Пантелеймон сергеевич романов «хорошие люди.
Романов Пантелеймон Сергеевич — прозаик.
Отец, Сергей Федорович Романов — потомственный дворянин, губернский секретарь. В 1889 семья переехала на хутор в Белёвском у., где и прошли дет. годы Р. Нередко вместе с братьями Федором и Дмитрием он гостил у своей тетки в имении Яхонтово, описанном впоследствии в пов. «Детство». Деревенский быт и красота среднерус. природы, купола Белёва, поездки по праздникам в монастырь Жабынь — эти впечатления детства навсегда привязали Р. к родным местам. Окрестности Одоева, Белёва, Тулы воссозданы во мн. его рассказах. В 1894 поступил в Белёвское ремесленное училище им. В. А. Жуковского, в 1895-97 учился в прогимназии. Много времени Р. проводил в Белёвской библиотеке. В 10 лет попытался сочинять: «Первое литературное произведение, начатое на хуторе в амбаре на чердаке, был роман из английской жизни» («Собрание сочинений: В 12 т.». Т. 2. С. 24). С 1897 продолжал образование в Тульской мужской классической гимназии. Учился плохо, даже оставался на 2-й год. Но с увлечением изучал рус. лит-ру 19 в.: И. Гончаров, И. Тургенев, Л. Толстой станут учителями и вдохновителями писателя с первых до последних дней творчества.
После окончания гимназии в 1905 поступил в Моск. ун-т на юрид. ф-т, через полгода ушел из ун-та и вернулся к родным в деревню. Принимал нек-рое участие в делах земства, но осн. занятием была лит-pa. В 1907-08 написал первые рассказы, сделал наброски будущего ром. «Русь». В 1909 обратился за советом и помощью к В. Г. Короленко: послал в ж. «Рус. богатство» неск. глав пов. «Детство» и рассказ «Суд». Короленко считал публ. преждевременной, но отметил несомненные лит. способности автора. Впоследствии переписка с Короленко была продолжена. В 1911 в ж. «Рус. мысль» появился рассказ Р. «Отец Фёдор» о жизни провинциального священника. Мягкая авт. ирония, замедленный ритм повествования, как будто вязнущий в деталях, переводят рассказ в план филос. раздумий о предназначении человека, необходимости преодоления инерции существования. Критика не обратила внимания на молодого писателя. Оценка М. Горького была сдержанной. Впоследствии, в 1917, Горький проявил к Р. интерес и предполагал выпустить книгу его рассказов в изд-ве «Парус» (Летопись жизни и творчества А. М. Горького. Вып. 3. С. 28).
Служба поверенным в Тульском банке (с 1911) позволила Р. увидеть Россию. Результатом одной из служебных поездок по Амурской железной дороге явились «Очерки Сибири» (Рус. ведомости. 1913. 4 апр.). Сибирь потрясла Р. мощью и красотой, созидательной силой и — нищетой, темнотой, которые также встречались на пути. Писатель накапливал жизненные впечатления, собирал интересные факты. Очерковое начало преобладало и в небольших рассказах о родных местах, также опубл. в газ. «Рус. ведомости» («Роковое», «Медицина», «Разочарованный» и др.). В рассказах этого периода: «Осень», «Суд» (оба — 1914), «Женщина» (1915; впоследствии опубл. под назв. «Зима») те же жанровые сценки рус. провинции; в отличие от путевых и деревенских очерков, в них появился психологизм, намеренная недосказанность, символичность. Филос. начало очевидно в рассказе «В родном краю» (1916; позже под назв. «Русская душа»), в центре которого — столичный профессор. Оказавшись в родном краю, он чувствует пропасть между собой и деревенскими родственниками, мучительно размышляет о «загадке» нац. характера, о «коренном русском духе». В его восприятии жизнь братьев протекает лишь в сфере физиологии и быта. Тема рус. души, ее противоречий пройдет через всё творчество писателя.
В нач. 1-й мировой войны Р. переехал в Петроград. В должности заведующего статистическим отделом Красного Креста часто ездил на фронт, что давало фактический материал для эпопеи «Русь», над которой трудился с кон. 1900-х гг. В 1915 опубл. первое крупное произв. — пов. «Писатель» (Рус. мысль. № 8, 9), в работе над которой автор учел замечания Короленко. Повесть затрагивала одну из существенных проблем нач. 20 в. в России — проблему интеллигенции. Р. весьма критично изобразил своего героя-писателя, который претендует на органическое родство с народом, постоянно рассуждая о силе нар. стихии, но при этом не знает и не понимает народа. Жалкая позиция героя повести в любовном треугольнике только подчеркивает его социальную и творческую несостоятельность.
В 1917 Р. закончил первую кн. ром. «Русь». В нач. 1918 он возвратился в родные места, работает заведующим подотделом Одоевского уездного отдела нар. образования. В том же году в горьковской газ. «Новая жизнь» напечатал цикл очерков «Народ и жизнь», по тональности совпадавших с оппозиционной направленностью газеты. В них Р. констатировал, что пока рев. перемены приносят в когда-то слаженную жизнь деревни только разорение. Крестьяне, получившие власть, хотят истребить всякую собственность («Своими силами», «Беднейшие и неимущие»), уничтожают леса и пахотные поля («Случайные дни»), разрушают, разворовывают дворянские дома («Собственники», «Дворяне»). В 1919 Р. переехал в Москву, где первое время работал в Фотокинокомитете, получив доступ к ист. архивам, столь необходимым для продолжения работы над ром. «Русь». В это время реализовался в полной мере его незаурядный дар чтеца, до сих пор известный только близким. «Читал он настолько сильно, смешно, где надо трогательно, что любая аудитория буквально отвечала овациями на его выступления» (Ардов В. Этюды к портретам. М., 1983. С. 140) А. В. Луначарский, услышав главы из «Руси» в авт. исполнении, откликнулся доброжелательной статьей (Известия. 1922. 22 марта), которая способствовала публ романа В 1923 в изд-ве М. и С. Сабашниковых вышла первая кн. Р. — ром. «Русь», воссоздающая жизнь довоен. провинциальной России. Р. написал 5 частей романа, доведя его повествование до 1917. Через всё произв. проходит образ дворянина, «типичного представителя издерганной предрев. интеллигенции — эгоцентрика, уязвленного недугом психоанализа на почве внутренней опустошенности» (Е. Ф. Никитина. Предисловие//Романов П. «Собрание сочинений: В 12 т.». Т. 2. С. 12). В 1924 в Москве увидела свет пов. Р. «Детство», над которой он работал в 1903-20. Автобиогр. основа произв. предопределила его лирич. интонацию. Событийный ряд небогат, неторопливы описания природы, размеренного провинциального усадебного быта. Писателю дорога атмосфера органической связи ребенка с семьей. Драматизм в повествование вносят наблюдаемые автором приметы разрушения дорогого ему патриархального уклада, постепенного превращения поместного быта в быт дачный, временный.
Широкую известность в 20-е гг. принесли Р. небольшие рассказы — случаи из жизни. Они пронизаны юмором, есть в них и острая сатира. Бытовые, анекдотичные ситуации «смешных» рассказов заключают в себе совсем невеселые мысли о стремительной, стихийной, нередко беспощадной ломке корневого российского быта. Жизнь людей вынужденно подчиняется абсурдным установкам и неизбежно сама становится абсурдной (рассказ «Верующие»). Р. становится признанным мастером короткого сатирического рассказа, но его творческий поиск не исчерпывается этим жанром. В цикле рассказов 20-30-х гг. писатель предстает как тонкий психолог, исследующий новые нравы. Большое место уделяет Р. теме любви, проблемам пола. Рассказы «Яблоневый цвет», «Черные лепешки», «Без черемухи», «Актриса» точно передают не только переживания героев, но и колорит времени, его настроения. Интересна авт. позиция: в рассказе нет приговоров, оценок. Сокровенный смысл жизни читатель должен увидеть сам, ощутить филос. значимость мира природы. Человек или включен в нее как родственное ей существо (художник — герой рассказа «Яблоневый цвет»), либо отторгнут от нее, даже враждебен ей — беден душевно, ущербен (герой нашумевшего рассказа «Без черемухи»). Сильнейшие стороны дарования писателя — наблюдательность, глубокое знание жизни, лаконичность — в полной мере проявились в рассказах этого периода, времени наибольшей популярности Р. Он сотрудничает в альм. «Недра», печатается в ж-лах «Красная новь», «Новый мир», «Молодая гвардия», «Прожектор». Изд-во «Никитинские субботники» в течение 5 лет выпускает два его собрания сочинений: в 7 и в 12 тт., отд. тома выходят доп. тиражами. О нем пишут крупные критики — В. Ф. Переверзев, А. К. Воронский, А. 3. Лежнев, Д. А. Горбов. Н. Н. Фатов посвятил Р. большую статью в альм. «Прибой», назвав его «художником первой величины». Рапповская критика ругала Р. за мелкотемье, идеализацию патриархальной России (Ингулов С. Бобчинский на Парнасе//Молодая гвардия. 1929. № 11), что не снижало его популярности. Во мн. театрах с успехом шла его пьеса «Землетрясение» (1924).
В 1928 появился ром. Р. «Новая скрижаль». Долгие годы Р. работает над книгой о сущности иск-ва «Наука зрения» (не опубл.; рукопись в ЦГАЛИ и ИМЛИ). Р. подчеркивал приоритетность собственно эстетических ценностей, необходимость учебы у классиков, независимость писателя от требований критики. В 1930 отчетливо обнаружилось несовпадение Р. с официальным направлением в культуре. Конфликт возник в связи с публ. его ром. «Товарищ Кисляков», посв. драме интеллигента, вынужденного приспосабливаться к идеологическом диктату. Произв. было воспринято официальной критикой как «глубоко политически реакционная вещь... как очередная вылазка активизирующихся реакционных сил в нашей литературе» (На лит. посту. 1930. № 19. С. 90). Все журналы и изд-ва перестали печатать произв. Р. Издание альм. «Недра», в котором он печатался, было приостановлено, а альм. позднее закрыт. После покаянной речи Р. на расширенном заседании первого Пленума Оргкомитета СП (с 23 нояб. по 3 дек. 1933) цензурный запрет на его произв. был снят. Р. сотрудничал в ж. «Крокодил», выступал на 1-м съезде сов. писателей с речью о сатире. В 1935-38 напечатал лишь 2 рассказа.
Скончался в Москве от лейкемии.
В 1939 Гослитиздат выпустил однотомник его избр. прозы. С тех пор вплоть до 1984 его произв. в нашей стране не издавались, имя Р. незаслуженно замалчивалось. Произв. Р. переведены на мн. европейские языки. Сегодня почти всё значительное в его творческом наследии возвратилось к читателю.
Соч.: Собр. соч.: В 7 т. М., 1925-27; Полное собр. соч.: В 12 т. М., 1928-29; Избр. произв./Сост., вст. ст. и коммент. С. Никоненко. М., 1988; Светлые сны: Ром., рассказы. М., 1990; Рассказы. М., 1991.
Лит.: Фатов Н. Пантелеймон Романов // Прибой: Альм. первый. Л., 1925; Пантелеймон Романов/Под ред. Е.Ф. Никитиной. М., 1928; Милонов Н. Рус. писатели и Тульский край. Тула, 1971; Ардов В. Этюды к портретам. М., 1983; Петроченков В. Творческая судьба Пантелеймона Романова. Нью-Йорк, 1987; Сушилина И. К. «Дорогой своей подлинной жизни»//Романов П. С. Яблоневый цвет: Пов. и рассказы. М., 1991.
И. К. Сушилина
(Биографический словарь "Русские писатели XX века")
В книгу вошли сатирические и лирико-психологические рассказы Пантелеймона Сергеевича Романова (1884–1938) 1920-1930-х гг. Их тема - трудные годы послереволюционной разрухи и становления Советской власти; психология людей, приспосабливающихся и принимающих новый строй, выработка новых отношений между людьми, поиски новых основ нравственности.
Романов Пантелеймон
Рассказы
Русская душа
Этюд
Профессор московского университета, Андрей Христофорович Вышнеградский, на третий год войны получил письмо от своих двух братьев из деревни - Николая и Авенира, которые просили его приехать к ним на лето, навестить их и самому отдохнуть.
Андрей Христофорович подумал и, зайдя на телеграф, послал брату Николаю телеграмму, а на другой день выехал в деревню.
Напряженную жизнь Москвы сменили простор и тишина полей.
Андрей Христофорович смотрел в окно вагона и следил, как вздувались и опадали бегущие мимо распаханные холмы, проносились чинимые мосты с разбросанными под откос шпалами.
Время точно остановилось, затерялось и заснуло в этих ровных полях. Поезда стояли на каждом полустанке бесконечно долго, - зачем, почему, - никто не знал.
Что так долго стоим? - спросил один раз Андрей Христофорович. - Ждем, что ли, кого?
Нет, никого не ждем, - сказал важный обер-кондуктор и прибавил: - нам ждать некого.
На пересадках сидели целыми часами, и никто не знал, когда придет поезд. Один раз подошел какой-то человек, написал мелом на доске: "Поезд № 3 опаздывает на 1 час 30 минут". Все подходили и читали. Но прошло целых пять часов, никакого поезда не было.
Не угадали, - сказал какой-то старичок в чуйке.
Когда кто-нибудь поднимался и шел с чемоданом к двери, тогда вдруг вскакивали и все наперебой бросались к двери, давили друг друга, лезли по головам.
Идет, идет!
Да куда вы с узлом-то лезете?
Поезд идет!
Ничего не идет: один, может, за своим делом поднялся, все и шарахнули.
Так чего ж он поднимается! Вот окаянный, посмотри, пожалуйста, перебаламутил как всех.
А когда профессор приехал на станцию, оказалось, что лошади не высланы.
Что же я теперь буду делать? - сказал профессор носильщику. Ему стало обидно. Не видел он братьев лет 15, и сами же они звали его и все-таки остались верны себе: или опоздали с лошадьми, или перепутали числа.
Да вы не беспокойтесь, - сказал носильщик, юркий мужичок с бляхой на фартуке, - на постоялом дворе у нас вам каких угодно лошадей предоставят. У нас на этот счет… Одно слово!..
Ну, веди на постоялый двор, только не пачкай так чемоданы, пожалуйста.
Будьте покойны… - мужичок махнул рукой по чехлам, перекинул чемоданы на спину и исчез в темноте. Только слышался его голос где-то впереди:
По стеночке, по стеночке, господин, пробирайтесь, а то тут сбоку лужа, а направо колодезь.
Профессор, как стал, так и покатился куда-то с первого шага.
Не потрафили… - сказал мужичок. - Правда, что маленько грязновато. Ну, да у нас скоро сохнет. Живем мы тут хорошо: тут прямо тебе площадь широкая, налево - церковь, направо - попы.
На меня потрафляйте, на меня, а то тут сейчас ямы извезочные пойдут. На прошлой неделе землемер один чубурахнул, насилу вытащили.
Профессор шел, каждую минуту ожидая, что с ним будет то же, что с землемером.
А мужичок все говорил и говорил без конца:
Площадь у нас хорошая. И номера хорошие, Селезневские. И народ хороший, помнящий.
И все у него было хорошее: и жизнь и народ.
Надо, видно, стучать, - сказал мужичок, остановившись около какой-то стены. Он свалил чемоданы прямо в грязь и стал кирпичом колотить в калитку.
Ты бы потише, что ж ты лупишь так?
Не беспокойтесь. Иным манером их и не разбудишь. Народ крепкий. Что вы там, ай очумели все! Лошади есть?
Есть… - послышался из-за калитки сонный голос.
То-то вот, - есть! Переснете всегда так, что все руки обколотишь.
Пожалуйте наверх.
Нет, вы мне приготовьте место в экипаже, я сяду, а вы запрягайте и поезжайте. Так скорее будет… - сказал Андрей Христофорович.
Это можно.
А дорога хорошая?
Дорога одно слово - луб.
Луб… лубок то есть. Гладкая очень. Наши места хорошие. Ну, садитесь, я в одну минуту.
Андрей Христофорович нащупал подножку, сел в огромный рыдван, стоявший в сарае под навесом. От него пахнуло пыльным войлоком и какой-то кислотой. Андрей Христофорович вытянул на постеленном сене ноги и, привалившись головой к спинке, стал дремать. Изредка лицо его обвевал свежий прохладный ветерок, заходивший сверху в щель прикрытых ворот. Приятно пахло дегтем, подстеленным свежим сеном и лошадьми.
Сквозь дремоту он слышал, как возились с привязкой багажа, продергивая веревку сзади экипажа. Иногда его возница, сказавши: "Ах ты, мать честная!", что-то чинил. Иногда убегал в избу, и тогда наступала тишина, от которой ноги приятно гудели, точно при остановке во время езды на санях в метель. Только изредка фыркали и переступали ногами по соломе лошади, жевавшие под навесом овес.
Через полчаса профессор в испуге проснулся с ощущением, что он повис над пропастью, и схватился руками за край рыдвана.
Куда ты! Держи лошадей, сумасшедший!
Будьте спокойны, не бросим, - сказал откуда-то сзади спокойный голос, сейчас другой бок подопру.
Оказалось, что они не висели над пропастью, а все еще стояли на дворе, и возница только собирался мазать колеса, приподняв один бок экипажа.
Едва выехали со двора, как начался дождь, прямой, крупный и теплый. И вся окрестность наполнилась равномерным шумом падающего дождя.
Возница молча полез под сиденье, достал оттуда какую-то рваную дрянь и накрылся ею, как священник ризой.
Через полчаса колеса шли уже с непрерывным журчанием по глубоким колеям. И рыдван все куда-то тянуло влево и вниз.
Возница остановился и медленно оглянулся с козел назад, потом стал смотреть по сторонам, как будто изучая в темноте местность.
Что стал? Ай, заблудился?
Нет, как будто ничего.
А что же ты? Овраги, что ли, есть?
Нет, оврагов как будто нету.
Ну, так что же тогда?
Мало ли что… тут, того и гляди, осунешься куда-нибудь.
Да осторожнее! Куда ты воротишь?
Романов Пантелеймон Сергеевич
Рассказы
Пантелеймон Сергеевич Романов
(Агафон Шахов)
РАССКАЗЫ
Русская душа
Тяжелые вещи
В темноте
Итальянская бухгалтерия
Спекулянты
Смерть Тихона
Достойный человек
Технические слова
Плохой председатель
Инструкция
Слабое сердце
Вредная штука
Синяя куртка
Обетованная земля
Черные лепешки
Неподходящий человек
Без черемухи
Человеческая душа
Крепкие нервы
Народные деньги
Плохой номер
Иродово племя
Хороший начальник
Суд над пионером
Право на жизнь, или Проблема беспартийности
Тринадцать бревен
Государственная собственность
Художники
Голубое платье.
Легкая служба
Экономическая основа
Яблоневый цвет
За этим дело не станет
Картошка
Московские скачки
Блестящая победа
Белая свинья
РУССКАЯ ДУША
Профессор московского университета, Андрей Христофорович Вышнеградский, на третий год войны получил письмо от своих двух братьев из деревни - Николая и Авенира, которые просили его приехать к ним на лето, навестить их и самому отдохнуть.
"Ты уж там закис небось в столице, свое родное позабыл, а здесь, брат, жива еще русская душа",- писал Николай.
Андрей Христофорович подумал и, зайдя на телеграф, послал брату Николаю телеграмму, а на другой день выехал в деревню.
Напряженную жизнь Москвы сменили простор и тишина полей.
Андрей Христофорович смотрел в окно вагона и следил, как вздувались и опадали бегущие мимо распаханные холмы, проносились чинимые мосты с разбросанными под откос шпалами.
Время точно остановилось, затерялось и заснуло в этих ровных полях. Поезда стояли на каждом полустанке бесконечно долго,- зачем, почему,- никто не знал.
Что так долго стоим? - спросил один раз Андрей Христофорович.- Ждем, что ли, кого?
Нет, никого не ждем,- сказал важный обер-кондуктор и прибавил: - нам ждать некого.
На пересадках сидели целыми часами, и никто не знал, когда придет поезд. Один раз подошел какой-то человек, написал мелом на доске: "Поезд No 3 опаздывает на 1 час 30 минут". Все подходили и читали. Но прошло целых пять часов, никакого поезда не было.
Не угадали,- сказал какой-то старичок в чуйке.
Когда кто-нибудь поднимался и шел с чемоданом к двери, тогда вдруг вскакивали и все наперебой бросались к двери, давили друг друга, лезли по головам.
Идет, идет!
Да куда вы с узлом-то лезете?
Поезд идет!
Ничего не идет: один, может, за своим делом поднялся, все и шарахнули.
Так чего ж он поднимается! Вот окаянный, посмотри, пожалуйста, перебаламутил как всех.
А когда профессор приехал на станцию, оказалось, что лошади не высланы.
Что же я теперь буду делать? - сказал профессор носильщику. Ему стало обидно. Не видел он братьев лет 15, и сами же они звали его и все-таки остались верны себе: или опоздали с лошадьми, или перепутали числа.
Да вы не беспокойтесь,- сказал носильщик, юркий мужичок с бляхой на фартуке,- на постоялом дворе у нас вам каких угодно лошадей предоставят. У нас на этот счет... Одно слово!..
Ну, веди на постоялый двор, только не пачкай так чемоданы, пожалуйста.
Будьте покойны...- мужичок махнул рукой по чехлам, перекинул чемоданы на спину и исчез в темноте. Только слышался его голос где-то впереди:
По стеночке, по стеночке, господин, пробирайтесь, а то тут сбоку лужа, а направо колодезь.
Профессор, как стал, так и покатился куда-то с первого шага.
Не потрафили...- сказал мужичок.- Правда, что маленько грязновато. Ну, да у нас скоро сохнет. Живем мы тут хорошо: тут прямо тебе площадь широкая, налево - церковь, направо - попы.
Да где ты? Куда здесь идти?
На меня потрафляйте, на меня, а то тут сейчас ямы извезочные пойдут. На прошлой неделе землемер один чубурахнул, насилу вытащили.
Профессор шел, каждую минуту ожидая, что с ним будет то же, что с землемером.
А мужичок все говорил и говорил без конца:
Площадь у нас хорошая. И номера хорошие, Селезневские. И народ хороший, помнящий.
И все у него было хорошее: и жизнь и народ.
Надо, видно, стучать,- сказал мужичок, остановившись около какой-то стены. Он свалил чемоданы прямо в грязь и стал кирпичом колотить в калитку.
Ты бы потише, что ж ты лупишь так?
Не беспокойтесь. Иным манером их и не разбудишь. Народ крепкий. Что вы там, ай очумели все! Лошади есть?
Есть...- послышался из-за калитки сонный голос.
То-то вот,- есть! Переснете всегда так, что все руки обколотишь.
Пожалуйте наверх.
Нет, вы мне приготовьте место в экипаже, я сяду, а вы запрягайте и поезжайте. Так скорее будет...- сказал Андрей Христофорович.
Это можно.
А дорога хорошая?
Дорога одно слово - луб.
Луб... лубок то есть. Гладкая очень. Наши места хорошие. Ну, садитесь, я в одну минуту.
Андрей Христофорович нащупал подножку, сел в огромный рыдван, стоявший в сарае под навесом. От него пахнуло пыльным войлоком и какой-то кислотой. Андрей Христофорович вытянул на постеленном сене ноги и, привалившись головой к спинке, стал дремать. Изредка лицо его обвевал свежий прохладный ветерок, заходивший сверху в щель прикрытых ворот. Приятно пахло дегтем, подстеленным свежим сеном и лошадьми.
Сквозь дремоту он слышал, как возились с привязкой багажа, продергивая веревку сзади экипажа. Иногда его возница, сказавши: "Ах ты, мать честная!", что-то чинил. Иногда убегал в избу, и тогда наступала тишина, от которой ноги приятно гудели, точно при остановке во время езды на санях в метель. Только изредка фыркали и переступали ногами по соломе лошади, жевавшие под навесом овес.
Через полчаса профессор в испуге проснулся с ощущением, что он повис над пропастью, и схватился руками за край рыдвана.
Куда ты! Держи лошадей, сумасшедший!
Будьте спокойны, не бросим,- сказал откуда-то сзади спокойный голос,сейчас другой бок подопру.
Оказалось, что они не висели над пропастью, а все еще стояли на дворе, и возница только собирался мазать колеса, приподняв один бок экипажа.
Едва выехали со двора, как начался дождь, прямой, крупный и теплый. И вся окрестность наполнилась равномерным шумом падающего дождя.
Возница молча полез под сиденье, достал оттуда какую-то рваную дрянь и накрылся ею, как священник ризой.
Романов Пантелеймон Сергеевич
Рассказы
Пантелеймон Сергеевич Романов
(Агафон Шахов)
РАССКАЗЫ
Русская душа
Тяжелые вещи
В темноте
Итальянская бухгалтерия
Спекулянты
Смерть Тихона
Достойный человек
Технические слова
Плохой председатель
Инструкция
Слабое сердце
Вредная штука
Синяя куртка
Обетованная земля
Черные лепешки
Неподходящий человек
Без черемухи
Человеческая душа
Крепкие нервы
Народные деньги
Плохой номер
Иродово племя
Хороший начальник
Суд над пионером
Право на жизнь, или Проблема беспартийности
Тринадцать бревен
Государственная собственность
Художники
Голубое платье.
Легкая служба
Экономическая основа
Яблоневый цвет
За этим дело не станет
Картошка
Московские скачки
Блестящая победа
Белая свинья
РУССКАЯ ДУША
Профессор московского университета, Андрей Христофорович Вышнеградский, на третий год войны получил письмо от своих двух братьев из деревни - Николая и Авенира, которые просили его приехать к ним на лето, навестить их и самому отдохнуть.
"Ты уж там закис небось в столице, свое родное позабыл, а здесь, брат, жива еще русская душа",- писал Николай.
Андрей Христофорович подумал и, зайдя на телеграф, послал брату Николаю телеграмму, а на другой день выехал в деревню.
Напряженную жизнь Москвы сменили простор и тишина полей.
Андрей Христофорович смотрел в окно вагона и следил, как вздувались и опадали бегущие мимо распаханные холмы, проносились чинимые мосты с разбросанными под откос шпалами.
Время точно остановилось, затерялось и заснуло в этих ровных полях. Поезда стояли на каждом полустанке бесконечно долго,- зачем, почему,- никто не знал.
Что так долго стоим? - спросил один раз Андрей Христофорович.- Ждем, что ли, кого?
Нет, никого не ждем,- сказал важный обер-кондуктор и прибавил: - нам ждать некого.
На пересадках сидели целыми часами, и никто не знал, когда придет поезд. Один раз подошел какой-то человек, написал мелом на доске: "Поезд No 3 опаздывает на 1 час 30 минут". Все подходили и читали. Но прошло целых пять часов, никакого поезда не было.
Не угадали,- сказал какой-то старичок в чуйке.
Когда кто-нибудь поднимался и шел с чемоданом к двери, тогда вдруг вскакивали и все наперебой бросались к двери, давили друг друга, лезли по головам.
Идет, идет!
Да куда вы с узлом-то лезете?
Поезд идет!
Ничего не идет: один, может, за своим делом поднялся, все и шарахнули.
Так чего ж он поднимается! Вот окаянный, посмотри, пожалуйста, перебаламутил как всех.
А когда профессор приехал на станцию, оказалось, что лошади не высланы.
Что же я теперь буду делать? - сказал профессор носильщику. Ему стало обидно. Не видел он братьев лет 15, и сами же они звали его и все-таки остались верны себе: или опоздали с лошадьми, или перепутали числа.
Да вы не беспокойтесь,- сказал носильщик, юркий мужичок с бляхой на фартуке,- на постоялом дворе у нас вам каких угодно лошадей предоставят. У нас на этот счет... Одно слово!..
Ну, веди на постоялый двор, только не пачкай так чемоданы, пожалуйста.
Будьте покойны...- мужичок махнул рукой по чехлам, перекинул чемоданы на спину и исчез в темноте. Только слышался его голос где-то впереди:
По стеночке, по стеночке, господин, пробирайтесь, а то тут сбоку лужа, а направо колодезь.
Профессор, как стал, так и покатился куда-то с первого шага.
Не потрафили...- сказал мужичок.- Правда, что маленько грязновато. Ну, да у нас скоро сохнет. Живем мы тут хорошо: тут прямо тебе площадь широкая, налево - церковь, направо - попы.
Да где ты? Куда здесь идти?
На меня потрафляйте, на меня, а то тут сейчас ямы извезочные пойдут. На прошлой неделе землемер один чубурахнул, насилу вытащили.
Профессор шел, каждую минуту ожидая, что с ним будет то же, что с землемером.
А мужичок все говорил и говорил без конца:
Площадь у нас хорошая. И номера хорошие, Селезневские. И народ хороший, помнящий.
И все у него было хорошее: и жизнь и народ.
Надо, видно, стучать,- сказал мужичок, остановившись около какой-то стены. Он свалил чемоданы прямо в грязь и стал кирпичом колотить в калитку.
Ты бы потише, что ж ты лупишь так?
Не беспокойтесь. Иным манером их и не разбудишь. Народ крепкий. Что вы там, ай очумели все! Лошади есть?
Есть...- послышался из-за калитки сонный голос.
То-то вот,- есть! Переснете всегда так, что все руки обколотишь.
Пожалуйте наверх.
Нет, вы мне приготовьте место в экипаже, я сяду, а вы запрягайте и поезжайте. Так скорее будет...- сказал Андрей Христофорович.
Это можно.
А дорога хорошая?
Дорога одно слово - луб.
Луб... лубок то есть. Гладкая очень. Наши места хорошие. Ну, садитесь, я в одну минуту.
Андрей Христофорович нащупал подножку, сел в огромный рыдван, стоявший в сарае под навесом. От него пахнуло пыльным войлоком и какой-то кислотой. Андрей Христофорович вытянул на постеленном сене ноги и, привалившись головой к спинке, стал дремать. Изредка лицо его обвевал свежий прохладный ветерок, заходивший сверху в щель прикрытых ворот. Приятно пахло дегтем, подстеленным свежим сеном и лошадьми.
Сквозь дремоту он слышал, как возились с привязкой багажа, продергивая веревку сзади экипажа. Иногда его возница, сказавши: "Ах ты, мать честная!", что-то чинил. Иногда убегал в избу, и тогда наступала тишина, от которой ноги приятно гудели, точно при остановке во время езды на санях в метель. Только изредка фыркали и переступали ногами по соломе лошади, жевавшие под навесом овес.
Через полчаса профессор в испуге проснулся с ощущением, что он повис над пропастью, и схватился руками за край рыдвана.
Куда ты! Держи лошадей, сумасшедший!
Будьте спокойны, не бросим,- сказал откуда-то сзади спокойный голос,сейчас другой бок подопру.
"ХОРОШИЕ ЛЮДИ"
Жильцы квартиры No 6 были на редкость приятные и дружные люди. В крайней комнате по коридору жил доктор с семьей, полный и представительный человек, с большой во всю голову лысиной, с толстым перстнем на мизинце, когда-то богатый, владелец большой лечебницы. Дальше Марья Петровна, старая дама, из тех, что носят оставшиеся от прежних счастливых времен шляпки-чепцы с лиловыми выгоревшими цветами и лентами. Эта старушка была добрейшее существо, хотя и с барскими традициями и замашками, но совершенно безобидными.
В середине коридора помещалась учительница музыки, Надежда Петровна, дававшая когда-то уроки в богатых домах, ходившая с длинной цепочкой, на которой у нее были маленькие часики за поясом.
И наконец в конце коридора - вдовый инженер Андрей Афанасьевич Обрезков с дочерью лет шести, Ириной, которую все звали Аринушкой.
Эта семья была любимицей всей квартиры. Отец был прекрасный человек, отзывчивый, мягкий. Про него говорили, что он вполне "свой человек", несмотря на то, что занимает хорошее место; в нем сохранились старые традиции.
Марья Петровна особенно благоговела перед Андреем Афанасьевичем и называла себя его сестрой, хотя в действительности их родство было очень дальнее.
Аринушка была удивительно ласковый и общительный ребенок, со светлыми, как лен, волосами с красным бантиком в них и коротком платьице, низко перехваченном поясом. Она никому не надоедала и была всем только приятна. У нее была забавная и трогательная манера говорить языком взрослого человека. И поэтому жильцы всегда старались вызвать ее на разговор, в особенности если приходил кто-нибудь из посторонних.
Если Аринушке было что-нибудь нужно, она всегда, говорила так:
Милая тетя Маша (всех квартиранток она звала тетями), милая тетя Маша, если это вас не затруднит, будьте добры пришить моей старшей кукле пуговицу к лифчику. Она скоро доконает меня своей неряшливостью.
И старушка, стараясь удержать улыбку, говорила на это:
Ты очень распускаешь их и приучаешь к безделью: я вчера вошла в комнату, а они все три сидят, как поповны, и ничего не делают.
Я не знаю, что такое поповна... Но у меня не хватает характера,- отвечала малютка.
В ночь на первое февраля жильцы всех комнат были встревожены и перепуганы: раздался громкий продолжительный звонок. Вошли какие-то люди в военной форме в сопровождении коменданта. Один остался у двери, а остальные с комендантом вошли в комнату Обрезкова. Потом увели его куда-то. Аринушка спала в своей кроватке за ширмой, откинув одну руку и положив на нее раскрасневшуюся от сна щеку.
Обитатели квартиры, собравшись в комнате доктора, кто в чем, так как все уже легли было спать,- с бледными испуганными лицами обсуждали происшествие.
В чем дело? За что могли взять Андрея Афанасьевича?- слышались тревожные вопросы.
Может быть, донос... Господа, нет ли у кого-нибудь каких-нибудь записок Андрея Афанасьевича? Непременно уничтожьте, а то придут с обыском и скажут, что мы вмели близкое отношение к нему.
Да, да, это необходимо. Тщательно все проверьте у себя. Даже, если записана его фамилия, уничтожьте.
Аринушку-то мы возьмем к себе. Придется ей сказать, что отец неожиданно уехал в командировку.
Надо по возможности не оставлять ее одну,- сказал доктор,- я думаю, Марья Петровна возьмет на себя это в те часы, когда нас нет в квартире. Мы уж попросим и все будем благодарны ей за это.
Старушка, испуганная и растроганная до слез, только махнула рукой, как бы говоря, какой тут может быть еще разговор о благодарности, когда это ее святой долг позаботиться о ребенке, тем более что она не чужая же Андрею Афанасьевичу, а сестра его.
Аринушке сказали, что папа неожиданно уехал в командировку, и тетя Маша будет теперь заботиться о ней в те часы, когда других жильцов нет дома.
И когда Аринушка пришла с гулянья, она прямо отправилась в комнату тети Маши и, остановившись на пороге, сказала, разведя руками:
Тетя Маша, вам придется взять меня к себе с целой семьей: вон поповны, как вы их называете, не хотят оставаться одни в пустой комнате. Вы разрешите передать им приглашения?
Старушка с растроганной улыбкой и со слезами прижала ее к своей груди.
Зови, зови их, малютка, уж как-нибудь разместимся.
Вечером пришел комендант и сказал, что, по-видимому, дела Андрея Афанасьевича плохи: комнату велели запечатать, а девочку передать какому-нибудь лицу, имеющему близкое отношение к Обрезкову.
Это уже сделано,- сказали жильцы, оглянувшись на Марью Петровну.
А вы какое имеете к нему отношение? - спросил комендант.
Марья Петровна по-старушечьи покраснела шеей и растерянно сказала, что никакого отношения к гражданину Обрезкову не имеет, а просто заботится о ребенке, которого любит.
А ведь вы, кажется, его сестра,- сказал комендант.
Какая же я сестра? Никогда не думала быть его сестрой,- сказала растерянно Марья Петровна.
Комендант молча и, как показалось Марье Петровне, испытующе посмотрел на нее и, ничего не сказав, ушел.
По уходе коменданта жильцы, собравшись в комнате доктора, опять тревожно обсуждали положение.
Вы заметили, как он странно с нами держался? - сказала учительница музыки Надежда Петровна.
Да, с ним нужно быть осторожнее, а то он нас всех может припутать к этому делу.
С этого времени в квартире установилась какая-то напряженная тишина. Уже не собирались, как прежде, все в одной комнате, как будто с такой мыслью, что если кого-нибудь из жильцов арестуют, то чтобы не сказали потом, что они целые вечера проводили в трогательном единении. Двери комнат, прежде всегда открытые в коридор, теперь все время были закрыты.
Однажды Аринушка вернулась с прогулки, Марьи Петровны не было дома, и дверь ее, против обыкновения, оказалась заперта.
Аринушка пошла к учительнице музыки.
Тетя Надя, где же тетя Маша? Ее дверь заперта, и я оказалась без пристанища. Разрешите хоть у вас посидеть.
Она, наверное, скоро придет,- сказала как-то странно растерявшаяся Надежда Петровна.- Покушай вот молочка, детка... только я сейчас ухожу, побудь, милая, в коридоре, пока не вернется тетя Маша. Я тебя сейчас устрою поуютнее.
И она сгоряча вытащила в коридор свое большое мягкое кресло, самую лучшую вещь в ее комнате. Дала Аринушке книжку и ушла, заперев на ключ дверь своей комнаты.
Когда вечером пришла Марья Петровна, она увидела, что ребенок сидит один в пустом коридоре в кресле и, свернувшись в комочек, спит. Книжка "Всегда будь готов" соскользнула с колен на пол. Кукла, раскинув свои тряпичные руки, лежала навзничь на коленях девочки.
Марья Петровна на цыпочках прошла мимо девочки в свою комнату и заперла за собой дверь на ключ.
На следующий день с утра в квартире никого не оказалось. Девочка, выпив молока, занялась своими игрушками, которые оказались возле нее в кресле. И так как она была тихий и кроткий ребенок, то сидела в уголку и неслышно копалась в своем хозяйстве.
Каждый из приходивших жильцов, увидев ее в конце коридора, сейчас же принимал почему-то деловой вид и торопливо проходил в свою комнату.
Один раз Аринушка встала и пошла навстречу вернувшемуся со службы доктору.
Дядя Саша, скажи, пожалуйста, что это сделалось с людьми, я все одна и одна сижу,- сказала девочка со своей обычной забавной интонацией взрослого человека.
Доктор испуганно оглянулся по сторонам и испуганно сказал:
Запомни раз навсегда, что я тебе не дядя...
И ушел в свою комнату, заперев за собой дверь.
Девочка долго стояла перед захлопнувшейся дверью, как будто силясь что-то понять, потом поковыряла пальчиком штукатурку и пошла в свой уголок. Долго сидела в кресле, сжавшись в комочек, совершенно неподвижно, потом заснула, свесив через ручку кресла голову и правую руку.
Часто в квартиру заходил комендант и, пройдя по коридору, уходил обратно, ничего не сказав.
Что ему нужно? - спрашивали шепотом друг друга жильцы.
Может быть, хочет проследить, кто имеет близкое отношение к Обрезкову?
Жизнь в квартире от присутствия в ней девочки стала невозможна. Каждый из жильцов, когда встречался с молчаливым взглядом ребенка, как-то терялся, преувеличенно ласково заговаривал с ним, стараясь в то же время выдумать какой-нибудь предлог, чтобы поскорее отойти. Или делал вид, что не заметил одиноко сидящего в коридоре ребенка и поскорее проходил в свою комнату. Девочку не умывали уже целую неделю, а сама она не могла достать до крана. И спала она, сидя в кресле, не раздеваясь. На шее у нее был темный круг грязи, а между пальчиками рук образовалась какая-то корка.
И каждому из жильцов приходилось делать вид, что он не замечает ни того, ни другого, потому что тогда придется для девочки делать все. Даже ставить ей пищу было мучительно. Она ни о чем не спрашивала, не допытывалась о причине изменившегося к ней отношения.
Она только молча смотрела своими большими детскими глазами на того, кто подходил к ней и ставил кружку молока на окно. Поэтому каждый из жильцов, чтобы не доставлять себе лишних мучений, или старался ставить молоко, когда девочка спала, или вовсе не ставил его, надеясь, что остальные квартиранты не бесчувственные же люди,- вспомнят о девочке.
В первое время жильцы возмущенно и тревожно обсуждали положение ребенка, говорили о бездушии государственной машины. И каждый особенно горячо говорил, как бы этим стараясь показать перед другими и перед своей собственной совестью, что он прикладывает к этому делу максимум энергии и забот.
Но была удача в том, что Аринушка оказалась на редкость чутким ребенком. Она как будто поняла, что с ней что-то случилось, о чем не следует расспрашивать. И когда заметила, что от нее сторонятся, сама уж не подходила ни к кому. Так что стало гораздо легче проходить мимо нее, делая вид, что не замечаешь ее. Нужно было только не смотреть в ее сторону, чтобы не встречаться с ней глазами.
Самое ужасное было взглянуть в ее большие с длинными ресницами, синие, как небеса, глаза.
Один раз кто-то из жильцов сказал, что голова девочки полна насекомых и нужно ее вымыть. И все горячо сказали, что вымыть необходимо.
А учительница музыки, улучив момент, когда девочка была в кухне и чего-то искала на пустых полках, взяла от нее кресло, тщательно осмотрела его, обчистила и поставила ей другое с прорвавшейся клеенкой и вылезшими пружинами. Потом бросила еще свой старый коврик с постели.
Аринушка, вернувшись, молча посмотрела на кресло, потом на дверь тети Нади. Но сейчас же развлеклась пружинами, которые долго дрожали и качались, если трогать их пальцами.
Так как в кресле было больно спать от пружин, то Аринушка спала эту ночь на полу, на коврике, положив рядом с собой младшую куклу, которая, на ее взгляд, сегодня выглядела совершенно больной. Она тщательно одевала ее своим, едва доходившим ей до колен пальтишком и долго старалась прикрыть свои ноги концом коврика.
Один раз Марья Петровна, вернувшись домой, хотела было пройти мимо поспешным шагом занятого человека, как все усвоили себе за это последнее время, но машинально взглянула в сторону кресла.
Девочка, очень похудевшая и побледневшая, сидела в уголке кресла и молча смотрела на старушку. И вдруг из глаз ее скатилась одна большая, крупная слеза.
Старушка вбежала в свою комнату, упала лицом на кровать, и все ее старческое тело задергалось от прорвавшихся рыданий.
Прошло очень много времени. Она все лежала вниз лицом. Но вдруг она вздрогнула и подняла насторожённо голову. В дверь послышался слабый стук. Она открыла, На пороге стояла Аринушка в своем грязном, жалком виде. Она робко посмотрела на старушку и сказала:
Милая тетя Маша... если я вас не очень обижу, дайте мне хоть малюсенький кусочек хлебца... Я очень... очень хочу есть...
Ребенок ты мой несчастный! - воскликнула с болью старушка,- возьми вот, кушай, вот тебе еще, вот...
Она всунула девочке в подставленные по-детски пригоршни ломтик хлеба, баранок и торопливо сказала:
Только иди, детка, туда, иди к себе в креслице, и кушай там.
Она выпроводила за плечо девочку и опять захлопнула дверь.
На другой день жильцы, как громом, были поражены известием, что с Андреем Афанасьевичем, отцом Аринушки, произошло недоразумение. Его спутали с каким-то бандитом, однофамильцем, и он завтра возвратится. Первой опомнилась учительница музыки Надежда Петровна и бросилась к Аринушке.
Детка, милая моя, папа завтра- приезжает! Пойдем скорее мыться, чтобы встретить его по-праздничному.
Все женщины, взволнованные, обрадованные, обступили ребенка и наперерыв старались сказать ему ласковое слово, потом повели в ванную, а Марья Петровна, которой не хватило около девочки места, занялась приготовлением завтрака для нее.
Даже доктор, который совсем был здесь лишним, несколько раз подходил к двери ванной, где мыли девочку, и, поглаживая лысину, опять отходил.
Пантелеймон Сергеевич Романов - ХОРОШИЕ ЛЮДИ , читать текст
См. также Романов Пантелеймон Сергеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :
ХОРОШИЙ НАЧАЛЬНИК
В канцелярию одного из учреждений вошел человек в распахнутой шубе с к...
ХУДОЖНИКИ
В государственном писчебумажном магазине стояла перед прилавком очеред...