​«Из-за отношения к проблемам есть ощущение, что ты в Италии не существуешь, а именно живешь. Великий князь Василий II отвергает Флорентийскую унию

Феликс Моисеевич Лурье родился в 1931 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский горный институт, к. т. н. Прозаик, публицист. Лауреат литературной премии “Северная Пальмира”. Живет в Санкт-Петербурге.

Русские во Флоренции

Глава из книги “Флоренция - город гениев: нетуристический путеводитель”.

Русские купцы и дипломаты бывали в Европе с давних времен. Первыми, оставившими документальное подтверждение, Флоренцию летом 1439 года посетили священнослужители, приглашенные папой Евгением IV на продолжение заседаний Базельского (Феррарско-Флорентийского) Вселенского собора. В церкви Санта Мария Новелла митрополит Московский Исидор (митрополит 1436–1441. ├ 1462) во главе русского посольства слушал ораторов, призывавших примирить православие с католицизмом и объединить Христианскую церковь под эгидой Ватикана. Сохранились свидетельства этого события с описанием диспутов, происходивших на заседаниях собора и “хождения посольства” из Москвы через всю Европу во Флоренцию и обратно. Русских священнослужителей Флоренция поразила больше других виденных ими европейских городов. Исидор, неистовый сторонник объединения церквей, без колебаний подписал Флорентийскую унию. По возвращении в Москву его заточили в темницу, откуда в 1441 году бывшему митрополиту удалось бежать. Оказавшись в Риме и приняв католичество, Исидор сделался кардиналом. Его подпись под текстом унии и сегодня хранится в Лауренциане.

Некто из состава посольства вел путевые записи, получившие название “Хождение на Флорентийский собор”. Это первое описание европейских городов, сделанное русским автором. До нас дошел двадцать один вариант “Хождения”. Воспользуемся академическим списком и приведем из него описание Флоренции:

“Тои же славны град Флоренза велик зело, и такова не обретохом во предписаных градах; божници в нем красивы зело и велици, и палаты в нем устроены белым камнем, велми высокы и хитры. И посреди горада того течет река велика и быстра велми, именем Рна; и устроен на реце тои мост камен, широк велми, и с обе стороны моста устроены полаты. Есть же во граде том божница велка и в неи тысящу кроватеи, а на последнеи кровати перины чудны и одеяла драгы; то ж устроено хасрад маломощным пришедцем и странным и иных земель; тех же боле кормят и одевают и обувают, и омывают, и дрьжат честно; а кто ся сможет, тои ударя челом граду, и поидет хваля бога; и по среди постель тех устроена служба, и поют на всяк день. Есть инь монастырь, устроен белым камнем хитро и велим твердо, а врата железные; а божиница велим чюдна, и есть в ней служеб 40; и мощей святых множество, и риз драгих множество с камением, златом и с жемчюгом. Старцев же в нем 40, житие же их неисходно из монастыря, никогда же, ни мияне к ним не ходят коли же; рукоделие же их таково: шиют златом и шолком на плащаницах святые. В том же монастыре был господин и нам тут же бывшим, и та вся видехом… В том же город делают камни и аксамиты с златом. Товары же вся кого множество и садов масличных, и тех маслиц древяно масло. И теперь в городе том икона чудотворная, образ причистыа божиа матере; и есть перед икною тою в божнице исцелевших людей за 6 тысяч доспети вощаны, в образ людей тех, аще кто застрелен, или если слеп, или хром, или без рук, или велик человек. На коне приехав, тако устроени, яко живи стоят, или ун, или жена, или девица, или отроча, или какого порчище на нем было, или недруг каков в нем был, и како его простило, или какова язва, тако и стал доспет. И ту же сукна скарлатные делают. Ту же видехом древние кедры и кипарисы; кедр как русска сосна, много походило, и кипарис корою яко липа, а хвоею яко ель, но мало хвоею кудрява и мяхка, а шишки походили на сосновую. И есть во граде том божница устроена велика, камень моръмор бел да черн; и у божницы той устроен столп и колколница, тако же белы камень моръмор, а хитрости ея не доуметь ум наш; и хдихом той по лествице и счетом ступени 400 и 50 (Сан Миниато аль Монте. - Ф. Л .).

Месяца иулиа в 5 собору бывшу велику, и тогда написаша грамоты събора их како веровати, в Святую Троицу и подписа папа Еугении, и царь греческыи Иоан, и вси гардиналове, и митрополиты подписаша на грамотех коиждо своею рукою.

В том же граде видехом черви шелковыя, да и то видехом, как шолк той емлють с них.

Месяца того же в 6 служил обедню папа Еугении опресножком в соборной божнице в имя пречистыя богоматере, а с ним гардиналов 12, а бискупов 93, опричь каплонов и диаконов. Царю же греческому Иоану, седящу ему на уготовленном месте, зрящу службы их, и вси бояре его с ним; и митрополитом ту же седящим на уготовленных местах в семь святительском сану, тако же и архимандриты, и хартофилакове, и попове, и диакони оболчени каждо в свои сан, и калугерове ту же седяще на уготовленных местах, зряще еже служат; тако же и от руси миряне сдяще; места же те высоци через люди зряще. Народу же толику ту суща, чтобы их пущали, то бы много задушенных людей было; но подвоиские папины хожаху в пансырех серебряных, и палици в руках дрожаще; и не дадуще наступити; а ныне свещи виты дръжаще в руках зажъжены, и теми к народом мохаху, чтобы не наступали. И по службе нача молебен пети со своими, и по молебне сиде папа посреде собора того на уготовленном ему высоце престоле возлащене и близ его преставиша амбои. И вызде от латин гардинам именем Иулиан, а митрополит никеискыи Висарион, и възинесоша грамоть съборныя; и начачести Иулиан датиньскую грамоту велегласно, и по том нача чести митрополит грамоту греческую. И по чтении грамот благословил папа народ. И потом начаша папины диаконы пети хвалу папе, и по том начаши царевы диаконы пети хвалу царю. И потом начаши пети весь собор латинскым и весь народ, и начаша радоваться зане бяше прощение приале от грек.

И поехал царь от сбора из Флорензы месяца августа 26. И проводиша его с честию градиналове все и бискупи, и весь народ града того, с трубами и свирелами; и нисоши над ним небо наряжено 12 человек; а коня под ним ведошех пеши два ратмана болшие града того.

Месяца септевря 24 папа служил в церкви святого Иоана Предтечи. И по службе гардиналове и арцыбискупы и бискупы изволоклися в ризы, множество их. И тут сядше рускыи Исидор да греческих 12 в тех же мантиях, а папа седяш на престол злате святительском сану. И взыде на высоко место бискуп, именем Андреи, и нача чести грамоту наблагословеную, и прокля събор базмеискани. Аламанские земли, занеже не пришли на собор к папе, а учинили себе собор, не хотя повинутися папе; и того деля их прокля.

И того же дня Исидор и Аврамии, владыка рускии благословился у папы на Русь, и поиде из Флорензы на Русь месяца септября в 6”.

Автор поделился впечатлениями от флорентийских храмов и монастырей, от самого города, описал процедуру принятия и подписания унии, торжественные богослужения в соборе Санта Мария дель Фьоре и баптистерии Сан Джованни Баттиста, отъезд участников Вселенского собора. Уместно вспомнить фреску Беноццо Гоццоли в палаццо Медичи-Рикарди с изображением шествия участников Собора. В тексте упомянуты византийский император Иоанн VII Палеолог, Константинопольский патриарх Иосиф II, папа Евгений IV (понтификат 1431–1447) и Никейский патриарх Виссарион. Во Флоренцию съехались сторонники Евгения IV, не признавшего решений Базельского собора (1431–1449) и покинувшего его заседания. Дружба папы с повелителем Флоренции Козимо-старшим способствовала удачам во многих действиях этих крупных фигур европейской истории. Без поддержки опекуна республики, возможно, Евгению IV не удалось бы удержаться на папском престоле.

Сохранились еще два свидетельства участников русского посольства: “Исхождение Авраама Суздальского” и “Повесть о восьмом соборе”, но для нас они интереса не представляют.

Примерно через полстолетия после отъезда митрополита Исидора в Москву во Флоренции в конце XV века при монастыре Сан Марко жил и совершенствовал образование русский монах, писатель и публицист Максим Грек (1475–1556), разделявший взгляды фра Джироламо Савонаролы, требовавшего восстановления христианских добродетелей. В Москве он выступил против “распутств” церковников. Его обвинили в умышленном искажении переводов священных книг и сговоре с турецким послом, за что решением Соборного суда отправили в двадцатишестилетнюю ссылку.

23 и 24 августа 1698 года во Флоренции останавливался отправленный Петром I в поездку по Европе стольник Петр Андреевич Толстой (1645–1729). Приведем несколько любопытных зарисовок из его дневниковых записей:

“Флоренция есть место великое между великих гор на ровном месте. И в нем обитает грандука, то есть великий князь, который имеет корону, то есть венчанной, имеет под собою и другие места немалые и владетельство свое немалое и многолюдное.

Около самого места Флоренции город каменный древняго строения з башнями каменными и ворота проезжие древней моды, однако ж изряднаго мастерства.

Во Флоренции домов самых изрядных, которые бы были самой изрядной пропорции, мало: все дома флоренские древняго здания. Весь город Флоренция вымощена камнем. И палаты есть высокие, в три и в четыре жилья в высоту, а строение просто, не по архитектуре.

Сквозь Флоренцию течет река немалая, которая называется Арни. Через тое реку зделаны четыре моста каменных, великих, на каменных столпах, между которыми один зело велик, о котором я в своей книге писал выше сего, на котором построен серебряной ряд.

Монастырей и церквей во Флоренции всех с лишком 200, которые изрядное имеют в себе украшение и богаты серебром и всякими церковными утворями зело.

Во Флоренции народ чистый и зело приемной к фарестиером (иностранцам.- Ф. Л. ). Платья носят французское честные люди, а иные особы подобно римскому платью; а купцы платье носят такое, как венецкие купцы - черное; а женский пол во Флоренции убирается по-римски.

Честные люди и купцы богатые ездят в коретах и калясках изрядных; и лошадей коретных во Флоренции много; также жены и девицы ездят в коретах же, изрядно убрався, на добрых лошадях.

Рядов, в которых сидят купцы и мастеровые люди, во Флоренции много и всяких товаров довольно; также и мастеровых всяких людей много, а наипаче Флоренция хвалится мастерством, что делают всякие вещи, великие и мелкие, из розных мраморов зело предивно, цветы и живности, власно как бы живописное.

Во Флоренции хлеб, и мясо, и всякая живность недорого, и есть того в ней довольно; также и рыбы много и недорого; а фруктов всяких множество и зело дешевы, а паче много изрядных виноградов, ис которых делают изрядные вина, которые на всем свете славные флоренские вина; и зело их много, белых и красных, которые безмерно вкусны и непьяни; и купят их там дешево, а покупая, отвозят в дальние места за славу, что есть флоренские вина славные.

Остерий (гостиница. - Ф. Л. ) во Флоренции много, в которых каморы изрядные, и кравати, и столы, и стулья, и кресла, и постели изрядные ж, и скатерти, и простыни, и полотенца белые; также пища и питие фарестиром изрядная и доволная.

Подлый народ побожен, политичен и зело почтителен и правдив.

Во Флоренции есть столпы многие, на которых поставлены в память древних прешедших времен славных людей персоны, врезаные из алебастру и из белых камней, а на иных медные на лошадях зделаны преславными работами. Во Флоренции есть не во многих местах фантаны, которые есть и попорчены, однако ж хорошаго мастерства, толко не такие, как в Риме и не изо всех фантан во Флоренции воды текут. Во Флоренции много мастеров изрядных, живописцев изрядного италиянского мастерства, которые изрядно пишут и за один небольшой образ берут золотых червонных по 50 и болше”.

Сдержанное описание Толстого прерывается восхищением увиденными собором, базиликами палаццо Питти. Где останавливался Толстой, установить не удается (“остерия, которая называется Сан-Люнци”).

Примерно через год после посещения П. А. Толстого во Флоренцию прибыла группа русских дипломатов из состава Великого посольства. Петр I, получив известие о стрелецком бунте, прервал поездку по Европе и спешно возвратился в Москву, побывав лишь в Голландии и Германии. Весь намеченный путь проделала лишь часть участников посольства, среди них находился князь Борис Иванович Куракин (1676–1727), будущий посол в Риме, Лондоне, Париже и др. Предположительно он - автор “Журнала путешествия по Германии, Голландии и Италии в 1697–1699 годах, веденный состоящим при Великом Посольстве русским, к владетелям разных стран Европы”. Приведем из него записи, касающиеся Флоренции:

“27-го [июня 1698 г.] приехали во Флоренцию почевать, город велик, по улицам нечисто, домы наряднаго строения, окончины бумажныя, редко - стеклянныя.

В церкви был у Св. Иоанна, строение изрядное, в одном пределе неугасимых свеч 60 с лампадами, подсвешников 50 серебряных, ангелы по стенам серебряные со свечами, потолок резной вызолочен. Тут же церковь пресвятыя Богородицы, превеликая, вся из мрамора.

Тут же видел церковь, которую строят 96 лет, и еще недостроена половина, все внутри из резных мраморов и яшмы, все камень в камень врезаны, така работа, что невозможно верить: одну литеру вырезывают по три недели, а стала до сего времени в 22 миллиона шкутов (скуди) или ефимков.

Тут же был у сенатора в доме, велик, пять палат убраны письмом предивным, 15 палат убраны цветными камками, 2 шпалерами, 5 бархатами разными, 2 мраморныя, лучшая резная вызолочена, зеркала дивныя по полторы сажени, них пописано искусным мастерством; у него же библиотека два глобуса прорезные, превеликия сама вырезана и вызолочена.

Тут же был на дворе, где лошадей учат; был на дворе, где всякие звери, львы, барсы.

Был у флоренского князя на дворе (палаццо Питти. - Ф. Л. ), где собраны всякия вещи, называется галерея; первую штуку видел престол, сделан из мрамора разного цвету, в ту церковь, которую 96 лет строят; палата с письмами предивными, другая с порцелионы, палата с инструментами математическими, два глобуса велики, палата с письмами, тут стол круглый, который делали 15 человек 30 лет, несколько тысячь стоит золотых. Шкатулка золотом оправлена каменьями, изумрудом, яхонтами; два стола яшмовые, на них стоят сосуды костяные, дивной работы. В той же палате поставец с хрустальными сосудами и с яшмовыми каменьями, золотом оправлены. Тут же в палате изумруд с землею, как родятся от натуры; тут же бирюза с кулак, зделана персона царя; палат ружейных довольно. Алмаз славной во всем свете, оправлен железом, 148 карат; у престола доска золотая с каменьями, вельма богата, для новой церкви, что 96 лет строится; поставец великой, в нем сосуды золотые.

У князя флоренского были, на дворе лежит камень магнит сажень двух кругом, вверх по пояс человеку. Были в саду, дивныи по дрожкам сажены кипарисы, фонтаны, чаша из одного камня 15 сажен кругом; были, где птицы разныя, 5 строфокамилов. Тут же видели лошадь, которая имеет гриву 11 сажень длины, мерял сам”.

Ни слова о живописи, возможно, потому что в России тогда светской живописи еще не было, кроме парсунной (портретной). Мы привели три наиболее ранних описания Флоренции, принадлежащих русским людям. Первый автор главное внимание уделил храмам, обрядам, Флорентийскому собору, второй - архитектуре, третий - предметам убранства и драгоценностям.

Как известно, вплоть до второй половины XIX века для выезда из России за границу частным лицам требовалось дозволение монарха. Одни не решались подать прошение, другие получали отказ, вояж разрешался главным образом аристократам со звучными фамилиями или крупным промышленникам. Путешествовавших по Европе русских было мало, и они тотчас привлекали внимание аборигенов.

Поздней осенью 1775 года флорентийцы обратили внимание на разгуливавшего по городу русского миллионера, владельца уральских заводов Никиту Акинфиевича Демидова (1724–1789). Это была его вторая поездка на Апеннинский полуостров. Среди многочисленной челяди барина сопровождал молодой талантливый скульптор Федор Иванович Шубин (1740–1805), “дабы с большей пользою рассмотреть памятники древности, временем сохраненные”. Этот вояж запечатлен следующей записью протокола заседания совета Императорской Академии художеств от 27 февраля 1776 года:

“Слушано письмо господина статского советника Академии почетного члена Никиты Акинфиевича Демидова, при коем он прислал в дар Академии алебастровое подобие, снятое со славных во Флоренции церковных врат бронсовых, в древности деланных славным художником Жан де Булоном. Оное подобие господину Беляеву, приняв записать в реестр неподвижных вещей и к господину почетному вольному общиннику послать от имени Академии благодарственное письмо. А дабы столь достойный дар в честь господина даровавшего в пользу художеств мог быть поставлен в приличном Академии месте, то господину адъютанту ректору Жилету приняв на себя оное подобие, осмотря исправить под своим ведением, приключившиеся в пути повреждения”.

После реставрации учителем Шубина профессором Николя Жиле (1709–1791) слепков с “Райских врат”, исполненных Лоренцо Гиберти для баптистерия Сан Джованни Баттиста, их поместили в кладовых Академии художеств. Там слепки и затерялись бы среди гипсовых моделей, но президент Академии художеств граф А. С. Строганов, одновременно “исправлявший” обязанности председателя Комиссии о построении Казанской церкви, увидев однажды эти слепки, не забыл о их существовании. Александр Сергеевич бывал во Флоренции и помнил “о поразивших его флорентинских дверях”. Как только приступили к отделке фасадов и интерьеров Казанского собора, Строганов на заседании совета академии 4 марта 1805 года заявил, что заключен контракт с литейных и чеканных дел мастером Евдокимовым и художником Соколовым на отделку дверей главного входа собора, “которые из алебастра стоят в Академии художеств”. Подойдите к превосходно выполненной бронзовой копии, взгляните на петербургское отображение творения великого Гиберти, ему 550 лет. Сам Микеланджело, ревниво относившийся к работам своих коллег, назвал Гибертиевы двери “Райскими вратами”. Его потрясло идеальное построение композиций с безупречно продуманной перспективой, мастерство их исполнения.

Между двумя итальянскими путешествиями Н. А. Демидова в его семействе на свет появился Николай Никитич Демидов (1773–1828), самый выдающийся русский флорентиец. Представитель богатейшей фамилии, посланник России при Тосканском дворе, образованнейший человек, Николай Никитич посвятил вторую половину жизни благотворительности и меценатству, деля баснословные суммы между Россией и Италией. Разумеется, Россия получила больше, но почестями его одарила Италия. Благодарные флорентийцы избрали Демидова почетным гражданином города, назвали его именем площадь (Piazza Nicola Demidoff), выходящую на набережную Арно, и установили на ней посвященный ему мраморный монумент работы Лоренцо Бартолини. Вдоль набережной Арно на целый квартал вытянулось палаццо Серристори. Его торц выходит на площадь Демидофф. В нем располагалась резиденция Николая Никитича, позже дворцом владел брат Наполеона Жозеф Бонапарт (1768–1844), где и скончался. Сегодня часть палаццо занимает “Институт Демидофф - начальная мужская школа и детский приют”. Его помещения выходят на Via San Niccolo, параллельную набережной Арно, и в небольшой дворцовый сквер. Николай Никитич основал во Флоренции художественный музей и картинную галерею, в которой собрал произведения знаменитых художников, весьма ценные изваяния из мрамора и бронзы и массу разных редкостей. Он построил на свои средства Дом призрения для престарелых и сирот, выделил на его содержание особый капитал, большие суммы жертвовал на храмы. При облицовке фасада Санта Мария дель Фьоре благодарные флорентийцы украсили его фамильным гербом Демидовых.

Наследник Николая Никитича - его сын Анатолий (1812–1870) - приобрел близ Флоренции княжество Сан-Донато. Подолгу живя в Италии, Анатолий Николаевич занимался коллекционированием римской и современной скульптуры. Ему во многом помогал исполнявший обязанности секретаря будущий художественный критик В. В. Стасов. После кончины Анатолия Николаевича все имущество этой ветви Демидовых перешло к племяннику - Павлу Павловичу Демидову (1839–1885). В 1872 году он приобрел поместье Пратолино. Виллу Пратолино построил Бернардо Буонталенти в 1568–1581 годах для Бьянки Капелло, возлюбленной герцога Франческо I Медичи. В 1872 году Павел Павлович Демидов с разрешения Александра II принял титул князя Сан-Донато. Павел Павлович жертвовал значительные суммы на содержание столовых для бедных и ночлежек. Он и его жена Елена Петровна, в девичестве княжна Трубецкая, были избраны почетными гражданами Флоренции.

По маршрутам, проложенным Демидовыми, на Апеннинский полуостров потянулись русские, желавшие увидеть далекую заморскую страну. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810) добралась до Флоренции в марте 1780 года. Участница дворцового переворота 1761 года, статс-дама императрицы Екатерины II, будущий президент Российской академии посвятила Флоренции в своих записках два абзаца:

“В два дня мы проехали Парму, Плаченцию, Модену и на более долгое время расположились во Флоренции, где картинная галерея, церкви, библиотеки и кабинет естественной истории великого герцога удержали нас более недели.

Его высочество приказал подарить мне несколько экземпляров не только местных окаменелостей, имея у себя дубликаты их, но и других частей света, собранных Козьмой Медичисом, коего гений озарил Италию на заре возрождения науки”.

Записки честолюбивой Дашковой содержат главным образом описания пышных приемов, обедов в ее честь, бесед с философами и политиками. Флоренция у княгини вызвала лишь обывательское любопытство.

Сохранился “Итальянский дневник 1781 года” Николая Александровича Львова (1751–1803), талантливого архитектора, разносторонне образованного человека. Записи свидетельствуют об интересе к искусствам, проявленном Львовым, оригинальны его оценки при описании храмов, музеев, дворцов, в палаццо Веккио архитектора больше всего поразила коллекция одежды семьи Медичи, палаццо Питти привело его в восторг: “Palazzo Pitti. Рюстическое хорошее строение, имеющее двор лучче главнаго фасада отделанный. Позади онаго есть превеликий регулярный сад к сему замку принадлежащий, называемый grandino de Boboli. В нем есть множество хороших статуй, особливо кругом садка круглаго внизу”.

Цесаревич Павел Петрович и его молодая жена Мария Федоровна в сентябре 1781 года под фамилией графов Северных отправились в поездку по европейским государствам. За четыре месяца они изъездили Апеннины, во Флоренции их принимал великий герцог Тосканский Леопольд, второй правитель из Лотарингского дома. Наследник русского престола получил блестящее образование, любил и знал искусство, хорошо рисовал. По его эскизам флорентиец Винченцо Бренна выполнил проект Михайловского замка в Петербурге. Виденное во Флоренции Павла Петровича и Марию Федоровну потрясло.

Наездами в 1784–1785 годах во Флоренции бывал наш выдающийся комедиограф Денис Иванович Фонвизин (1745–1792). Имея соглашение с петербургским антикваром и букинистом Клостерманом, он закупал для его магазинов произведения итальянского искусства, одновременно исполнял обязанности комиссионера семейства графов Паниных. Письма Фонвизина пропитаны разного рода житейскими недовольствами, в них он постоянно ворчит и жалуется на отсутствие комфорта, элементарной гигиены, скучное свое времяпрепровождение.

В 1786–1790 годах по Европе разъезжал камергер Василий Николаевич Зиновьев (1755–1816), но пребывание во Флоренции не нашло отражения в дневниковых записях этого любителя путешествий.

Вблизи пьацца Сантиссима Аннунциата в 1817 году приобрел палаццо Монтаути-Никколини (палаццо Бутурлин) известный библиофил, действительный тайный советник, сенатор, граф Дмитрий Петрович Бутурлин (1763–1829), он и его потомки прожили в нем сто лет. Часто бывал во Флоренции Александр Иванович Тургенев (1789–1871), брат декабриста-невозвращенца Николая. Выполняя дипломатические поручения русского правительства в Европе, он стремился навестить любимый им город. Напомним, что А. И. Тургеневу Николай I доверил похороны А. С. Пушкина. Общительный Тургенев встречался во Флоренции с будущим канцлером, князем А. М. Горчаковым, семейством Виельгорских и др.

С упрощением бюрократических процедур при оформлении выезда за границу в Европу хлынул неистощимый поток русских. Писатели, художники, композиторы, историки, философы устремились во Флоренцию, во второй половине XIX - начале ХХ века в ней побывали сотни русских, десятки поселились надолго и навсегда. В городе появились русская колония, православная церковь, эмигрантские революционные группы. Среди них наиболее известны М. А. Бакунин, Н. Д. Ножкин и Л. И. Мечников, брат известного физиолога. Их было немного, жили они замкнуто, ютились по окраинам, адресов не оставили. Сохранившиеся воспоминания бесцветны, никакого интереса в отношении описания Флоренции, бытовых зарисовок они не представляют.

Двухэтажный православный храм во имя святого Николая Чудотворца и Рождества Христова построен в 1899–1903 гг. по проекту М. Т. Преображенского, стилизован под старые московско-ярославские храмы. Первый настоятель Христо-Рождественского храма, протоиерей Владимир Левицкий (1843–1923) писал 8 ноября 1899 года: “Если Данте в одном месте своего └Ада“ утверждает, что └нет большей печали, как во дни ее вспоминать о днях невозвратимо минувшей радости“, то эту истину можно повернуть и к обратному значению: нет большей радости, как переживать печаль, знать, что она не возвратится, или лучше, говоря по-евангельски, не помнить скорби за радость, ее сменившую. Эту евангельскую радость даровал Бог русским, проживающим во Флоренции, в субботу, 16-го октября. Когда они со всевозможным великолепием и торжественностью, а главное - с неподдельным воодушевлением христианским, отпраздновали закладку новой своей настоящей русской церкви - первой в Италии.

Дело это началось давно, еще в 70-х годах, по почину в Бозе почившего митрополита Исидора, который неоднократно и настойчиво приглашал позаботиться об осуществлении мысли, впервые высказанной покойной великой княгиней Марией Николаевной, проживавшей во Флоренции до 1873 года. Владыка Исидор, настаивая на построении храма с благолепной чисто русской внешностью и именно там, где его соименник, несчастный памяти лжемитрополит московский, так позорно предал честь и независимость Православия, принявши флорентийскую унию, вероятно, имел в виду загладить этот позор, восстановить честь Православия, показать наглядно его жизненность и устойчивость и все его превосходство перед внешне пышным римско-католицизмом”.

Деньги на строительство давали все знатные семьи, жившие издавна во Флоренции и составлявшие русскую колонию. Русских было немало в городе с начала XIX века, когда российским поверенным в делах при великом герцоге Тосканском во Флоренции был Николай Федорович Хитрово, муж Елизаветы Михайловны Хитрово, друга Пушкина, и отчим Долли Фикельмон, тоже друга Пушкина, Вяземского и еще многих других самых блестящих представителей русской культуры первой половины XIX века. Жили там Бутурлины, Демидовы, Уваровы, Олсуфьевы. Потомки Бутурлиных и Олсуфьевых живут там и теперь, так же как внучка протоиерея Левицкого - врач, художница, поэт Нина Адриановна Харкевич. А делами русской флорентийской церкви занимается сейчас пра-правнучка Пушкина - очаровательная, изящная, как газель, Анечка Воронцова-Тури.

Пушкин вспоминается не только в связи с именами Хитрово и Фикельмон. Здесь, во Флоренции, жил и умер его одноклассник Николай Корсаков, написавший перед смертью двустишие для своего памятника:

“Прохожий, поспеши к стране родной своей!

Ах, грустно умирать далёко от друзей”.

Умер Корсаков в 1820 году. Через пятнадцать лет другой лицеист, Горчаков, поставил памятник на его могиле с этим двустишием, изменив всего две буквы: вместо “умирать”, он написал “умереть”. А бывший лицейский директор Энгельгардт записал в дневнике: “Вчера я имел от Горчакова письмо и рисунок маленького памятника, который поставил он бедному нашему трубадуру Корсакову под густым кипарисом близ церковной ограды во Флоренции. Этот печальный подарок меня очень обрадовал” (О. Б. Максимова).

Н. Ф. Хитрово (1771–1819), генерал-майор, служил во Флоренции в 1815–1817 годах; его вдова - Е. М. Хитрово (1783–1839), дочь М. И. Кутузова.

Иконостас и некоторые предметы культа нижней церкви поступили из Демидовской церкви в Сан-Донато-ин-Полвероза; иконостас верхней церкви изготовлен на средства, пожертвованные Николаем II. Сегодня храм играет роль центра Общины русских флорентийцев. Торжественно проходят воскресные богослужения, на них стекается вся русская Флоренция - главным образом потомки эмигрантов. Их не так много, но не меньше, чем англичан, которых мы видели на воскресной мессе в капелле святого Луки базилики сантиссима Аннунциата. Православная церковь расположена в хорошем месте внутри зеленого сквера, находится в превосходном состоянии.

Странно, но в воспоминаниях и письмах побывавших во Флоренции немало отрицательных отзывов об этом великом городе. Не отыскалось достойных Флоренции слов у наших замечательнейших художников О. П. Остроумовой-Лебедевой, А. Н. Бенуа, М. В. Добужинского; Д. И. Фонвизин, П. И. Чайковский, Ф. М. Достоевский, А. А. Блок ее нещадно ругали за мелочи, недостойные внимания; бледные, сдержанные похвалы написаны восхищавшимся ею Д. С. Мережковским, В. В. Розановым, И. М. Гревсом; А. И. Герцен, А. А. Ахматова, Н. С. Гумилев ее почти не заметили. Чуть ли не единственное исключение составляет П. П. Муратов, автор превосходной книги “Образы Италии”. Он подолгу путешествовал по Апеннинам, многие полагают, что именно он открыл России подлинную Италию. На его книге воспитывались поколения, ею зачитывались, она шлифовала вкус, пробуждала любовь к искусству. Близкий друг Муратова Б. К. Зайцев писал об “Образах Италии”: “В русской литературе нет ничего им равного по артистичности переживания Италии, по познаниям и изяществу исполнения”.

Павел Павлович Муратов (1881–1950) родился в Боброве Воронежской губернии в семье военного врача, окончил Кадетский корпус, затем в 1903 году столичный Институт путей сообщения. Холодный дождливый Петербург не удержал молодого инженера архитектурными красотами, музеями, театрами и библиотеками; он перебрался в Москву, где жил его старший брат-офицер. Там он покинул инженерное поприще, служил помощником библиотекаря в университете, хранителем отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, писал для газет очерки о русско-японской войне.

Нам ничего почти не известно о детстве Муратова, личной его жизни. То формальное, что происходило с ним в первые тридцать лет жизни, вовсе не предполагало последующего. Произошло некое качественное перерождение, скачок. Павел Павлович своими талантами, накопленными знаниями, безупречным вкусом и реализованными трудами завоевал особое почетное место в истории русской культуры, в период торжества Серебряного века. Ему принадлежат две выдающиеся работы: книга “Образы Италии” и создание журнала “София”. Потом были фронт, ВЧК, эмиграция, трудная жизнь на чужбине и безвестная кончина в Ирландии.

Муратов писал об Италии с такой любовью и преданностью, с такой нежностью и тихой страстью, с глубочайшим знанием и таким изящным литературным языком, что едва ли кто-нибудь может его превзойти. Другие писали так, что за некоторых из них стыдно - с непониманием, раздражением, озлобленностью. Лишь немногие - с любовью и благодарностью, но никто не поднялся до Павла Павловича Муратова. Он открыл для русских Италию, но лишь побывавшие в ней могут по-настоящему оценить его тексты.

Демидовы, ставшие в Италии князьями San Donato Demidoff, поражали воображение итальянцев сказочным богатством, меценатством, благотворительностью. Особенно Демидовы любили Флоренцию. Состояние своё они нажили на экспорте в Европу редких металлов - Демидовым принадлежали богатые рудники и заводы в Нижнем Тагиле.
Первым из Демидовых, появившихся в столице Тосканы, был Никита Никитич Демидов (1773-1828). Этот Демидов предпочел предпринимательству дипломатическую карьеру и в 1815 году переселился во Флоренцию, заняв должность русского посланника при Тосканском дворе. Титул князь Сан-Донато был впервые введён в 1840 году тосканским великим герцогом Леопольдом II для сына Никиты Никитича - Анатолия, чтобы он мог жениться на Матильде Бонапарт - племяннице Наполеона I, без ущерба для её статуса принцессы.

Среди русских, проживавших долгое время во Флоренции, род Демидовых занимает исключительное место. Жили Демидовы с широким размахом: их загородную усадьбу даже считали вторым по великолепию дворцом после дворца Великого герцога Тосканского.

Память о меценатах Демидовых до сих пор бережно сохраняется во Флоренции. Демидовы - единственные, кому посвящена площадь на набережной реки Арно в квартале Сан-Никколо, и улица Виа делла Вилла Демидов в районе Новоли, где находилась их загородная резиденция. Фамилия Демидовых увековечена в величественном памятнике Николаю Никитичу Демидову. Этот великолепный монумент находится на площади, носящей имя Демидова.

Фото

Надпись на пьедестале памятника гласит: "Дабы жители квартала Сан-Никколо всегда имели перед собой живую память о командоре Николае Демидове, неустанном и великодушном благотворителе, сын его Анатолий подарил этот памятник городу Флоренции в 1870 г."
Памятник был заказан скульптору Лоренцо Бартолини Анатолием Демидовым для парка семейной резиденции, а в 1870 году был подарен заказчиком муниципалитету Флоренции. Тогда городские власти и приняли решение установить его на площади, носящей имя Демидова, где он и стоит до сих пор. Место выбрали неслучайно: именно на этой площади во дворце графов Серристори Николай прожил несколько лет, проявив себя щедрым благотворителем и стараясь облегчить участь бедного населения квартала Сан-Никколо.
В городе на реке Арно Николай Никитич составил богатейшую картинную галерею. Он с удовольствием заказывал известным художникам собственные портреты и портреты членов своей семьи.

Николай Никитич Демидов (1798-1840). Из собрания А. Тиссо Фото

Он основал детский приют и бесплатную школу для мальчиков, в которой обучали, помимо прочего, рисованию, шелковому производству, ткацкому, сапожному и типографскому мастерству. Он позаботился и о содержании врача, который должен был проживать в этом же районе и которого можно было вызвать любое время. Врач должен был также регулярно осматривать детей школы.
Николай Никитич скончался во Флоренции 22-го апреля 1828 года. По его воле и с разрешения императора Николая I тело его перевезли из Италии в Россию и предали земле в Нижнем Тагиле. Двум своим сыновьям, представлявшим уже шестое поколение династии, Николай Демидов оставил состояние, вдвое превышавшее то, что он получил от отца.
Анатолий Николаевич (1812-1870) продолжил благотворительное дело своего отца и вдобавок к финансированию школы и содержанию врача основал аптеку, где бедным бесплатно выдавали медицинские препараты. Но улице виа дель Джардино Серристори в районе Сан-Никколо есть Дом престарелых, названный в честь Демидова (Residenza Sanitaria Assistenziale Demidoff), на виа Сан-Никколо над входом в школу для бедных детей сохранился чугунный герб Демидовых с их девизом "Acta non verba" - "Делами, а не словами". Площадь и памятник являются свидетельством того, что Демидовы были верны этому девизу, своими делами оставив долговечный след своего присутствия во Флоренции.
В Палатинской галерее флорентийского дворца Питти теперь висит парадный портрет А.Н. Демидова кисти Карла Брюллова.

К.П. Брюллов. Портрет Анатолия Николаевича Демидова на коне. Фото

Ещё один флорентийский благотворитель Павел Павлович Демидов, 2-й принц Сан-Донато (1839-1885), племянник и наследник бездетного Анатолия Николаевича, открывал школы, приюты, устраивал дешёвые столовые для рабочих. В 1879 году признательное население Флоренции поднесло Демидову золотую медаль с изображением его и супруги и адрес, доставленный особой депутацией. Муниципалитет по этому случаю избрал князя и княгиню Сан-Донато почётными гражданами Флоренции.

Louis Gustave Ricard (1823-1873). Павел Павлович Демидов,1859. Фото

Когда в 1880 году Павел Демидов решил покинуть Флоренцию, свою домашнюю церковь он пожертвовал православной церкви, а великолепную коллекцию продал на аукционе. Финансовый результат торгов оказался ничтожным. Дворец Сан-Донато был разорён.

А.А. Харламов (1840-1925). Портрет четырех детей от второго брака Павла Павловича Демидова: Авроры (1873-1904), Анатолия (1874-1943), Марии (1877-1955) и Павла (1879-1909)). Пратолино,1883. Фото

Благодарная Флоренция отметила и вклад Павла Демидова, выделившего значительную сумму на финальную отделку одного из красивейших соборов мира - кафедрального собора Санта-Мария-дель-Фьоре.

Гербы жертвователей размещали на фасаде собора. Место расположения и размеры гербов обуславливались вносимой суммой.

Герб Демидовых оказался одним из самых больших и на самом почётном месте - на главном фасаде, первым справа от центрального портала.

Дочь Павла Павловича от второго брака - Мария Павловна Демидова, княжна Сан-Донато до замужества, а в замужестве княгиня Абамелек-Лазарева (1877-1955) - последняя представительница знаменитого рода, чьи судьбы были тесно связаны с Флоренцией. Мария Павловна - красивая, умная и образованная, была к тому же прекрасной балериной.
Когда на рубеже XIX-XХ веков княгиня Мария Павловна выходила замуж за князя Семена Семеновича Абамелек-Лазарев (1857-1916) - одного из богатейших людей России, она получила в приданое от матери родовое имение Пратолино, находящееся в предместье Флоренции. В 1916 году Мария Павловна овдовела: ее муж был убит на Кавказе. Он оставил жене роскошную виллу Абамелек в Риме и крупный счет в Итальянском банке. После Октябрьской революции всё достояние Демидовых в России было национализировано. Но в итальянских и других европейских банках на счетах Марии Павловны сохранились значительные капиталы, что и позволило ей, продолжая семейную традицию, осуществлять благотворительную деятельность.

Н.П. Богданов-Бельский. Портрет М. П. Абамелек-Лазаревой, 1900-е. Государственный Эрмитаж

Мария Павловна была старостой русский церкви во Флоренции. Она составляла целые списки ежемесячных пособий русским эмигрантам, отдельным лицам и целым учреждениям. Она помогала очень многим - Сергиевскому подворью в Париже, подворью святителя Николая в Бари, афонским монахам, валаамским монахам и многим частным лицам. Княгиня поддерживала созданный во Флоренции хор кубанских казаков. Хлопоты М.П. Демидовой по устройству судеб соотечественников обычно встречали благоприятный отклик со стороны Флорентийской коммуны и Флорентийского университета.
В 1935 году в память о муже княгиня основала Национальный дом для тяжелобольных участников Первой мировой войны. В 1939 году в предместье Пратолино арендовала жилье для бедняков, оставшихся без крова.

Мария Павловна с гостями в Пратолино, 1913 год Фото

Последняя из Сан-Донато не оставила наследников, и все её достояние перешло племяннику, югославскому принцу Павлу Карагеоргиевичу. Принц Павел забрал из Флоренции самые дорогие предметы, а переписку княгини, ее архив он просто бросил. И все бы это пропало, если бы итальянцы не подобрали эти листочки на русском языке, которые просто были разбросаны в Пратолино, и не сложили бы это всё до поры до времени в архиве провинции Флоренции.
Добрая память о княгине М.П. Демидовой и по сей день жива во Флоренции. Свято сохраняется ее могила в Пратолино, рядом с домовой церковью семьи. На могиле стоит мраморное надгробие, и до сих пор люди приносят сюда цветы, вспоминая хозяйку и её добрые деяния...

Фото

Княгиня, сумевшая сохранить существенные средства, долгое время поддерживала виллу в хорошем состоянии. Она вложила много сил и средств в сохранение этого уникального памятника истории и культуры. После смерти бездетной княгини вилла, созданная по замыслу Франческо I Медичи в XVI веке, пройдя через несколько собственников, была выкуплена итальянским государством. Сейчас здесь находится музей, здание виллы окружают великолепные сады с многочисленными павильонами, скульптурами и фонтанами.

Фото commons.wikimedia.org User:Sailko

Достойной данью памяти последней из Сан-Донато является также сохранение архива М.П. Демидовой и его публикация. В архиве сохранились и документы, относящиеся к судьбе виллы Абамелек-Лазарева в Риме. Но это уже совсем другая история, и как-нибудь я её расскажу...

«Реальное время» составляет карту эмиграции татарстанцев и выясняет - каково жить и работать в другой стране.

Екатерина Ч. (фамилия не указана по просьбе собеседника, - прим. ред. ) живет во Флоренции уже 3,5 года. Она переехала из Казани в Италию учиться графическому дизайну и фотографии. О схожести Флоренции и Казани, «бонусах» развода с итальянцами, трудностях с поиском работы и развлечениях, которых в городе практически нет, она рассказала специально для проекта «Реального времени».

Предыстория

Я училась в КГУ на историка. Я окончила учебу в 21 год. После работала в Казани, в экологической компании. Тут у меня уже вроде жених наклевывался. Но я была молода, подумала - какое еще замужество? Я хочу мир посмотреть!

К тому времени я поняла, что хочу заниматься дизайном. Родители мне сказали - второе высшее сама себе обеспечивай. Но ведь деньги нужно сначала заработать. И я поехала в Штаты - работать на кораблях. Я прикинула, во сколько мне обойдется учеба, - и целенаправленно работала пять лет.

За это время я точно поняла: хочу изучать дизайн во Флоренции. Тогда же, благодаря работе на кораблях, я в первый раз познакомилась с Италией и сразу в нее влюбилась.

Но когда я уже все оплатила и приехала, я подумала: «Боже, где я?»

Первое впечатление

В первые шесть месяцев после переезда - эйфория: у тебя все замечательно, тебе хорошо. Потом наступает действительность. Сталкиваешься с бюрократией, медицинскими вопросам - многие начинают от этого психовать. Дескать, вот у нас, в России, то-то и то-то. Но затем вспоминаешь, что сам выбрал эту страну. Да, она другая, но переделать ее под свои правила не получится. Можно только купить билет на самолет и улететь.

Еще через некоторое время окончательно осваиваешься и начинаешь получать удовольствие. Стаканчик красного вина во время обеда становится нормальной вещью. Жизнь в Италии учит закрывать на многое глаза, быть размеренным, в некоторой степени - плыть по течению. Никуда не нужно торопиться: опоздать там - в порядке вещей, тебя поймут. Ты можешь прийти и просто извиниться.

Смену времен года итальянцы отслеживает по солнечному календарю. Так что осень начинается 21 сентября, зима - 21 декабря, весна - 21 марта, а лето - 21 июня. Причем все эти смены времен года действительно чувствуются: летом до 21 сентября можно спокойно купаться, а после - в разы холоднее.

Что касается городов, то дороже всего жить в Милане. Как по мне, он похож на Москву. Рим мне напоминает Санкт-Петербург, а Флоренция - Казань. Венецию я даже не буду рекомендовать для жизни: там большая влажность и толпы туристов.

«Дороже всего жить в Милане. Как по мне, он похож на Москву». Фото tochka-na-karte.ru

Варианты получить вид на жительство

Учеба - хороший способ остаться в стране. Второй вариант - выйти замуж. Но торопиться с этим не стоит: если что-то пойдет не так и придется разводиться - процесс затянется года на два. Зато итальянец выплачивает супруге после развода пособие до конца жизни (своей или ее). Но рассчитывать на это не стоит, ведь итальянца еще нужно суметь женить на себе.

И еще одна возможность остаться в стране - открыть свой бизнес. Год налоги не взимаются, но потом - нужно будет их платить. Поэтому многие открывают один бизнес, а через год - новый. Налоги высокие, чуть ли не 50% от прибыли. С физических лиц тоже прилично снимают. У меня из зарплаты вычитают около 30%.

Также можно получить рабочую визу, но сделать это трудно.

Разрешения на пребывание

Когда приезжаешь в Италию, не как турист, оформляешь Permesso di soggiorno (разрешение на пребывание). Оно бывает разное: Permesso di lavoro - по работе, Permesso di studio - для студентов. Каждое permesso дает определенные права на работу.

Permesso di studio позволяет работать временно, не больше 40 часов в неделю. Di lavoro дает возможность работать большее количество часов и плюсом - бесплатное медобслуживание (в студенческом этого нет).

Конечно, permesso можно не оформлять, но с этой карточкой можно спокойно ездить по всей стране, по Европе, устроиться на работу. С обычной студенческой визой никуда не устроишься.

Чтобы оформить документы, нужно идти на почту. Оплачиваешь страховку (около 80 евро) и услуги почты. Оформление permesso выходит примерно в 300 евро. Затем идешь в Questura - сдаешь фотографию, копии документов, если требуется. И там выдают бумажку, по которой в определенный день идешь сдавать отпечатки пальцев.

Три года назад отпечатки пальцев не снимали, а получить permesso можно было через пару месяцев. Сейчас с этими терактами все ужесточилось. Теперь нужно ждать полгода как минимум. Пока ты ждешь документы, выдается временная «бумажка». Но с ней на работу устроиться практически невозможно.

Можно попытаться сунуться в какой-нибудь бар и работать нелегально. Нелегалов обычно не берут, потому что если поймают, компании придется платить огромные штрафы.

«Конечно, permesso можно не оформлять, но с этой карточкой можно спокойно ездить по всей стране, по Европе, устроиться на работу». Фото vipcalabria.ru

Жилье

Мне повезло - быстро нашла девчонок, с кем снимать квартиру. Пока я искала работу, мы жили в квартире с двумя комнатами (гостиная, совмещенная с кухней, и отдельная спальня). Моя приятельница жила в отдельной комнате и платила чуть больше, а я платила чуть меньше и жила в гостиной. Когда я уже нашла подработку, мы переехали в новую квартиру. У каждой из нас была своя комната с туалетом прямо в комнате. Причем мы платили за это все 900 евро на двоих. Плюс это был кондоминиум. Кондоминиум - это когда платишь за уборку подъезда. Эту опцию могут включать или не включать в счета.

Иногда можно снять monolocale или palazzo. У меня подруга снимает monolocale (маленькая квартира в 20 кв. метров с маленькой комнатой). Она платит около 450 евро плюс коммунальные. Но обычно студентов заселять в них не любят, особенно американцев, потому что они бесшабашные. Арендодатели боятся всяких вечеринок, гулянок - не дай бог что, потом проблем не оберешься.

У меня тоже был период, когда я полгода жила в palazzo frescobaldi одна. У меня была monolocale. Я платила за это 500 евро (все включено) плюс 20 евро в месяц за свет.

Снимать комнату в большой квартире всегда дешевле. Также вузы помогают студентам найти жилье. Но на предложения «специально для студентов» лучше не откликаться - цены на такие квартиры обычно сильно завышают.

Ипотеку в Италии берут, но вяленько. Когда были лиры, все было замечательно. Сейчас рынок стоит. У меня есть знакомый, который не может виллу продать. Их покупают, но в основном иностранцы. Сами итальянцы предпочитают арендовать жилье, потому что налоги на недвижимость высокие.

Услуги ЖКХ

По счетчикам за газ и свет квитанции приходят раз в два месяца, за воду - раз в четыре месяца. Электричество выходит в районе 80 евро. Вода за 1 куб - около 2 евро. Отопление в Италии в основном газовое, иногда встречается центральное. В среднем в Тоскане летом за газ платишь около 60-80 евро.

Зимой все расходы вырастают: электричество будет в районе 100 евро, а за газ приходится платить около 200-300 евро. Это при условии, что котел работает только утром и вечером. В этом случае воздух в квартире не будет прогреваться выше 20 градусов. Если хочется жить как в Африке, за отопление придется отдавать минимум 500 евро.

Большая проблема для Италии - зимой холодно. Нужно готовиться к тому, что в квартире будет температура около +18. Сейчас мы с женихом живем в четырехкомнатной квартире. Ее нужно прогревать, так что котел работает практически постоянно. Но температура все равно не поднимается выше 21 градуса.

«Итальянцы предпочитают арендовать жилье, потому что налоги на недвижимость высокие»

Языковой барьер

Когда я только приехала, на итальянском я могла сказать всего несколько слов, в основном пользовалась « Гугл» -переводчиком. Все 3,5 года, что живу во Флоренции, в основном использую английский язык и практически не говорю на итальянском. Конечно, язык я учу, общаюсь с коллегами для практики, но в основном общаюсь на английском.

Италия заточена под туристов. Кругом бизнесы, которые ориентированы именно на приезжих. Так что если говоришь на русском и итальянском, шанс найти работу меньше, чем если знаешь английский и русский. Чтобы претендовать на место в крупной компании, которая работает на экспорт, лучше говорить (кроме как на русском, если вы из России) на итальянском и на английском.

Бесплатные курсы итальянского языка есть. Но здесь нужно быть готовым заниматься вместе с мигрантами, которых стало намного больше, чем раньше.

Работа

На работу возьмут даже со студенческим permesso. По моему опыту, по студенческому разрешению 40 часов в неделю не работала, выходило побольше.

Подработку можно найти, если знаешь только русский и английский. Туристов из России много. Евро вроде как падает, российские туристы снова возвращаются в страну - так что сотрудники с русским языком требуются.

В Италии есть три основных типа трудовых контрактов:

• A chiamata - звонят, говорят, что есть возможность поработать пару часов - и ты приезжаешь.
• Tempo determinato - есть дата окончания рабочего контракта. Такой договор позволяет открыть счет в банке, бесплатно ходить на приемы к врачу, сделать документы (di lavorо). Получить ее не так-то просто. В Италии есть свои квоты для найма иностранцев. За ними нужно следить и подавать все вовремя. За меня этот вопрос решал адвокат.
• Contratto indeterminato - контракт без срока окончания. По нему могут уволить, но работодатель должен как минимум компенсировать положенные в таких случаях по итальянскому трудовому кодексу выплаты. А это влетает для фирмы в копеечку. Так что компаниям проще либо держать сотрудника в штате, либо вынудить уволиться. Также работодатель дает больничный, выплачивает декретные. Но декрет длится всего 6 месяцев.

Оплата в Италии почасовая. Во Флоренции за час работы можно получить минимум около 6,5 евро чистыми. За выход в праздники, естественно, оплата выше. Есть бонусы: 13-я и 14-я зарплата. 14-я - это половина заработка. Так что в целом доход зависит от количества отработанного времени. Меньше работаешь - меньше получишь.

«В выходные ничего не работает, супермаркеты закрываются в 21 час. Не успел? Все. Круглосуточных магазинов нет. В праздник многие магазины и аптеки не работают. Никто из итальянцев перерабатывать не хочет и не будет». Фото italia-ru.com

Если работа part time [неполный день] - можно получать 400-600 евро в месяц. Если полный день, в среднем выходит 1000-1200 евро чистыми. Если же работать в какой-то крупной компании, то зарплаты могут начинаться от 2000 евро.

Рабочий день начинается в разное время. Все зависит от компании: может начинаться и в 8, и в 9, и в 10 часов. Я работаю в ювелирном магазине. У нас утром и вечером есть кофе-брейки на 15 минут, плюс 30 минут на обед. В других компаниях может быть по-другому. Например, киоски, где продаются овощи и мясо, работают с 8 до 11-12 утра, затем закрываются и открываются часов в 17. То есть пока другие на работе - они закрыты. То же самое с аптеками.

В выходные ничего не работает, супермаркеты закрываются в 21 час. Не успел? Все. Круглосуточных магазинов нет. В праздник многие магазины и аптеки не работают. Никто из итальянцев перерабатывать не хочет и не будет. С одной стороны, это хорошо. С другой - зачем тогда жаловаться на кризис?

Медицина

Если годовой доход меньше 60 тыс. евро - медицина для такого жителя страны бесплатна. Если врач назначает лекарства, то они будут бесплатными либо с большой скидкой.

Если мой лечащий врач отправляет меня к другому специалисту и уже тот выписывает мне лекарства, то у меня будет скидка на покупку препаратов. Допустим, если таблетки стоят около 15-20 евро, благодаря скидке я заплачу за них только 4 евро. Но если бы я пошла к своему врачу и лекарства выписал он - таблетки были бы бесплатными.

Но на прием еще нужно записаться. И ждать. В России обычно врач принимает всегда в одной клинике. В Италии в одном месте врач может принимать три раза в неделю до обеда, а в другом - три раза в неделю после обеда.

Например, сейчас я записана на УЗИ. Направление мне дали в ноябре или декабре. Я прихожу в аптеку, чтобы записаться на прием. И мне говорят, что свободная запись есть только на лето, приходите попозже, может, что-то освободится. Я пришла через две недели - и освободилось место на февраль. Но проводить исследование мне будут не там же, где сидит мой врач, а в другом месте. Конечно, можно пойти в платную клинику. Но то ли ты пойдешь на УЗИ почек за 0 евро, то ли за 90.

Записываться на прием можно как в аптеках, так и в специальных терминалах. Для записи нужна специальная карточка - Tessera sanitaria. Это медицинская страховка. Чтобы ее оформить, нужно идти в ASL (Azienda Sanitaria Locale - локальная санитарная служба): заполняешь бумаги, выбираешь доктора. После оформления ее присылают на дом.

«Если годовой доход меньше 60 тыс. евро - медицина для такого жителя страны бесплатна. Если врач назначает лекарства, то они будут бесплатными либо с большой скидкой». Фото doctorleskov.blogspot.ru

Эта карточка дает возможность ночью купить сигареты в электронном табачном киоске. В стране действует антитабачный закон, по которому табак и сигареты продают в специальных киосках. Они, кстати, дорогие. Одна пачка стоит 5-6 евро. Но я не курю, поэтому для меня это неактуально.

Tessera sanitaria не дают студентам бесплатно. Я оформляла ее, когда уже получила рабочую визу. Конечно, ее можно сделать и при студенческой визе, но придется заплатить около 200 евро. Мне кажется, ты просто «не наболеешь» на эти деньги: за три года я всего дважды ходила к врачу. Страховка, которую мы оформляем внутри вуза, покрывает скорую помощь.

Если вам нужно к врачу, нужно идти в Misericordia, а если требуется экстренная помощь - то в Guardia medica (сюда привозит пациентов и местная скорая помощь). Поскольку у меня есть Tessera sanitaria, то обслуживание и там, и там для меня бесплатно.

Есть и платные медицинские центры. Туда обычно ходят студенты и туристы. Там прием врача будет стоить 50 евро, а если идешь в «неотложку» - заплатишь всего 20 евро. Разница существенная, но о ней мало кто знает.

Транспорт

Во Флоренции ты практически не тратишься на транспорт: все находится рядом. Так что достаточно иметь велосипед.

Общественный транспорт развит хорошо, но работает часов до 23. После 24 часов уже никуда не уедешь. Билеты на общественный транспорт нужно покупать в tabaccheria. Tabaccheria - это место, где ты покупаешь сигареты, журналы, сувениры. Они напоминают российские ларьки «Роспечати».

Купить можно билет на одну поездку (1,2 евро), проездной на 10 поездок (10 евро), 20 поездок или на весь месяц (30 евро). Билет можно купить и в автобусе. Но, во-первых, он обойдется в 2 евро, а во-вторых - билетов может просто не быть в наличии.

Если покупать проездной на 20 поездок, по факту им можно будет воспользоваться 21 раз. Есть проездной на 30 поездок, который позволяет бесплатно сделать еще дополнительных 5 поездок. Экономия идет большая, карта с момента активации действует год. Если ездишь часто, можно купить проездной на месяц.

Конечно, можно рискнуть и попытаться проехать «зайцем». Но иногда на маршрут выходят проверяющие. Если нарушителя поймают - придется заплатить штраф около 50 евро.

Автобусы ездят с промежутком 5-10 минут с утра, а ближе к вечеру - с разницей в 15-20 минут. В отличие от Рима и Милана метро у нас нет, зато власти города развивают трамвайную сеть.

«В отличие от Рима и Милана метро у нас нет, зато власти города развивают трамвайную сеть». Фото transphoto.ru

Машины обычно покупают те, кто живет за городом, либо кому далеко ехать на работу. Собственный автомобиль обходится дорого. Парковка платная. За день, наверное, 20 евро отдашь. Почасовая оплата обойдется в 2,5 евро/час. Плюс их еще нужно найти.

Недавно при мне мужчина парковался. Место было, но ему не хватало пространства, так он «задом» машины отодвинул другие автомобили и пристроился. И там такое в принципе нормально. Так что потом еще и за ремонт придется платить. К тому же в Италии высокий налог на транспорт.

А такси во Флоренции дорогое. На весь город одна служба такси. Если дождь, гром - дозвониться до них не получится.

Досуг

Во Флоренции кроме как пойти куда-то поесть - делать больше нечего. Кино? Англоязычный кинотеатр только один. Он показывает один фильм три дня подряд три раза в день. У итальянских фильмов премьеры так часто, что их можно быстро найти в интернете. Боулинги всякие - только за городом. Выставок много, но экспозиции обновляются раз в 3-4 месяца. По сути, единственное развлечение - ездить по другим городам.

Можно ходить в тренажерный зал. Я нашла сейчас один, похожий на нашу «Планету фитнес» (с бассейном в том числе). В год за членство я заплатила 840 евро. А если бы я ходила в маленький центр без бассейна, я бы отдала около 400 за полгода.

Коренные итальянцы предпочитают вести свой бизнес, например, открывают рестораны. А вот предложений из сферы услуг не хватает. Например, найти хорошую маникюршу или педикюршу - большая проблема (девушки меня поймут). Здесь нет аппаратного маникюра. Все делается вручную, и в основном некачественно. Очень тяжело найти специалиста, у которого руки «из правильного места».

Если идешь стричься, лучше не говорить, что нужно помыть голову. Только за это они возьмут 20 евро. Еще примерно в 100 евро обойдется стрижка с окрашиванием. Просто стрижка - около 50-60 евро. Я, когда приезжаю в Татарстан, сначала бегаю по всем врачам, сдаю анализы (в России это быстрее) и хожу в салоны красоты.

«Во Флоренции кроме как пойти куда-то поесть - делать больше нечего». Фото travel.tochka.net

Итальянцы

Мужчины здесь очень любят флирт, у них это в крови. Он ухаживает, говорит комплименты - и начинает казаться, что мужчина влюбился, а на самом деле он просто играет с девушкой. Здесь мужчины любят русских девушек. Мы гораздо женственнее итальянок.

В Италии всегда нужно иметь трезвую голову и не торопиться влюбляться. Если мужчина добивается женщину - возможно, его интерес настоящий. А вообще, они очень много флиртуют. Все, что они говорят, - это лапша, которая остается на ушах. Конечно, есть исключения. Я же нашла любовь, и не я одна.

Итальянцы не привыкли экономить. Последние деньги они откладывать не будут. Они пойдут купят коктейль или стакан красного вина. Или лучше займут-перезаймут - и не вернут долг.

Но из-за легкости, с которой итальянцы относятся к проблемам и работе, появляется ощущение, что ты не просто существуешь, а именно живешь!

Интернет-газета «Реальное время»

В книге доктора философии и автора монографий по истории русской общественной мысли Алексея Кара-Мурзы собраны материалы о пребывании во Флоренции и впечатлениях о «городе цветов» известных русских литераторов, художников, общественных деятелей xv-xx в. Возможно, именно в воспоминаниях и дневниках влюбленных во Флоренцию Федора Достоевского, Петра Чайковского, Николая Бердяева, Михаила Кузмина, Александра Блока и кроется разгадка притяжения русских душ к этому краю великих творцов, синевато-фиолетовых гор и душистых фиалок. Серия блестящих эссе превращается в литературно-философское расследование феномена «божественной» Флоренции.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Знаменитые русские о Флоренции (А. А. Кара-Мурза, 2016) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

Часть первая. Знаменитые русские во Флоренции

Авраамий Суздальский

Православный клирик, историк Церкви и мемуарист Авраамий, русский участник Ферраро-Флорентийского собора 1438-1439 гг., автор трактата «Хождение Авраамия Суждальского на осьмый собор с митрополитом Исидором», занимал епископскую кафедру в Суздале с 1431 по 1437 гг., а затем, после возвращения из Италии, c 1441 по 1452 гг.

В первой половине XV в. христианский Восток Европы оказался жертвой новой экспансии турок-османов. В 1422 г. султан Мурад II осадил Константинополь (в тот раз неудачно); затем покорил Валахию и часть Сербии, захватил некоторые владения Венецианской Республики в северной Греции. Перед лицом новых угроз император Византии Иоанн VIII Палеолог и Константинопольский патриарх Иосиф II попытались заручиться поддержкой христианских государей Запада, а также Папского престола в лице римского понтифика Евгения IV (1383-1447), венецианца по рождению, увидевшего в политическом ослаблении греческого православия возможность установить главенство латинской веры.

Собор, призванный объединить Западную и Восточную церкви, был созван в 1438 г. папой Евгением IV в Северной Италии, первоначально в Ферраре, богатом и известном в Европе центре науки и культуры, находившемся под властью союзника папы – Никколо III из рода д" Эсте. Собор был поддержан императором Византии; на нем присутствовал Константинопольский патриарх, полномочные представители Патриархов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского, митрополиты и епископы из многих земель и городов Европы и Малой Азии, влиятельные богословы – всего около 700 человек.

В те годы Великий князь Московский Василий II, политически зависимый от пока еще сильной Золотой Орды, в конфессиональном отношении ориентировался на Византию: митрополит Киевский и всея Руси утверждался в Константинополе. Вот и в 1437 г., вместо намеченного московским князем рязанского епископа Ионы, Патриарх Иосиф II утвердил на обретающую все больший вес московскую метрополию грека Исидора, авторитетного богослова и философа, активного борца с исламом и сторонника унии с папством.

По мнению историка Русской Церкви А. В. Карташева, представительный состав русской делегации на собор в Феррару (более юо человек) свидетельствовал о том, что Исидору удалось убедить Великого князя, что соединение церквей, благодаря которому спасется греческая империя, возможно и без жертвы православным вероучением. Доверяя ученому греку, Василий II отправил его в Италию с многочисленной свитой и богатым обозом в две сотни коней. По Руси пошла молва о том, что митрополит отправляется на доброе дело обращения латинян к правой вере, и многие русские города жертвовали на поездку большие средства. Особенно щедры были северо-западные земли, привыкшие к тесным торговым связям с Европой и ожидавшие новых выгод от церковного примирения.

Митрополит Исидор со свитой выехал из Москвы 8 сентября 1437 г., проехал Новгород, Псков, Юрьев и Ригу, откуда отплыл морем на Любек. Оттуда русская делегация, в которой одну из главных ролей играл суздальский епископ Авраамий, двинулась на юг и через Нюрнберг, Аугсбург, альпийские земли прибыла в Феррару 18 августа 1438 г.

Между тем христианские государи Запада Феррарский собор по большей части проигнорировали, поддержав оппозицию Евгению IV внутри католической иерархии. В Священной Римской империи, во Франции, Кастилии, Арагоне, Португалии, Шотландии, Польше, в скандинавских королевствах считали законным параллельно заседавший собор в Базеле, вскоре объявивший Евгения IV низложенным.

Тем не менее, после долгого ожидания новых представителей, соборные заседания в Ферраре были открыты: на них присутствовали в основном итальянские епископы, а также представительные делегации с православного Востока, ищущие защиты со стороны католиков от наступающего ислама. При этом восточные иерархи и богословы долгое время пытались защищать свои догматические позиции, не желая идти на уступки латинянам. Разочарованный Евгений IV приказал урезать обещанное содержание делегатов Восточных церквей, а затем и вовсе прекратил его.

В январе 1439 г. собор был перенесен во Флоренцию. Официально – из-за опасности эпидемии чумы; на самом деле – из-за подозрений, что многие участники могут покинуть собор и через близкую границу вернуться на Восток. Склонный к компромиссу с латинянами, византийский император Иоанн VIII на внутреннем заседании греческой делегации аргументировал переезд во Флоренцию отсутствием у папы средств и готовностью флорентийцев их предоставить.

Флоренция в XV в.

Флоренция, в те годы формально республика, находилась под властью клана Медичи, лидер которого – богатейший в Европе купец и банкир Козимо Медичи «Старший» (1389-1464) – занимал высокий пост «гонфалоньера справедливости» и фактически единолично управлял городом. С помощью денег Медичи и некоторых других богатых флорентийских семейств, папа Евгений IV вновь открыл содержание православным делегатам, регулируя его в зависимости от их поведения. По словам A.B. Карташева, «несчастные греки заколебались. Наиболее податливые из них специально приглашались к папе и оттуда возвращались поборниками соединения. Отступление началось с русского митрополита Исидора и никейского Виссариона. Они склонили на уступки царя (т. е. императора Иоанна VIII – А. К.) и умиравшего патриарха Иосифа. Затем, путем разных притеснений и давлений, были вынуждены на унию и все остальные греческие иерархи, кроме Марка Ефесского».

Фра Беато Анджелико. Благовещение. XV в.

Ход Ферраро-Флорентийского собора и поведение на нем московской делегации описаны в текстах епископа Суздальского Авраамия (единственного русского епископа на Соборе) и двух человек из его окружения – иеромонаха Симеона и анонимного «суздальца» (судя по всему, дьяка-мирянина), перу которого принадлежит «Хождение во Флоренцию» и заметка «О Риме». Помимо рассказов о канонических прениях и переговорах, закончившихся, как известно, заключением 5 июля 1439 г. «Флорентийской унии», особый интерес представляют описания русскими участниками грандиозных представлений-мистерий, приуроченных к двум христианским праздникам – Благовещению (25 марта) и Вознесению (пришедшемуся в 1439 г. на 15 мая).

Судя по тексту мемуаров, Авраамий Суздальский был не просто «зрителем» этих представлений, но был предварительно посвящен организаторами (по согласованию, разумеется, с руководителем «русской делегации» Исидором) в сложнейшую технологию этих уникальных для того времени зрелищ.

Мистерия «Благовещение» по пьесе Фео Белькари «Rappresentationi della Anmmziazione di Nostra Donna» демонстрировалась 25 марта в церкви флорентийского монастыря св. Марка. Еще в 1427 г. Козимо Медичи поручил архитектору Микелоццо ди Бартоломео расширить и перестроить старый обветшавший монастырь, а в 1436 г., после возвращения из ссылки, передал его в распоряжение Ордена доминиканцев. Всеми живописными работами в Сан-Марко руководил доминиканский монах «Фра» Беато Анджелико, который создал знаменитый алтарный образ, а также расписал фресками более 40 келий, коридоры и другие помещения монастыря. Вот в этих фантастических по красоте интерьерах (весной 1439 г. работы еще не были закончены) оказались делегаты Флорентийского собора, ставшие зрителями мистерии «Благовещение».

В своем «Исхождении на осьмый собор» Авраамий Суздальский описал сложнейшую «машинерию» представления: «В городе Флоренции некий человек, родом итальянец, устроил многим людям на удивление хитрое и чудное подобие схождения с небес архангела Гавриила в Назарет к девице Марии с благовестием о зачатии единородного сына божия». Существует обоснованная версия, что «неким итальянцем», который придумал и воплотил сложнейшую механику флорентийских представлений 25 марта и 15 мая, был не кто иной, как любимый архитектор и инженер клана Медичи Филиппо Брунеллески.

«Здесь устроено подобие небесных кругов, с которых от Отца архангел Гавриил был послан к деве. В месте этом устроен престол наверху, а на престоле сановитый человек сидит, облаченный в ризу и венец. По всему видно подобие отчее. В левой руке Евангелие держит. Окрест его иу подножия его много малых детей держатся хитрым устройством, по примеру небесных сил. На постланном месте в левой стороне устроена кровать с господской постелью и одеялом. На этом важном и чудном месте отрок благоразумный сидит, облаченный в дорогую и пречудную девическую одежду и венец. В руках книги держит и тихо читает, и по всему подобию напоминает пречистую деву Марию… От ранее названного высокого места через каменный помост проходят пять веревок тонких и крепких до самого алтаря. Две веревки проходят поблизости от честной девы. По ним ангел к ней третьей тончайшей веревкой сверху от отца сходит с благовещением. В назначенное время это великое и чудесное представление много народа хочет видеть. И наполнится великая церковь множеством людей, и, помедлив немного, люди примолкнут, смотрят кверху, на построенный церковный помост. И вскоре раскроются на том помосте все занавесы и сукна, и увидят все люди самую ту, по подобию наряженную, иначе говоря, пречистую деву Марию, сидящую на чудесно устроенному кровати месте. Красивое и чудесное это зрелище! И скоро откроются занавесы вверху устроенного места и загремит пушечный грохот в подобие небесного грома. В месте же том наверху станет видимым честной отец, а вокруг его более пятисот горящих свечей. И двигаются свечи эти с огнем беспрестанно туда и сюда, опускаются быстро, встречаются, иные кверху движутся, а другие им навстречу книзу идут. Еще и малые дети вокруг отца в белых ризах, сказать, небесные силы, поют, а иной в кимвал бьет, а иные в прегудницы и в пищали играют. Все это великое зрелище, чудесное и радостное, и на словах непередаваемое. Спустя некоторого времени, из самого того верха от отца появляется ангел, спускается он от отца двумя уже названными веревками вниз к деве с благовестием о зачатии сына божия. Схожение его сверху вниз происходит так: на портах посредине спины устроены два колеса небольших и на высоте никак не видимые. И эти колеса двумя веревками держатся, и по этим колесам третьей тончайшей веревкою люди сверху спускают и кверху же возносят, устроено все это невидимым.

Во время подъема ангела сверху, от отца с великим шумом и непрерывным громом пошел огонь на ранее упомянутые веревки и на средину помоста. И назад вверх этот огонь возвращался и от верха прытко приходил книзу. И от этого обращения огня и от ударов вся церковь искрами наполнилась. Ангел же поднимался к самому верху, радуясь и помахивая руками туда и сюда и крыльями двигая. Просто и ясно видно, как он летит. Огонь же обильно начинает исходить от верхнего места и по всей церкви сыплется с великим и страшным громом. И незажженные свечи в церкви от великого этого огня зажигаются. А зрителям и их портам нет никакого вреда. Это чудное зрелище и хитрое устройство видели в городе Флоренции, и сколько мог своим малоумием понять, то и описал это зрелище. Иначе и нельзя описать, так как это пречудно и несказанно. Аминь».

15 мая 1439 г., на сороковой день после католической Пасхи, состоялось новое грандиозное действо – мистерия «Вознесение» по пьесе того же Фео Белькари «Rappresentatione dell" Ascenzione». Площадкой для представления на этот раз Евгений IV и Козимо Старший выбрали церковь Санта-Мария дель Кармине на левом берегу Арно. Храм принадлежал богатому ордену Кармелитов, происходившему из Иерусалима и основанному, согласно преданию, самим апостолом Петром, римским первосвященником, преемниками которого, по учению католической церкви, являются римские папы.

Храм Санта-Мария дель Кармине прославился фамильной капеллой аристократической флорентийской семьи Бранкаччи (традиционными врагами клана Медичи), которую выдающиеся художники Мазолино и Мазаччо расписали в 1420-гг. фресками на тему жития апостола Петра. В 1436 г., после возвращения Козимо Старшего из ссылки, члены семьи Бранкаччи были арестованы. Таким образом, использование церкви Санта-Мария дель Кармине инициаторами Флорентийского собора – Евгением IV и Козимо Медичи – более чем объяснимо: история и убранство церкви, воспевающие подвиг апостола Петра, были призваны подчеркнуть могущество римского папы и нового хозяина Флоренции.

Вот что пишет о мистерии «Вознесение», состоявшейся в интерьерах церкви Санта-Мария дель Кармине 15 мая 1429 г. Авраамий Суздальский:

Церковь Санта-Мария дель Кармине.

Фрески Мазолино и Мазаччо (XV в.) на темы жития св. апостола Петра в Капелле Бранкаччи Церкви Санта-Мария дель Кармине.

«В этом же преименитом городе Флоренции в церкви Вознесения в четверг шестой недели после Пасхи, в самый этот праздник латиняне воспоминание творят в подобие древности, когда Иисус Христос в сороковой день вознесся со славой к отцу на небо. Посередине этой церкви есть помост, на левой стороне помоста устроен небольшой город каменный, чудный очень, с башнями истенами во имя святого города Иерусалима. Напротив этого города у первой стены устроен холм высотой полторы сажени, около него лавки построены высотой двух пядей, и гора, покрытая красивыми поволоками. А над самою этой горой высокою Елеонскою, устроен помост дощатый, всячески украшенный, со всех сторон обит досками и изнутри расписан весьма дивно. В середине этого помоста дыра большая, круглая, покрыта она синим полотном. На полотне написаны солнце и месяц, и окрест их звезды многие написаны. Все это учинено наподобие небесного круга первого, вверху он раскрывается на две стороны, иначе сказать, небесные врата отверзаются, и тогда все люди узрят над вратами неба человека, наряженного в ризу и венец, по всему подобию бога-отца, и хитрым устройством над самыми вратами неба он держится. В сторону Елеонской горы вниз он на сына своего, и на пречистую, и на апостолов смотрит и рукою благословение к ним ниспосылает. И отнюдь не видно, как и чем он держится, просто как на воздухе сидит. И сверху сквозь небо и упомянутую Елеонскую гору проходят семь веревок крепких, с хитрыми и недоуменными железными вертлюгами. Под ним находится отрок, представляющий Христа, который на небо к отцу хочет взойти… В девятый час дня приходит много народа к церкви на преславное и хитрое это зрелище. И как наполнится церковь людьми, и, чуть примолкнув, все смотрят на середину церковного помоста, кверху устроенному месту. И потом появится человек на этом месте, одетый наподобие сына божия, пойдет к ранее названному городу, то есть к Иерусалиму. За ним же следует оттуда пречистая Богородица и за ней шествует Мария Магдалина. Эти образы представляются двумя юношами, одетыми подобно женщинам. Потом сын божий из Иерусалима выведет апостола Петра и за ним всех учеников своих, и пойдет с матерью и апостолами к горе Елеонской. Петр, подойдя, припадет к ногам Иисуса, и, поклонившись, благословение получит и встанет на свое место, и потом все ученики также сотворят и встанут по правой и левой руке, один за другим, по своим местам. Тотчас гром великий явится сверху над горою этой, и увидят небо раскрытое и отца над ним хитрым устройством держащегося. И многими свечами, сказать, великим сияющим светом, освещается, и малые дети, сказать, небесные силы окрест его, беспрестанно туда и сюда быстро двигаются с великим торжественным грохотом, и прекрасным пением, и страшными голосами. И придет сверху от отца, сказать, от врат небесных, по упомянутым семи веревкам, как облако, весьма хитро и непостижимо, и многими красотами и хитростями исполненное. Как пойдет облако то от верха до половины низа, то, сказать, сын божий возьмет два ключа великие позолоченные и говорит Петру: «Ты, Петр, на этом камне создай церковь мою, и врата адовы не отделены от нее. И вот даю тебе ключи царства небесного, его свяжешь на земле, и будет связан на небесах, а если разрешишь на земле, то будетразрешено и на небесах». И благословив ключи эти и дав в руки ему, начнет подниматься кверху прежде названными семи веревками, к стоящему облаку, к матери же своей и апостолам благословение посылая. И дивное и недоступное рассказу это видимое зрелище. Вскоре откроются зрителям занавесы с устроенного места, сказать, с высшего неба, и будет свет великий от множества стеклянных лампад с маслом горящих. И видно, на престоле отец сановит сидит, в коленях у него сын сидит, сказать, в недрах отчих, ризами и венцом во всем, как подобает богу-отцу. Сколько мог, столько и написал, но не могу такого хитрого зрелища оставить в забытьи. Аминь».

5 июля 1439 г. (второго индикта 6947 г.) большинство представителей византийской делегации под давлением Императора и константинопольского Патриарха подписали орос Собора («Флорентийскую унию»). Среди не подписавших были: митрополит Марк Эфесский (при поддержке брата императора, который был против унии), митрополит Иверский Григорий из Грузии (притворился сумасшедшим), митрополит Нитрийский Исаакий, митрополит Газский Софроний и епископ Ставропольский Исайя (тайно бежал из Флоренции и позднее получил защиту брата императора). Судя по всему, в подписании унии особая роль принадлежала московскому митрополиту Исидору, которого поначалу прочили в преемники скончавшемуся во время собора константинопольскому Патриарху Иосифу. Во всяком случае, русское «Слово о составлении осьмаго собора» всю вину за подписание унии возложило на Исидора, обращаясь к нему с укоризнами: «царя обольстил ecu, патриарха смутил ecu и царствующий град погибели исполнил ecu».

Пред отправлением в обратный путь Исидор получил от Евгения ІV сан кардинала-пресвитера и звание папского легата в Литве, Ливонии, всей Руси и Польше. В конце 1439 г. он отправился на Русь через Венецию; затем морем до хорватского берега; отсюда через Загреб, Будапешт и Краков в Литву. Из Вильны Исидор ездил в Киев, где Киевский князь Александр Владимирович дал «отцу своему Сидору» особую грамоту, которой подтверждались все права митрополита в «области киевской».

Исидор, Митрополит Киевский и Всея Руси.

Только весной 1441 г. Исидор приехал в Москву, где великий князь Василий II, московское правительство и духовенство уже выработали свою позицию по отношению к случившемуся во Флоренции. Дело в том, что ближний боярин Великого князя Московского по имени Фома (также побывавший в Ферраре и Флоренции) и иеромонах Симеон (входивший в суздальскую делегацию) открыто рассорились с митрополитом Исидором еще в Венеции и ранее других поспешили в Москву уведомить великого князя об обстоятельствах заключения унии. Вслед за ними, 19 сентября 1440 г. в Москву возвратились и другие русские спутники митрополита во главе с епископом Авраамием. По мнению историков, «Москва, к приезду Исидора, уже могла исполниться решимостью встать на защиту православия и отвергнуть изменника митрополита. Конечно, в необыкновенное затруднение ставило великого князя и русских епископов то обстоятельство, что, восставая против Исидора, им приходилось отвергать и авторитет уполномочившей его Константинопольской патриаршей власти, признавать тем самым и ее еретической».

Митрополит Исидор приехал в Москву 19 марта 1441 г. и проследовал прямо в Успенский собор для богослужения. На литургии он велел поминать на первом месте не имя Константинопольского патриарха, а имя папы Евгения IV. После литургии митрополит приказал своему протодиакону прочесть во всеуслышание с амвона Соборный акт 5 июля 1439 г. об унии. Затем передал великому князю послание от папы, в котором Василий II приглашался быть усердным помощником митрополиту в деле введения унии. Быстрота и натиск, с каким действовал Исидор, настолько смутили князя, бояр и епископов, что они в первый момент растерялись: «Вси князи, – говорит летописец, – умолчаша и бояре и инии мнози, еще же паче и епископы русский ecu умолчаша, и воздремаша, иуснуша…»

Великий князь Василий II отвергает Флорентийскую унию.

Лишь через три дня, собравшись с духом, Василий II объявил Исидора еретиком и приказал арестовать его и заключить в Чудовом монастыре. Состоявшийся вскоре Собор русского духовенства, обличив ересь Исидора, увещевал его раскаяться, однако, ввиду непреклонности Исидора, его держали в заключении несколько месяцев, а потом «позволили бежать»: Исидор бежал через Тверь к литовскому великому князю Казимиру, а оттуда в Рим. Судьба епископа Авраамия Суздальского, сначала подписавшего Флорентийскую унию, а затем отрекшегося от нее, сложилась благополучно. Его верный человек в русской делегации на Соборе в Италии, иеромонах Симеон Суздалец, официально показал, что Авраамийде не хотел подписывать унию, но отступник Исидор посадил его «в темницу и cede неделю полну; и тому подписавшуся не хотением, но нужею». В1448 г. епископ Авраамий участвовал в Москве в Соборе, окончательно низвергнувшем Исидора и поставившем епископа рязанского Иону митрополитом Киевским и всея Руси.

Василий Богданович Лихачев

Биография Василия Богдановича Лихачева, посла русского царя Алексея Михайловича к Великому герцогу Тосканскому Фердинандо II, изобилует лакунами, нередкими для русской истории XVII в. Известно, что он начал карьеру в окружении патриарха Филарета (Романова), отца царя Михаила Федоровича: в конце 1620-х гг. значится «патриаршим стольником». При царе Алексее Михайловиче, в качестве «дворянина московского», Лихачев на государевой службе; в 1640-х гг. был воеводою в Цивильске – важном военно-опорном пункте Московского царства в чувашских землях. Позднее снова отмечен в Москве – в окружении патриарха Иосифа; неоднократно сопровождал Алексея Михайловича и царицу Марью Ильиничну (урожденную Милославскую) в загородных поездках и «богомольных походах» в Троице-Сергевский и Саввино-Сторожевский монастыри.

Новое возвышение Василия Лихачева произошло в годы патриаршества Никона, имевшего большое влияние на царя, в том числе в вопросах внешней политики. Во время военного конфликта с Речью Посполитой за контроль над западно-русскими землями, а затем и в начавшейся войне со шведами Лихачев был в ближайшем окружении царя: в июле 1656 г. участвовал в дипломатических переговорах в Полоцке с послами императора Священной Римской империи Фердинанда III, а в августе того же года, под Кокенгаузеном (Кукейносом) – с посланниками датского короля Фредерика III.

В 1659 г. царь Алексей Михайлович задумал новое посольство в «италианские земли»; на этот раз (после неудачного посольства Ивана Чемоданова и Алексея Посникова к дожу Венеции в 1656-1657 гг.) – во Флоренцию, к Великому герцогу Тосканскому Фердинандо II из дома Медичи. Руководителем посольства был назначен Василий Лихачев – по этому случаю ему был присвоен титул «наместника Боровского».

Сохранился «Статейный список» посольства 1659-1660 гг., опубликованный затем в «Памятниках дипломатических сношений древней России с державами иностранными». Целью посольства было поднятие международного авторитета Московии в ходе противостояния с Польшей и Швецией, а также установление привилегированных торговых отношений с Тосканой: московский царь велел просить у Великого герцога о продаже московским торговым людям без пошлины «узорочных товаров» для царского обихода и вообще о дозволении им «повольной» (т. е. беспошлинной) торговли. В обмен Алексей Михайлович дозволял подданным Великого герцога беспошлинно торговать в русских землях и держать на откупах рыбный и икряной промыслы в Архангельске.

Прием московского посольства Василия Лихачева Великим герцогом Тосканским Фердинандо II.

Посланником во Флоренцию при главе миссии Лихачеве был направлен опытный дьяк Иван Федорович Фомин (в будущем дослужившийся до царского стольника), вместе с подьячими Степаном Полковым и Панкратом Кулаковым, ведающими делопроизводством. Из Посольского приказа к делегации были приставлены два толмача-переводчика: итальянского языка – Тимофей Топоровский (известно, что он уже бывал в Италии и получал ежегодное жалование в зб рублей) и немецкого языка – Плетников.

По обычаю, в делегацию был включен православный священник Иван Алексеев. Позднейший комментатор отмечал в этой связи, что в послы в те годы назначались пожилые бояре, которые, отправляясь надолго за границу, «боялись умереть, среди неблагочестивых, без духовника и обрядов, предписанных Восточною Церковью». Царь велел также взять в Архангельске надежного «целовальника» (казначея, дававшего клятву честности на кресте) для хранения «государевой соболиной казны», которую послы везли в подарок тосканскому герцогу и его приближенным.

8 июля 1659 г. делегация выехала из Москвы в Архангельск и прибыла на место лишь и августа. Еще месяц посланники прожили в Архангельске, в ожидании прибытия и погрузки двух английских кораблей, идущих вокруг Европы. 21 сентября, отслушав молебен в Преображенском соборе, Лихачев, Фомин и их товарищи (всего 24 человека) отправились, в сопровождении отряда стрельцов, в морскую гавань на Мосеевомострове, откуда и началось плавание. Английские купеческие корабли были выбраны в том числе потому, что Англия в те годы находилась в хороших отношениях с Оттоманской Портой, и под защитой английского флага московские послы могли не опасаться нападения «турских воровских людей», господствовавших в Средиземноморье. Плавание началось с несчастья: на третий день умер переводчик с итальянского Тимофей Топоровский (его отсутствие потом сильно скажется в Италии), и священнику Алексееву пришлось совершить отпевание и погребение в море.

Обогнув Европу и пройдя Гибралтарский пролив, корабли с русским посольством вошли 9 ноября 1659 г. в Средиземное море. Лихачев с удивлением отметил в «Статейном списке»:

«На том море дни стали светлы и красны, как у нас о Троицыне дне, а тут о Филиппове заговенье таковы: а дни и ночи одинаковы».

Однако почти сразу начались сильные штормы – как и три года назад, когда тем же путем из Архангельска в Ливорно направлялось посольство Чемоданова и Посникова, потерявшее тогда большую часть взятого с собой коммерческого товара и сильно повредившее дорогие сибирские меха, предназначенные для венецианцев. На этот раз, для облегчения кораблей, пришлось сбросить в море часть съестных припасов и бочек с пресной водой – к концу путешествия из-за недостатка питьевой воды приходилось собирать на палубе дождевую воду. В «Статейном списке» посольства имеются записи: «После бури на море, посланники воздавали Христу Богу молебное пение…»

5 января 1660 г., уже в виду гавани Ливорно – главного морского порта Тосканы (полностью заменившего к тому времени Пизу из-за обмеления устья Арно), сильнейшая буря так повредила корабли, что они еле смогли бросить якоря. Команда и пассажиры прошли строгий пограничный контроль из-за угрозы занесения «морового поветрия»: тосканская стража каждого «разболокала» (раздела) и внимательно осмотрела.

7 января губернатор Ливорно князь Томмазо Серристори пригласил послов в город. «Урядясь в посольское платье» и сев в крытые, обитые бархатом гребные галеры, гости поплыли к городской пристани, приветствуемые оружейной пальбой. От берега до губернаторского дворца Лихачев и Фомин с ближайшими людьми ехали в двух богатых каретах «шестериком»; по обе стороны шла стража с зажженными факелами, а остальные члены делегации следовали сзади пешком.

Три дня послы прожили в доме богатого ливорнского купца, давно торгующего с русскими, а потом князь Серристори передал им приглашение Великого герцога прибыть в Пизу, где Фердинандо II с женой Витторией (из знатного урбинского рода делла Ровере) и сыном-наследником Козимо пребывали, оказывается, уже месяц, получив известие о скором прибытии «московитов» через гонцов из Амстердама.

Палаццо Питти – резиденция Великих герцогов Тосканских

В Пизе русские послы вручили Фердинандо II грамоту царя Алексея Михайловича, а также «любительные поминки» (подарки). Описание приема посланников в «Статейном списке» вызывает некоторые сомнения: наверняка сказалось отсутствие переводчика, умершего во время плавания. Так, согласно «Списку» Лихачева, герцог Фердинандо в своей речи якобы постоянно называл себя «холопом московского государя»:

«За что меня холопа своего и работника ваш Великий Князь, из преславного града Москвы поискал премногою милостию и поминки прислал? А он Великий Государь, что небо от земли отстоит, то он Великий Государь: славен и преславен от конец до конец всея вселенным, и имя его преславно и страшно во всех государствах, от ветхого Рима и до нового и до Иерусалима, и что мене бедному, воздать за его велию и премногую милость? Аяи братья мои и сын мой его Великого Государя рабы и холопи и ради служить и работать ему Великому Государю на веки как ему угодно и где мог моя будет…»

Во Флоренции («преславном городе Флоренске») русское посольство разместили в палатах герцогского Дворца Питти на левом берегу Арно. Три вещи особенно поразили гостей – необычайного вида глобус, чернильница и богато убранное отхожее место:

«Да построено колесо, а на колесе яблоко, а на яблоке написано всех государств земли, да на том же яблоке написаны ночные беги и лунное течение… Чернильница, из чего писали, золотая, фунтов в тридцать, а вместо песка руда серебряная, а отходы крыты бархатом Флоренским, выпражняют их во вся дни».

Во время торжественного приема, данного Великим герцогом в честь московских посланников, Фердинандо II посадил Лихачева возле себя; дьяк Фомин сидел рядом с сыном-наследником, будущим Великим герцогом Козимо III. Герцогское угощением поразило гостей:

«На столеустроены три орла двоеглавые, первый орел сделан на сахаре, в средине онаго изображен Великий Государь наш на аргамаке <коне>, в руке скипетр держит… а яствы были на столе все деланы с вымыслом мастерским; звери, птицы и рыбы, а все с сахаром…» Много тостов произнесли за государей: «Ипосланники вышед из за стола, с великим подобострастием, пили учтиво, а преж де питья титлы говорили полные про Государское многолетнее здравие и про Царицыно и про Царевичев и про Царевен; а князь и братья и сын и все в то время стояли: в то же время играли на музыке и кимвалы и в органы и два трубача и восемь гудцов».

Получив в подарок от царя Алексея Михайловича дорогие сибирские меха, Великий герцог стал расспрашивать Лихачева про «Сибирское государство» и рассматривал его по «чертежу»,т. е. на географической карте. Герцог был поражен размерами Сибири и очень удивлялся, что нельзя «выловить» живущих там соболей, куниц, лисиц, белок и прочих зверей; он даже взял у Лихачева роспись, «по скольку который зверь годом плодится». Заинтересованность Великого герцога Лихачев в «Списке» объяснил тем, что «у них никакого зверя нет, потому что места зело гористы, а не лесны, а лес все саженый».

Во Флоренции тогда готовилась свадьба наследника тосканского престола Козимо Медичи с француженкой Маргаритой-Луизой, дочерью герцога Орлеанского. Герцогиня Виттория пожелала, чтобы были сделаны две шубки «по русскому обычаю», которые она могла бы подарить своей невестке. Лихачев распорядился сделать две шубки: одна была горностаевая, крытая камкой, другая беличья, крытая тафтой: герцогиня «вздела на себя и дивилася, что урядно выделали».

Лихачева и его спутников поразил в одной из герцогских палат планетарий (тот самый, что организовал покровительствуемый Медичи Галилео Галилей): «небесное движение и круг, а в нем описание всего света и солнечный бег». Затем гости посетили оружейный двор, окруженный рвом, полюбовались в конюшенном дворе на иноходцев и аргамаков, которых насчитывалось там до четырехсот, и заключили герцогским «зверинцем»:

«Они же (т. е. слуги) казали 2 льва да 2 медведя живых, 2 птицы строфокамилы [африканских страуса]; одна птица снесла яйцо, тому часа нет, а тянет полпята фунта, величиною с шапку: яишницу ели 27 человек из одного яйца».

В один из дней русских посланников повезли смотреть традиционную командную игру в мяч – giuoco del calcio – на площади Санта-Кроче:

«На рынке устроено посланникам место высоко, крыто бархатом; а на другой стороне против посланников палат со сто, о трех и о четырех жильях; тут сидели князь и княгиня и сын и братья княжие, а из всякаго окна из палат развешены были ковры дорогие. А игра была: поставлены были два шатра, и люди в доспехах и панцырях и в шлемах: шестеро карлов, шесть трубачев, шесть барабанов и полковники, да с юо человек нарядных молодцов и легких; а играли: мячем бросали, которая страна перемечет: ив то время были по 4 выстрела по всему городу. А посланникам и игрецам от княгини дары: тафтяные ширинки [вымпелы], а ратный строй на них напечатан, и быв поехали к себе».

Игра в мяч на Площади Санта-Кроче. XVII в.

Перед отъездом русских послов из Флоренции Великий герцог подарил Лихачеву и дьяку Фомину каждому по увесистой золотой цепи: одному в 10, другому в 8 фунтов. Не были забыты и другие члены делегации: каждому из них было дано по золотой цепочке, весом по 1 фунту 20 золотников.

16 февраля 1660 г. посланники выехали из Флоренции на Болонью, Пьяченцу, Милан. Далее путь шел в Швейцарию: при переходе альпийского перевала Сен-Готард заверенное золотой печатью письмо Великого герцога царю Алексею Михайловичу несли особенно бережно. Когда весь скарб, в том числе государеву казну и подарки, везли на повозках, запряженных волами («для того, что лошадей со вьюками, как ветр велик, бросает в глубокие пропасти») «Флоренского князя лист» несли подьячие.

Проплыв далее по Рейну, путешественники в конце марта 1660 г. были в Амстердаме, откуда кораблем возвратились в июне в Архангельск. Месяц спустя, в кремлевских палатах, посол Василий Лихачев торжественно вручил царю Алексею Михайловичу грамоту от великого герцога Тосканского.

Борис Петрович Шереметев

Борис Петрович Шереметев (1652-1719) – военачальник, дипломат, близкий сподвижник Петра I.Генерал-фельдмаршал (1701); граф (1706). Выходец из древнего боярского рода. Начинал службу при царе Алексее Михайловиче: в 1765 г. пожалован в комнатные стольники. При царе Федоре Алексеевиче был еще более приближен: «в рассуждении своего преимущественно красивого вида и внешних качеств тела, стоял на аудиенциях, дарованных послам, в одеянии рынды [оруженосца] перед троном». В 19 лет в должности воеводы и тамбовского наместника командовал войсками против крымчаков. В 1682 г. при вступлении на престол царей Иоанна и Петра пожалован в боярство. С конца 1686 г. руководил войском, охранявшим южные границы, участвовал в Крымских походах. После падения правительницы Софьи примкнул к царю Петру Алексеевичу; участник Азовских походов (1695-1696).

В 1697-1698 гг., по заданию Петра 1,45-летний Шереметев совершил важную дипломатическую поездку в государства Европы: Польское королевство, Священную Римскую империю, Венецианскую республику, Папское государство, Королевство обеих Сицилий, Мальтийский орден, а на обратном пути – еще и в Великое герцогство Тосканское. В свиту Шереметева входили: Алексей Курбатов, «дворецкий», иногда представительствовавший от имени и под видом Шереметева (позднее выдвинувшийся как крупный российский администратор и финансист); Иосиф Пешковский, духовный чин, занимавшийся переводами и составлением официальных бумаг; Герасим Головцын, близкий к Шереметеву по военным походам; еще несколько дворян и слуг. Позднее, на основании записей Головцына и Курбатова, дьяк Петр Артемьев составил официальные материалы поездки, ставшие известными как «Записка путешествия графа Шереметева».

Посольство выехало из Москвы 22 июля 1697 г. с бумагами от Петра I к польскому королю, австрийскому императору, римскому папе, дожу Венеции и великому магистру Мальтийского ордена для создания коалиции против турок. Для достижения политических целей посланец русского царя неоднократно прибегал к хитростям и мистификациям. В Польше, где профранцузская партия не признавала власти русского ставленника короля Августа II, Шереметев, как следует из бумаг, принужден был скрывать свое имя, назвался русским «ротмистром Романом», переменил платье, имел общий стол со свитою, в то время как Курбатов представлял первое лицо. В начале февраля Шереметев тайно, переодевшись в чужое платье, ездил вперед посольства в Венецию, чтобы провести конфиденциальные переговоры, а заодно без формальностей поучаствовать в карнавале. Здесь к русской делегации присоединились находившиеся в Венеции по заданию Петра I младшие братья Бориса Петровича – Василий и Владимир Шереметевы.

21 марта 1898 г. русская делегация – через Феррару, Болонью, Фаэнцу, Пезаро и Сполето – прибыла в Рим, где папа Иннокентий XII оказал послу московского царя редкую честь: «не велел отбирать у него шпаги и шляпы при входе в аудиенц-залу, принял сам из рук его привезенные им грамоты, выхвалял мужественные его подвиги против неприятелей Святого Креста и допустил к своей руке, а сам поцеловал его в голову». На другой день Шереметев, в свою очередь, «препроводил к Первосвятителю соболье одеяло в девятьсот рублей, две драгоценные парчи и пять сороков горностаев». Перед выездом русских из Рима, Иннокентий прислал Шереметеву золотой крест, вмещавший частицу древа животворящего Креста Господня.

Шереметев был торжественно встречен мальтийскими рыцарями в Валетте и имел переговоры с Великим магистром Раймундом Переллос-Рокафуллом, наградившим посла русского царя Мальтийским крестом.

22 мая русская делегация вернулась морем в Неаполь, откуда Шереметев ездил на побережье Адриатики в Бари на поклонение святым мощам Святителя Николая Чудотворца, и июня Шереметев снова был в Риме, виделся с Папою (у которого получил ответные грамоты русскому царю и австрийскому императору Леопольду) и 15 июня выехал в обратный путь на север в направлении Венеции и Вены.

22 июня 1698 г., «на осьмой день» пути от Рима, Шереметев прибыл в столицу Великого герцогства Тосканского, где делегация остановилась на одном из постоялых дворов. Той же ночью к Шереметеву прибыл посланец от Великого герцога, прослышавшего о приезде во Флоренцию именитого «московита»: «И того же вечера, о приезде боярском сведав, грандъдюк прислал к боярину часу в третьем ночи аббата, патера Франциска».

Борис Петрович Шереметев

В «Записках» Шереметева приводится витиеватое обращение аббата Франциска к послу московского государя:

«Пресветлейшаго и державнейшего великого государя, его царского пресветлаго величества Московского и иных премногих и преславних государств автократора и императора, ближний боярин и наместник вятский Борис Петрович Шереметев, и войск его великий генералиссимус, прислал меня до знатнейшей особы вашей пресветлейший грандъдюк Флоренский Козмус Третий де Медицис, повелел тебя спросить о здоровье и через меня, нижайшего своего раба, предпосылает тебе свое поклонение. Радуется же тому немало, что дождался в свое государство Вашу милость, такова приятного гостя, точию о сем скорбит, что, не сделав о себе известия, к нам благоволил прибытии без учинения всякой подобающей твоему славному и высокородному имени чести; однакож и то рассуждает, что знатнейшая твоя особа учинити то благоволила по своей воле, и приписует то мудрым твоим поступкам. А мне приказал служить твоей милости и каретами своими со служителями и скороходами, и, где угодно, изволь в них ездить. Притом же просил его светлость о том, чтобы, где Ваша милость изволит сам, видеться с его светлостию грандъдюком».

В те годы Великим герцогом Тосканским был уже немолодой Козимо III Медичи (1642-1723) – ревностный католик, но малоспособный политик, чье государство находилось в упадке. Более двадцати лет назад он развелся с Маргаритой-Луизой Орлеанской (на ней, как мы помним, он готовился жениться во времена посольства Лихачева к его отцу), которая скорее предпочла уйти в монастырь, чем жить с опостылевшим супругом. Когда же, спустя несколько лет, Козимо попросил француженку возобновить брак, та гордо ответила: «Не проходит часа или дня, чтобы я не желала, чтобы Вас кто-нибудь повесил… Мы оба скоро отправимся в ад, и мне еще предстоит мучение встретить там Вас…»

Великий герцог Тосканский Козимо III Медичи

На следующий день по приезде Шереметев с братьями Василием и Владимиром в двух присланных Великим герцогом экипажах и в сопровождении аббата Франциска и бегущих впереди карет «скороходов» отправился осматривать город.

«Флоренция – город великий, больше Венеции, – читаем в «Записках» Шереметева. – Палаты в нем деланы особливым строением, и не так, как в Римской и Венецианской областях. Сквозь город Флоренцию течет великая река, называемая Арно, через ее четыре моста великие с разными фигурами. Флоренский грандъдюк есть дедичный [наследственный] князь и самовластный, не так, как князь венецианский. Палаты грандъдюка Флоренского великие и зело украшенные».

Путешественники осмотрели кафедральный собор Санта-Мария дель Фьоре и строящуюся Церковь Сан-Лоренцо с родовой усыпальницей Медичи:

«Тут есть превеликая церковь, вся сделана, от земли и до креста, из разных мраморов, а простого камня нигде нет… Другая церковь строится, где стоят гробы грандъдюков Флоренских, вся из разных драгоценных мраморов, каковой церкви нигде не наезжали. А как сию церковь начали строить, строить тому шо лет, а только еще вполовину состроена, и всегда непрестанно строится, и превеликая, сказывают, на нее тратится казна». Обязательным пунктом программы осмотра Флоренции высокопоставленными гостями был герцогский «зверинец» – предмет гордости нескольких поколений Медичи:

«Потом были во зверинце и видели больших львов, и львиц, и по полугоду молодых львов, также барсов, медведей, волков, лисиц, песцов белых, котов морских и великих орлов».

На третий день пребывания русских гостей в столице Тосканы был организован торжественный прием в великогерцогском дворце:

«И как приехали ко всходу в палаты, встретили тут боярина многие его министры. А сам грандъдюк встретил в другой палате и привитался любезно, взял боярина за руку и повел в свою палату по правую себя руку и говорил: «Зело радуюсь, видя в доме моем такого приятного гостя, которого, слыша содержаща путь свой в Италианских краях и далее, попремногу всесердечно – желал видети, которого моего желания ныне не лишился.». Против чего также пристойным образом боярин ему благодарствовал…»

Площадь Синьории. XVIII в.

Козимо III показал Шереметеву хранящуюся в его кабинете гравюру с изображением московского царя Петра в немецком платье, сказав при этом: «На сию, его царского величества, персону смотря, как на самого его, истинно чиню всегда ему почтение». Показал великий герцог и московские географические карты Черного моря, сказав, что «оную ландкарту его царское величество благоволил сочинити сам своими руками». Затем Козимо повел Шереметева в особую комнату, где хранились фамильные драгоценности Медичи: «И водил боярина в другую палату, в которой показывал камень, алмаз граненой, величиною с лесное яблоко, со всех сторон равен, также премногие разные драгоценные запоны и множество персицкого жемчугу, иной жемчуг величиною есть с русской орех, и в одной запоне казал висячей красной дал [камень наподобие рубина], величиною с большое лесное яблоко, и многие другие вещи показывал…»

После визита во дворец гостей возили смотреть особо чтимую флорентийскую святыню – нетленные мощи Марии Магдалины де Пацци, хранящиеся в церкви Санта-Мария дельи Анджели:

«Того же дня ездили в монастырь законниц-кармалитанок. Тут в церкви лежат мощи святые мученицы Марии, положены под престолом и видимы за хрусталем нетленные…»

Посмотрели гости и сокровища галереи Уффици, сочетавшей в себе государственную канцелярию и хранилище раритетов:

«Потом были в казенных в одиннадцати палатах, показывали премногое сокровище золота, серебра, дорогих каменьев, разных шкатул с каменьями, разных живописных картин, ружья и седел разных государств, в чем состоит великое богатство и наблюдается чистота…»

С особой бережностью хранились в Уффици документы Флорентийского собора 1439 г., на котором была заключена уния между католической и православной церквами: «Показывали бывшего во Флоренции собора описание на великом листе, на котором цесарь Греческий и все, кто были на оном соборе, подписали свои имена своими руками». Шереметева, по-видимому, этот документ особенно заинтересовал, и он попросил снять ему копию, каковая была сделана и вручена ему перед отъездом.

Накануне отбытия Шереметева из Флоренции все тот же аббат Франциск от имени Козимо III преподнес ему в подарок драгоценную «шкатулу»: «оная шкатула резная, оправлена серебром, а в ней два ящика со многими лекарствами». Шереметев в свою очередь тоже одарил гостеприимных хозяев: «И боярин оного присланного дарил: две пары соболей да косяк камки – ценою в пятдесят рублев; а возницам княжим, и лакеям, и скороходам дано дватцать червонных».

15 июня 1698 г. русская делегация выехала из Флоренции в Венецию, где собралось к тому времени немало русских в ожидании царя Петра Алексеевича, путешествовавшего по Европе в составе «Великого посольства».

По-видимому, по заданию Петра Шереметев задержался в Венеции до 10 августа, потом почти месяц вел переговоры в Вене, где император Леопольд I «слушал с любопытством рассказ Бориса Петровича, в особенности, об Италии и Мальте; желал, чтобы полученный им орденский знак поощрил его к новым подвигам, полезным для всего христианства».

Побывав затем в польских землях и Киеве, Шереметев возвратился в Москву лишь 10 февраля 1899 г., представ перед царем Петром «в немецком платье, с Мальтийским командорственным крестом и драгоценной шпагою». После этого царь приказал записать во всех официальных бумагах, касаемых Шереметева, что «титло его, сверх боярского достоинства, еще получило приращение, и как в Боярской Книге, в Росписях и других бумагах, так и сам бы он писался: Боярин и Военный свидетельстьвованный Мальтийский Кавалер».

Петр Андреевич Толстой

Петр Андреевич Толстой (1645 – 7.02.1729, Соловецкий монастырь) – государственный деятель, дипломат, мемуарист. Родственник князей Милославских, он во время московской схватки за власть в 1682 г. опрометчиво примкнул к партии царевны Софьи, возбуждая стрельцов против Нарышкиных, но вскоре перешел на сторону молодого царя Петра Алексеевича. Во второй половине жизни – один из ближайших соратников Петра Великого.

В 1697-1699 гг., чтобы искупить ошибки прошлого и заслужить доверие Петра I, немолодой Толстой, будучи уже дедом, ездил на собственные средства в Европу для овладения особо ценимым царем корабельным мастерством. Побывал в Польше, Священной Римской империи, Венеции, Милане, Папской области, Неаполе, на островах Сицилия и Мальта, о чем оставил подробный «Дневник», известный как «Путешествие стольника П. А. Толстого по Европе 1697-1699».

Петр Андреевич Толстой

Летом 1698 г. Толстой на обратном пути с Мальты, останавливался в Неаполе, потом был в Риме, а затем двинулся на север – в Великое герцогство Тосканское. В отличие от посольства Шереметева, посетившего эти места двумя месяцами ранее, Толстой путешествовал один, как частное лицо, и по дороге во Флоренцию 21 августа 1698 г. заехал в Сьену:

«Тот город великого князя Флоренского зело велик, стоит на высокой горе. В том городе есть высокие каменные здания, изрядным мастерством сделаны. Тот город многолюден; и люди в нем живут изрядной политики, честные особы, ездят в изрядных каретах и возники имеют изрядные; также и жены, и девицы того города ездят в каретах же. Торговых людей в том городе много, лавок и товаров в том городе довольно. Монастыри и костелы в том городе изрядного строения…»

Утром 23 августа Толстой добрался до Флоренции, не подозревая, что город еще был полон слухов о знатных «московитах», недавно здесь гостивших и удостоившихся почетного приема у самого великого герцога:

«Я приехал ко Флоренским воротам, и в воротах, в которых солдаты стоят для караулу, хотели, по обыкновению своему, осмотреть у меня в сундуке всяких купецких вещей. И как услышали обо мне, что я Московского государства человек, и они, у меня ничего не осматривая, тотчас меня во Флоренцию пропустили».

При въезде во Флоренцию Толстой остановился на постоялом дворе (остарии) Сан-Люнци, где был приятно удивлен приемом:

«В той остарии хозяин отвел мне палату изрядную, в которой была кровать золоченая с завесом изрядным, также постель хорошая с белыми чистыми простынями и с одеялом изрядным, и стол, и стулы, и креслы изрядные, и всякой убор, зеркалы, картины, как обыкновенно италиянцы убирают палаты. В той остарии за пищу, и за палату, и за всякой покой платил я хозяину за себя по семи Павлов римских на сутки, а московских денег будет по полтине…»

Город произвел на Толстого очень хорошее впечатление:

«Флоренция есть место великое между великих гор на ровномместе. Ивнемобитаетграндука, тоестъвеликий князь, которой имеет корону, то есть венчанный, имеет под собою и другие места немалые, и владетелъство его немалое и многолюдное. Флоренция город каменный, древнего строения, с башнями каменными и ворота проезжие древней моды, однакож изрядного мастерства. Весь город Флоренция вымощен камнем, и палаты есть высокие, в три и в четыре жилья в высоту, а строены просто, не по архитектуре. Сквозь Флоренцию течет река немалая, которая называется Арно. Чрез ту реку сделаны четыре моста каменных, великие, на каменных столпах, между которыми один зело велик, на котором построен серебреной ряд. Монастырей и церквей во Флоренции всех с лишком 200, которые изрядное имеют в себе украшение и богаты серебром и всякими церковными утворами зело…» Понравились Толстому и жители города:

«Подлой народ во Флоренции побожен, политичен и зело почитателей и правдив… Во Флоренции народ чистой и зело приемной к форестиерам [иностранцам]. Платья носят француское честные люди, а иные особы подобно римскому платью; а купцы платье носят такое, как венецкие купцы, – черное; а женской пол во Флоренции убирается по-римски. Честные люди во Флоренции и купцы богатые ездят в каретах и в колясках изрядных; и лошадей каретных во Флоренции много; также жены и девицы ездят в каретах же, изрядно убрався, на добрых лошадях…»

Вид Флоренции с реки Арно. XVIII в.

Флорентийцы показались русскому путешественнику народом работящим и зажиточным:

«Рядов, в которых сидят купцы и мастеровые люди, во Флоренции много и всяких товаров довольно; также и мастеровых всяких людей много, а наипаче Флоренция хвалится мастерством, что делают всякие вещи, великие и малые, из розных мраморов зело предивно… Во Флоренции много мастеров изрядных, живописцев изрядного италиянскаго мастерства, которые изрядно пишут и за один небольшой образ берут золотых червонных по 50 и больше…»

Приятно поразила Толстого и сравнительная дешевизна местной жизни:

«Во Флоренции хлеб, и мясо, и всякая живность недорого, и есть того в ней довольно; также и рыбы много и недорого; а фруктов всяких множество и зело дешевы, а паче много изрядных виноградов, с которых делают изрядные вина, которые на всем свете славные Флоренские вина; и зело их много, белых и красных, которые безмерно вкусны и непьяни; и купят их там дешево, а, покупая, отвозят в дальные места за славу, что есть Флоренские вина славные…»

Между тем от глаза опытного путешественника не укрылись и недостатки городского управления:

«Во Флоренции есть не во многих местах фонтаны, которые есть и попорченые, однако ж хорошего мастерства, только не такие, как в Риме, и не изо всех фонтаны во Флоренции воды текут…»

Подобно ранее Шереметеву и его спутникам, Толстой описывает одну из главных флорентийских диковинок – «зверинец» великого герцога, находившийся за Старым дворцом на Via dei Leoni:

«Потом пришел в один дом, в котором флоренскаго великого князя сидят звери и птицы. В том доме поделаны зверям места пространные и палаты, в которых звери живут изрядные. В те места поделаны окна великие и вставлены решетки железные, толстые, в которые окна сквозь те решетки могут люди зверей видеть…»

Перечисление Толстым обитателей «зверинца» значительно подробнее представленного в записях Шереметева:

«В том доме видел я льва великого, которому, сказывают, g лет. Потом видел львицу великую ж, и сказывают об ней вещь удивительную, будто она больна лихорадкою, которую я видел лежащую, и зело громогласно ревела, власно как бы стонет. Потом видел льва молодого, у которого еще нет гривы и на хвосте кисти; а сказывают, что-де тот лев еще трехлет. Потом видел: два льва малых в одном месте сидят и играют между собою, а величеством же малые львы с посредственнаго волка; а сказывают, что тем львам еще отроду по семи месяцев и привезены из Гишпании. В том же доме видел одного барса великого и зело изрядного. В том же доме видел трех медведей великих, между которыми один половой, великой; а сказывают, что тот половой медведь в том доме сидит уже зо лет. В том же доме видел немало волков великих. В том же доме видел одну лисицу черную; а сказывают, что-де та лисица привезена в давных летах во Флоренцию с Москвы. Там же видел много орлов великих серых».

В мемуарах Толстого можно найти и важные подробности:

«Среди того дому сделано между палат место пространное; среди того места стоит столп деревянной великой. А сделано то место для того: когда похочет Флоренской великой князь теми зверми веселится, тогда на то место выпускают зверей; и те звери на том месте бьются, а великой князь смотрит того сверху, где поделаны вокруг того помяненного места переходы каменные, изрядные».

Столь же уникально и описание Толстым специальной «машины», с помощью которой служители зверинца могли прекратить смертельные схватки разъярившихся экзотических животных:

«И если зверь зверя учнет одолевать и их людям разнять невозможно за их лютостию, и для того сделан инструмент такой: сделано из глины одно воображение великое, безмерно страшливое, подобием зело устрашительной жабы; и в то изображение войдут люди и запалят в нем огонь, чтоб дым и пламя огня исходило у того изображения изо рту, и из глаз, и из ушей, и из сторон. И так те люди в том страшилище взъедут в то место, где те звери бьются, и как звери то изображение увидят, испужаются, чают, что живое нечто вошло к ним, и разбегутся разно, покинув дратся. Тогда их зверовщики, взяв, посадят в их места, в которых живут. А сделано то страшливое изображение на колесах, и могут в нем бывшие люди иттить, куда хотят…»

Гуляя по городу и постоянно страдая от августовской жары, Толстой осмотрел Собор Санта-Мария дель Фьоре, Баптистерий Сан-Джованни, незаконченную церковь Сан-Лоренцо с Капеллой Медичи и некоторые другие достопримечательности на правом берегу Арно. Посмотрев также Уффици, он, через Понте Веккьо, перешел на левый берег:

«Потом пришел я на один великой мост, которой сделан через реку на каменных столбах высоко зело и широк. На том мосту по обе стороны поделаны лавки, в которых сидят марканты, то есть купцы, и торгуют серебром. В тех лавках серебра есть малое число, и работ в серебре самых добрых в тех лавках я не видал».

Посмотрел Толстой и дворец Питти, ошибочно предполагая, что там в данный момент находится Великий герцог, – на самом деле на время летней жары Двор уезжал поближе к морю, в Пизу. Не смутило Толстого даже отсутствие серьезной стражи перед дворцом:

«Потом я пришел ко двору Флоренского Тот его двор стоит на пригорке, палаты великие, строения и моды древней. У ворот его стоит один караульщик с протазаном, и у двора его никого я не видал…»

Интересно объяснение отличавшегося высокой самооценкой Толстого, почему он решил не беспокоить Великого герцога и не наносить ему визита:

«А на двор его я не пошел, для того, что я ходил там гулять тайным лицом, а неявною своею особою, для того, что мое намерение было такое, чтоб больше одного дня во Флоренции не жить. А если бы мне сказатся своим лицом во Флоренции, и меня бы великой князь Флоренской задержал любовно: для имени государя моего хотел бы мне учинить гонор [честь] и тем бы дороге моей учинил препятствие. И, смотря я того великого князя дому, пришел к себе в остарию…»

Толстой заказал экипаж на раннее утро следующего дня и, заранее расплатившись с хозяином («чтоб мне задержания ни от кого не было»), покинул понравившуюся ему столицу Тосканы; путь его лежал в Феррару, Падую и далее в Венецию.

…Спустя почти двадцать лет, в ни г., Петр Андреевич Толстой вновь побывал в Италии, где путем хитроумных комбинаций ему удалось склонить к возвращению в Россию скрывающегося от царя-отца наследника Алексея Петровича. Впоследствии Толстой лично возглавил следствие по делу цесаревича.

За заслуги перед императором Петром I П. А. Толстой получил в 1724 г. титул графа, став, таким образом, основоположником графского рода Толстых. После смерти преемницы Петра Великого, императрицы Екатерины, Толстой проиграл придворные интриги Меньшикову, был сослан в Соловецкий монастырь, где и скончался.

Демидовы

На левом берегу Арно, рядом с набережной у Ponte alle Grazie, есть Piazza Nicola Demidoff, названная в честь Николая Никитича Демидова (1773-1828), русского посланника при Тосканском дворе, мецената, почетного гражданина Флоренции. В центре площади под стеклянным ажурным навесом установлен памятник Демидову работы Лоренцо Бартолини. В центре – Демидов в образе римского сенатора, который обнимает маленького сына; женская фигура, символизирующая Признательность, преподносит ему лавровый венок. По углам – четыре статуи-аллегории: Природа, Искусство, Милосердие и Сибирь (последняя держит на руках Плутоса с мешком золота). Памятник был создан по заказу сына посланника Анатолия Николаевича Демидова и преподнесен им в подарок Флоренции.

Основание роду Демидовых, сыгравшему заметную роль в новой истории Флоренции, положил сын тульского крестьянина-кузнеца Никита Демидович Антуфьев. В 1696 г. Петр Великий по пути в Воронеж остановился в Туле и приказал спросить местных умельцев, не возьмутся ли они за месяц выковать триста алебард по привезенному образцу. На вызов царя явился единственный желающий – кузнец Никита Антуфьев. Вскоре после первого испытания Петр заказал ему же изготовить ружья по иноземному образцу, и Антуфьев опять с честью справился с царским заданием. В благодарность Петр пожаловал мастеру участок земли на берегу Тулицы, право добычи железной руды и фамилию Демидов. Через некоторое время Демидовы получили в дар от царя обширные земли на Урале и в Сибири, открыли там магнитные, серебряные и медные рудники. По свидетельству Голикова, биографа Петра, в 1715 г., когда у царя родился сын Петр Петрович, Никита Демидов прислал «на зубок» царевичу «множество драгоценных золотых вещей из древних сибирских курганов и сто тысяч рублей деньгами». В 1720 г. Петр возвел Никиту Демидовича Демидова в потомственное дворянство.

Никита Демидов умер 17 ноября 1725 г. и был погребен в Туле при Христорождественской церкви (называемой Демидовской), в чугунной гробнице под папертью. Его сын Акинфий Никитич расширил отцовское дело, и когда в 1745 г. он скончался, три его сына – Прокофий, Григорий и Никита Демидовы унаследовали огромное состояние: десятки рудников и заводов, другую недвижимость, а также более тридцати тысяч крестьян (приписных вечноотданных крепостных).

Памятник почетному гражданину Флоренции Николаю Никитичу Демидову на площади его имени.

Первым из Демидовых побывал в Европе Прокофий Акинфиевич Демидов во время большого заграничного путешествия. Историк С. Н. Шубинский писал:

«Цель этого путешествия заключалась, конечно, в желании посмотреть на заморскую роскошь и испытать те развлечения и наслаждения, которых нельзя было достать в России ни за какие деньги. Останавливаясь во всех главнейших городах Европы, Прокофий Акинфиевич предавался такой праздной и шумливой жизни и делал такие чудовищные закупки разных предметов роскоши, что привел иностранцев в ужас. Пируя на лукулловых праздниках Демидова, они с недоумением качали головами и говорили друг другу на ухо: «Как он мотает! С чем-то выедет отсюда?», а Прокофий Акинфиевич между тем посмеивался вслух над бедностью Европы, отзываясь, что ему некуда тратить денег и что он не может достать себе даже самое необходимое. Такое безумное бросание денег, разумеется, скоро сделало имя Демидова известным за границей. Везде, где он ни проезжал, его принимали, как принца, – с почестями и низкопоклонством».

В России Прокофий Демидов жил в Москве, т. к. в Санкт-Петербурге, по замечанию того же биографа, «присутствие двора сдерживало его произвол, а придворный блеск отчасти затмевал пышность, которой он окружил себя». Унаследовав в Москве несколько домов, Прокофий выстроил на Басманной улице близ Разгулял еще один дом самой затейливой архитектуры и снаружи обшил его весь железом – как защиту от частых по тем временам пожаров.

Шубинский: «Внутренняя отделка дома была великолепна и вполне соответствовала колоссальному богатству хозяина. Массы золота, серебра и самородных камней ослепляли глаза, на стенах, обитых штофом и бархатом, красовались роскошные картины; зеркальные окна и лестницы были уставлены редкими растениями; мебель из пальмового, черного и розового дерева поражала своей тончайшей, как кружево, резьбой; на мозаиковых полах лежали ковры из тигровых, собольих и медвежьих шкур; на потолках были развешаны в золотых клетках птицы всех стран света; по комнатам гуляли ручные обезьяны, орангутанги и другие звери; в мраморных бассейнах плавали разнородные рыбы; мелодические звуки органов, искусно вделанных в стены, увеселяли слух посетителей; в столовой фигурные серебряные фонтаны непрерывно били вином; роскошный и обильный обед был во всякое время готов для всех желающих – словом, Демидов сосредоточил в своем доме всю роскошь и великолепие, которые только были доступны тогдашнему искусству и фантазии».

Биографы семейства Демидова свидетельствуют, что с годами странности Прокофия Акинфиевича увеличились. По Москве он ездил не иначе, как цугом, в колымаге, окрашенной ярко-оранжевой краской. Экипаж состоял из двух маленьких лошадей в корню, двух огромных в середине с едва приметным форейтором, и двух также небольших лошадей впереди, с форейтором столь высокого роста, что длинные ноги его тащились по мостовой. Ливрея лакеев вполне гармонировала с упряжью: одна половина была сшита из золотой парчи, другая из самой грубой сермяги; одна нога лакея была обута в шелковый чулок и башмак, другая в онучи и лапоть. Когда вошло в моду носить очки, Демидов их надел не только на свою прислугу, но даже на лошадей и собак…

Герб Демидовых на фасаде Собора Санта-Мария дель Фьоре.

Однако Прокофий Демидов вошел в историю не только своей экстравагантностью. Он жертвовал огромные суммы на Московский университет; на свои деньги основал в Москве коммерческое училище для ста мальчиков из купеческих семей. За его благотворительную деятельность императрица Екатерина Великая пожаловала ему чин действительного статского советника. В ноябре 1786 г. П. А. Демидов скончался и был погребен в Донском монастыре за алтарем Сретенской церкви; благодарный Университет прислал целую депутацию к гробу усопшего.

Совершил путешествие в Европу в 1771-1773 гг. и другой сын Акинфия Демидова – Никита Акинфиевич, наследник нижнетагильской части отцовского состояния. Это путешествие подробно описано в изданном Демидовым в Москве в 1786 г. «Дневнике путешествия по иностранным государствам». В «предуведомлении» к нему секретарь Демидова написал:

«Главным побуждением к предприятию его высокородием Никитою Акинфиевичем сего путешествия была беспрестанная болезнь Александры Евтихиевны, его супруги, ибо господа медики, ее пользовавшие, употребив многие способы своего знания, но без успеха, напоследок отозвались что к ее исцелению другого средства они не находят, кроме как ехать к водам, в Спа находящимся. Сей совет и надежда, чтоб видеть в совершенном здоровье свою супругу, побудили его предпринять столь дальний путь».

Лечение минеральными водами на бельгийском курорте Спа прошло успешно, и на следующий год, в Париже, А. Е. Демидова (урожденная Сафонова) благополучно родила дочь Екатерину. На радостях Никита Демидов заказал молодому русскому скульптору Федоту Ивановичу Шубину, приехавшему в Париж из Рима, где стажировался, мраморные бюсты – свой и жены (они сейчас находятся в Третьяковской галерее). Федот Шубин, поселившийся в парижских апартаментах Демидовых, приступил к работе и при этом настолько увлекательно рассказывал «о древностях римских и всех достопамятных вещах», что «возбудил охоту видеть Италию».

В начале декабря 1773 г. Демидовы, оставив маленькую дочь в Париже «с хорошим присмотром», тронулись в путь в Италию, «с намерением осмотреть такую землю, которая изобильна была всеми произведениями и притом великими людьми, героями, чиноначальниками, гражданами, учеными и художниками». С ними отправились двое парижских знакомых – князь Сергей Сергеевич Гагарин (впоследствии действительный тайный советник и русский посланник в Лондоне) и будущий известный историк и коллекционер граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин. Взяли в путешествие и Шубина – «по довольному его знанию италианского языка».

Через Лион и Шамбери русские путешественники приехали дилижансами в столицу Пьемонтского королевства Турин, где остановились на постоялом дворе «Город Лондон». Потом долго ехали на почтовой карете через Милан, Парму и Болонью (везде осматривая местные достопримечательности), «по причине грязной дороги, ибо тогда была осень и зима вместе». С особыми сложностями преодолели путь от Болоньи до Флоренции – «по причине великого снегу, в горах лежавшего». 7 января 1773 г. они достигли, наконец, Флоренции – столицы Великого герцогства Тосканского, где прожили потом две недели.

Знакомый английский посланник представил русских гостей Великому герцогу Пьетро Леопольдо I (брату императора Священной Римской империи Иосифа II Габсбурга) и Великой герцогине Марии Луизе (дочери испанского короля Карла III), которые устроили в честь них специальный прием. Путешественники сделали ряд важных визитов (например, во дворец принцев Корсини на правом берегу Арно), побывали в оперном театре «Pergola» на Via Ghibellina, одевшись, по местному обычаю, в маскарадные костюмы, ибо «во всей Италии, кроме папского владения, с самого рождества по первую неделю великого поста ходят даже и по улицам и по всем позорищам в маскерадном платье». Несколько раз посещали «Казино» (или, на английский манер, «Клоб») – популярное еще со времен Медичи заведение, где флорентийская элита привыкла узнавать последние светские и политические новости, просматривать свежие газеты, пить входивший в моду кофе и играть в карты. «Клоб» этот (Casino Mediceo di San Marco) находился в квартале между улицами Larga (ныне Cavour) и San Gallo.

Осмотр художественных сокровищ Флоренции русские гости начали с великогерцогской галереи Уффици, где Никиту Акинфиевича особенно поразила скульптура Венеры Медицейской в зале «Трибуны» – восьмиугольной комнате с обитыми малиновым бархатом стенами, организованной еще в конце XVI в. при герцоге Франческо I. Н. А. Демидов свидетельствует об этом скульптурном шедевре (римской копии I в до н. э. с утраченного греческого оригинала), в конце XVII в. перевезенном Медичи из Рима во Флоренцию:

«Наисовершеннейший пример сего искусства, имеет шесть футов в вышину, с двумя напереди купидонами и Дельфином на боку. Она представлена вся нагая; голова поворочена на левое плечо; правую руку держит, не дотрогиваясь над грудьми, а левою в некотором расстоянии закрывает то, что благопристойность запрещает показывать. Не можно лучше и совершеннее выдумать».

В «Дневнике» Демидова имеется и первое в русской литературе описание знаменитой флорентийской коллекции автопортретов великих художников, которая в то время находилась в специально отведенном зале галереи Уффици (позднее перенесена в «коридор Вазари» на Понте Веккьо):

«Здесь имеется множество оригинальных картин наилучших живописцев и помещены в особливой зале, самими с себя списанные, а наипаче первейшего из них славнейшего Рафаела портреты».

Зал «Трибуна» в галерее Уффици. В глубине – Венера Медицейская

Осмотревши Уффици, гости перешли в Палаццо Питти («он соединен с галерею и Старым дворцом переходами»). Среди множества находящихся здесь произведений живописи Н. А. Демидов особенно выделил «Мадонну сидящую» Рафаэля Санти:

«Картина овальная, изображающая Богородицу с превечным младенцем, у коего глаза толико в пункт приведены, что с которой стороны ни посмотришь, кажется всюду проницательно взирающим; известна под именем Madona della Sedia вензеля Рафаелова. Она написана по пояс в натуральную величину. Не можно ни нарисовать, ни придать совершеннее изображения, как в сей картине». Интересно мнение Демидова о Великом герцогстве Тосканском:

«Герцогство Тосканское, прежде называемое Этрусским, может почесться наиблагополучнейшим, ибо земля его плодоносна и всеми нужными произведениями изобилующая. Торговля отправляется в хорошем состоянии маслом оливковым, шелком и шерстью. Войска здесь только считается до бооо человек; но в случае нужды герцог может содержать и тридцать тысяч; а как он брат римскому императору и зять испанскому королю, то первый может снабдить его в случае надобности людьми, а последний деньгами, чрез что он будет защищен от всякого нападения и притеснения соседственного. В сем герцогстве, как нам объявляли, читается до милиона жителей. Доходу со всего собирается на наши деньги около трех милионов рублей. Здешние жители вообще самые добрые и честные люди и к воровству совсем не склонны; ибо ограбленных, а наипаче убитых весьма редко находят».

Столица Тосканы особенно понравилась Демидовым:

«Весь город Флоренция и все улицы вымощены большими гладкими камнями, плотно соединенными. Река Арно протекает через весь сей город и разделяет его пополам. Она имеет, как сказывали, во время разлития до 70 сажен ширины; начало свое берет в горах Апененских, а впадает под Пизою в Тосканское море… Строение в сем городе, вообще сказать, самое хорошее, домики не огромны, но к житию способные, улицы довольно широки и чисты; жители ласковы и обращаются с чужестранными по-приятельски. Съестные припасы и прочее все дешево…»

После Флоренции путешественники отправились в Рим, где пробыли месяц, потом три недели провели в Неаполе и его окрестностях. На обратном пути они снова побывали в Риме (посмотрев пасхальные торжества), а достигнув Тосканы, остановились на этот раз в Пизе, где в начале апреля 1773 г. находился двор Великого герцога «для отправления кавалерского праздника святого Стефана, ибо сего ордена герцог гроссмейстер».

Н. А. Демидов так описывает Пизу:

«Пиза особое имеет архиепископство, второй город герцогский, и первый после Флоренции. Довольно велик, улицы в нем пространные, вымощены большими камнями, да и домы, говоря вообще, преизрядно выстроены. По реке Арно могут ходить всякие суда. Она вдвое шире Тибра, что в Риме. Чрез сию реку построены три каменных моста, из которых середний весь мраморный. Пизская соборная церковь подобна сооружением Сиенской, только здешняя побольше и положение ее преимущественнее: колокольня по особливой архитектуре, на правую сторону весьма наклонившаяся, сделана вся из мрамора с немалыми в шесть ярусов колоннами. Подобие ее есть настоящий цилиндр. Поверхность плоска и обведена балюстрадом, с которого мы спускали на веревке свинец или отвес, то оной становился пятнадцать шагов от фундамента».

В главном порту Великого герцогства – Ливорно Демидовы виделись с офицерами русского флота, проживающими в нанятом большом палаццо главнокомандующего, графа А. Г. Орлова. По дороге из Пизы в порт Леричи, около местечка Сарцана с дорожной каретой Демидовых приключилась история, имевшая все шансы окончиться трагически для Демидовых и их не родившегося еще наследника. Вот запись из «Дневника путешествия»:

«Переезжая чрез малый, но крутой мыс, у кареты, в коей сидели Александра Евтихиевна, будучи беременной, Никита Акинфиевич и Михаила Савич Бороздин (полковник, будущий генерал-поручик, присоединившийся к Демидовым в Риме. – А. К.) две впереди заложенные лошади оторвались. Коренные две не могли удержать кареты, потащены были тягостию оной в буерак, на краю коего стоящее дерево удержало стремительность падения… Карета, хотя и опрокинулась вверх колесами, но упала не столь сильно, отчего большого повреждения никому и не учинилось, однако ж крайне все были испуганы. Из буерака вывезли карету с великим трудом на быках, на коих поблизости тамошнего места пахали…»

Счастливо избежав опасности, Демидовы поплыли из Леричи на двух небольших парусных фелюках в Геную, а оттуда, через Турин, альпийские перевалы и Швейцарию, вернулись во Францию.

На обратном пути в Россию, незадолго перед возвращением в Петербург, 9 ноября 1773 г., в местечке Чирковицы за Нарвой произошло счастливое для семьи событие: Александра Евтихиевна Демидова «с осьмого часу начала чувствовать приближение ею родин, для чего послали немедленно за бабкой, а между тем упросили и почтмейстерскую жену о неоставлении в сем случае вспомоществованием. А в g часов с четвертью благополучно разрешилась от бремени, и к неописанной радости ее супруга даровал ему Бог сына, как бы в награждение за его столь дальнее и многотрудное путешествие, предпринятое им единственно для ее исцеления. Новорожденной же по прочтении молитвы наречен Николаем».

Николай Никитич Демидов переехал во Флоренцию из Парижа после смерти первой жены Елизаветы Александровны (урожденной Строгановой) и вскоре сменил Н. Ф. Хитрово на посту русского посланника при дворе великого герцога Тосканского. Граф Д. П. Бутурлин, также много лет проведший во Флоренции, описал быт и нравы русской колонии во Флоренции в бытность там Н. Н. Демидова, который, по словам Бутурлина, «зажил там владетельным князем»:

Дворец Демидовых во Флоренции. 1820-е гг.

Однако, как и его дядя, более чем чудачествами, Николай Демидов прославился своей благотворительностью: он щедро помогал городу, жертвовал на церковь, основал несколько школ во Флоренции. После его кончины наследство перешло с его сыну, Анатолию Никитичу Демидову. Тот был женат на родной племяннице Наполеона I – Матильде (дочери Жерома – брата императора), приобрел близ Флоренции княжество Сан-Донато и построил там виллу. Домовая церковь Демидовых в Сан-Донато долгое время являлась главным храмом всех православных во Флоренции. Приумножил Анатолий Демидов и богатейшие коллекции своего отца, пополнив их большим количеством драгоценных мраморных и бронзовых ваз, статуй, бюстов, в том числе вырытых при раскопках Помпеи и Геркуланума. Когда много позднее коллекции Демидовых перевозились по морю в Санкт-Петербург, потребовалось несколько больших кораблей.

А. Н. Демидов умер в 1870 г. бездетным, и его огромное состояние, основой которого были нижнетагильские заводы и земли в Сибири и на Урале, унаследовал племянник – Павел Павлович Демидов. Он родился g октября 1839 г. в Веймаре, рано потерял отца и был воспитан матерью, Авророю Карловной (урожденной Шернваль), вышедшей вторым браком за А. Н. Карамзина, сына знаменитого историка. Павел Демидов окончил юридический факультет Петербургского университета, а затем продолжил службу в русских дипломатических представительствах в Европе. Его биограф писал о нем:

«Порывистый, страстный, часто увлекавшийся, молодой Демидов в широком кругозоре разнообразных впечатлений умел находить и распознавать те стороны людского быта, на которых никогда не останавливается внимание людей, упивающихся жизнью… Богач прежде всего хотел узнать нищету и бедствие. Избалованный или, прямее сказать, подавленный благами жизни, Демидов не удовлетворялся суетою и искал правды. Он ещё в Париже сближался с людьми духовного направления и искал опоры в друзьях церкви и евангельской мудрости…»

После смерти первой жены Марии Елимовны (урожденной княжны Мещерской) Павел Демидов бросил дипломатическую службу, вернулся в Россию и поселился в губернском городе Каменце, а потом в Киеве, где был сначала почетным мировым судьей, а потом городским головой. Занимался благотворительностью, активно жертвуя на нужды города, университета и церкви.

Вилла Демидовых Пратолино под Флоренцией

Посещал Павел Демидов и Тоскану, где унаследовал от дяди владения в Сан-Донато. Во Флоренции он продолжил традиции семьи: открыл несколько школ, дешевые столовые, ночлежные приюты. В1872 г. уже будучи вторично женатым на княжне Елене Петровне Трубецкой (дочери санкт-петербургского предводителя дворянства), он приобрел поместье Пратолино, в двадцати километрах от Флоренции по старой болонской дороге. Вилла в Пратолино была построена еще 70-х годах XVI в. Франческо I Медичи, великим герцогом Тосканским, для своей возлюбленной, а потом жены – Бьянки Капелло. Восторженное описания виллы оставили Монтень и Торквато Тассо. К началу XIX в. вилла пришла в полное запустение, старый дворец был разрушен, и новый владелец – П. П. Демидов – перестроил под основное здание старый пажеский корпус. Достопримечательностью парка виллы Пратолино продолжает оставаться грандиозная скульптура Джамболоньи «Аллегория Апеннин».

Скульптура Джамболоньи «Аллегория Апеннин» («Колосс») в парке виллы Пратолино

С разрешения русского императора Александра II Павел Демидов принял пожалованный ему итальянским королем Виктором-Эммануилом титул князя Сан-Донато и две награды – Орден Св. Маврикия и Лазаря и Орден Итальянской короны. В 1879 г. граждане Флоренции поднесли П. Демидову золотую медаль с изображением его и княгини и адрес, доставленные в Сан-Донато особой депутацией, в составе которой были представители всех корпораций города. Муниципалитет избрал по этому случаю князя и княгиню Сан-Донато почётными гражданами Флоренции.

Павел Павлович Демидов скончался на своей вилле под Флоренцией в 1885 г. сорока шести лет от роду; его тело было сначала погребено в Пратолино, а потом переправлено в Россию.

Вилла Сан-Донато на северо-западе Флоренции была продана еще в 1880 г. – сейчас там находится флорентийская городская больница. Еще раньше, в 1879 г., была упразднена домовая церковь, существовавшая с 1840 г.; ее убранство (иконостас, киоты, клиросы, резные двери работы Барбетти) были переданы православной церкви во Флоренции на Via Leone X, построенной по проекту архитектора М. Т. Преображенского. «Нижний храм» церкви был оысвящен в 1902 г. во имя Св. Николая Чудотворца – покровителя Николая Никитича Демидова, основателя флорентийской линии семейства.

Имение Пратолино после смерти П. П. Демидова перешло к его дочери Марии Павловне, всю жизнь прожившей в Италии и умершей там в 1956 г. Виллу и имение она завещала своему племяннику Павлу – отпрыску югославской королевской семьи Карагеоргиевичей.

Денис Иванович Фонвизин

Денис Иванович Фонвизин (14.04.1745, Москва – 12.12.1792, Санкт-Петербург) – драматург, публицист, дипломат. Выходец из старинного дворянского рода: его предок, барон Петр фон Визин, рыцарь-меченосец, был при Иване Грозном взят в плен во время Ливонской войны, а затем перешел на русскую службу. В XVII в. Фонвизины сменили лютеранство на православие и с годами полностью обрусели: Пушкин называл Фонвизина «русским из прерусских».

Уже состоявшись как переводчик и драматург, Д. И. Фонвизин в 1769 г. стал ближайшим сотрудником главы русского дипломатического ведомства, екатерининского вице-канцлера, графа Никиты Ивановича Панина и, по его поручению, участвовал в нескольких дипломатических миссиях в Европу. Со временем он стал знатоком европейской культуры и, в партнерстве с немецким негоциантом Г. Клостерманом, снабжал предметами западного искусства императрицу Екатерину II, наследника Павла Петровича, семейство графов Паниных и других русских аристократов.

Герман Клостерман дал такую характеристику своему старшему другу и деловому партнеру:

«В комическом роде он, может быть, первый писатель в России, и его не без основания называют Русским Мольером… Фонвизин отличался живою фантазией, тонкою насмешливостью, уменьем быстро подметить смешную сторону и с поразительною верностью представить ее в лицах; от этого беседа его была необыкновенно приятна и весела, и общество оживлялось его присутствием. С высокими качествами ума соединял он самое задушевное простосердечие и веселонравие, которые сохранял даже в самых роковых случаях неспокойной своей жизни…»

После кончины Никиты Панина, Фонвизин, ставший к тому времени состоятельным человеком, вышел с большой пенсией в отставку и, с намерением поправить здоровье и пополнить художественные коллекции, в 1784 г. в очередной раз отправился в Европу, поручив заботу о своей недвижимости в России Клостерману. Согласно воспоминаниям последнего, «после того как дела приведены были в порядок, Фонвизин в сопровождении супруги своей отправился за границу, запасшись паспортом, множеством рекомендательных писем, тысячью червонцев чистыми деньгами, десятью тысячами Голландских гульденов, и векселями от здешнего торгового дома братьев Ливио. Он поехал на Ригу Кенигсберг и т. д. и достиг, ни в чем себе не отказывая и наслаждаясь путешествием, цели своих желаний – прекрасной Италии. Он располагал пожить в этом саду Европы и хотел выбрать местом пребывания Ниццу или Пизу, с тем, чтобы в прекрасном климате лечиться купаньем…»

Верной спутницей Фонвизина в путешествии по Европе стала жена Екатерина Ивановна (урожденная Роговикова, по первому мужу – Хлопова), которая, будучи дочерью богатого купца, сама имела большой вкус к художествам и хорошую деловую хватку.

Побывав в Германии и Австрии, Фонвизины, через альпийский перевал Бреннен, переправились в Италию. Первым итальянским городом на их пути (хотя и находящимся тогда под властью австрийского императора) был Больцано, при описании которого Фонвизин не скрывает предвзятости, вызванной, по-видимому, как свойствами характера (Герцен потом говорил о «демоническом сарказме» Фонвизина), так и болезненным состоянием:

«Сей город окружен горами, и положение его нимало не приятно, потому что он лежит в яме. Жителей в нем половина немцев, а другая итальянцев. Народ говорит больше по-итальянски. Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства. Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои. Словом, мы, увидя сие преддверие Италии, оробели…»

Увы, ни один итальянский город на пути к Флоренции не удостоился у Фонвизина доброй характеристики: «Театр адский: он построен без полу и на сыром месте. В две минуты комары меня растерзали, и я после первой сцены выбежал из него как бешеный» (о театре в Больцано); «в самом лучшем трактире вонь, нечистота, мерзость все чувства наши размучили. Мы весь вечер горевали, что заехали к скотам» (о гостинице в Тренто); «неизреченная мерзость, вонь, сырость; я думаю, не одна сотня скорпионов была в постели, на которой нам спать доставалось. О! bestia Italiana!» (о гостинице в Воларни); «Город многолюдный и, как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислою капустою. С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу, и окна отворены…» (о Вероне) и т. п.

Впрочем, глубже вникая в итальянскую жизнь, Фонвизин решался и на более серьезные обобщения:

«Весь день в Вероне (входившей в состав Венецианской республики. – А. К.) наслаждались мы зрением прекрасных картин и оскорблялись на каждом почти шагу встречающимися нищими. На лицах их написано страдание и изнеможенно крайней нищеты; а особливо старики почти наги, высохшие от голоду и мучимые обыкновенно какою-нибудь отвратительною болезнию. Не знаю, как будет далее, но Верона весьма способна возбуждать сострадание. Не понимаю, за что хвалят венецианское правление, когда на земле плодоноснейшей народ терпит голод. Мы в жизни нашей не только не едали, даже и не видали такого мерзкого хлеба, какой ели в Вероне и какой все знатнейшие люди едят. Причиною тему алчность правителей. В домах печь хлебы запрещено, а хлебники платят полиции за позволение мешать сносную муку с прескверною, не говоря уже о том, что печь хлебы не смыслят. Всего досаднее то, что на сие злоупотребление никому и роптать нельзя, потому что малейшее негодование на правительство венецианское наказывается очень строго».

На предыдущем развороте: Площадь Сантиссима Аннунциата. Сер. XVIII в.

«Климат здешний можно назвать прекрасным; но и он имеет для нас беспокойнейшие неудобства: комары нас замучили так, что сделались у нас калмыцкие рожи. Они маленькие и не пищат, а исподтишка так жестоко кусают, что мы ночи спать не можем. И комары итальянские похожи на самих итальянцев: так же вероломны и так же изменнически кусают. Если все взвесить, то для нас, русских, наш климат гораздо лучше».

В одном из следующих писем Фонвизин описал их с женой быт во Флоренции:

«Один день так походит на другой, что различить их почти ничем невозможно. Утро провождали мы в галереях и в других примечательных местах; обедали обыкновенно дома; ввечеру – или на конверсации, или в опере; ужинали дома… Голова моя иногда побаливает, однако сносно; я же в непрестанном движении: с утра до ночи на ногах. Осматриваю все здешние редкости, и мы оба, по нашей охоте к художествам, упражнены довольно. Взятые с нами люди служат нам усердно, и мы ими довольны. Жена моя до сих пор без девки; хотим взять в Риме, а здесь все негодницы».

Интересных знакомств завести во Флоренции не удалось:

«Знакомств могли б мы иметь много, да все они не стоят труда, чтоб к ним привязаться. Я до Италии не мог себе представить, чтоб можно было в такой несносной скуке проводить свое время, как живут итальянцы. На конверсацию съезжаются поговорить; да с кем говорить и о чем? Изо ста человек нет двух, с которыми можно б было, как с умными людьми, слово промолвить. В редких домах играют в карты, и то по гривне в ломбер. Угощение у них, конечно, в вечер четверти рубля не стоит. Свечи четыре сгорит восковых да копеек на пять деревянного масла. Здесь обыкновенно жгут масло… Мой банкир, человек пребогатый, дал мне обед и пригласил для меня большую кампанию. Я, сидя за столом, за него краснелся: званый его обед несравненно был хуже моего вседневного в трактире. Словом сказать, здесь живут как скареды, и если б не дом нунция и английского министра, то есть дома чужестранные, то вдеваться было некуда…»

Впрочем, выручило Фонвизиных знакомство с богатейшей культурой Флоренции. Подбирая материал для снятия копий для последующей продажи (на это у Фонвизиных вскоре ушли почти все средства), они каждый день ходили в галерею Питти, где на них особое впечатление произвела «Мадонна сидящая» Рафаэля Санти:

«Прекрасная Рафаэлева Богоматерь, известная как Madonna della Sedia, украшает одну залу. Этот образ имеет в себе нечто божественное. Жена моя от него без ума. Она стаивала перед ним по получасу, не спуская глаз, и не только купила копию с него масляными красками, но и заказала миниатюру и рисунок…»

19 ноября 1784 Г. Фонвизины выехали из Флоренции в Пизу (где проводил зиму двор Великого герцога Тосканского), а после этого посетили Лукку, Рим, Неаполь, Милан и Венецию. В целом, Италия произвела на Фонвизина очень неважное впечатление: его путевые заметки полны сентенциями следующего рода:

«Надобно исписать целую книгу, если рассказывать все мошенничества и подлости, которые видел я с приезда моего в Италию»; «Честных людей по всей Италии, поистине сказать, так мало, что можно жить несколько лет и ни одного не встретить»; «Рады мы, что Италию увидели, но можно искренно признаться, что если б мы дома могли так ее вообразить, как нашли, то, конечно б, не поехали…»

«Мадонна сидящая» Рафаэля в галерее Питти.

Мост Санта-Тринита. Сер. XVIII в.

Приложение

Д. Фонвизин. О развращении нравов во Флоренции

Развращение нравов в Италии несравненно больше самой Франции. Здесь день свадьбы есть день развода. Как скоро девушка вышла замуж, то тут же надобно непременно выбрать ей cavaliere servente [верного рыцаря, возлюбленного. – франц.], который с утра до ночи ни на минуту ее не оставляет. Он с нею всюду ездит, всюду ее водит, сидит всегда подле нее, за картами за нее сдает и тасует карты, – словом, он ее слуга и, привезя ее один в карете к мужу в дом, выходит из дома тогда только, как она ложится с мужем спать. При размолвке с любовником или чичисбеем первый муж старается их помирить, равно и жена старается наблюдать согласие между своим мужем и его любовницею. Всякая дама, которая не имела бы чичисбея, была бы презрена всею публикою, потому что она была б почтена недостойною обожания или старухою. Из сего происходит, что здесь нет ни отцов, ни детей. Ни один отец не почитает детей своей жены своими, ни один сын не почитает себя сыном мужа своей матери. Дворянство здесь точно от того в крайней бедности и в крайнем невежестве. Всякий разоряет свое имение, зная, что прочить его некому; а молодой человек, став чичисбеем, лишь только вышел из ребят, не имеет уже ни минуты времени учиться, потому что, кроме сна, неотступно живет при лице своей дамы и как тень шатается за нею. Многие дамы признавались мне по совести, что неминуемый обычай иметь чичисбея составляет их несчастие и что часто, любя своего мужа несравненно больше, нежели своего кавалера, горестно им жить в таком принуждении. Надобно знать, что жена, проснувшись, уже не видит мужа до тех пор, как спать ложиться надобно… Вообще сказать можно, что скучнее Италии нет земли на свете: никакого общества и скупость прескаредная. Здесь первая дама принцесса Санта-Кроче, у которой весь город бывает на конверсации и у которой во время съезда нет на крыльце ни плошки. Необходимо надобно, чтоб гостиный лакей имел фонарь и светил своему господину взлезать на лестницу. Надобно проходить множество покоев, или, лучше сказать, хлевов, где горит по лампадочке масла. Гостей ничем не потчевают, и не только кофе или чаю, даже воды не подносят. Теснота и духота ужасная, так что от жару горло пересохнет; но ничто так не скверно, как нищенское скаредство слуг. Куда ни приедешь с визитом, на другой же день, чем свет, холопья и придут просить денег. Такой мерзости во всей Европе нет! Господа содержат слуг своих на самом малом жалованье и не только позволяют им так нищенствовать, но по прошествии некоторого времени делят между ними кружку. Правду сказать, и бедность здесь беспримерная: на каждом шагу останавливают нищие; хлеба нет, одежды нет, обуви нет. Все почти наги и так тощи, как скелеты. Здесь всякий работный человек, буде занеможет недели на три, разоряется совершенно. В болезнь наживает долг, а выздоровев, едва может работою утолить голод. Чем же платить долг? Продаст постель, платье – и побрел просить милостыни. Воров, мошенников, обманщиков здесь превеликое множество; убийства здесь почти вседневные. Злодей, умертвя человека, бросается в церковь, откуда его, по здешним законам, никакая власть уже взять не может. В церкви живет несколько месяцев; а между тем, родня находит протекцию и за малейшие деньги выхаживает ему прощение. Во всех папских владениях между чернью нет человека, который бы не носил с собою большего ножа, одни для нападения, другие для защищения. Итальянцы все злы безмерно и трусы подлейшие. На дуэль никогда не вызывают, а отмщают обыкновенно бездельническим образом. Честных людей во всей Италии, поистине сказать, так мало, что можно жить несколько лет и ни одного не встретить. Знатнейшей породы особы не стыдятся обманывать самым подлым образом… Поистине сказать, немцы и французы ведут себя гораздо честнее. Много и между ними бездельников, да не столько и не так бесстыдны…»

Петр Яковлевич Чаадаев

Петр Яковлевич Чаадаев (27.05.1794, Москва – 14.04.1856,Москва) – философ, литератор. Выходец из богатой дворянской семьи, которая по отцовской линии восходила к «Чагатаю», одному из сыновей Чингиз-хана. Рано лишившись родителей, Чаадаев воспитывался в московском доме родственников по матери, князей Щербатовых. В 1808-1810 гг. учился на словесном факультете Московского университета. В 1812-1814 гг., будучи офицером гвардейского Семеновского полка, участвовал в Отечественной войне и заграничных походах русской армии: был в сражениях при Бородине, Тарутине, Малоярославце, Бауцене, Кульме, Лейпциге. В составе Ахтырского гусарского полка брал в 1814 г. Париж. В декабре 1817 г. был назначен адъютантом командира гусарского корпуса, князя И. В. Васильчикова; в 1819 г. произведен в ротмистры. В октябре 1820 г. был отправлен с докладом о восстании Семеновского полка к императору Александру I, находящемуся на конгрессе в Троппау; внезапно, в конце декабря 1820 г., подал прошение об отставке и уволился от службы.

В 1823-1826 гг. отставной лейб-гвардии гусарского полка ротмистр Чаадаев путешествовал по Европе: жил в Англии, Франции, Швейцарии. Будучи в Париже, вынашивал планы поездки в Италию (первоначально, только в Милан и Венецию), о чем писал брату Михаилу:

«Если Италия не представляет ничего соблазнительного для вашего воображения, то это потому, что вы Гурон, но меня-то, который в этом неповинен, за что вы меня хотите лишить удовольствия ее видеть? А затем, неужели вы желаете, чтобы, находясь в Швейцарии, у самых врат Италии, и видя с высоты Альп ее прекрасное небо, я удержался от того, чтобы спуститься в эту землю, которую мы с детства привыкли считать страной очарования? Подумайте, ведь кроме немедленных наслаждений, которые дает такое путешествие, это еще целый запас воспоминаний, которые вам остаются на всю жизнь, и даже ваша желчная философия согласится, я думаю, что хорошо запасаться воспоминаниями, а в особенности тому, кто такредко доволен настоящим…»

Знакомый Чаадаева, дипломат Д. Н. Свербеев нарисовал портрет путешествующего по Европе «красивого Чаадаева», который поражал всех «недоступною своею важностью, безукоризненной изящностью своих манер, одежды и загадочным молчанием»:

«Он ни на одну минуту не забывал держать себя в заданной позе, часто сердил всех собеседников тем, что, отказываясь от предлагаемого ему вина, за десертом требовал себе бутылку лучшего шампанского, выпивал из нее одну или две рюмки и торжественно удалялся… На вечерах у меня Чаадаев, оставивший службу почти поневоле и очень недовольный собою и всеми, в немногих словах выражал все свое негодование на Россию и всехрусских без исключения. Он не скрывал в своихрезких выходках глубочайшего презрения ко всему нашему прошедшему и настоящему и решительно отчаивался в будущем. Он обзывал Аракчеева злодеем, высших властей военных и гражданских – взяточниками, дворян – подлыми холопами, духовных – невеждами, все остальное – коснеющим и пресмыкающимся в рабстве…»

Переправившись через Альпы из Швейцарии в Милан, Чаадаев внезапно изменил планы, решив подольше остаться в Италии:

«Я приехал сюда с намерением через Венецию пробраться в Вену и оттуда домой. Здесь вижу, что в два месяца могу объехать Италию. То есть, отправившись через Геную и Ливорно в Рим, а оттуда в Неаполь, возвратиться через Флоренцию и быть в Венеции в начале марта… Большой охоты пуститься по Италии не имею, но надобно отделаться, чтоб вперед не иметь более никакой похоти».

Из письма П. Я. Чаадаева брату Михаилу зо декабря 1824 г. своем новом решении Чаадаев написал из Милана и близкому другу по Московскому университету, будущему декабристу И. Д. Якушкину:

«Приехав сюда, увидел, что могу объехать всю Италию в два месяца, и решился на это – последнее дурное дело; точно, дурное, непозволительное дело! Дома ни одной души нет веселой, а я разгуливаю и веселюсь; но скажи, как, бывши за две недели езды от Рима, не побывать в нем?»

Направляясь в Рим, Чаадаев в начале февраля 1825 г. приехал во Флоренцию, где задержался почти на месяц. Город представился ему крепостью: бойницы на зданиях, решетки с железными крюками придавали флорентийским домам вид скорее оборонительных сооружений, нежели жилищ.

Во Флоренции Чаадаев был радушно встречен знакомым по Москве и Санкт-Петербургу Алексеем Васильевичем Сверчковым, карьерным дипломатом и разведчиком, российским поверенным в делах в Великом герцогстве Тосканском, служившим до этого в русских представительствах в Американских Соединенных Штатах и Бразилии. Сверчков был женат на Елене Гурьевой – дочери недавно умершего министра финансов Д. А. Гурьева и сестре Марии Гурьевой, супруги российского министра иностранных дел (канцлера) Карла Нессельроде. Чаадаев передал хозяевам привет от недавно им виденного в Париже Николая Дмитриевича Гурьева, своего бывшего однополчанина по Семеновскому полку, а теперь тоже видного дипломата (впоследствии граф Гурьев-мл. будет представлять Россию в Риме и Неаполе). Итак, почти каждый свой вечер во Флоренции П. Я. Чаадаев проводил в гостеприимном доме Сверчковых-Гурьевых.

Вид на Флоренцию. Сер. XIX в.

Однако главная «флорентийская встреча» ждала Чаадаева впереди, 31 января 1825 г., осматривая один из дворцов-музеев Флоренции, Чаадаев случайно встретился с английским священником-методистом Чарльзом Куком, который возвращался из паломничества по Святой земле в свой приход в южной Франции. Спустя несколько лет Чаадаев вспоминал о той чрезвычайно знаменательной для него встрече:

«Пять лет тому, как во Флоренции я встретился с человеком, который очень мне понравился. Я провел с ним несколько часов; часов, не больше, но приятных, сладких часов, и тогда еще не умел я извлечь из него всю пользу, которую мог бы извлечь. Он был английский методист; жил, кажется, при миссии в Южной Франции. Когда я с ним познакомился, то он возвратился недавно из Иерусалима. В нем поражала чудная смесь живости, горячего усердия к высокому предмету всех его мыслей – к религии – и равнодушия, холодного небрежения ко всему прочему. В галереях Италии великие образцы искусства не волновали души его, между тем какмаленькие саркофаги первых веков христианства неизъяснимо его привлекали. Он рассматривал их, разбирал с исступлением; видел в них что-то святое, трогательное, глубоко поучительное и погружался охотно в возбужденные ими размышления. – Итак, повторяю: с этим человеком провел я несколько часов, скоро протекших, почти мгновение, – и с тех пор не имел о нем никакого известия;–и что же? – –

26 августа в 1826 г., при возвращении Чаадаева в Россию, он был задержан на пограничном пункте в Брест-Литовске и допрошен по делу о возможной причастности к восстанию на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 г.: близкие отношения Чаадаева с некоторыми декабристами были хорошо известны. При обыске среди прочих бумаг у Чаадаева было обнаружено рекомендательное письмо пастора Кука в Англию, к священнику Томасу Мариотту, следующего содержания: «Флоренция, Яне. 31, 1825. Милостивый Государь. Позвольте мне рекомендовать вашему знакомству и дружескому вниманию, на время пребывания его в Лондоне, г-на П. Чаадаева, который намерен посетить Англию с целью изучить причины нашего морального благополучия и возможность применить оные к его родине, России. Чарльз Кук».

Лицами, производившими допрос и обыск, Чаадаеву был задан вопрос: «Кто таков англичанин Кук, и какие именно причины нравственного благоденствия предполагали вы исследовать в Англии?». Тот ответил:

«Англичанин Кук известный миссионер. Я познакомился с ним во Флоренции при проезде его из Иерусалима во Францию. Так как все его мысли и весь круг действий обращены были к религии, я же со своей стороны, говорил ему с горестью о недостатке веры в народе русском, особенно в высших классах. По сему случаю, он дал мне письмо к приятелю своему в Лондон, с тем, чтобы он мог познакомить меня более с нравственным расположением народа в Англии. Так как я в Англии после сего не был, тоиписъмоэто осталосъу меня, а с Куком и с Мариоттом никакого после того не имел сообщения и даже о них ничего не слыхал».

«С этим человеком провел я несколько часов, скоро протекших, почти мгновение, – и с тех пор не имел о нем никакого известия; – и что же? – теперь я наслаждаюсь его обществом чаще, нежели обществом прочих людей. Каждый день воспоминание о нем посещает меня; оно приносит с собою такое волнение, такую сердечную думу, что укрепляет против печалей, меня окружающих, защищает от частых нападений уныния. – Вот общество, приличное существам разумным! вот как души действуют взаимно одна на другую: им время, ни пространство препоною быть не могут…»

Осип Эмильевич Мандельштам, глубокий знаток и Италии, и творчества Чаадаева, написал в одном из своих эссе о том духовном импульсе, который путешествие в Европу задало последующему философскому творчеству Чаадаева:

«В младенческой стране, стране полуживой материи и полумертвого духа, седая антиномия косной глыбы и организующей идеи была почти неизвестна. Россия, в глазах Чаадаева, принадлежала еще вся целиком к неорганизованному миру. Он сам был плоть от плоти этой России и посмотрел на себя как на сырой материал. Результаты получились удивительные. Идея организовала его личность, не только ум, дала этой личности строй, архитектуру, подчинила ее себе всю без остатка и, в награду за абсолютное подчинение, подарила ей абсолютную свободу. Глубокая гармония, почти слияние нравственного и умственного элемента придают личности Чаадаева особую устойчивость. Трудно сказать, где кончается умственная и где начинается нравственная личность Чаадаева, до такой степени они близятся к полному слиянию. Сильнейшая потребность ума была для него в то же время и величайшей нравственной необходимостью… Когда Борис Годунов, предвосхищая мысль Петра, отправил за границу русских молодых людей, ни один из нихне вернулся. Они не вернулись по той простой причине, что нет пути обратно от бытия к небытию, что в душной Москве задохнулись бы вкусившие бессмертной весны неумирающего Рима. Но ведь и первые голуби не вернулись обратно в ковчег. Чаадаев был первым русским, в самом деле идейно побывавшим на Западе и нашедшим дорогу обратно. Современники это инстинктивно чувствовали и страшно ценили присутствие среди них Чаадаева. На него могли показывать с суеверным уважением, как некогда на Данта: «Этот был там, он видел – и вернулся»…»

Николай Владимирович Станкевич

Николай Владимирович Станкевич (27.09.1813, Острогожск Воронежской губ. – 25-06.1840, Нови-Лигуре, Сардинское королевство) – поэт, философ, общественный деятель. Родился в дворянской семье. В 1830-1834 гг. учился на словесном отделении Московского университета, создал и возглавил в Москве знаменитый литературно-философский кружок. В середине 1830-х гг. был командирован Московским университетом в Германию, где продолжил занятия философией и историей в Берлинском университете.

Летом 1839 г. для лечения туберкулеза ездил на курорты Чехии, Южной Германии, Швейцарии, затем отправился в Италию. Его спутником по путешествию стал Александр Павлович Ефремов, товарищ по московскому кружку, потом по Берлинскому университету, впоследствии доктор философии и профессор географии.

С большими трудностями друзья преодолели разделяющий Швейцарию и Италию Симплонский перевал, поскольку ранние осенние дожди уже затопили долины. Часть горной дороги пришлось идти пешком. 12 октября 1839 г. Станкевич писал родным:

«Делать нечего, мы вооружились зонтиками, взвалили чемоданы на швейцарцев, пришедших к нам навстречу и пошли… Этот переход оказался достоин Суворовского! Наконец я в Италии – и еще сам с трудом этому верю!» Далее в почтовой карете направились вдоль берега Лаго-Маджоре в Милан, а затем в Геную. Биограф Станкевича, литератор П. В. Анненков, описал начало его итальянского путешествия:

«Первый взгляд на Италию не произвел на Станкевича того радостного чувства, которое произведено было более знакомым ему миром, Германией. Родовые черты Италии гораздо строже, а приготовления к принятию и разумению их у нас гораздо менее. Италия требует некоторой уступчивости, некоторой доверчивости к себе, особенно устранения укоренившихся привычек в жизни и даже в суждении; затем уже открывает она себя в величии своей простоты или отсталости, если хотите. Станкевич долго всматривался в ее повседневную жизнь, в эту смесь классических и средневековых обычаев, заключенных в строго-изящную раму, образуемую неизменной природой…»

Из Генуи путешественники отправились морем в Ливорно – главный порт Великого герцогства Тосканского:

«С минуты отплытия до самой высадки на берег меня мучила несносная тошнота, так что два дня потом не мог я равнодушно слышать слов: море и пароход. Это было, вероятно, мое последнее путешествие морем (так, увы, и случилось – А. К.). Мельком взглянули мы на Ливорно, который кипел продавцами, покупщиками, факторами и мошенниками (это порто-франко) и поспешили во Флоренцию».

Письмо родителям 4 ноября 1839 г. из Флоренции

Страдающий чахоткой Станкевич первоначально намеревался провести зиму в находящейся ближе к морю Пизе, однако в итоге предпочел Флоренцию. 4 ноября 1839 г. он писал родителям уже из столицы Тосканы: «Наконец, я во Флоренции и не нарадуюсь постоянному жилищу… Сначала я думал зимовать в Пизе, недалеко отсюда, – но как Флоренция гораздо приятнее, то я предпочел остаться здесь. До сих пор климат здешний кажется мне очень хорошим. Сегодня, 4 ноября, у меня раскрыты окна, и теплый ветер заменяет дрова. В Пизе, говорят, еще теплее, но я боюсь больше ее низкого положения, а главное – того, что она, по общему приговору, довольно скучна и набита заезжими больными. Я не хочу ставить себя в этот разряд. Первые дни занялся я исканием квартиры и потому видел еще мало здешних чудес. Город не велик и улицы довольно тесны – что отнимает вид у множества прекрасных зданий…»

Площадь Санта-Мария Новелла. В ближайшем к церкви доме в 1839-1840 гг. жил Н. В. Станкевич

В столице Великого герцогства Тосканского Станкевич поселился на площади Санта-Мария Новелла, в ближайшем к знаменитой церкви доме (сейчас это один из корпусов гранд-отеля «Minerva»). Родителям он написал о своей новой квартире:

«Я нашел себе жилище на Piazza Santa-Maria Novella, на юг, как хотел. У меня довольно большая комната и маленький кабинет для спанья. Это стоит 40 франков (рублей) в месяц. Здесь любят очень зеркала и потому у меня их три в одной комнате, и очень больших, но зато столько же и стульев…»

В последующих письмах родителям Станкевич регулярно описывал свое житье во Флоренции, не уставая успокаивать близких относительно своего здоровья:

«Я уже уведомил Вас, что у меня особая квартира, – до сих пор я ею очень доволен. Благодаря ее положению, я обхожусь пока без дров, несмотря на то, что здесь было уже несколько прохладных дней, но этот холод чувствуется особенно только в тесных улицах и, притом, больше в комнатах, нежели на дворе. На нашей площади, при ясной погоде, бывает нестерпимо жарко. Дожди перепадают довольно часто, но зато в четверть часа просыхают все улицы, вымощенные немного покато в середине, так что вода не держится на них и быстро сбегает в это углубление, по которому течет куда нужно. Но несколько дней мы наслаждались вполне ясным небом: в это время вся Флоренция пустела, жители и иностранцы разбегались по окрестностям…Сказать правду, нам в Италии ясное небо нужнее, нежели где-нибудь. Все, что есть в ней хорошего, – для глаз. Если бы на эту сторону надолго пал туман, не стоило бы оставаться в ней. Другое дело в Германии: там вёдро и ненастье немного значат, и путешественник всегда может наблюдать, учиться и делить все свои мысли с добрыми немцами, потому что нет вещи в мире, которая бы не интересовала их и о которой бы они не рассуждали. Ноу всякой земли свое: и мы должны поблагодарить Италию за то, что она освежает и веселит наши чувства и греет кости…»

Из письма родителям 12 ноября 1839 г.

«Вот уже больше месяца, как я живу во Флоренции и пользуюсь ее благодеяниями: она очень милостива ко мне. Несмотря на предсказания всех, проводивших когда-нибудь зиму во Флоренции, обещавшие холод, время почти не переменяется. Изредка перепадают дожди, но почти такие же, как у нас в мае, так что довольно одного зонтика для прогулки по улицам, а шинель надевается только для подражания итальянцам, которые очень любят кутаться… Говорят, Флоренция хочет пуститься в веселье. Театры прекращаются понемногу для балов, которыми будет ознаменован карнавал. Впрочем, все это не по моей части, и мои увеселения ограничиваются прогулками по городу, окрестностям, церквам и собраниям разных курьезностей; тут, мимоходом, я приучаю свой глаз и приготовляю его к тем чудесам, которые ожидают его в Риме. Я думаю остаться здесь до конца февраля, а в начале марта отправиться в Рим, куда к масленице съезжается весь свет… Итальянцы во всем очень отстали от прочей Европы и живут, кажется, изо дня в день. Земля здесь лучше, нежели люди, – впрочем, они довольно добры, предупредительны и сметливы; из высшего класса я не знавал итальянцев до сих пор, а в простонародье есть, между прочим, черты, очень напоминающие наших русских мужичков; сюда принадлежит между прочим обыкновение торговаться, которое существует во всех, даже лучших, магазинах. – Но что меня больше всего удивляет – это способность мелких торгашей кричать целый день, сутра до вечера, оглушающим голосом, чтобы продать несколько серных спичек или капель для истребления клопов. Нельзя не остановиться, проходя мимо этих героев, которые с жаром превозносят свой товар и предлагают его всем проходящим….»

Из письма родителям 5 декабря 1839 г.

Во Флоренции Станкевич поддерживал также переписку со старинным другом по Москве и Берлину Тимофеем Николаевичем Грановским, 1 февраля 1840 г. он писал ему:

«Первые дни я много бегал по галереям, за городом, ездил верхом и ничего почти не делал; наконец, спохватился, стал кое-как работать… Здешние галереи в самом деле богаты и даже мне, варвару, доставляют много удовольствия…Теперь два слова о Флоренции: первый взгляд на нее вовсе не поразителен. Улицы ужасно узки и темны: кажется, нарочно старались в них спрятаться от солнца. Дома, которые тянутся вдоль Арно по обеим сторонам, очень неживописны, исключая немногих. Но зато через нее брошены четыре славных моста, и вид вдоль по реке, вниз и вверх, очень хорош: обозреваешь пригорки с садами, виллы и проч… По праздникам, сутра до вечера, видишь толпы гуляющих по Арно, а к вечеру наполняются caffes мужчинами и женщинами… Тут есть парк – Кашино; в нем каждый порядочный день множество экипажей и верховых; пешие ходят по набережной у Арно; воздух бывает иногда упоителен; тысячи вилл, окружающих Флоренцию, в вечернем свете делают необыкновенный вид. Сад Boboli, принадлежащий к дворцу Великого герцога, превосходит все, что я видел до сих пор из садов. Наша площадь, S-ta Maria Novella, тоже не дурна. На ней стоит прекрасная церковь и два памятника; но на беду, крыльца, окружающие эти памятники, запакощены вечно мальчишками… Прочел несколько скучных драм и романов для усовершенствования себя в итальянском языке; оканчиваю теперь «Флорентийскую Историю» Макиавелли…»

Площадь Синьории с Палаццо Веккьо

Лоджия Ланци на Площади Синьории

Мягкая зима во Флоренции нравилась Станкевичу, и он зазывал Грановского присоединиться к нему в следующем году:

«Признаюсь, дурно ты сделал, что не отпросился у графа на зиму в Италию – он, верно, согласился бы (речь идет о попечителе Московского университета гр. С. Г. Строганове – А. К.). Не можешь ли на следующее лето поехать куда-нибудь на воды, а на зиму сюда непременно?.. Подумай, Грановский! Нельзя ли весною на воды: в Эмс, например, или куда-нибудь?.. Да не забудь: зиму, зиму в Италии, – это будет много значить».

П. В. Анненков отмечал «особый стиль» Станкевича при осмотре новых мест в Европе. Многие из них, прославленные дорожными путеводителями, Станкевич считал «наказанием путешественников»:

«Не видать – стыдно, а смотреть – не стоит. Он не заглядывает в книжку, отдаваясь вполне одним своим впечатлениям… Общий характер свободы, простора, данного собственной восприимчивостью, не стесняемой чужими представлениями…»

В конце декабря флорентийский приятель Станкевича англичанин Кении организовал поездку в Ливорно и Пизу, о которой Станкевич написал 3 января 1840 г. в шуточном письме младшим сестрам:

«У него коляска такая славная, укладистая; он наклал в нее и печенья, и хлеба с маслом – мы, говорит, четыре дня поездим; в четверг выедем, в воскресенье приедем; нанял лошадей, вперед написал к содержателям гостиниц, чтоб нам были комнаты с камином, – и мы двинулись… Чудесная сторона! Так, что не слишком досадуешь даже на нищих, которые беспрестанно бегут по обеим сторонам коляски… Ефремов очень забавен дорогою: часам к 4-м он начинает обыкновенно меня спрашивать: не чувствую ли я чего-нибудь особенного? Это значит, что он голоден. А после обеда – он обыкновенно тотчас отправляется спать…»

В конце февраля погода во Флоренции переменились, подули северные ветры, и врачи посоветовали Станкевичу ехать на юг Италии. Он приехал в Рим 8 марта 1840 г. и снял квартиру в третьем этаже по адресу: Corso, 71. Тогда, в Риме, он взял под свою опеку юного Ивана Тургенева, который оставил нам портрет Станкевича того времени:

«Станкевич был более, нежели среднего роста, очень хорошо сложен – по его сложению нельзя было предполагать в нем склонности к чахотке. У него были прекрасные черные волосы, покатый лоб, небольшие карие глаза; взор его был очень ласков и весел, нос тонкий, с горбиной, красивый, с подвижными ноздрями, губы тоже довольно тонкие, с резко означенными углами».

По причине обострившейся болезни Станкевич не смог составить кампанию Ефремову и Тургеневу в их поездке в Неаполь, а решил отдохнуть в местечке Альбано под Римом, откуда писал оставшимся во Флоренции русским друзьям Фроловым:

«Путешествие мне еще нелегко от болей, которые все странствуют по правому боку с места на место и не дают спать порядочно… Воздух был бы здесь недурен, если б мог я далеко ходить, но так я могу только наслаждаться великолепным видом из моих окон. Моя комната – для поэта: грязный, кирпичный пол, полинялые стены, небольшая, но с окном посередине, откуда видны лесистые холмы, равнина и вдалеке море. Прислужник, лет 55, если не больше, толст и с красным носом, говорит совершенно вроде гоголевского судьи, как старинные часы, которые сначала хрипят, потом бьют».

Письмо Н. Г. и Е. П. Фроловым зо апреля 1840 г. из Альбано.

Одной из последних радостей для Станкевича стал приезд в Рим Варвары Александровны Дьяковой (урожденной Бакуниной) – младшей сестры его рано умершей невесты Любови Бакуниной. Варвара Дьякова тогда фактически разошлась с мужем и путешествовала по Европе с четырехлетним сыном Александром.

19 мая 1840 г. Станкевич написал большое письмо известному философу и политику Михаилу Бакунину, брату Любови и Варвары – своей умершей невесты и своей последней обретенной любви:

«Любезный Мишель!.. Прежде всего, скажу тебе, что Варвара Александровна здесь, в Риме. Я собирался ехать в Неаполь, заболел – и она, узнавши об этом, приехала нарочно, чтобы меня видеть… Теперь ты можешь судить, что такое для меня святое, братское участие сестры твоей, – я не умею тебе сказать ни слова о том, что произвел приезд ее, но она это видит, я в этом уверен. Я только спрашиваю себя день и ночь: за что? за что это счастье? Оно не заслужено совсем.

Она окружает меня самою сильною, самою святою братскою любовью; она распространила вокруг меня сферу блаженства, я дышу свободнее, у меня поднялось и здоровье и сердце, я становлюсь и крепче и святее… Я еще слаб, хотя поправляюсь с каждым днем с приезда сестры твоей… Сегодня, на общей консультации, положено, чтоб я ехал на Lago di Сото и там пил эмсскую воду. Варвара Александровна также намерена туда ехать, а зиму мы думаем провести вместе в Ницце. Эта будущность дает мне теперь силы и заставляет сердце трепетать отрадости…»

В начале июня 1840 г. Дьякова и вернувшийся из Неаполя Ефремов повезли чуть окрепшего Станкевича из Рима во Флоренцию. Прожив там несколько дней, они выехали почтовыми каретами в Геную, откуда направились в Милан, чтобы двигаться далее к озеру Комо. Остаток лета Станкевич намеревался провести в Германии или Швейцарии, а на зиму перебраться в Ниццу. Он все еще верил, что одолеет болезнь и был полон планов относительно большого философского труда, посвященного изложению философии Гегеля.

Однако на первой же остановке, в городке Нови-Лигуре, в сорока милях к северу от Генуи, Николай Александр Станкевич скончался в ночь с 24 на 25 июня 1840 г. Его тело было перевезено в Геную и там временно похоронено в одной из церквей. Через некоторое время гроб погрузили на корабль, следующий из Генуи в Одессу, а затем переправили в родовое имение Станкевичей Удеревка Воронежской губернии (сейчас это территория Белгородской области).

Неожиданная для большинства кончина Станкевича стала трагедией для целого поколения молодых русских интеллигентов. Его младший друг Иван Сергеевич Тургенев писал:

«Мы потеряли человека, которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой…»

Воспоминания о Станкевиче и его письма, бережно собранные и изданные спустя годы, оказали влияние на деятелей русской культуры, никогда его при жизни не видевших. Например, Л. Н. Толстой, прочитав переписку Станкевича, писал философу Б. Н. Чичерину:

«Читал ли ты переписку Станкевича? Боже мой! что это за прелесть! Вот человек, которого я любил бы как себя. Веришь ли, у меня теперь слезы на глазах. Я нынче только кончил его и ни о чем другом не могу думать. Больно читать его: слишком правда, убийственно грустная правда. Вот где ешь его кровь и тело. И зачем, за что мучалось, радовалось и тщетно желало такое милое, чудное существо? Зачем?…»

Федор Иванович Буслаев

Федор Иванович Буслаев (13.04.1818, г. Керенск пензенской губ. – 31-07.1897, Москва) – филолог, историк, искусствовед. Специалист в области истории русского языка, славянской филологии, истории византийского и древнерусского искусства. Профессор Московского университета, с 1861 г. – академик.

После окончания словесного факультета Московского университета был приглашен работать домашним учителем в семью графа Сергея Григорьевича Строганова – попечителя Московского учебного округа. Летом 1839 г. Строганов взял его с собой Италию, где Буслаев должен был преподавать русскую историю и словесность детям графа.

Буслаев потом вспоминал о начале своего первого европейского путешествия – плавании морем до Любека:

«По указанию профессора римской словесности Дмитрия Львовича Крюкова я запасся в Петербурге руководством Отфрида Мюллера по археологии искусства, а управляющий домами графа Строганова разменял мне русские ассигнации на голландские десятифранковые червонцы и, привыкши услуживать своим сиятельным патронам высокою ценою, взял для меня билет на пароход до Любека не второго класса, а первого, чем нанес немалый ущерб моему кошельку и обрек меня на исключительное положение между первоклассными пассажирами из великосветского общества. В потертом сюртуке скромного покроя и в черной шелковой манишке вместо голландского белья, я казался темным пятном на разноцветном узоре щегольских костюмов окружавшей меня толпы. Впрочем, это нисколько не смущало меня, потому что и сидя в каюте, и гуляя по палубе, я не имел ни минуты свободной, чтобы обращать на кого бы то ни было внимание, уткнув свой нос в книгу Отфрида Мюллера. Все время на пароходе я положил себе на ее изучение, чтобы исподволь и загодя подготовлять себя к специальным занятиям по истории греческого и римского искусства и древностей в Риме и Неаполе. На другой же день плавания мне случилось заметить, что между моими спутниками первого класса я прослыл за скульптора или живописца, отправленного из Академии Художеств в Италию для усовершенствования в своем искусстве. Это очень польстило моему самолюбию, и тем более, что я еду в такой дальний путь и с такой возвышенной целью, тогда как все другие направлялись – кто веселиться в Париж, Лондон или Вену, а кто полоскать свой желудок на минеральных водах…»

Из Любека Буслаев ехал дилижансом до Лейпцига, откуда до Дрездена уже была железная дорога:

«Я в первый раз в жизни поехал по этому новоизобретенному пути. Я ликовал и для пущей радости засел в вагон первого класса, и все время до самого конца оставался в нем один-одинёхонек, беспрепятственно наслаждаясь небывалыми ощущениями головокружительной быстроты поезда…»

От Лейпцига и до самого Неаполя Буслаев – уже вместе со Строгановыми – ехал в одном экипаже с гувернером сыновей Строганова, доктором филологии, немцем Тромпеллером:

«Это была не легкая и быстрая поездка за границу, какие теперь производятся по рельсам, а старобытное настоящее путешествие в роде того, какое изобразил Карамзин в «Письмахрусского путешественника»».

Федор Буслаеву было тогда чуть за двадцать, и он направлялся в Италию с восторженным чувством:

«Чтобы вы вполне уяснили себе это светлое и торжествующее настроение моего духа, я должен обратить ваше внимание на мое личное положение и на внешние условия, определяемые тогдашним порядком вещей. В то время еще не было дешевой переправы вдаль по железным дорогам, возможной теперь и для людей с ограниченными средствами. Ехать на лошадях из России не только в Италию, но даже и в Берлин или Дрезден, возможно было тогда для людей богатых или, по крайней мере, обеспеченных. Сверх того, отъезжающих за границу облагали у нас тяжелым налогом с каждого лица по пятисот рублей. Мне, бедняку, разумеется, и во сне не снилось очутиться в Италии. Моим радостям не было конца, когда наяву выпало на мою долю такое великое счастие… В продолжение всего двухлетнего пребывания моего за границею настал для меня беспрерывный светлый праздник, в котором часы, дни, недели и месяцы – представляются мне теперь нескончаемою вереницею все новых и новых каких-то радужных впечатлений, нечаянных радостей, никогда прежде не испытанных наслаждений и захватывающих дух поразительных интересов. Я тогда был еще очень юн и летами, и душою… Я не знал ни людей, ни света, и, кроме своего Керенска, где родился, кроме пензенской гимназии и казеннокоштного общежития в университете, я ничего другого не видал и не помнил. И вдруг передо мною открылась необъятная и манящая вдаль перспектива от Балтийского моря по всей Германии, через Альпийские горы в широкую Ломбардию, к Адриатическому морю в Венецию, а оттуда через Альпы во Флоренцию, Рим и наконец на берега Средиземного моря. У меня дух занимало, голова кружилась, я ног под собой не чуял в стремительном ожидании все это видеть, перечувствовать и пережить, усвоить уму и воображению. Я заранее мечтал пересоздать себя и преобразовать, и вместе с тем был убежден, что не мечтаемая мною, а настоящая действительность своим чарующим обаянием превзойдет самые смелые фантастические мои ожидания…»

Граф С. Г. Строганов, неоднократно бывавший в Италии, на этот раз ехал туда со всей семьей: женой, сыновьями Александром (студентом, на год моложе Буслаева), Павлом 16-ти лет, десятилетним Григорием и полуторагодовалым Николаем, а также дочерьми Софьей и Елизаветой 15 и 13 лет. Их сопровождали немецкий гувернер старших сыновей (доктор филологии одного из немецких университетов), лозаннская гувернантка дочерей, немецкая бонна Николая, камердинер графа, горничная графини и повар. Был также специальный курьер, свободно говоривший на четырех языках, который ехал впереди экипажей и договаривался насчет обеда и ночлега. В случае длительных остановок этот же курьер нанимал для Строгановых дом или виллу со всей обстановкой и прислугой. В гостиницах богатым путешественникам полагался также гид – «лон-лакей» (по-итальянски – domestico di piazza).

Граф Строганов, будучи одним из образованнейших людей своего времени, прекрасно знал Европу. Он владел несколькими европейскими языками, был одним из крупнейших коллекционеров древнего искусства: в своем петербургском доме он собрал огромную коллекцию древних монет; московский же дом Строганова славился на всю Европу собранием византийских и русских икон. Впоследствии сыновья Строганова (и ученики Буслаева) продолжили семейную традицию: Павел Сергеевич разместил в своем петербургском доме большую картинную галерею, а Григорий Сергеевич, живший в основном в Италии, собрал в Риме в своем палаццо на via Sistina уникальную коллекцию памятников древнехристианского и византийского искусства. Запомнился Буслаеву въезд в итальянскую Тоскану, когда, по дороге из Болоньи во Флоренцию, путешественники должны были преодолеть Апеннинский хребет:

«На крутые подъемы горы наши экипажи медленно тащили впряженные в них волы, которые так лениво и сдержанно ступали, что каждый из нас мог ровным и некрупным шагом опередить их. Когда часа через два мы поднялись выше, чем на половину горы, солнце направо от нас уже клонилось к закату. Соскучившись от томительного, еле заметного передвижения флегматических волов, граф с детьми и даже сама графиня вышли из экипажей, а за ними и мы с Тромпеллером. Это была для всех самая приятная прогулка в горном воздухе вечереющего дня. Дети прыгали, разминая свои отсиделые ножки, и бегали по дороге взад и вперед; гувернантка и гувернер остерегали их, чтобы они не приближались к окраине спусков, которые круто обрывались по правую руку; граф шел с графинею. Только я, сам по себе, медленно переступая по левой стороне вдоль стены сплошных утесов, ни на что и ни на кого не обращал внимания, углубившись в свое чтение. Вдруг подходит ко мне граф. «И не стыдно вам, – говорит он, – быть таким педантом! Уткнули нос в своего Куглера. Бросьте его и обернитесь назад. Смотрите повсюду кругом вот на эти необъятные страницы великой книги, которую теперь перед нами раскрывает сама божественная природа». Я обернулся назад и стал смотреть. Из-за скал внизу расстилалась передо мною в туманную даль широкая равнина. По ней, как на разрисованной ландкарте, там и сям волнами поднимались и спускались холмы и пригорки; между ними белелись маленькими кучками усадьбы, деревни и города; тянулись темные полосы и нити рек и каналов. Я разглядывал подробности, которые и теперь будто вижу перед собою…»

Путешественники стремились поскорее достичь Неаполитанского залива (где Строгановы собрались проводить зиму) и поэтому во Флоренции в тот раз остановились лишь на неделю:

«Мне приходилось довольствоваться для изучения истории искусства только беглым обозрением ее главных периодов по отдельным школам и по стилям, а из подробностей – только самыми крупными и особенно выдающимися, и то по указаниям графа Сергия Григорьевича, – каковы, например, древнейшие произведения итальянской живописи XIII века, в которых на основе византийских преданий цветущей эпохи уже выступают проблески высокого изящества той благодатной среды, где через двести лет могли народиться Микель-Анджело и Рафаэль. Из таких драгоценностей назову вам две запрестольные иконы: одну в сиенском соборе, с изображениями страстей Господних в отдельных четырехугольниках, старинного живописца Дуччио ди-Буонинсенья, а другую – во Флоренции, в одной из капелл церкви Maria Novella, с изображением Богоматери с Младенцем Иисусом Христом, писанную знаменитым Чимабуэ, о котором Дант упоминает в своей «Божественной Комедии»…»

Чимабуэ. Мадонна с младенцем и ангелами (1285). Собор Санта-Мария Новелла.

«Божественная комедия» Данте с ранней юности и на всю жизнь стала, без преувеличения, главной книгой в жизни Буслаева:

«Во Флоренции я посетил баптистерий, в котором был крещен Дант, а также и дом, где он жил в соседстве с Беатрисою, которую прославил навеки в стихах и прозе; разумеется, не преминул я присесть и на том камне, на котором сиживал великий поэт и всегда любовался на прекрасный собор Maria del"Fiore, с грациозной колокольней, которую построил и украсил барельефами его товарищ и друг Джиотто. Видениями загробной жизни, в таинственном обаянии мистических символов, внушенными «Божественною Комедиею», веяло на меня отовсюду со стен, расписанных учениками и последователями Джиотто, в флорентийской церкви Maria Novella и в прилежащем к ней доминиканском монастыре. Это есть та самая церковь, в которой во время страшной чумы, постигшей Италию в XIV столетии, собрались веселые собеседники Боккаччиева «Декамерона», кавалеры и дамы, и условились удалиться вместе из зараженного города в уединенную виллу. Микель-Анджело особенно любил эту церковь и называл ее своею невестою…»

Дом Данте во Флоренции.

В ноябре 1839 г. Строгановы, наконец, приехали в Неаполь, где прожили до апреля 1840 г. Лето они провели на острове Искья и на вилле в Сорренто, а потом переехали в Рим, где жили несколько месяцев. В обратный путь из Рима они тронулись в апреле 1841 г.: снова ненадолго останавливались во Флоренции; затем через Вену, Варшаву, Брест и Смоленск прибыли в Москву.

Позднее Буслаев вспоминал о заключительных моментах своего первого итальянского путешествия:

«Смутно помню этот возвратный путь по Италии, будто тяжелый сон с мгновенными проблесками радости, как это бывает, когда только что встретишь любимого человека и тотчас же с ним прощаешься на вечную разлуку: вместе и радостно, и горько. Должно быть, глубоко и сильно от того времени залегло в мою душу тревожное ощущение неудовлетворённой жажды того счастья, которым я не успел и не мог вполне насладиться. И долго потом в течение многих лет, даже когда я был уже профессором, мне иной раз снилось, будто я тотчас же навсегда уезжаю из Рима или Флоренции, а мне ещёостается такмного видеть, чего я не видал, что мне надобно проститься с тем, что я так горячо люблю, и будто какая враждебная власть насильно вырывает меня из объятий дорогого друга: мне томительно и грустно, и я с радостью просыпаюсь от мучительного кошмара…»

В следующий раз (по счету уже третий) Ф. И. Буслаев, ставший к тому времени известным филологом и искусствоведом, профессором и академиком, приехал во Флоренцию спустя много лет, в 1864 г. Эта поездка была им подробно описана в очерке «Флоренция в 1864 году», вошедшем затем в первую часть мемуаров «Мои досуги» (он использован во второй части настоящего издания в рубрике: «Возвращение во Флоренцию»).

Наконец, в четвертый раз Буслаев приехал во Флоренцию в 1875 г. из Франции (через Турин, Геную и Пизу), вместе с женой Людмилой Яковлевной Троновой.

«Я во Флоренции уже четвертый раз; теперь она мне еще милее и дороже. Весь город – музей, и все это великолепие художественное не занесено извне, как в петербургском Эрмитаже или в парижском Лувре, а все оно доморощенное. Все эти великие художники, от XIV и до XVI в., тут родились, тут жили и исподволь украшали свой родной город. Чтобы вполне понять историю искусства, чтобы насладиться изящным как необходимым, существенным элементом жизни, надобно пожить во Флоренции».

Проведя затем несколько месяцев в Риме, Буслаевы осенью 1875 г. возвратились в Москву.

Владимир Дмитриевич Яковлев

Владимир Дмитриевич Яковлев (1817, Санкт-Петербург – 3.11.1884, Санкт-Петербург) – поэт, переводчик, путешественник, мемуарист. Обучался в Императорской академии художеств, потом в Петербургском педагогическом институте. Преподавал в приходских училищах, печатал стихи и рассказы в духе романтизма. Расстроенное здоровье требовало обязательной поездки Яковлева на юг, однако материальные средства его были настолько скудны, что он вынужден был одно время взять на себя чтение корректур в нескольких журналах, хотя подобная работа была для него чрезвычайно вредна.

Однако, благодаря счастливому стечению обстоятельств, в конце 1846 г. тридцатилетний литератор Яковлев обратил на себя внимание самого наследника русского престола, Великого князя Александра Николаевича (будущего императора Александра II): у его супруги, великой княгини Марии Александровны, жена Яковлева до замужества служила любимой камер-девушкой. Наследник-цесаревич, воспитанник поэта Жуковского и сам любитель романтической поэзии, пожаловал тогда молодому литератору и мужу придворной любимицы большую сумму – пять тысяч рублей серебром для лечения за границей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Он и после смерти не вернулся

В старую Флоренцию свою.

Анна Ахматова. «Данте»

Есть города, в которые нет возврата.

Иосиф Бродский. «Декабрь во Флоренции»

«Неверну вшимся…»

Надпись на могильном камне поклонника Флоренции Льва Карсавина и еще и тысяч погибших в сталинском лагере Абезь

«Лорентийский изгнанник Данте – родоначальник и покровитель всей литературно-политической эмиграции», – сказал как-то русский писатель и философ Дмитрий Мережковский. Трудно назвать иную страну и культуру, для которых это утверждение было бы более значимым и верным, чем в отношении России и русской культуры.

Александр Герцен, Александр Блок, Осип Мандельштам, Николай Бердяев, Анна Ахматова, Николай Гумилев, Лев Карсавин, Борис Зайцев, Павел Муратов, Владимир Вейдле, Иосиф Бродский – вот лишь краткий перечень имен великих русских, чье творчество неразрывно связано с именем и судьбой великого флорентийского поэта-скитальца.

…По пути в ссылку Герцен перечитывал «Божественную комедию» и находил, что стихи Данте «равно хорошо идут к преддверию ада и к сибирскому тракту». Там же, в ссылке, Герцен ставил домашние спектакли – «живые картины» по мотивам Данте, где, разумеется, сам исполнял заглавную роль…

Анна Ахматова, будучи в эвакуации в Ташкенте, любила декламировать наизусть терцины «Божественной комедии» по-итальянски. Близкие вспоминали, какой подъем охватил ташкентскую литературно-художественную колонию, когда в разгар войны Ахматова зачитала телеграмму от своего друга Михаила Лозинского об окончании им перевода дантовского «Рая»…

Один из лучших знатоков флорентийской культуры, Леонид Баткин, вспоминает, как во время войны его с матерью эвакуировали в глубь Казахстана. Все, что удалось увезти с собой самого необходимого, уместилось в трех чемоданах, один из которых был набит книгами: «Мне было девять, затем десять, одиннадцать лет… Я бессчетно перечитывал содержимое чемодана, часто неподходящее или недоступное в настоящем смысловом объеме для подростка, но все равно каким-то образом неотразимо формировавшее, насыщавшее сознание: так нитроглицерин из наклеек сквозь кожу проникает в кровь. Был среди прочего маленький томик Данте в изящном издании «Academia»… В ту казахскую зиму стояли злые бесснежные морозы, ветер гнал по улицам нищую пыль; но мерное движение сонетов и канцон, вздохи и слезы мистической юной любви были гораздо реальней, чем глинобитная Кзыл-Орда за окном…»

В оккупированном немцами Париже русский писатель-эмигрант Борис Зайцев спускался во время налетов союзной авиации в бомбоубежище с рукописями перевода дантовского «Ада»: «Когда вдали гулко бухали взрывы, не хотелось его <Данте> оставлять наверху на разгром – и увидел он адские коридоры внизу… Мы поистине были похожи на отряд грешников из какой-нибудь его песни…»

Если Рим – Вечный город, Венеция – город предельно искусственный, то Флоренция – город природно-естественный. Возможно, именно это имел в виду Д. Мережковский, когда писал: «Я ни о чем думать не могу, как о Флоренции… Она – серая, темная и очень простая и необходимая. Венеция могла бы и не быть. А что с нами было бы, если бы не было Флоренции!»

Собор Санта-Мария дель Фьоре

Флоренция – редкий город среди городов подобного масштаба и значимости, который можно весь охватить взглядом с одной точки. Пейзаж Флоренции, увиденный с Сан-Миниато или с высот Фьезоле, создает уникальную картину: город предстает не рукотворным, а, скорее, природным явлением. Поразительно часто, описывая этот город, передают ощущение его ландшафта, даже его воздуха. Писатель Павел Муратов говорил, что в облике Флоренции чувствуется «стройность великолепного дерева», а камни Флоренции – так кажется, легче, чем камни, из которых сложены другие города. Вот лишь два из характерных описаний Флоренции: «Голубоватые вуали воздуха, голубовато-фиолетовые горы, Арно серебряное, светлый туман да с гор благоухание фиалок. Вольный ветер, музыка и благовоние» (Борис Зайцев); или: «Холмы дышат, знаменитые цветущие холмы. Прохлада, тончайшие краски земли и неба и веянье крыльев духа Тосканы. Божественный город!» (Михаил Осоргин). В описании – ничего рукотворного, только естественно-природное, но любой, кто знаком с Флоренцией, не сможет не согласиться, что речь идет именно о Флоренции. Трудно также представить себе иной город, чьи зарисовки столь же органично включали бы темы «города цветов», «города летучих мышей», описания «тысяч и тысяч белых как снег бабочек», криков городских осликов или попарно нежащихся на песчаных берегах Арно речных выдр…

Писатель Петр Вайль в одном из своих итальянских эссе вообще усомнился в «человеческом участии в облике Флоренции» – по его мнению, это, скорее, явление, естественно вырастающее из окружающего тосканского ландшафта: «Если башни – деревья, то соборы – горы. Особенно кафедрал Санта-Мария дель Фьоре, и особенно когда смотришь из-за баптистерия, перед глазами пять уровней горной гряды – сам баптистерий, кампанила Джотто, фасад собора, купола абсид, большой купол Брунеллески. Бело-зеленый флорентийский мрамор – снег, мох, мел, лес?»

А Иосиф Бродский, лауреат высшей флорентийской литературной премии «Золотой флорин» (которой он был горд не меньше, чем Нобелевской, и которая была ему торжественно вручена в Палаццо Веккьо), в своем «Декабре во Флоренции» (1976) написал о Флоренции как о заповедном городе, где возникает особый тип человеческого существования:

Что-то вправду от леса имеется в атмосфере этого города. Это – красивый город, где в известном возрасте просто отводишь взор от человека и поднимаешь ворот.

В воспоминаниях многих русских о Флоренции часто воспроизводится один и тот же сюжет: некто (Достоевский, Бенуа, Розанов, Зайцев, Муратов, Добужинский…) сидит на ступеньках собора Санта-Мария дель Фьоре и в задумчивости смотрит на бронзовые двери расположенного прямо впереди флорентийского Баптистерия. Это «Врата рая» работы Гиберти – шедевр, о котором Иван Гревс написал как о квинтэссенции волшебной природы флорентийского искусства: «Надо было действительно много жить среди полей, часто вдыхать полной грудью живительные струи предрассветного воздуха, напоенного ароматами весны, приветствовать взорами появление зари, слушать и слушать песнь соловья, чтобы приобрести способность так творить и так толковать внешний мир…»

Достоевский уверял жену, что если ему вдруг случится разбогатеть, то он непременно купит фотографии «Porta del Paradiso» (если возможно, то в натуральную величину) и повесит у себя в рабочем кабинете, чтобы всегда иметь перед глазами этот эталон вечной красоты. Разгадку притяжения русских душ к «райским вратам» Гиберти предложил тот же Гревс: «Русский, не привыкший среди своей бедной родной обстановки встречать такие чудеса, чувствует себя увлеченным…»

Многие наши соотечественники сходились в том, что Флоренция, как никакой другой город в мире, заставляет задуматься не только о смене, но и преемственности человеческих поколений. Флоренция – воплощенная непрерывность истории, символ общеродового человеческого бессмертия. Борис Зайцев считал, что тлен не может коснуться этого города, ибо «какая-то нетленная, объединяющая идея воплотилась в нем и несет жизнь». А другой знаток и поклонник Флоренции, Владимир Вейдле, позднее добавил, что и самую смерть нельзя помыслить во Флоренции старухой: «Если и встретишь ее, бродя среди жизнерадостно-многоречивых могильных плит, то не в образе скелета с разящей косой, а в виде отрока, опрокинувшего факел, – такой, как после греков, в первые века христианства видели ее: знамением, преддверием бессмертия…»