Генерал и его армия владимов. Генерала играет свита
Георгий Владимов
Генерал и его армия
Простите вы, пернатые войска
И гордые сражения, в которых
Считается за доблесть честолюбъе.
Все, все прости. Прости, мой ржущий конь
И звук трубы, и грохот барабана,
И флейты свист, и царственное знамя,
Все почести, вся слава, все величье
И бурные тревоги грозных войн.
Простите вы, смертельные орудья,
Которых гул несется по земле…
Вильям Шекспир, «Отелло, венецианский мавр», акт III
Глава первая.
МАЙОР СВЕТЛООКОВ
Вот он появляется из мглы дождя и проносится, лопоча покрышками, по истерзанному асфальту - «виллис», «король дорог», колесница нашей Победы. Хлопает на ветру закиданный грязью брезент, мечутся щетки по стеклу, размазывая полупрозрачные секторы, взвихренная слякоть летит за ним, как шлейф, и оседает с шипением.
Так мчится он под небом воюющей России, погромыхивающим непрестанно громом ли надвигающейся грозы или дальнею канонадой, - свирепый маленький зверь, тупорылый и плосколобый, воющий от злой натуги одолеть пространство, пробиться к своей неведомой цели.
Подчас и для него целые версты пути оказываются непроезжими - из-за воронок, выбивших асфальт во всю ширину и налитых доверху темной жижей, тогда он переваливает кювет наискось и жрет дорогу, рыча, срывая пласты глины вместе с травою, крутясь в разбитой колее; выбравшись с облегчением, опять набирает ход и бежит, бежит за горизонт, а позади остаются мокрые прострелянные перелески с черными сучьями и ворохами опавшей листвы, обгорелые остовы машин, сваленных догнивать за обочиной, и печные трубы деревень и хуторов, испустившие последний свой дым два года назад.
Попадаются ему мосты - из наспех ошкуренных бревен, рядом с прежними, уронившими ржавые фермы в воду, - он бежит по этим бревнам, как по клавишам, подпрыгивая с лязгом, и еще колышется и скрипит настил, когда «виллиса» уже нет и следа, только синий выхлоп дотаивает над черной водою.
Попадаются ему шлагбаумы - и надолго задерживают его, но, обойдя уверенно колонну санитарных фургонов, расчистив себе путь требовательными сигналами, он пробирается к рельсам вплотную и первым прыгает на переезд, едва прогрохочет хвост эшелона.
Попадаются ему «пробки» - из встречных и поперечных потоков, скопища ревущих, отчаянно сигналящих машин; иззябшие регулировщицы, с мужественно-девичьими лицами и матерщиною на устах, расшивают эти «пробки», тревожно поглядывая на небо и каждой приближающейся машине издали угрожая жезлом, - для «виллиса», однако ж, отыскивается проход, и потеснившиеся шоферы долго глядят ему вслед с недоумением и невнятной тоскою.
Вот он исчез на спуске, за вершиной холма, и затих - кажется, пал он там, развалился, загнанный до издыхания, - нет, вынырнул на подъеме, песню упрямства поет мотор, и нехотя ползет под колесо тягучая российская верста…
Что была Ставка Верховного Главнокомандования? - для водителя, уже закаменевшего на своем сиденье и смотревшего на дорогу тупо и пристально, помаргивая красными веками, а время от времени, с настойчивостью человека, давно не спавшего, пытаясь раскурить прилипший к губе окурок. Верно, в самом этом слове - «Ставка» - слышалось ему и виделось нечто высокое и устойчивое, вознесшееся над всеми московскими крышами, как островерхий сказочный терем, а у подножья его - долгожданная стоянка, обнесенный стеною и уставленный машинами двор, наподобие постоялого, о котором он где-то слышал или прочел. Туда постоянно кто-нибудь прибывает, кого-нибудь провожают, и течет промеж шоферов нескончаемая беседа - не ниже тех бесед, что ведут их хозяева-генералы в сумрачных тихих палатах, за тяжелыми бархатными шторами, на восьмом этаже. Выше восьмого - прожив предыдущую свою жизнь на первом и единственном - водитель Сиротин не забирался воображением, но и пониже находиться начальству не полагалось, надо же как минимум пол-Москвы наблюдать из окон.
И Сиротин был бы жестоко разочарован, если б узнал, что Ставка себя укрыла глубоко под землей, на станции метро «Кировская», и ее кабинетики разгорожены фанерными щитами, а в вагонах недвижного поезда разместились буфеты и раздевалки. Это было бы совершенно несолидно, это бы выходило поглубже Гитлерова бункера; наша, советская Ставка так располагаться не могла, ведь германская-то и высмеивалась за этот «бункер». Да и не нагнал бы тот бункер такого трепету, с каким уходили в подъезд на полусогнутых ватных ногах генералы.
Вот тут, у подножья, куда поместил он себя со своим «виллисом», рассчитывал Сиротин узнать и о своей дальнейшей судьбе, которая могла слиться вновь с судьбою генерала, а могла и отдельным потечь руслом. Если хорошо растопырить уши, можно бы кой-чего у шоферов разведать - как вот разведал же он про этот путь заранее, у коллеги из автороты штаба. Сойдясь для долгого перекура, в ожидании конца совещания, они поговорили сперва об отвлеченном - Сиротин, помнилось, высказал предположение, что, ежели на «виллис» поставить движок от восьми местного «доджа», добрая будет машина, лучшего и желать не надо; коллега против этого не возражал, но заметил, что движок у «доджа» великоват и, пожалуй, под «виллисов» капот не влезет, придется специальный кожух наращивать, а это же горб, - и оба нашли согласно, что лучше оставить как есть. Отсюда их разговор склонился к переменам вообще - много ли от них пользы, - коллега себя и здесь заявил сторонником постоянства и, в этой как раз связи, намекнул Сиротину, что вот и у них в армии ожидаются перемены, буквально-таки на днях, неизвестно только, к лучшему оно или к худшему. Какие перемены конкретно, коллега не приоткрыл, сказал лишь, что окончательного решения еще нету, но по тому, как он голос принижал, можно было понять, что решение это придет даже не из штаба фронта, а откуда-то повыше; может, с такого высока, что им обоим туда и мыслью не добраться. «Хотя, - сказал вдруг коллега, - ты-то, может, и доберешься. Случаем Москву повидаешь - кланяйся». Выказать удивление - какая могла быть Москва в самый разгар наступления - Сиротину, шоферу командующего, амбиция не позволяла, он лишь кивнул важно, а втайне решил: ничего-то коллега толком не знает, слышал звон отдаленный, а может, сам же этот звон и родил. А вот вышло - не звон, вышло и вправду - Москва! На всякий случай Сиротин тогда же начал готовиться - смонтировал и поставил неезженые покрышки, «родные», то есть американские, которые приберегал до Европы, приварил кронштейн для еще одной бензиновой канистры, даже и этот брезент натянул, который обычно ни при какой погоде не брали, - генерал его не любил: «Душно под ним, - говорил, - как в собачьей будке, и рассредоточиться по-быстрому не дает», то есть через борта повыскакивать при обстреле или бомбежке. Словом, не так уж вышло неожиданно, когда скомандовал генерал: «Запрягай, Сиротин, пообедаем - и в Москву».
Георгий Николаевич Владимов (1931-2003) начал печатать-ся с 1954 года. В 1961 году в «Новом мире» была опубликована его первая повесть «Большая руда», которая вскоре была переведена на множество языков народов СССР и зарубежных стран. Следую-щее произведение Владимова, роман «Три минуты молчания», был встречен резкой критикой. Более в России он не печатался. После отъезда в 1983 году в Германию, писатель был лишён российского гражданства. Живя в ФРГ, Владимов закончил работу над романом «Генерал и его армия», опубликованным в журнале «Знамя» (1994, № 4-5). Журнальный вариант содержал только четыре главы. В первом книжном издании роман состоял уже из семи глав. В работе над романом Владимов обратился к реализму. Он писал: «… этот постылый реализм уложили в гроб, отпели и погребли, справили по нем поминки. Но вот стоило ему пошевелиться, и повышенный чи-тательский интерес привлечен к роману, вполне консервативному, в котором нет привычных авангардных выкрутасов и постмодерни-стских загогулин. Похоже, надоели читателю эти выкрутасы и заго-гулины, точнее, надоело делать вид, что они ему интересны, захо-телось чего-то внятного, где были бы на месте начало и конец, завязка и развязка, экспозиция и кульминация, все по рецептам старика Гомера». Писатель обратился к событиям ВОВ. События в романе простираются от Халгин-Гола до Бреста, от 1917 до 1958-го года. В романе изображены три генерала и их взаимоотношения с армией. Это Ф.И. Кобрисов, Г.В. Гудериан и А.А. Власов. Первому из них, являющемуся главным героем книги, противопоставлены другие персонажи. Сюжет романа развивается концентрическими кругами. Одной из ведущих в произведении является тема преда-тельства. Роман пронизан антивоенным пафосом, писатель прово-дит мысль, что величие полководца измеряется количеством спа-сенных солдат. Владимов, по замечанию критиков, создал свой художественный миф о войне 1941-1945 годов. Он переосмыслива-ет роль реальных военачальников в событиях Великой Отечествен-ной войны (это не только Гудериан, Власов, но и Жуков, Хрущев, Ватутин и другие). Кобрисов, Ватутин, Власов, перешедший на сто-рону фашистов, Гудериан считают, что главным в военной страте-гии является — наука отступления, тем самым, сохранение жизни тысячам солдат. Оппонируют им в романе Жуков и Терещенко, ра-туя за победу любой ценой. Сюжетную основу романа составляет путь генерала Кобрисова с фронта в Москву, а затем возвращение в свою армию. Центральным эпизодом в произведении является со-вещание, на котором под руководством Жукова генералитет решает судьбу города Мырятина. Город находится в руках у фашистов, но обороняют его бывшие советские солдаты. Материал с сайта В романе действуют ре-альные исторические личности: маршал Жуков, генерал армии Ва-тутин, член Военного совета Первого Украинского фронта Хрущев, командующий 2-й ударной армией генерал-полковник Власов, из-вестный немецкий военачальник Гейнц Гудериан. Об изображении последнего верно подмечено В. Лукьяновым: «Владимов впервые в русской литературе разрушил барьер, впервые измерил генерала из вражеской армии (т.е. Гудериана) общечеловеческой меркой — и рассказал пронзительную историю о трагедии рыцарской чести, оказавшейся на службе бесчестия…» .
С первых же страниц романа автор следует эпической традиции «Войны и мира» Л.Н. Толстого. Это проявляется, в первую очередь, в решении проблемы свободы и независимости. Во-вторых, хотя книга Владимова повествует о войне, военная коллизия носит нравственно-психологический характер.
Владимов остается верен реализму в изображении событий, дей-ствующих лиц, в осмыслении происходящего.
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском
На этой странице материал по темам:
- георгий владимов творчество
- владимов генерал и его армия краткое содержание
- Георгий Владимов, биография,творчество презентация
«Генерал и его армия» голосованием всех председателей жюри премии «Русский Букер» назван лучшим русским романом последнего десятилетия ХХ века. Наряду с главным вымышленным героем, советским генералом Кобрисовым, в романе действуют многие исторические персонажи, среди которых Сталин, Жуков, Хрущев, Ватутин… Особое внимание писателя привлекают фигуры немецкого генерала Гудериана и русского генерала-изменника Власова. Столкновение воль и характеров, пересечение военных судеб трех генералов придают роману особую глубину и достоверность.
«Очень значительная книга. От первых же страниц удовлетворение: настоящая литература… За необъятную тему советско-германской войны Владимов взялся не только как художник, но и как самый ответственный историк» (Александр Солженицын).
На нашем сайте вы можете скачать книгу "Генерал и его армия" Владимов Георгий Николаевич бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Владимов
Г.Н. «Генерал и его
армия»
Гео́ргий Никола́евич Влади́мов (наст. фам. Волосевич , 19 февраля 1931 , Харьков - 19 октября 2003 , Франкфурт ) - русский писатель.
Родился 19 февраля 1937 в Харькове в учительской семье. Учился в ленинградском Суворовском училище. В 1953 окончил юридический факультет Ленинградского университета. Печатался как литературный критик с 1954 (статьи в журнале «Новый мир», где начал работать: К спору о Ведерникове , Деревня Огнищанка и большой мир , Три дня из жизни Холдена и др.). В 1960 под впечатлением командировки на Курскую магнитную аномалию написал повесть Большая руда (опубл. 1961), вызвавшую дискуссии. Несмотря на внешнее сходство с типичным «производственным» романом, повесть стала одним из программных произведений «шестидесятников». Опубликованный в 1969 роман Три минуты молчания , повествующий в жанре исповедальной прозы о буднях рыболовного лайнера, выдвигает «титульный» лейтмотив о праве каждого на посылку своего сигнала «SOS» и узаконенных морскими (переносно – житейскими) законами трех минутах молчания, когда каждый такой сигнал должен быть услышан. Метафора и достоверность, литературный талант, проникновенно-элегический лиризм и скрытая обличительная мощь определяют ту манеру письма Владимова, которая в наибольшей мере проявится в его повести о караульной собаке Верный Руслан (опубл. в 1975 в ФРГ; в 1989 в СССР), где в рассказе о бескорыстном и преданном охраннике советских лагерей возникает постоянная для писателя тема трансформации лучших человеческих (в т.ч. воплощенных, в духе традиций А.Чехова и Л.Толстого, в образе сторожевого пса) качеств в трагическое «аутсайдерство», бесприютность, ощущение собственной ущербности или ненужности в современном изощренном и лживом мире, в неестественном и антигуманном общественном устройстве.
В 1977 Владимов, выйдя из Союза писателей СССР, становится руководителем московской секции запрещенной в СССР организации «Международная амнистия». В 1982 публикует на Западе рассказ Не обращайте внимания, маэстро . В 1983 эмигрировал в ФРГ, с 1984 – главный редактор эмигрантского журнала «Грани». В 1986 покинул пост, придя «к выводу, что это организация чрезвычайно подозрительная, вредная и бывшая в использовании по борьбе с демократическим движением». С конца 1980-х активно выступал как публицист и в отечественных изданиях. В 1994 на родине публикует роман Генерал и его армия (московская литературная премия «Триумф», 1995), посвященный истории войска генерала А.А.Власова, перешедшего в годы Великой Отечественной войны на сторону гитлеровских войск.
Роман
Владимова, опубликованный в сокращенном
варианте в журнале "Знамя" в 1995
году, получил Букеровскую премию
и вызвал большой литературный скандал.
"Генерал и его армия" подвергся
жестокой критике со всех сторон. Консервативные
литераторы обвинили Владимова, во-первых,
в искажении исторических фактов,
а во-вторых - в проявлении симпатий
к "железному" Гудериану (тут же
припомнили, что сам Владимов с 1983
года живет в Германии). Критики-либералы
заявили, что классический "толстовский
стиль" безнадежно устарел и в
эпоху "смерти литературы" Букера
следует давать, скажем, поющему
эту смерть Владимиру Сорокину. Но
и восторженных отзывов о романе
тоже было более чем достаточно.
Военно-исторический роман "Генерал
и его армия", повествующий о
генерале Кобрисове и взятии плацдарма
Мырятин, оборону которого держали
власовские батальоны, - роман почти
не военный и практически не исторический.
Не исторический потому, что не было никогда
генерала Кобрисова, не было Мырятина
и Предславля (хоть и понятно, что речь
идет о Киеве, а ключевая сюжетная коллизия
романа - Предславль-Киев должен быть
взят генералом с украинской фамилией
- имела место в действительности). Владимов
и не утверждал никогда, что все описанные
им события - правда. "Генерал и его
армия" - не военная книга, так как в
ней отсутствует заявленный в заглавии
второй главный герой - армия. Есть фронтовой
дух, батальные сцены, но армии - будь
то власовцы, немцы или русские - в романе
нет. Войска Кобрисова - ординарец Шестериков,
адъютант Донской, шофер Сиротин и внутренний
враг - майор "Смерша" Светлооков.
Все вместе они и есть главный герой романа,
но фамилия его уже не Кобрисов, а неизвестно
какая, скорее всего - Владимов. "Генерал
и его армия" - психологическая (автобиографическая)
книга, увлекательно написанная в жанре,
для России всегда слишком актуальном.
У Владимова, последнего великого русского реалиста, был только один серьезный недостаток: он мало писал. За четыре десятилетия работы Владимов стал автором только четырех больших вещей. Пятую, автобиографию “Долог путь до Типперэри”, он не успел окончить. Так что появление нового произведения Владимова всегда воспринималось как редкий праздник. Так было в 1994, когда “Знамя” напечатало журнальный вариант романа “Генерал и его армия”. Постмодернисты восприняли этот “старомодный” роман с удивлением, еще большее удивление вызвал его неожиданный успех: букеровское жюри посчитало его лучшим романом года (впоследствии и лучшим романов десятилетия). И это несмотря на то, что в журнальном варианте (четыре главы из семи) потерялся главный “козырь” Владимова, его фирменная искусная композиция. Три эпизода военной биографии генерала Кобрисова - летнее отступление 1941-го, битва за Москву в 1941 г. и битва за Днепр в 1943 г., судьба Власова и власовцев, Гудериан и фон Штайнер - все эти элементы искусно объединены. Переходы всегда красивы и естественны. При обилии отступлений, кажется, ни одного лишнего эпизода, ни одной ненужной фразы. Стиль превосходный. Где нужно - есть и украшения: “светлая бликующая дорожка, пересекавшая реку, запламенела, окрасилась в красно-малиновый. По обеим сторонам дорожки река была еще темной, но, казалось, и там, под темным покровом, она тоже красна, и вся она исходит паром, как дымится свежая, обильная теплой кровью, рана”. Читается роман легко, на одном дыхании. Только тем, что отвыкли мы от мало-мальски серьезной прозы, можно объяснить отсутствие коммерческого успеха.
Но литературу у нас принято оценивать не только по художественным достоинствам, тем более когда речь идет о военном романе. Наталья Иванова как-то посоветовала перечитать роман Георгия Владимова, чтобы узнать, как “бессовестно жертвовали военачальники” жизнями солдат. И хоть люблю и уважаю Наталью Иванову, одного из самых талантливых современных литературных критиков, принять этот совет я не могу. Роман Георгия Владимова резко отличается от военной прозы фронтовиков - Виктора Некрасова, Виктора Астафьева, Василя Быкова, Юрия Бондарева. У фронтовиков главным источником “строительного материала” для нового романа, повести, рассказа был все-таки личный опыт. Но “Генерал и его армия” - не военная проза. В романе Владимова меня прежде всего поразил эпиграф из “Отелло”:
Простите вы, пернатые войска
И гордые сражения, в которых
Считается за доблесть честолюбье.
Все, все прости. Прости, мой ржущий конь,
И звук трубы, и грохот барабана,
И флейты свист, и царственное знамя,
Все почести, вся слава, все величье
И бурные тревоги грозных войн…
Читателю, особенно фронтовику, он покажется чужеродным, театральным, не подходящим. Эпиграф, подобно увертюре в опере, настраивает читателя воспринимать текст так, а не иначе. Строки из пьесы величайшего драматурга всех времен и народов взяты очень удачно: они говорят читателю, что перед ним не окопная правда, а роман-трагедия.
Владимов не успел на фронт (в 1941-м ему было только десять), но к военной теме шел едва ли не всю жизнь. Еще с 1960-х он собирал материалы, документы, занимался “литературной записью” мемуаров военачальников, позднее, в Германии, слушал устные рассказы бывших власовцев. Из этого разнородного материала Владимов создал собственную концепцию Великой Отечественной. Там, где не хватало фактов, писатель додумал, сочинил, но сочинил столь хорошо, что вымышленные факты соседствуют с реальными на равных.
1. Миф о немцах . Он не из самых общепринятых, распространен больше в интеллигентной среде. Особенно популярен у тех, кто много читал немецкие мемуары. Главное здесь - признание абсолютного интеллектуального и профессионального превосходства немецких генералов над нашими: фон Штайнер, “будь у него не столько сил, как у Терещенко, а вполовину меньше, изметелил бы его в несколько часов” . Во-первых, это только в немецких военных мемуарах у Красной Армии войск всегда тьма-тьмущая. Войну-то проиграли, надо ж это как-нибудь объяснить. Странно только, что мы (Владимов тут один из многих) их россказням верим. Ведь врут немецкие мемуаристы ничуть не меньше наших военных, но слово иноземца для нас всегда почему-то весомей слова соотечественника. Неудивительно, что высшей наградой для нашего генерала считается похвала противника. Чтобы подчеркнуть военный талант Кобрисова, Владимов “цитирует” фон Штайнера: “Здесь, на Правобережье, мы дважды наблюдали всплеск русского оперативного гения. В первый раз - когда наступавший против моего левого фланга генерал Кобрисов отважился захватить пустынное, насквозь простреливаемое плато перед Мырятином. Второй его шаг, не менее элегантный, - личное появление на плацдарме в первые же часы высадки” . Ну, насчет второго, то это не “всплеск оперативного гения”, а гусарство, молодечество. Сам Эрих фон Манштейн (прототип фон Штайнера) таких эскапад себе не позволял, равно как не особенно стремился хвалить русских. Он больше ссылался на “подавляющее численное превосходство” советских войск, которым те на самом деле не располагали. Впрочем, маршал Конев в мемуарах тоже не без удовольствия процитировал похвалу Манштейна в свой адрес.
2. Миф о “русской четырехслойной тактике” , когда “три слоя ложатся и заполняют неровности земной коры, четвертый - ползет по ним к победе”. Об этом Владимов не раз пишет: и в связи с антигероем романа, генералом Терещенко (Москаленко), и в связи с Жуковым: “против “русской четырехслойной тактики” не погрешил он до конца, до коронной своей Берлинской операции, положа триста тысяч на Зееловских высотах и в самом Берлине”. Ну да, конечно, наши военачальники солдат не жалели и по-другому воевать не умели. Это не так, не совсем так. Да и в Берлинской наступательной операции не триста тысяч мы потеряли, а почти вчетверо меньше (считая безвозвратные потери, то есть без раненых). Впрочем, образы самих генералов (кроме омерзительного Терещенко) менее всего походят на тех безмозглых и безжалостных мясников, какими рисует их этот миф. “Лейтенант-генерал” Чарновский (Черняховский), “танковый батько” Рыбко (Рыбалко) и даже Жуков показаны как раз людьми умными, талантливыми. Кстати, если не считать упоминания о “русской четырехслойной”, образ Жукова просто великолепен. Никто в нашей литературе не сумел его так описать, несколькими штрихами нарисовать портрет: “высокий, массивный человек, с крупным суровым лицом, в черной кожанке без погон, в полевой фуражке, надетой низко и прямо, ничуть не набекрень, но никакая одежда, ни манера ее носить не скрыли бы в нем военного, рожденного повелевать <…> жесткая волчья ухмылка” .
3. Власовский миф . Власов - у Владимова один из главных героев. Портрет его тоже рисуется немногими штрихами: воспоминание Кобрисова о встрече на военных маневрах, несколько авторских комментариев, размышления самого Кобрисова. Но важнее всего здесь все же эпизод у церкви Андрея Стратилата (даже имя святого Федора Стратилата автор изменил, чтобы подчеркнуть значение Власова-полководца). Власов в этой сцене - спаситель Москвы, посланный едва ли не самим Небом (предвоенная биография Власова становится известной позднее). Реальный Андрей Андреевич Власов не был ни военным гением, ни спасителем Москвы. В битве под Москвой он командовал лишь одной из четырнадцати армий Западного фронта (20-й армией), участвовавших в контрнаступлении. Если уж на то пошло, то роль спасителя Москвы принадлежит все-таки Г.К. Жукову, который как раз командовал Западным фронтом. В 1941-м Власов воевал не хуже и не лучше других. Впрочем, К.А. Мерецков в своих мемуарах отметил его профессионализм, хотя и, разумеется, заклеймил как предателя и ренегата. Кто знает, как в дальнейшем сложилась бы его судьба? Кем бы стал Власов к 1945-му, не попади он в июле 1942-го в плен на Волховском фронте?
Что власовцы сражались едва ли не лучше немцев - правда, что их было немало, увы, тоже правда, но слова, вложенные Владимовым в уста Ватутину: “Мы со своими больше воюем, чем с немцами”, - преувеличение, притом - значительное. Освобождение Праги 1-й дивизией РОА - легенда, которую автор “Генерала”, видимо, услышал от бывших власовцев. Принять участие в освобождении и освободить - совсем не одно и то же. Да и большой доблести в переходе на сторону победителя в последние дни войны я не вижу.
Помимо этих мифов есть в романе Владимова и просто исторические ошибки, ляпы. Только вот нет у меня охоты не то что их перечислять, но даже и специально выискивать, как это любят делать некоторые историки, не признающие и не понимающие художественный вымысел. “Генерал и его армия” все же роман, а не научная монография о взятии Киева. В отличие от историка, писатель не раб источника. Он создает свой мир, где есть свои законы, свои герои и антигерои, своя история и философия. Чтобы понять разницу между историей и вымыслом, давайте сравним Гудериана под Москвой у Владимова с исторической основой - мемуарами самого “быстроходного Гейнца”. Сразу скажу: “Воспоминания солдата” - чтение не самое увлекательное. Больше всего они напоминают мемуары маршала Жукова: тот же сухой деловой стиль военного человека, который не могла исправить никакая “литературная запись”. И вот одну-единственную фразу из “Воспоминаний солдата” о командирском танке, сползшем в овраг, Владимов развертывает в центральное событие всего “гудериановского” эпизода, когда “гений блицкрига” осознает неизбежность поражения.
То, что зануда историк трактовал бы как очевидный исторический ляп, в романе Владимова художественно и психологически оправдано. Невозможно представить, чтобы какой-либо генерал, пусть даже самый безумный и отчаянный, нарушил приказ Верховного главнокомандующего, развернул бы свой “виллис” с тем, чтобы вернуться к своей армии и самому брать Предславль (а название-то какое замечательное, куда лучше, чем Киев). Не отважился на такое генерал Н.Е. Чибисов, прототип генерала Ф.И. Кобрисова. Не решился ослушаться Верховного и К.К. Рокоссовский, когда Сталин перевел его с нацеленного на Берлин 1-го Белорусского на второстепенный 2-й Белорусский. Не решился протестовать и сам Жуков, когда его, “отца” операции “Уран”, Сталин отправил организовывать отвлекающий удар на Западном и Калининском фронтах (чтоб не больно гордился полководец Сталинградской победой). Но чего не бывает в жизни, то вполне возможно и оправдано в романе. Как, например, совершенно фантастический артиллерийский обстрел машины Кобрисова, организованный вездесущим и всеведущим майором Светлооковым. Эта потрясающая сцена еще раз напоминает нам, что роман Георгия Владимова - это вовсе не “новая правда о войне”, а именно литература, вымысел, но вымысел, который выглядит убедительней самой реальности. Рядом с историческим Нефедовым, Светлооков - театральный Яго, он столь же естественен и органичен в мире Владимова, как и переселившийся из “Войны и мира” и сменивший обличие Платон Каратаев (Шестериков). Сражения Великой Отечественной - грандиозная декорация для великой трагедии: отступление, переправа, украденная победа - ее акты.
В литературе 90-х годов не найти книги, которая бы более последовательно и сильно представляла русскую реалистическую традицию, чем роман Георгия Владимова “Генерал и его армия”. в 2001 году, когда отмечалось десятилетие учреждения Букеровской премии, то из всех произведений, отмеченных этой премией в течение десяти лет, самым достойным назвали “Генерала и его армию”.
Роман этот впервые увидел свет в 1994 году (“Знамя”, 1994, № 4-5), но журнальный вариант содержал только 4 главы.
Владимов всеми силами старается убедить читателя в том, что он-то как раз пишет о войне, которая вошла в нашу память как Великая
Отечественная война с немецко-фашистскими захватчиками, ту п р а в д у, которую до сих пор искажали все кому ни лень.
А когда роман “Генерал и его армия” вызвал жесточайшую критику со стороны Владимира Богомолова, обвинившего Владимова в том, что он создал “новую мифологию”, где исказил историческую правду об Отечественной войне и допустил множество фактических неточностей, Владимов отвечал ему по той же схеме - “было - не было”, “так - не так”. Но к художественной литературе такой спор вряд ли имеет прямое отношение: кого сейчас волнует, например, соответствует ли трактовка Львом Толстым диспозиции на Бородинском поле подлинным фактам или не соответствует? Он отмечает пишешь об исторических событиях, творишь свою художественную “мифологию истории” - то есть ищешь ч е л о в е ч е с к и й смысл истории, определяешь ценностное значение отношений с историей в судьбе человека, в обретении им гармонии с миром или в утрате этой гармонии. (ориентацию на традицию эпического повествования в духе “Войны и мира” Льва Толстого).
В романе существует конфликт между свободой и страхом. Каждый из героев романа Владимова имеет свои представления о свободе. Так, ординарец Шестериков свою мечту о свободе связывает с куском земли, где он наконец-то сможет похозяйничать после войны. Адъютант Донской свободу видит в обретении самостоятельности и поэтому мечтает “пересесть” на полк или на бригаду. А сам генерал Кобрисов видит свою свободу в возможности активно влиять на историческое событие. А майор Светлооков (сотрудник армейской контрразведки) распространяет вокруг себя электрическую напряженность страха.
Страх стал постоянным состоянием людей, а точнее - своего рода душевной болезнью, что, как эпидемия, поразила всю страну, все советское общество. Причем, подчеркивает Владимов, атмосфера страха специально нагнетается государственной властью. В частности, именно в этом состояло назначение так называемых публичных “ответных” казней, которые стали проводиться на освобожденных территориях
“Страх изгонялся страхом, - вспоминает генерал, - и изгоняли его люди, сами в неодолимом страхе не выполнить план, провалить кампанию - и самим отправиться туда, где отступил казнимый.
Итак, постоянная подозрительность, всепроникающий надзор и сыск, угроза репрессий, нависающая над каждым, как дамоклов меч, вечный страх - вот те обстоятельства, в которых находятся герои романа “Генерал и его армия”, вот та “зависимость”, которая ограничивает их свободу.
В атмосфере тотальной подозрительности и вечного страха перед репрессиями личность уродуется - ее поражает синдром раба.
К каким же моральным последствиям приводит атмосфера сыска и страха, в которой приходится жить всем, от маршалов до рядовых солдат? Что происходит с душами людей?
Вот вопросы, которые выдвигает Владимов в своем романе.
В романе есть потрясающая сцена, где рабский менталитет представлен во всей своей жалкой и омерзительной сущности. Это сцена расстрела генералом Дробнисом* майора Красовского, одного из офицеров своей свиты. Тот не смог выполнить приказ генерала, да и выполнить его - с десятком измученных красноармейцев отбить высоту - было невозможно.
Он устраивает казнь своего подчиненного - собственноручно расстреливает его, неточными выстрелами из слабого браунинга еще и продлевая муки своей жертвы.
Генерал Кобрисов, случайно оказавшийся при этой экзекуции, с презрением предлагает Дробнису: “Взяли бы автоматчика и парочку выводных, они все сделают грамотно. А так - во что наказание превращается?..” И - поразительно то, что Кобрисову отвечает не Дробнис, а сам расстреливаемый, и отвечает “с явственно слышимым возмущением: “А вам не кажется, товарищ генерал, что вы не в свое дело вмешиваетесь? Леониду Захаровичу лучше знать, какое ко мне применить наказание. И во что оно должно превращаться... Так что не суйтесь, понятно? Если я виноват, я умру от руки Леонида Захаровича, но ваших сентенций, извините, слушать не желаю!...”
Раб, даже казнимый своим хозяином, верно лижет ему руку. Вот что такое менталитет раба: в человеке атрофировано чувство собственного достоинства, он покорно самоуничижается перед силой, он мистически обоготворяет своих властителей. Эта жуткая сцена приводит генерала Кобрисова к мучительному размышлению:
“Жалок маленький человек, вверяющий свою жизнь другому, признающий его право отнять ее или оставить.
В этом размышлении генерала лежит ключ к объяснению феномена тоталитарной власти - секрета ее силы, механики управления каждым гражданином и всем обществом.
На переднем плане в романе “Генерал и его армия” стоят командармы, командующие фронтами, представители Ставки - словом, высшая элита Красной Армии. И тем более поразительно то, что даже они, люди, управляющие огромной военной силой, поражены синдромом раба - страх перед “Верховным” (так, почти как божество, именуют они Сталина) и его карающими органами, угодничество перед тем, кто ближе к высшей власти, грубость, доходящая до хамства, перед тем, кто стоит пониже на служебной лестнице
главная коллизия в романе носит нравственно-психологический характер, ибо оказывается, что от борьбы личных амбиций военачальников (каждый хочет получить право брать Предславль, “жемчужину Украины”) в огромной степени зависит исход крупной военной операции. Тому, чьи войска первыми войдут в Предславль, будет обеспечена слава, почет, ордена, звезды на погоны и вообще репутация выдающегося полководца. И начинаются закулисные игры, смысл которых - оттеснить генерала Кобрисова, чья аримя стоит ближе всех к вожделенной цели, и занять его место. А ведь за все эти подковерные игры генералов приходится расплачиваться сотням и тысячам солдат, и самой дорогой ценой - собственной жизнью. Но сами полководцы ни на минуту не задумываются о ч е л о в е ч е с к о й ц е н е принимаемых ими решений. А командарм Кобрисов, зная, что за захват Мырятина придется заплатить десятью тысячами солдатских жизней, не выполняет приказ о подготовке наступления на город и тем самым ставит крест на своей полководческой карьере, по существу - на всей последующей биографии.
Но для Кобрисова мотив ценности человеческой жизни приобретает особую, непереносимо тяжкую остроту: Мырятин обороняют власовцы - русские батальоны, воюющие на стороне гитлеровцев. Автор и его герой не вдаются в длинные рассуждения о том, как и почему эти люди встали на сторону захватчиков. Здесь важнее всего другое - русским людям приходится воевать против русских.
по Владимову - главный порок сознания тоталитарного общества: здесь ценность человеческой жизни не берется в учет, она фактически сведена к нулю! А в ситуации войны, где за любое решение руководителей расплачиваются своей кровью их подчиненные, эта бездушная, внечеловеческая сущность тоталитарного государства раскрывается с вопиющей очевидностью. Поэтому и в социальной иерархии этого общества на первых ролях оказываются люди, подобные Терещенко, который свою славу “командарма наступления” приобрел тем, что, не считаясь ни с какими потерями, гнал людей в атаку палкой по спинам, плевками в лицо.
Нравы господствующие в Красной Армии - пренебрежение достоинством человека и его жизнью.
Своим отказом от захвата Мырятина Кобрисов впервые в своей жизни пошел против высшей власти. Да, он не смог уберечь от гибели те десять тысяч солдат, которых уложили под Мырятиным. Да, он не смог предотвратить кровавую бойню между русскими людьми. Но он, по меньшей мере, смог распорядиться с в о е й с у д ь б о й так, как он посчитал нужным - в соответствии со своим пониманием своего воинского и человеческого долга и права, а не так, как того требовал сам Верховный. Генерал должен быть со своей армией - и позор, и славу, и смерть он должен принимать среди своих солдат, которые доверили ему свои жизни! - вот этическое кредо генерала Кобрисова. И он никому не позволил сбить себя с этой позиции, выстраданной годами тяжелейших душевных мук и драматическим опытом самовыпрямления. Свой бой с тиранией генерал неминуемо проиграет. Но его поражение - это высокая трагедия, ибо он не капитулирует перед всесильным злом, перед сатанинской силой тирании.
Расстреливаемый своими же артиллеристами, в расположении своих войск он оказывается абсолютно одиноким - оказывается генералом без своей армии, то есть без народа, без его поддержки.
Владимов и его герой хорошо видят, как умело манипулирует Сталин “мнением народным. А главная-то приманка, которой “чужак” Сталин подкупает народ, - это игра на национальном чувстве, когда надо очень по-русски, задушевно возгласить: «Защитим Родину»
При чтении романа Владимова закрадывается мысль, что победить тиранию, которая опирается на страх-любовь своих рабов, неимоверно тяжело или вовсе невозможно. Ибо рабы, у которых отнято не только чувство собственного достоинства, но и умалено до микроскопических величин понимание ценности человеческой жизни, будут по приказу своих тиранов беспрекословно идти в любую пропасть, заполняя ее своими телами доверху, чтоб по ним смогли прошагать вожди.