о лошади ученики. Битцер, скажи ты.

Квадратный палец, двигаясь взад и вперед, вдруг остановился на Битцере, быть может только потому, что мальчик оказался на пути того солнечного луча, который, ворвавшись в ничем не занавешенное окно густо выбеленной комнаты, упал на Сесси. Ибо наклонная плоскость была разделена на две половины: по одну сторону узкого прохода, ближе к окнам, помещались девочки, по другую - мальчики; и луч солнца, одним концом задев Сесси, сидевшую крайней в своем ряду, другим концом осветил Битцера, занимавшего крайнее место на несколько рядов впереди Сесси. Но черные глаза и черные волосы девочки заблестели еще ярче в солнечном свете, а белесые глаза и белесые волосы мальчика, под действием того же луча, казалось, утратили последние следы красок, отпущенных ему природой. Пустые, бесцветные глаза мальчика были бы едва приметны на его лице, если бы не окаймлявшая их короткая щетина ресниц более темного оттенка. Коротко остриженные волосы ничуть по цвету не отличались от желтоватых веснушек, покрывавших его лоб и щеки. А болезненно бледная кожа, без малейших следов естественного румянца, невольно наводила на мысль, что если бы он порезался, потекла бы не красная, а белая кровь.

Битцер, - сказал Томас Грэдграйнд, - объясни, что есть лошадь.

Четвероногое. Травоядное. Зубов сорок, а именно: двадцать четыре коренных, четыре глазных и двенадцать резцов. Линяет весной; в болотистой местности меняет и копыта. Копыта твердые, но требуют железных подков. Возраст узнается по зубам. - Все это (и еще многое другое) Битцер выпалил одним духом.

Ученица номер двадцать, - сказал мистер Грэдграйнд, - теперь ты знаешь, что есть лошадь.

В небольшом городке под названием Кокстаун обитают два джентльмена солидных лет, находящиеся между собой в достаточно теплых и дружеских отношениях. Один из них, Джосайя Баундерби, является весьма обеспеченным фабрикантом и купцом, тогда как его приятель Томас Грэдграйнд становится депутатом парламента от своего родного города.

Мистер Грэдграйнд всегда воспитывал своих пятерых детей крайне сурово, не позволяя им играть и развлекаться. Он требовал от них чтения исключительно учебников, запрещая сказки или стихи, этот человек полагает излишним всякое проявление чувств либо фантазии, считая, что все в жизни должно быть подчинено сугубо рациональным законам. Желая распространить свои взгляды на воспитание максимально широко, Грэдграйнд организовывает школу, его материальные возможности вполне позволяют ему совершить подобное действие.

В основанной этим уважаемым человеком школе одной из самых слабых учениц вскоре оказывается некая Сесси Джуп, ее отец в течение многих лет работает на цирковой арене в качестве жонглера и клоуна. Девочка нисколько не стесняется говорить товарищам о том, что она из семьи циркача, хотя в учебном заведении это считается не особенно приличным. По мнению Сесси, на коврах было бы предпочтительнее изобразить цветы, а не геометрические фигуры, и мистер Грэдграйнд решается на отчисление этой ученицы из своей школы.

Однако когда он приходит в цирк, чтобы сообщить об этом отцу девочки, выясняется, что мистер Джуп сбежал, поскольку уже не в силах исполнять свои обязанности так же блестяще, как прежде, и не желает выслушивать критические замечания товарищей. Пожалев Сесси, оставшуюся в полнейшем одиночестве, попечитель школы принимает девочку к себе в дом.

У Сесси завязывается тесная дружба со старшей дочерью мистера Грэдграйнда по имени Луиза, однако впоследствии отец настаивает на том, чтобы Луиза стала женой его приятеля Джосайи Баундерби, хотя жених старше юной невесты на 30 лет. Брат Луизы Том также всячески уговаривает сестру согласиться, для него этот брак станет весьма удобным и выгодным. Юноша прекрасно усвоил то, чему его учил отец, его жизненными принципами давно стали собственная выгода и отсутствие всяких эмоций. Луиза, не в силах сопротивляться воле своих близких, дает согласие на замужество, полагая, что ей все равно не приходится надеяться на счастье.

В Кокстауне проживает также честный и добросердечный рабочий Стивен Блекпул, который несчастен в супружестве со своей женой, женщина злоупотребляет алкоголем и ведет совершенно аморальный образ жизни. Однако мистер Баундерби, владелец фабрики, с которым решается проконсультироваться Стивен, четко объясняет ему, что процедура развода в Англии не рассчитана на бедняков. Мужчина с отчаянием смиряется с тем, что ему придется и дальше страдать в браке и не суждено взять в жены девушку по имени Рэйчел, к которой он уже давно неравнодушен.

Стивен в гневе проклинает существующее мироустройство, однако его возлюбленная умоляет мужчину не бунтовать и не участвовать ни в каких забастовках. Все товарищи Блекпула по цеху вступают в особый союз, собираясь бороться с хозяевами, но Стивен отказывается к ним присоединиться. Его дружно объявляют предателем, изменником и трусом, отныне никто из рабочих не желает с ним общаться.

Узнав о случившемся, мистер Баундерби вызывает Стивена к себе и предлагает ему доносить на товарищей. Мужчина с возмущением отказывается, и владелец фабрики немедленно увольняет его, обещая, что более нигде в окрестностях он никогда не найдет себе работы. При этой беседе присутствуют также миссис Луиза Баундерби и ее брат Том. По окончании разговора молодая женщина решает вместе с братом сходить к Стивену и дать ему немного денег, в то же время к рабочему заглядывает некая пожилая женщина, представившаяся миссис Пеглер. Ранее она уже расспрашивала его о хозяине, теперь она пытается что-либо узнать об его супруге.

Том, оставив наконец ненавистный ему родительский дом, предается самому разгульному образу жизни, проматывая все имеющиеся у него средства, легкомысленный молодой человек быстро оказывается опутанным долгами. Сначала ему усиленно помогает сестра, продавая собственные украшения, но затем ее деньги полностью иссякают.

Миссис Спарсит, которая прежде заправляла домом мистера Баундерби, а теперь служит в качестве смотрительницы банка, пристально наблюдает за Томом и Луизой, испытывая к супруге хозяина тщательно скрываемую ненависть. В Кокстаун приезжает из Лондона мистер Джеймс Хартхауз, преследуя здесь собственные политические интересы, этот мужчина начинает по всем правилам ухаживать за миссис Баундерби, а миссис Спарсит внимательно наблюдает за происходящим.

Гость из Лондона быстро находит самое слабое место Луизы, заключающееся в ее безмерной любви к брату, и умело добивается ее расположения. Встретившись с молодым мужчиной наедине, Луиза в ужасе и отчаянии возвращается в дом отца, объявив, что к мужу более не пойдет. Сесси проявляет заботу о ней и всячески поддерживает, более того, она отправляется к мистеру Хартхаузу и просит его покинуть их город и никогда в дальнейшем не пытаться связываться с Луизой. Лондонский джентльмен соглашается с аргументами Сесси и уезжает.

Луиза потрясена известием об ограблении в банке, женщина почти не сомневается в том, что это злонамеренное действие совершил ее брат. Однако подозревают Стивена Блекпула, мистер Баундерби, выведенный из себя бегством супруги и пропажей своего бывшего рабочего, повсюду расклеивает объявления с приметами Блекпула, обещая награду за его поимку. Возлюбленная Стивена Рэйчел рассказывает владельцу фабрики о том, как Стивен провел последний вечер в Кокстауне, о загадочной миссис Пеглер, ее слова охотно подтверждают Том и Луиза.

Однако Блекпул вовсе не торопится возвращаться в родной город, несмотря на письмо, отправленное Рэйчел. Девушка все больше тревожится о своем любимом, не зная, что могло с ним случиться. Прогуливаясь однажды в компании своей новой подруги Сесси, Рэйчел с ужасом видит шляпу Стивена близ огромной ямы, именуемой горожанами Черной Шахтой.

Девушки зовут на помощь, и спасателям все же удается извлечь Блекпула на поверхность, однако его состояние уже является безнадежным, доктора не в силах его спасти. Но перед смертью Стивен сообщает, что в вечер ограбления он нес дежурство возле банка по просьбе Тома Грэдграйнда, и эти его слова становятся последними. Однако Тому удается ускользнуть, его не успевают взять под арест.

В то же время миссис Спарсит обнаруживает таинственную женщину преклонных лет, и выясняется, что она приходится могущественному мистеру Джосайе Баундерби родной матерью. Она никогда не бросала его, как любит рассказывать сам джентльмен, напротив, она сумела дать сыну достойное воспитание и образование. По словам женщины, сын велел ей ни при каких обстоятельствах не появляться рядом с ним, и она подчинилась, однако он не перестает заботиться о матери, ежегодно высылая ей довольно значительную сумму денег.

Таким образом полностью разрушается легенда о Джосайе Баундерби, который всего добился исключительно собственными усилиями, старательно распространяемая им на протяжении многих лет. Всем теперь ясно, насколько безнравственным и бессовестным человеком в действительности является хозяин фабрики, а миссис Спарсит теряет выгодное место, за сохранение которого она отчаянно боролась.

В доме мистера Грэдграйнда болезненно переживают позор и унижение, обрушившиеся на семью, все пытаются догадаться, куда мог скрыться от правосудия Том. В итоге Сесси решается рассказать, что на самом деле молодой человек скрывается в цирке, где прежде трудился ее отец. Том постоянно находится на арене, но его абсолютно невозможно узнать в гриме и облачении арапа, владелец цирка помогает юноше спрятаться от преследований. Отец Тома высказывает ему свою благодарность, но тот отвечает, что и мистер Грэдграйнд ранее выручил его, взяв к себе в дом юную Сесси. Затем молодому мужчине все же удается добраться до южноамериканского континента, и он регулярно присылает родственникам письма, в которых раскаивается в своем прежнем поведении.

После отъезда Тома из Англии его отец оповещает всех о том, кто в действительности ограбил банк, доброе имя умершего Стивена Блекпула восстанавливается. Быстро постарев из-за всего случившегося, мистер Грэдграйнд полностью разочаровывается в своей системе воспитания, теперь он понимает насущную необходимость таких ценностей, как истинная любовь, надежда и вера.

Роман Тяжелые времена.

Романы 50-х годов начинаются как социальные и кончаются как семейно-психологические ("Тяжелые времена") или авантюрно-фабульные ("Холодный дом", "Крошка Доррит").

Диккенс во всех романах 50-х годов продолжает проповедовать альтруизм и оптимизм, но уже мало верит в действенность своей проповеди. Этим объясняется нарастание тоскливых интонаций в его романах этого времени, неубедительность их счастливых концовок, плохо вяжущихся с развитием предыдущих событий. Благополучное окончание романов, которое отнюдь не противоречило философии молодого Диккенса, уже в "Домби и Сыне" кажется неоправданным. Счастливые концовки в романах 50-х годов перестают убеждать читателя. Сдвиги в сознании писателя отразились и на манере раскрытия им изображаемых характеров. Романы строятся на сочетании строго реалистических картин с заостренно-сатирическим гротескным изображением. В изображении тех персонажей, которые подвергаются наиболее острому сатирическому раскрытию, увеличиваются элементы шаржа, граничащего с гротеском (Крук в "Холодном доме", Гредграйнд и Баундерби в "Тяжелых временах", Полипы в "Крошке Доррит" и т. д.). Обращаясь к шаржу и гротеску, Диккенс расширял аллегорическое значение многих образов. Внешнее уродство образов подчеркивало их уродство внутреннее. Прием лейтмотивного раскрытия образов сохранился только в гротеске.

Ни в одном предыдущем романе Диккенса нет такого ощущения социальных взаимосвязей, нет и такого глубокого осмысления судьбы каждого отдельного индивида в соотношении с судьбой целого класса и - шире - всего социального организма. Личные тайны, скрытые завещания, совершенные злодейства не только вехи, которыми помечены частные судьбы, они - производное от общественных процессов. В тайнах тоже есть свои закономерности, раскрывшись, они обнажают скрытые пружины огромного социального организма.

Великолепный роман Диккенса Тяжелые времена является самым сильным литературно-художественным ударом по капитализму, какой был ему нанесен в то время, и одним из сильнейших, какие вообще ему наносились А.В. Луначарский В Тяжелых временах Диккенс откликнулся на основной социальный вопрос современности - конфликт между пролетариатом и буржуазией.

Тяжелые времена показывают Англию, расколовшуюся на два мира, и эти антагонистические лагери представлены в романе в состоянии борьбы. Одной из ведущих сатирических тем романа Тяжелые времена является осмеяние и разоблачение против бесчеловечной буржуазной идеологии, сводящей человека, его труд, его деятельность, его запросы к простому факту, к сумме цифр, к статистическим данным. Фабричный город на севере Англии, носящий символическое название Коктаун город угля, является олицетворением жестокости и бездушия капиталистической системы, символом всей Англии.

Наиболее яркий сатирический образ романа - Томас Гредграйнд, буржуазный теоретик, человек действительности, человек фактов и цифр, как характеризует его автор. Внешность Гредграйнда является иллюстрацией к теории фактов прямоугольный сюртук, прямоугольные ноги, плечи, даже галстук, который держит его за горло, словно несговорчивый факт. Во всей его деятельности Диккенс неизменно подчеркивает мертвящее, ледяное равнодушие к судьбам живых людей, неумение и нежелание выйти за пределы сухой статистики.

Политическая карьера Гредграйнда отвратительна не только своей бессмысленностью, полнейшей ничтожностью, но и объективно приносит величайший вред стране. Много вреда приносит педагогическая деятельность Гредграйнда. Его заботу о воспитании и образовании детей в Коктауне, покровительство, которое он оказывает показательной школе, где проводятся в жизнь его педагогические принципы, где дети во избежание всякого проявления эмоциональности лишены имени и называются по номерам, откуда изгнаны мысль, чувство, фантазия, где подавляется всякая самостоятельность ребенка, где учитель носит выразительную гротескную фамилию Чокамчайдль душитель детей, автор прямо называет убийством малолетних. Свои мысли Гредграйнд выражает сухим псевдонаучным языком и с помощью терминов политической экономии и статистики пытается объяснить обычные человеческие понятия.

Гредграйнд уговаривает дочь выйти замуж по расчету за человека более чем вдвое старше ее, к которому она испытывает непобедимое отвращение.

Доводы отца в пользу этого брака основаны на точных расчетах Тебе, говоря круглыми цифрами, двадцать лет, мистеру Баундерби, говоря круглыми цифрами пятьдесят. Получается некоторое несоответствие в вашем возрасте, но что касается ваших средств и общественного положения, несоответствия нет напротив, есть большое соответствие. Гредграйнд предлагает дочери принять во внимание цифровые данные о неравных браках во всех уголках земного шара. Деловые обороты и термины вытесняют из его речи все, что хотя бы отдаленно приближается к выражению чувства.

Старательно избегая слова любовь, он выражает это с его точки зрения вредное и ненужное для вступления в брак понятие таким образом Мистер Баундерби не хочет ставить тебя в неудобное положение и не претендует на что-нибудь мечтательное, фантастическое или я употребляю синонимы сентиментальное.

Может быть, само выражение является не совсем подходящим. Обращаясь к отцу за советом, Луиза с горькой иронией спрашивает Чем ты посоветуешь отец, заменить слово, которое я только что употребила? Мое неподходящее выражение? Своеобразной пародией на язык Гредграйнда является речь его жены, которая усвоила только форму окончаний абсолютно ей непонятных научных слов. Все связанное с загадочными для нее понятиями она называет просто ация, ология и прибегает даже к, своего рода, словотворчеству, составляя такое наукообразное слово, как что-то ологическое. Обращаясь к Луизе перед смертью, миссис Гредграйнд хочет проститься с ней, но выразить свои чувства попросту, по-человечески она уже не может.

Жизнь миссис Гредграйнд в страхе и подчинении у мужа, в преклонении перед недоступными ее пониманию теориями приводит к тому, что ее робкий предсмертный протест против философии буржуазного эгоизма в последнем обращении к дочери принимает форму пародийного оборота нечто - вовсе не ология. Последовательно развенчивая философию фактов, Диккенс заставляет Гредграйнда под давлением тяжелых жизненных испытаний признать, в конце концов, всю несостоятельность, весь вред своих теорий.

На судьбе собственных детей он видит полное крушение всей своей системы - разбита и изуродована жизнь его дочери, сын стал преступником В одной из последних глав романа, многозначительно названной автором философской, прозревший Гредграйнд безуспешно пытается найти путь к сердцу бездушного карьериста Битцера, в прошлом лучшего ученика своей показательной школы.

Напрасно стремится он пробудить в своем собеседнике человеческие чувства. Прочно усвоивший основные принципы системы Гредграйнда и успешно применяющий их в своей жизни, Битцер не может понять вопроса своего бывшего учителя, как когда-то сам Гредграйнд был глух ко всем проявлениям человеческих чувств у окружающих. Битцер с удивлением отвергает обвинение в бессердечии, так как слово сердце он воспринимает в чисто физиологическом плане и довольствуется псевдонаучным объяснением деятельности сердца.

Битцер, есть ли у тебя сердце спрашивает Гредграйнд. Кровообращение, сэр ответил Битцер, улыбаясь странности вопроса не могло бы поддерживаться без сердца. Ни один человек, сэр, знакомый с фактами, установленными Гарвеем относительно кровообращения, не может сомневаться в том, что у меня есть сердце. Принцип гиперболизации, столь характерной для Диккенса, достигает наивысшей силы обобщения и типизации в создании сатирических образов романа Тяжелые времена. Друг и последователь Гредграйнда, богач, банкир, купец, фабрикант Баундерби является воплощением теории фактов на практике.

Наглый, циничный, грубо-невежественный, искренне убежденный, что деньги всемогущи, жестокий эксплуататор рабочих, он считает все их законные требования, все их попытки улучшить свою судьбу желанием ездить в карете или есть черепаховый суп с золотой ложки. Необразованный выскочка, Баундерби демагогически кичится тем, что он своими руками нашел свое богатство, сам себя сделал. Он назойливо противопоставляет свое нынешнее благополучие лишениям, обидам, нужде, будто бы испытанным им в детстве.

Самодовольство, чванство настолько распирают Баундерби, что даже внешне он напоминает раздутый воздушный шар, готовый улететь. Трагическая судьба женщины в буржуазном обществе, ложь и лицемерие буржуазной семьи, основанной на собственности постоянная тема сатиры Диккенса.

Брак в капиталистическом обществе - торговая сделка, неоднократно подчеркивает писатель. Жизнь Луизы исковеркана. До конца дней будет она влачить унылое одинокое существование в доме отца. Центральным конфликтом романа Тяжелые времена является столкновение рабочих и предпринимателей Коктауна. Диккенс показывает рабочих с исключительным теплом и сочувствием. Противопоставляя их бессердечным, потерявшим человеческий облик фабрикантам, писатель, как и всегда, ищет правду в народе.

Подлинные человеческие чувства, большая самоотверженная любовь, товарищество, взаимная солидарность характеризуют рабочих и в труде, и в борьбе, и в их личной жизни. Устами простого рабочего Стивена Блекпула Диккенс обличает социальное неравенство, буржуазное законодательство, подводит читателя к мысли, что в Англии законы различны для тех, у кого есть деньги, и для тех, кто не имеет ничего. Успехи в промышленности не изменяют тяжелой жизни рабочих. Посмотрите, как процветают фабрики! Все это не приближает нас ни к чему, кроме смерти.

Посмотрите, как вы обращаетесь с нами, что вы пишете о нас, что вы говорите об иге и посылаете депутации к министрам с жалобой на нас, и как вы всегда правы, а мы всегда неправы Уродливые законы буржуазного мира калечат судьбу положительных героев романа - Стивена и его любимой подруги Речел и являются причиной его преждевременной трагической гибели. В капиталистическом мире рабочий перестает быть для предпринимателя человеком, он становится придатком к машине.

В Положении рабочего класса в Англии Энгельс писал о том, что отношение фабриканта к рабочему - не человеческое, а чисто экономическое. Фабрикант не хочет и не может понять того, что рабочий не труд, а человек, который, правда, обладает в числе прочих черт также способностью трудиться Он не может понять того, что кроме отношений купли и продажи между ним и рабочими существуют ещё какие- то другие отношения он видит в них не людей, а только руки hands, как он постоянно называет своих рабочих в лицо. В романе Тяжелые времена унизительную кличку hands рабочие руки Диккенс как бы читает по-новому.

При помощи наглядного образа писатель конкретизирует термин, привычный в устах английских предпринимателей Масса обитателей Коктауна, которая имеет общее название рабочие руки это порода людей, которая вызвала бы к себе кое у кого более благосклонное отношение, если бы природа создала их состоящими из одних рук или наподобие низших животных, встречающихся на морском берегу, из одних рук и желудков. Это представление фабрикантов о рабочих выражает Баундерби Я знаю кирпичи этого города, и я знаю мастерские этого города, и я знаю трубы этого города, и я знаю дым этого города, и я знаю рабочие руки этого города. Пять раз повторяется та же конструкция, меняется только одно слово, стирается грань между кирпичами, дымом и трубами фабричных зданий и живыми людьми, которые там работают.

Но для Диккенса hands - это живые люди. Рабочие руки пишет он мужчины и женщины, мальчики и девочки, расходились по домам. Одним из важных эпизодов романа является описание забастовки коктаунских рабочих.

Писатель показал народ не только страдающим, но и борющимся за изменение своей жизни. Далеко не все понимая в этой борьбе, писатель сумел создать коллективный образ рабочих, полных решимости отстаивать свои права, понимающих, что их сила в объединении. Диккенс убедительно показывает причины, которые привели рабочих к забастовке, понимает ее неизбежность.

Предоставляя слово своему любимому герою Стивену Блекпулу, писатель утверждает, что окружающая жизнь - трясина. Тысячи рабочих попадают в ту же трясину говорит Стивен Блекпул. Между ними и предпринимателями черный непроходимый мир, и это будет длиться долго или коротко, сколько можно выдержать такую нищету. Однако в изображении бастующих рабочих, в отношении к ним писателя, резко обнаруживаются главные противоречия его творчества. Сочувствуя бедственному положению рабочих, выступивших в защиту своих прав, Диккенс остается сторонником моральной силы, отказывается принять пути активной борьбы английского пролетариата, политику революционного крыла чартизма.

Отсюда двойственность образа Блекпула. Когда он выступает защитником интересов простых людей, выразителем их чаяний и стремлений, речи его звучат правдиво и убедительно. Но писатель неизбежно отходит от реализма, делая своего героя носителем идей примирения между классами, проповедующего сомнительные истины христианского социализма. Не отвечает жизненной правде и тенденциозно-карикатурная фигура агитатора Слекбриджа, которого автор считает ответственным за волнения и беспорядки на фабрике.

По мысли писателя, самое страшное в существующих социальных отношениях - это та непроходимая пропасть, которая лежит между классами, черный непроходимый мир, трясина. Гуманизм Диккенса восстает против существующего порядка вещей, но найти выхода не может. Единственное, что по-прежнему хочет противопоставить писатель черствому закону фактов и цифр, это чистая человечность, добрая душа человека из народа.

Здравый смысл ребенка, простой хорошей девочки Сисси Джуп, ее ясная логика, ее чистое сердце должны, по замыслу Диккенса, разоблачать духовную нищету представителей буржуазного мира, убожество их философии. Сисси Джуп - худшая ученица школы Гредграйнда. Она безжалостно коверкает ученые, непонятные ей слова, не может произнести слова статистика или понять, что такое народное благосостояние, которое она упорно называет природным. Ей поручает Диккенс разбить и развенчать основные положения философии фактов и цифр. Ответ Сисси на все псевдонаучные вопросы школьного учителя построен на полном несоответствии двух точек зрения, двух принципиально противоположных взглядов на жизнь, а потому сделан в двух различных речевых стилях - простой речи ребенка и засоренной терминами политической экономии и статистики речи учителя, призванного воспитывать детей в духе буржуазной идеологии.

Вот как выглядит урок о народном благосостоянии. Представим себе, что эта классная комната - народ говорит учитель и у этого народа пятьдесят миллионов денег.

Можно ли считать, что этот народ благоденствует? Сисси не может ответить на этот вопрос, так как она не знает, кто получил эти деньги и досталось ли что-нибудь на ее долю. Тогда учитель требует, чтобы дети представили себе, что классная комната огромный город и что в нем миллион жителей и что в течение года из них от голода умерло на улице всего двадцать пять человек. Как же должна оценить Сисси подобный факт? Мне кажется говорит она простодушно для тех, кто умер от голода, было одинаково плохо - было ли там миллион жителей или миллион миллионов. Учитель последний раз спрашивает девочку Вот статистика несчастных случаев на море. Допустим, что в данный момент ушло в дальнее плавание сто тысяч человек и только пятьсот из них утонуло или сгорело.

Какой это даст процент? И девочка говорит, что никакого для родных и друзей умерших. Вместе со своей маленькой героиней Диккенс отказывается принять бесчеловечные принципы буржуазного эгоизма.

Огромное значение романа Тяжелые времена в свое время подчеркнул Н. Г. Чернышевский. Говоря о губительности развития капиталистических отношений для жизни простых людей, он сослался для доказательства на роман Диккенса. Тяжелый переворот совершается на Западе во Франции он прошел уже несколько медленных мучительных кризисов, до основания потрясавших благосостояние всего народа кто хочет убедиться, что тоже совершается и в Англии, может прочесть - хотя бы Тяжелые времена Диккенса роман этот переведен и на русский язык, если не хочет читать монографий о хартизме. Наше время - тяжелое время, мрачная беспросветная эпоха - таков исходный пункт Диккенса.

Люди в каком-то странном ослеплении задались целью вытравить из жизни светлую романтику, доброту и симпатию, подставив на их место пользу, выгоду, факт. А к чему все это приводит? Взгляните-ка на передовой современный город, промышленный Коктаун, призывает автор на тех, кто облечены властью и исповедуют самые современные научные взгляды. То был город из красного кирпича, или из кирпича, который был бы красным, если бы не дым и пепел, но при данных обстоятельствах то был город неестественно красного и черного цвета, как раскрашенное лицо дикаря.

То был город машин и высоких труб, из которых бесконечные дымовые змеи тянулись и тянулись и никогда не свертывались на покой.

В нем был черный канал, река - красно-фиолетовая от стекавшей в нее вонючей краски, и пространные груды строений, изобиловавших окнами, где что-то грохотало и дрожало круглые сутки и где поршень паровой машины однообразно поднимался и опускался, словно голова слона, находившегося в состоянии меланхолического помешательства. Он состоял из нескольких больших улиц, очень похожих одна на другую, множества маленьких улиц, еще больше похожих одна на другую, населенных людьми, которые точно так же были похожи один на другого, входили и выходили в одни и те же часы с одним и тем же шумом, по одним и тем же мостовым, для одной и той же работы и для которых каждый день был таким же, как вчера и завтра, а каждый год двойником прошлого и следующего. Примитивна и бездушна, сведена к утилитарному факту как материальная, так и духовная жизнь Коктауна Тюрьма могла быть больницей, больница могла быть тюрьмой, городская ратуша могла бы быть тем или другим, или и тем и другим вместе, или еще чем-нибудь, потому что ни в одном из этих зданий не было ничего, что противоречило бы деталям конструкции других Факт, факт, факт - всюду в материальной жизни города факт, факт, факт - всюду в нематериальной жизни Школа была только фактом, и отношения между хозяином и слугою только фактом, и все было фактом от родильного дома и до кладбища, а того, чего нельзя было выразить в цифрах или купить по самой дешевой цене и продать по самой дорогой, не было и не будет во веки веков, аминь. Итак, факты и цифры, голый неприкрытый расчет, ничего основанного на чувствах, на взаимном доверии, симпатии людей друг к другу.

Читателю не нужно было искать на карте фабричный город Коктаун.

Он понимал, что это не Бирмингам и не Манчестер, прикрывшиеся прозрачным псевдонимом города угля Coctown, а что это образ всей промышленной Англии.

Писатель дает в своем романе решительный бой утилитаристской философии факта и практической пользы, зло высмеивая доктрины манчестерцев, учеников и последователей Бентама.

Моя сатира писал Диккенс Ч. Найту 13 января 1855 года направлена против тех, кто не видит ничего, кроме цифр и среднестатистических данных А кое-кому очень удобно оперировать средними числами, за которыми легко можно скрыть контрасты богатства и нищеты. Рабочему пишет далее Диккенс которому приходится шагать двенадцать миль в день туда и обратно к месту своей работы, не станет легче, если его утешать тем, что среднее расстояние одного места жилья в Англии до другого в целом составляет не более чем четыре мили. Разоблачая теорию фактов и цифр, статистический подход к людям, Диккенс выступает за попранное человеческое достоинство, против бесчеловечности капиталистического строя.

Из каких бы побуждений ни применяли на практике люди утилитаристские доктрины, будь они слепыми фанатиками идеи Гредграйнд, или расчетливыми дельцами, подводящими теоретическую базу под свой эгоизм Баундерби, Битцер, сын Гредграйнда - Томас, или, наконец, просто жертвами этих теорий дочь Гредграйнда - Луиза - все равно они сами, как и их город, как и все их окружающее, несут на себе печать ущербности, человеческой неполноценности.

Таков школьный попечитель Гредграйнд, поборник экономических доктрин. Священными для него именами Адама Смита и Мальтуса он нарекает собственных детей. Воспитатель, внедряющий теорию фактов в юные души, он в то же время сам жертва этой философии. Все добрые человеческие чувства подавлены в нем, принесены в жертву расчету, сухой бесчеловечной статистике.

Уродуя других, он и сам оказался изуродованным теориями утилитаризма. Томас Гредграйнд, сэр. Человек действительности. Человек фактов и цифр. Человек, который действует по принципу, что дважды два - четыре и ничего больше, и которого вы не уговорите признать еще что-нибудь, кроме этого Всегда с линейкой и весами и с таблицей умножения в кармане, сэр, готовый взвесить и измерить любой клочок человеческой природы и сказать вам точно, на что он годен.

Это вопрос исключительно цифр, простая арифметическая задача. Так рекомендует себя Гредграйнд. Итак, любой клочок человеческой природы измеряется, оценивается, а стало быть, покупается и продается. Таков логический вывод из теории утилитаристов, и не только его ученики следуют этому выводу, но и сам он продает по сути дела свою дочь, принуждая ее выйти замуж за ненавистного ей богача Баундерби. Подобная система воспитания приносит соответствующие плоды. Сын Гредграйнда - Томас ради собственной карьеры подбивает сестру дать согласие на брак с Баундерби позже он грабит банк, подстраивая все таким образом, чтобы подозрение пало на другого, а будучи уличенным, он цинично напоминает отцу, что известный процент людей оказывается, по его собственным словам, не заслуживающим доверия.

Я сотни раз слышал от тебя, что это - закон. Что же я могу поделать против законов? Такими вещами, отец, ты утешал других. Пусть это послужит и тебе утешением. Лучший ученик Гредграйнда Битцер - бесцветнейшая личность писатель наделяет его бесцветными глазами и волосами, становится законченным негодяем.

Угодливый к начальству, примерный ученик, который прочно усвоил заповеди утилитаризма, он живет только ради самого себя, без зазрения совести спровадив родную мать в работный дом. Гредграйнд обучает детей только фактам. Утилитаристы не допускают фантазии, воображения. Если человек признает факты и только факты, то он тем самым признает существующий общественный порядок, а если он, упаси бог, начинает фантазировать, так этак он может прийти и к сомнению в правомерности всей социальной системы.

Воображение считают утилитаристы чревато протестом и революцией. Пафосом книги Диккенса оказывается боль за растаптываемого капитализмом человека. Для утилитаристов существуют лишь человеко-единицы. Так, Гредграйнд полагает, что значительность суммы национального дохода есть показатель благополучия всей нации, тогда как его воспитанница Сисси Джуп девочка 20 - как называет ее Гредграйнд выражает сомнение, можно ли назвать народ преуспевающим, если еще не известно, кому достались деньги.

Устами девочки из народа Диккенс выражает недоверие любителям утилитарной статистики, утверждающим, что сравнительно малый процент людей, умерших от голода на улицах Лондона, свидетельствует о процветании страны. За кажущимся простодушием недоуменных вопросов Сисси Джуп обнаруживается очень резкая недвусмысленная критика апологетической философии правящих кругов Англии периода процветания. Да, в 50-х годах национальный доход увеличился, верно и то, что облегчилось положение некоторой части рабочего класса.

Но все эти благополучные средние цифры не могли скрыть продолжавшегося обнищания широких масс рабочего класса в Англии. Столь же бесчеловечен и другой носитель утилитаристской доктрины - фабрикант Баундерби. Пусть внешне эти люди несходны Гредграйнд - сухой, уравновешенный человек, ходячая цифра, прямоугольный палец которого как бы помогает фактам проникать в головы его учеников.

Баундерби же - огромный человек с низким лбом, с громким, звучащим медью голосом, шумливый, хвастливый, бесцеремонный. Но, в сущности, они одного поля ягоды. Баундерби тоже поклонник фактов, практической пользы. Как и для всех коктаунских фабрикантов, рабочие для него, как замечает романист, это только руки hands стремления и желания, человеческие запросы этих рук его не трогают. Типичный мальтузианец, он любое требование рабочих рассматривает как посягательство на существующий порядок вещей, как поползновение обделенных на жизненном пиру обладать сверхъестественными благами.

Поэтому он охотно поддерживает распространенную в Коктауне легенду, что любой бедняк может выйти в люди, стать состоятельным фабрикантом. Диккенс показывает, что между капиталистами и рабочими нет ничего общего ни в убеждениях, ни в нравственном облике. Это совершенно разные люди, разные нации. Его художественный портрет этих двух наций великолепно подтверждает энгельсовское суждение Английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия. Энгельс отмечает, что Диккенс отвел аристократии место в романе, соответствующее тому, которое она получила в действительности на почетных задворках буржуазного особняка сатирический образ миссис Спарсит, аристократической приживалки м-ра Баундерби. Аристократы в изображении Диккенса - это тунеядцы и прожигатели жизни.

Так, мистер Хартхауз - человек безо всяких убеждений - готов служить любой политической партии, лишь бы получать побольше.

Изображая чартистский митинг и толпу рабочих, жадно слушающих приезжего оратора, Диккенс стремится подчеркнуть, что это лучшие люди Коктауна, которых не сломили ужасающие условия жизни и труда. Они мужественны, чистосердечны, совершенно чужды задних мыслей, они как-то по-детски простодушны и доверчивы. Автор убедительно рисует пролетарскую солидарность, твердое решение рабочих не отступаться от своих требований. Однако сам писатель считает их намерение бастовать - заблуждением.

Диккенс не склонен считать чартистскую агитацию основной причиной обострения отношений рабочих и фабрикантов. Да, чартистский оратор Слекбридж, призывающий рабочих к восстанию, изображен лукавым демагогом. Но писатель показывает, что решимость рабочих - следствие ужасающих условий жизни, а не только призывов чартистских вождей. Поэтому слова Слекбриджа - каковы бы ни были по Диккенсу побудительные мотивы его речи - падают на подготовленную почву. Рабочие доведены до крайности.

Но каждый раз , когда этот роман попадает в руки современному читателю, может возникнуть вопрос: а что значат «Тяжелые времена» для нашего времени? Не устарел ли роман? Ведь Диккенс мечтал об очень скромном благоденствии для «низших классово они должны иметь хлеб, начальное образование и досуг для развлечений. Современный рабочий класс Англии добился с тех пор существенных уступок со стороны буржуазии. Даже одна из правительственных партий с начала XX века называет себя «лейбористской» (от английского слова «лейбор»- «работа»). Да и современные баундерби действуют тоньше, от грубого произвола им приходится отказываться. Но они не изменились в главном. Как сто двадцать пять лет назад, они скрывают, что наживаются на труде рабочих. И правительственная «Тайме» по-прежнему уверяет, что «вся» нация «счастлива» и составляет «единое целое» – «общество благоденствия всех его граждан».

Разумеется, рабочий класс Англии по-прежнему борется за улучшение жизни, но эту борьбу современные баундерби и грэдграйнды пытаются использовать ему в ущерб. Рабочие добились сокращения рабочего дня. Досуг их увеличился. Современные грэдграйнды не мешают им развлекаться, они «только» хотят подчинить себе духовную жизнь рабочих, а развлечения сделать средством «отвлечения». Человек идет в кино, берет в руки книгу, садится к телевизору- и всюду ему демонстрируют, его убеждают: главное в жизни -материальный успех и комфорт, и все это можно получить за деньги. Делайте деньги-вы получите все радости жизни и будете счастливы! В современной Англии нет прежних мистеров Домби, но современные домби тоже убеждены: деньги могут всё. Все в общест��е, как и раньше, построено па эгоистическом расчете, законе «купли-продажи», на «вещи». Телевизор, холодильник, модная одежда, автомобиль, развлечения, спорт разве это не главные «факты бытия», без которых жизнь не в жизнь! Так проповедуют сегодняшние грэдграйнды, помогая сегодняшним баундерби держать народ в узде. Как и Томас Грэдграйнд, они враги «воображения», то есть живого, пытливого, сомневающегося

разума. Им тоже нужны недумающие «винтики», «слуги машины».

И получается , что Диккенс в свое время, изобразив Кокстаун, провидел, говоря современным языком, «модель» антигуманистических отношений в современном нам буржуазном обществе. Но человек не должен быть ни «слугой машины», ни «машиной», писал Диккенс, ни послушным роботом, добавим мы, который делает, что угодно хозяину, и отдыхает, как угодно хозяину, и любит так, как это заблагорассудится хозяину.

Человек сам должен быть хозяином жизни, своей собственной судьбы, он должен уважать в себе личность или, как говорил Диккенс, свою «бессмертную природу». Вот почему роман «Тяжелые времена» созвучен нашему времени, когда в мире идет борьба за настоящее счастье и гармоническое развитие человека, борьба против всех попыток подавить, унизить, опошлить его неповторимую индивидуальность.

Роман «Тяжелые времена» близок нам еще и потому, что гуманист Диккенс бездуховному миру «фактов» противопоставил живых людей – труппу бродячего цирка,- которые любят трудиться и умеют приносить радость другим. Наездникам и гимнастам, им часто грозит увечье, а то и смерть. Недаром дочь Слири, наездница Джозефина, уже в двенадцать лет составила завещание. Но этим людям помогают жить дружба, товарищество, желание помочь другому. Они трогательно любят маленькую Сесси и с тяжелым сердцем отпускают ее с Грэдграйндом, не желая мешать ее «благополучию». Жизненные правила Слири куда выше, достойнее и человечнее теории фактов и цифр. В этом убеждается и сам Грэдграйнд, когда его сына спасает от преследования не кто иной, как «циркач» Слири.

В отличие от других произведений Диккенса, «Тяжелые времена» не имеют даже «наполовину» счастливого конца, как «Барнеби Радж» или «Холодный дом». Из заключительных слов автора мы узнаем, что Сесси счастлива, но она единственная, кому повезло. Луиза потерпела крушение, мошенник Том окончил свои жалкие дни в больнице, погиб честный труженик Стивен, а Рейчел до конца дней обречена трудиться на Баун-дерби. Сам же Баундерби процветает, несмотря на неудачный брак и постыдное разоблачение: он вовсе не «родился в канапе»- его растила добрая мать, которая на скудные вдовьи гроши дала ему образование. Процветает и бывший первый ученик Битцер, твердо усвоивший золотое правило Грэдграйн-да, что покупать надо по самой низкой цене, а продавать
по самой высокой. Отправив родную мать в работный дом, он «продал» себя за выгодное местечко.

Правда, Грэдграйнд стад отзывчивее. Будучи членом парламента, этого «свалочного двора», по выражению Диккенса, он теперь пытается делать добро, но другие «мусорщики», заседающие в парламенте, не очень ему это позволяют…