Николай алексеевич некрасов кому на руси жить хорошо. Счастливые в поэме
В толпе горластой, праздничной
Похаживали странники,
Прокликивали клич:
"Эй! нет ли где счастливого?
Явись! Коли окажется,
Что счастливо живешь,
У нас ведро готовое:
Пей даром сколько вздумаешь -
На славу угостим!.."
Таким речам неслыханным
Смеялись люди трезвые,
А пьяные да умные
Чуть не плевали в бороду
Ретивым крикунам.
Однако и охотников
Хлебнуть вина бесплатного
Достаточно нашлось.
Когда вернулись странники
Под липу, клич прокликавши,
Их обступил народ.
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в золоте,
Не в дорогих камнях.
"А в чем же?"
- "В благодушестве!
Пределы есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение -
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я!"
- "А где возьмешь косушечку?"
- "Да вы же дать сулилися..."
"Проваливай! шалишь!.."
Пришла старуха старая,
Рябая, одноглазая
И объявила, кланяясь,
Что счастлива она:
Что у нее по осени
Родилось реп до тысячи
На небольшой гряде.
"Такая репа крупная,
Такая репа вкусная,
А вся гряда - сажени три,
А впоперечь - аршин!"
Над бабой посмеялися,
А водки капли не дали:
"Ты дома выпей, старая,
Той репой закуси!"
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
"Я счастлив!" - говорит.
"Ну, открывай, старинушка,
В чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!"
- "А в том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я и во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих - за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай - жив!"
"На! выпивай, служивенький!
С тобой и спорить нечего:
Ты счастлив - слова нет!"
Пришел с тяжелым молотом
Каменотес-олончанин,
Плечистый, молодой:
"И я живу - не жалуюсь, -
Сказал он, - с женкой, с матушкой
Не знаем мы нужды!"
"Да в чем же ваше счастие?"
"А вот гляди (и молотом,
Как перышком, махнул):
Коли проснусь до солнышка
Да разогнусь о полночи,
Так гору сокрушу!
Случалось не похвастаю,
Щебенки наколачивать
В день на пять серебром!"
Пахом приподнял "счастие"
И, крякнувши порядочно,
Работничку поднес:
"Ну, веско! а не будет ли
Носиться с этим счастием
Под старость тяжело?.."
"Смотри, не хвастай силою,-
Сказал мужик с одышкою,
Расслабленный, худой
(Нос вострый, как у мертвого,
Как грабли руки тощие,
Как спицы ноги длинные,
Не человек - комар).-
Я был - не хуже каменщик
Да тоже хвастал силою,
Вот бог и наказал!
Смекнул подрядчик, бестия,
Что простоват детинушка,
Учал меня хвалить,
А я-то сдуру радуюсь,
За четверых работаю!
Однажды ношу добрую
Наклал я кирпичей,
А тут его, проклятого,
И нанеси нелегкая:
"Что это?- говорит.-
Не узнаю я Трифона!
Идти с такою ношею
Не стыдно молодцу?"
-"А коли мало кажется,
Прибавь рукой хозяйскою!"-
Сказал я, осердясь.
Ну, с полчаса, я думаю,
Я ждал, а он подкладывал,
И подложил, подлец!
Сам слышу - тяга страшная,
Да не хотелось пятиться.
И внес ту ношу чертову
Я во второй этаж!
Глядит подрядчик, дивится,
Кричит, подлец, оттудова:
"Ай, молодец, Трофим!
Не знаешь сам, что сделал ты:
Ты снес один по крайности
Четырнадцать пудов!"
Ой, знаю! сердце молотом
Стучит в груди, кровавые
В глазах круги стоят,
Спина как будто треснула...
Дрожат, ослабли ноженьки.
Зачах я с той поры!...
Налей, брат, полстаканчика!"
"Налить? Да где ж тут счастие?
Мы потчуем счастливого,
А ты что рассказал!"
"Дослушай! будет счастие!"
"Да в чем же, говори!"
"А вот в чем. Мне на родине,
Как всякому крестьянину,
Хотелось умереть.
Из Питера, расслабленный,
Шальной, почти без памяти,
Я на машину сел.
В вагоне - лихорадочных,
Горячечных работничков
Нас много набралось,
Всем одного желалося,
Как мне: попасть на родину,
Чтоб дома помереть.
Однако нужно счастие
И тут: мы летом ехали,
В жарище, в духоте
У многих помутилися
Вконец больные головы,
В вагоне ад пошел:
Тот стонет, тот катается,
Как оглашенный, по полу,
Тот бредит женкой, матушкой.
Ну, на ближайшей станции
Такого и долой!
Глядел я на товарищей,
Сам весь горел, подумывал -
Несдобровать и мне
В глазах кружки багровые,
И всё мне, братец, чудится,
Что режу пеунов
(Мы тоже пеунятники,
Случалось в год откармливать
До тысячи зобов).
Где вспомнились, проклятые!
Уж я молиться пробовал,
Нет! всё с ума нейдут!
Поверишь ли? вся партия
Передо мной трепещется!
Гортани перерезаны,
Кровь хлещет, а поют!
А я с ножом: "Да полно вам!"
Уж как господь помиловал,
Что я не закричал?
Сижу, креплюсь... по счастию,
День кончился, а к вечеру
Похолодало,- сжалился
Над сиротами бог!
Ну, так мы и доехали,
И я добрел на родину,
А здесь, по божьей милости,
И легче стало мне..."
"Чего вы тут расхвастались
Своим мужицким счастием?-
Кричит, разбитый на ноги,
Дворовый человек.-
А вы меня попотчуйте:
Я счастлив, видит бог!
У первого боярина,
У князя Переметьева,
Я был любимый раб.
Жена - раба любимая,
А дочка вместе с барышней
Училась и французскому
И всяким языкам,
Садиться позволялось ей
В присутствии княжны...
Ой! как кольнуло!.. батюшки!.."
(И начал ногу правую
Ладонями тереть.)
Крестьяне рассмеялися.
"Чего смеетесь, глупые,-
Озлившись неожиданно
Дворовый закричал.-
Я болен, а сказать ли вам,
О чем молюсь я господу,
Вставая и ложась?
Молюсь: "Оставь мне, господи,
Болезнь мою почетную,
По ней я дворянин!"
Не вашей подлой хворостью,
Не хрипотой, не грыжею -
Болезнью благородною
Какая только водится
У первых лиц в империи,
Я болен, мужичье!
По-да-грой именуется!
Чтоб получить ее -
Шампанское, бургонское,
Токайское, венгерское
Лет тридцать надо пить...
За стулом у светлейшего
У князя Переметьева
Я сорок лет стоял,
С французским лучшим трюфелем
Тарелки я лизал,
Напитки иностранные
Из рюмок допивал...
Ну, наливай!"
-"Проливай!
У нас вино мужицкое,
Простое, не заморское -
Не по твоим губам!"
Желтоволосый, сгорбленный,
Подкрался робко к странникам
Крестьянин-белорус,
Туда же к водке тянется:
"Налей и мне маненичко,
Я счастлив!"- говорит.
"А ты не лезь с ручищами!
Докладывай, доказывай
Сперва, чем счастлив ты?"
"А счастье наше - в хлебушке:
Я дома в Белоруссии
С мякиною, с кострикою
Ячменный хлеб жевал;
Как роженица корчишься,
Как схватит животы.
А ныне, милость божия!-
Досыта у Губонина
Дают ржаного хлебушка,
Жую - не нажуюсь!"
Пришел какой-то пасмурный
Мужик с скулой свороченной,
Направо всё глядит:
"Хожу я за медведями,
И счастье мне великое:
Троих моих товарищей
Сломали мишуки,
А я живу, бог милостив!"
"А ну-ка влево глянь?"
Не глянул, как ни пробовал,
Какие рожи страшные
Ни корчил мужичок:
"Свернула мне медведица
Маненичко скулу!"
-"А ты с другой померяйся,
Подставь ей щеку правую -
Поправит...." - Посмеялися,
Однако поднесли.
Оборванные нищие,
Послышав запах пенного,
И те пришли доказывать,
Как счастливы они:
"Нас у порога лавочник
Встречает подаянием,
А в дом войдем, так из дому
Проводят до ворот...
Чуть запоем мы песенку,
Бежит к окну хозяюшка
С краюхою, с ножом,
А мы-то заливаемся:
"Давай, давай - весь каравай,
Не мнется и не крошится,
Тебе скорей, а нам спорей...."
Смекнули наши странники,
Что даром водку тратили,
Да кстати и ведерочку
Конец. "Ну, будет с вас!
Эй, счастие мужицкое!
Дырявое, с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой!"
"А вам бы, други милые,
Спросить Ермилу Гирина,-
Сказал, подсевши к странникам,
Деревни Дымоглотова
Крестьянин Федосей.-
Коли Ермил не выручит,
Счастливцем не объявится,
Так и шататься нечего..."
"А кто такой Ермил?
Князь, что ли, граф сиятельный?"
"Не князь, не граф сиятельный,
А просто он - мужик!"
"Ты говори толковее,
Садись, а мы послушаем,
Какой такой Ермил?"
"А вот какой: сиротскую
Держал Ермило мельницу
На Унже. По суду
Продать решили мельницу:
Пришел Ермило с прочими
В палату на торги.
Пустые покупатели
Скоренько отвалилися,
Один купец Алтынников
С Ермилом в бой вступил,
Не отстает, торгуется,
Наносит по копеечке.
Ермило как рассердится -
Хвать сразу пять рублей!
Купец опять копеечку,
Пошло у них сражение:
Купец его копейкою,
А тот его рублем!
Не устоял Алтынников!
Да вышла тут оказия:
Тотчас же стали требовать
Задатков третью часть,
А третья часть - до тысячи.
С Ермилом денег не было,
Уж сам ли он сплошал,
Схитрили ли подьячие,
А дело вышло дрянь!
Повеселел Алтынников:
"Моя, выходит, мельница!"
"Нет! - говорит Ермил,
Подходит к председателю. -
Нельзя ли вашей милости
Помешкать полчаса?"
"Что в полчаса ты сделаешь?"
"Я деньги принесу!"
"А где найдешь? В уме ли ты?
Верст тридцать пять до мельницы,
А через час присутствию
Конец, любезный мой!"
"Так полчаса позволите?"
"Пожалуй, час промешкаем!"
Пошел Ермил; подьячие
С купцом переглянулися,
Смеются, подлецы!
На площадь на торговую
Пришел Ермило (в городе
Тот день базарный был),
Стал на воз, видим: крестится,
На все четыре стороны
Кричит: "Эй, люди добрые!
Притихнете, послушайте,
Я слово вам скажу!"
Притихла площадь людная,
И тут Ермил про мельницу
Народу рассказал:
"Давно купец Алтынников
Присватывался к мельнице,
Да не плошал и я,
Раз пять справлялся в городе,
Сказали: с переторжкою
Назначены торги.
Без дела, сами знаете,
Возить казну крестьянину
Проселком не рука:
Приехал я без грошика,
Ан глядь - они спроворили
Без переторжки торг!
Схитрили души подлые,
Да и смеются нехристи:
"Что часом ты поделаешь?
Где денег ты найдешь?"
Авось найду, бог милостив!
Хитры, сильны подьячие,
А мир их посильней,
Богат купец Алтынников,
А всё не устоять ему
Против мирской казны -
Ее, как рыбу из моря,
Века ловить - не выловить.
Ну, братцы! видит бог,
Разделаюсь в ту пятницу!
Не дорога мне мельница,
Обида велика!
Коли Ермила знаете,
Коли Ермилу верите,
Так выручайте, что ль!.."
И чудо сотворилося:
На всей базарной площади
У каждого крестьянина,
Как ветром, полу левую
Заворотило вдруг!
Крестьянство раскошелилось,
Несут Ермилу денежки,
Дают, кто чем богат.
Ермило парень грамотный,
Да некогда записывать,
Наклали шляпу полную
Целковиков, лобанчиков,
Прожженной, битой, трепаной
Крестьянской ассигнации.
Ермило брал - не брезговал
И медным пятаком.
Еще бы стал он брезговать,
Когда тут попадалася
Иная гривна медная
Дороже ста рублей!
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: "Бери, Ермил Ильич,
Отдашь, не пропадет!"
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату шел со шляпою,
Зажавши в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил на стол!..
Не волчий зуб, так лисий хвост,-
Пошли юлить подьячие,
Да не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего,
Копейки не дал им!
Глядеть весь город съехался,
Как в день базарный, пятницу,
Через неделю времени
Ермил на той же площади
Рассчитывал народ.
Упомнить где же всякого?
В ту пору дело делалось
В горячке, второпях!
Однако споров не было,
И выдать гроша лишнего
Ермилу не пришлось.
Еще, он сам рассказывал,
Рубль лишний - чей бог ведает!-
Остался у него.
Весь день с мошной раскрытою
Ходил Ермил, допытывал:
Чей рубль? да не нашел.
Уж солнце закатилося,
Когда с базарной площади
Ермил последний тронулся,
Отдав тот рубль слепым...
Так вот каков Ермил Ильич".
"Чуден! - сказали странники.-
Однако знать желательно -
Каким же колдовством
Мужик над всей округою
Такую силу взял?"
"Не колдовством, а правдою.
Слыхали про Адовщину,
Юрлова-князя вотчину?"
"Слыхали, ну так что ж?"
"В ней главный управляющий
Был корпуса жандармского
Полковник со звездой,
При нем пять-шесть помощников,
А наш Ермило писарем
В конторе состоял.
Лет двадцать было малому,
Какая воля писарю?
Однако для крестьянина
И писарь человек.
К нему подходишь к первому,
А он и посоветует
И справку наведет;
Где хватит силы - выручит,
Не спросит благодарности,
И дашь, так не возьмет!
Худую совесть надобно -
Крестьянину с крестьянина
Копейку вымогать.
Таким путем вся вотчина
В пять лет Ермилу Гирина
Узнала хорошо,
А тут его и выгнали...
Жалели крепко Гирина,
Трудненько было к новому,
Хапуге, привыкать,
Однако делать нечего,
По времени приладились
И к новому писцу.
Тот ни строки без трешника,
Ни слова без семишника,
Прожженный, из кутейников -
Ему и бог велел!
Однако, волей божией,
Недолго он процарствовал,-
Скончался старый князь,
Приехал князь молоденький,
Прогнал того полковника,
Прогнал его помощника,
Контору всю прогнал,
А нам велел из вотчины
Бурмистра изобрать.
Ну, мы не долго думали,
Шесть тысяч душ, всей вотчиной
Кричим: "Ермилу Гирина!"-
Как человек един!
Зовут Ермилу к барину.
Поговорив с крестьянином,
С балкона князь кричит:
"Ну, братцы! будь по-вашему.
Моей печатью княжеской
Ваш выбор утвержден:
Мужик проворный, грамотный,
Одно скажу: не молод ли?.."
А мы: "Нужды нет, батюшка,
И молод, да умен!"
Пошел Ермило царствовать
Над всей княжою вотчиной,
И царствовал же он!
В семь лет мирской копеечки
Под ноготь не зажал,
В семь лет не тронул правого,
Не попустил виновному,
Душой не покривил..."
"Стой!" - крикнул укорительно
Какой-то попик седенький
Рассказчику. - Грешишь!
Шла борона прямехонько,
Да вдруг махнула в сторону -
На камень зуб попал!
Коли взялся рассказывать,
Так слова не выкидывай
Из песни: или странникам
Ты сказку говоришь?..
Я знал Ермилу Гирина..."
"А я небось не знал?
Одной мы были вотчины,
Одной и той же волости,
Да нас перевели..."
"А коли знал ты Гирина,
Так знал и брата Митрия,
Подумай-ка, дружок".
Рассказчик призадумался
И, помолчав, сказал:
"Соврал я: слово лишнее
Сорвалось на маху!
Был случай, и Ермил-мужик
Свихнулся: из рекрутчины
Меньшого брата Митрия
Повыгородил он.
Молчим: тут спорить нечего,
Сам барин брата старосты
Забрить бы не велел,
Одна Ненила Власьева
По сыне горько плачется,
Кричит: не наш черед!
Известно, покричала бы
Да с тем бы и отъехала.
Так что же? Сам Ермил,
Покончивши с рекрутчиной,
Стал тосковать, печалиться,
Не пьет, не ест: тем кончилось,
Что в деннике с веревкою
Застал его отец.
Тут сын отцу покаялся:
"С тех пор, как сына Власьевны
Поставил я не в очередь,
Постыл мне белый свет!"
А сам к веревке тянется.
Пытали уговаривать
Отец его и брат,
Он всё одно: "Преступник я!
Злодей! вяжите руки мне,
Ведите в суд меня!"
Чтоб хуже не случилося,
Отец связал сердечного,
Приставил караул.
Сошелся мир, шумит, галдит,
Такого дела чудного
Вовек не приходилося
Ни видеть, ни решать.
Ермиловы семейные
Уж не о том старалися,
Чтоб мы им помирволили,
А строже рассуди -
Верни парнишку Власьевне,
Не то Ермил повесится,
За ним не углядишь!
Пришел и сам Ермил Ильич,
Босой, худой, с колодками,
С веревкой на руках,
Пришел, сказал: "Была пора,
Судил я вас по совести,
Теперь я сам грешнее вас:
Судите вы меня!"
И в ноги поклонился нам.
Ни дать ни взять юродивый,
Стоит, вздыхает, крестится,
Жаль было нам глядеть,
Как он перед старухою,
Перед Ненилой Власьевой,
Вдруг на колени пал!
Ну, дело всё обладилось,
У господина сильного
Везде рука: сын Власьевны
Вернулся, сдали Митрия,
Да, говорят, и Митрию
Нетяжело служить,
Сам князь о нем заботится.
А за провинность с Гирина
Мы положили штраф:
Штрафные деньги рекруту,
Часть небольшая Власьевне,
Часть миру на вино...
Однако после этого
Ермил не скоро справился,
С год как шальной ходил.
Как ни просила вотчина,
От должности уволился,
В аренду снял ту мельницу
И стал он пуще прежнего
Всему народу люб:
Брал за помол по совести,
Народу не задерживал,
Приказчик, управляющий,
Богатые помещики
И мужики беднейшие -
Все очереди слушались,
Порядок строгий вел!
Я сам уж в той губернии
Давненько не бывал,
А про Ермилу слыхивал,
Народ им не нахвалится,
Сходите вы к нему".
"Напрасно вы проходите,-
Сказал уж раз заспоривший
Седоволосый поп.-
Я знал Ермилу Гирина,
Попал я в ту губернию
Назад тому лет пять
(Я в жизни много странствовал,
Преосвященный наш
Переводить священников
Любил)... С Ермилой Гириным
Соседи были мы.
Да! был мужик единственный!
Имел он всё, что надобно
Для счастья: и спокойствие,
И деньги, и почет,
Почет завидный, истинный,
Не купленный ни деньгами,
Ни страхом: строгой правдою,
Умом и добротой!
Да только, повторяю вам,
Напрасно вы проходите,
В остроге он сидит..."
"Как так?"
-"А воля божия!
Слыхал ли кто из вас,
Как бунтовалась вотчина
Помещика Обрубкова,
Испуганной губернии,
Уезда Недыханьева,
Деревня Столбняки?..
Как о пожарах пишется
В газетах (я их читывал):
"Осталась неизвестною
Причина" - так и тут:
До сей поры неведомо
Ни земскому исправнику,
Ни высшему правительству,
Ни столбнякам самим,
С чего стряслась оказия,
А вышло дело дрянь.
Потребовалось воинство,
Сам государев посланный
К народу речь держал,
То руганью попробует
И плечи с эполетами
Подымет высоко,
То ласкою попробует
И грудь с крестами царскими
Во все четыре стороны
Повертывать начнет.
Да брань была тут лишняя,
А ласка непонятная:
"Крестьянство православное!
Русь-матушка! царь-батюшка!"
И больше ничего!
Побившись так достаточно,
Хотели уж солдатикам
Скомандовать: пали!
Да волостному писарю
Пришла тут мысль счастливая,
Он про Ермилу Гирина
Начальнику сказал:
"Народ поверит Гирину,
Народ его послушает...."
-"Позвать его живей!"
......................
Вдруг крик:" Ай, ай! помилуйте!",
Раздавшись неожиданно,
Нарушил речь священника,
Все бросились глядеть:
У валика дорожного
Секут лакея пьяного -
Попался в воровстве!
Где пойман, тут и суд ему:
Судей сошлось десятка три,
Решили дать по лозочке,
И каждый дал лозу!
Лакей вскочил и, шлепая
Худыми сапожнишками,
Без слова тягу дал.
"Вишь, побежал, как встрепанный!-
Шутили наши странники,
Узнавши в нем балясника,
Что хвастался какою-то
Особенной болезнию
От иностранных вин.-
Откуда прыть явилася!
Болезнь ту благородную
Вдруг сняло, как рукой!"
"Эй, эй! куда ж ты, батюшка!
Ты доскажи историю,
Как бунтовалась вотчина
Помещика Обрубкова,
Деревня Столбняки?"
"Пора домой, родимые.
Бог даст, опять мы встретимся,
Тогда и доскажу!"
Под утро все поразъехались,
Поразбрелась толпа.
Крестьяне спать надумали,
Вдруг тройка с колокольчиком
Откуда ни взялась,
Летит! а в ней качается
Какой-то барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне разом бросились
К дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь....
Поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» рассказывает о путешествии семерых крестьян по России в поисках счастливого человека. Произведение было написано в конце 60-х-середине 70-х гг. XIX века, после реформ Александра II и отмены крепостного права. В нем рассказывается о постреформенном обществе, в котором не только не исчезли многие старые пороки, но и появилось множество новых. По замыслу Николая Алексеевича Некрасова, странники должны были в конце пути достичь Петербурга, но из-за болезни и скорой смерти автора поэма осталась неоконченной.
Произведение «Кому на Руси жить хорошо» написано белым стихом и стилизовано под русские народные сказания. Предлагаем прочитать онлайн краткое содержание «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова по главам, подготовленное редакцией нашего портала.
Главные герои
Роман , Демьян , Лука , братья Губины Иван и Митродор , Пахом , Пров - семеро крестьян, отправившихся искать счастливого человека.
Другие персонажи
Ермил Гирин - первый «кандидат» на звание счастливца, бурмистр честный, очень уважаемый крестьянами.
Матрёна Корчагина (Губернаторша) - крестьянка, слывущая в своей деревне «счастливицей».
Савелий - дед мужа Матрёны Корчагиной. Столетний старец.
Князь Утятин (Последыш) - старый помещик, самодур, которому его семья, по сговору с крестьянами, не говорит об отмене крепостного права.
Влас - крестьянин, бурмистр деревни, когда-то принадлежащей Утятину.
Гриша Добросклонов - семинарист, сын дьяка, мечтающий об освобождении русского народа; прототипом был революционный демократ Н. Добролюбов.
Часть 1
Пролог
На «столбовой дорожке» сходятся семь мужиков: Роман, Демьян, Лука, братья Губины (Иван и Митродор), старик Пахом и Пров. Уезд, из которого они происходят, называется автором Терпигоревым, а «смежные деревни», из которых родом мужики, именуются как Заплатово, Дыряево, Разутово, Знобишино, Горелово, Неелово и Неурожайко, таким образом, в поэме используется художественный прием «говорящих» названий.
Мужики сошлись и заспорили:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Каждый из них настаивает на своем. Один кричит, что вольготнее всего живется помещику, другой, что чиновнику, третий – попу, «купчине толстопузому», «вельможному боярину, министру государеву», или же царю.
Со стороны кажется, будто мужики нашли на дороге клад и теперь делят его между собой. Мужики уже и забыли, по каким делам они вышли из дому (один шел крестить ребенка, другой на базар…), и идут неизвестно куда, пока не наступает ночь. Только тут мужики останавливаются и, «свалив беду на лешего», усаживаются отдохнуть и продолжить спор. Вскоре дело доходит до драки.
Роман тузит Пахомушку,
Демьян тузит Луку.
Драка переполошила весь лес, проснулось эхо, забеспокоились звери и птицы, мычит корова, кует кукушка, пищат галчата, лисица, подслушивавшая мужиков, решает убежать подальше.
А тут еще у пеночки
С испугу птенчик крохотный
Из гнездышка упал.
Когда драка окончилась, мужики обращают внимание на этого птенчика и ловят его. Пташке легче, чем мужику, – так говорит Пахом. Были бы у него крылья, и он бы облетел всю Русь, чтобы дознаться, кому лучше всего на ней живется. «Не надо бы и крылышек», – добавляют остальные, им бы только хлебушка да «по ведру бы водочки», а еще огурчиков, кваску и чайку. Тогда бы они всю «Русь-матушку ногами перемеряли».
Пока мужики толкуют подобным образом, к ним подлетает пеночка, и просит отпустить ее птенчика на волю. За него она даст царский выкуп: все, желаемое мужиками.
Мужики соглашаются, и пеночка указывает им место в лесу, где закопана коробочка со скатертью-самобранкою. Затем она зачаровывает на них одежду, чтобы та не сносилась, чтобы лапотки не разбились, портянки не прели, а на теле не плодилась вошь, и улетает «с своим родимым птенчиком». На прощание пеночка предупреждает мужиком: еды от скатерти-самобранки они могут спрашивать, сколько угодно, но вот больше ведра водки в день просить нельзя:
И раз и два – исполнится
По вашему желанию,
А в третий быть беде!
Крестьяне спешат в лес, где действительно находят скатерть-самобранку. Обрадованные, они устраивают пир и дают зарок: не возвращаться домой, пока доподлинно не узнают, «кому живется счастливо, вольготно на Руси?».
Так начинается их путешествие.
Глава 1. Поп
Далеко тянется широкая дорожка, обставленная березами. На ней мужикам попадаются в основном «люди малые» – крестьяне, мастеровые, нищие, солдаты. У них путники ничего даже не спрашивают: какое уж тут счастье? Ближе к вечеру мужики встречают попа. Мужики загораживают ему путь и низко кланяются. В ответ на безмолвный вопрос попа: чего им надобно?, Лука рассказывает о затеянном споре и спрашивает: “Сладка ли жизнь поповская?”.
Священник надолго задумывается, а затем отвечает, что, поскольку роптать на Бога грех, он просто опишет мужикам свою жизнь, а они уже сами смекнут, хороша ли она.
Счастье, по мнению попа, заключается в трех вещах: «покой, богатство, честь». Никакого покоя священнику неведомо: его сан достается ему тяжелым трудом, а затем начинается не менее тяжелое служение, плач сирот, крики вдов и стоны умирающих мало способствуют душевному покою.
Ничем не лучше обстоит дело и с почетом: поп служит объектом для острот простого народа, про него сочиняются непристойные сказки, анекдоты и небылицы, которые не щадят не только его самого, но и жену-попадью, и детей.
Остается последнее, богатство, но и тут все давно изменилось. Да, были времена, когда дворяне чтили попа, играли пышные свадьбы и приезжали в свои имения умирать – вот и была священникам работа, нынче же «рассеялись помещики по дальней чужеземщине». Вот и выходит так, что поп довольствуется редкими медными пятаками:
Крестьянин сам нуждается,
И рад бы дал, да нечего…
Закончив свою речь, священник уезжает, а спорщики накидываются на Луку с упреками. Они дружно обвиняют его в глупости, в том, что это только с виду показалось ему поповское жилье привольным, а глубже разобраться он не смог.
Что взял? башка упрямая!
Мужики, наверное, поколотили бы Луку, но тут к его счастью на изгибе дороги еще раз показывается «лицо попово строгое»…
Глава 2. Сельская ярмонка
Мужики продолжают путь, и дорога их идет через пустые деревни. Наконец они встречают седока и интересуются у него, куда пропали жители.
Ушли в село Кузьминское,
Сегодня там и ярмонка…
Тогда странники принимают решение тоже отправиться на ярмарку – а вдруг именно там скрывается тот, «кто счастливо живет»?
Кузьминское – богатое, хоть и грязное село. В нем есть две церкви, училище (закрытое), грязная гостиница и даже фельдшер. Оттого богатая и ярмарка, а больше всего тут кабаков, «одиннадцать кабатчиков», и те не успевают налить всем желающим:
Ой жажда православная,
Куда ты велика!
Вокруг много пьяных. Мужик бранит сломавшийся топор, рядом печалится дед Вавила, обещавший привезти внучке башмачки, но пропивший все деньги. Народ жалеет его, но помочь никто не может – у самих нет денег. По счастью, случается «барин», Павлуша Веретенников, он-то и покупает башмачки внучке Вавилы.
Торгуют на ярмарке и офени (книготорговцы), но спросом пользуются самые низкопробные книги, а также портреты генералов «потолще». И никто не знает, настанет ли то время, когда мужик:
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
К вечеру все напиваются так, что даже церковь с колокольней, кажется, шатается, и мужики покидают село.
Глава 3. Пьяная ночь
Стоит тихая ночь. Мужики идут по «стоголосой» дороге и слышат обрывки чужих разговоров. Говорят о чиновниках, о взятках: «А мы полтинник писарю: Прошенье изготовили», слышатся женские песни с просьбой «полюбить». Один пьяный парень закапывает в землю свою одежду, уверяя всех, что «хоронит матушку». У дорожного столбика странники снова встречают Павла Веретенникова. Он беседует с крестьянами, записывает их песни и поговорки. Записав достаточно, Веретенников пеняет крестьянам, что они много пьют – «обидно поглядеть!». Ему возражают: пьет крестьянин в основном с горя, и грех это осуждать или тому завидовать.
Возражающего зовут Яким Голый. Его историю Павлуша тоже записывает в книжечку. Еще в молодости Яким накупил сыну лубочных картинок и сам не меньше ребенка любил на них глядеть. Когда в избе случился пожар, он первым делом бросился срывать со стен картинки, и так сгорели все его сбережения, тридцать пять целковых. За сплавленный комок теперь ему дают 11 рублей.
Наслушавшись историй, странники усаживаются подкрепиться, затем один из них, Роман, остается у ведра водки за караульного, а остальные вновь смешиваются с толпой в поисках счастливого.
Глава 4. Счастливые
Странники ходят в толпе и зовут явиться счастливого. Если такой появится и расскажет им о своем счастье, то его на славу угостят водкой.
Трезвые люди посмеиваются над такими речами, а вот из пьяных выстраивается немалая очередь. Первым приходит дьячок. Его счастье, по его словам, «в благодушестве» и в «косушечке», которую нальют мужики. Дьячка прогоняют, и является старуха, у которой на небольшой гряде «родилось реп до тысячи». Следующим счастья пытает солдат с медалями, «чуть жив, а выпить хочется». Его счастье в том, что как его ни мучили на службе, а все же он остался живой. Приходят также камнетёс с огромным молотом, крестьянин, который надорвался на службе, но все же, еле живым, доехал домой, дворовый человек с «дворянской» болезнью – подагрой. Последний хвастает тем, что сорок лет простоял за столом у светлейшего князя, лизал тарелки и допивал из рюмок иностранное вино. Мужики прогоняют и его, ведь у них простое вино, «не по твоим губам!».
Очередь к странникам не становится меньше. Белорусский крестьянин счастлив тем, что здесь он ест досыта ржаного хлеба, ведь на родине хлеб пекли только с мякиной, и это вызывало страшные рези в животе. Мужик со скулой свороченной, охотник, счастлив, что выжил в схватке с медведем, в то время как остальных его товарищей медведи убили. Приходят даже нищие: они счастливы, что есть подаяние, которым они кормятся.
Наконец ведро пустеет, и странники понимают, что так они счастья не доищутся.
Эй, счастие мужицкое!
Дырявое, с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой!
Тут один из подошедших к ним людей советует «спросить Ермилу Гирина», ведь если и он счастливым не окажется, то нечего и искать. Ермила – простой мужик, заслуживший огромную любовь народа. Странникам рассказывают такую историю: когда-то у Ермилы была мельница, но за долги ее решили продать. Начались торги, мельницу очень хотел купить купец Алтынников. Ермила смог перебить его цену, но вот беда – денег, чтобы внести задаток, у него с собой не было. Тогда он попросил отсрочку в час и побежал на торговую площадь просить денег у народа.
И случилось чудо: Ермилу понесли деньги. Очень скоро необходимая для выкупа мельницы тысяча оказалась у него. А через неделю на площади был зрелище еще чуднее: Ермил «рассчитывал народ», деньги роздал все и честно. Остался только один лишний рубль, и Ермил до заката расспрашивал, чей он.
Странники недоумевают: каким же колдовством Ермил получил такое доверие народа. Им отвечают, что это не колдовство, а правда. Гирин служил писарем в конторе и никогда ни с кого не брал копейки, а советом помогал. Скоро скончался старый князь, а новый велел крестьянам выбирать бургомистра. Единогласно, «шесть тысяч душ, всей вотчиной» прокричали Ермила – хоть и молодой, а правду любит!
Только один раз «покривил душой» Ермил, когда не отдал в рекруты своего младшего брата, Митрия, заменив его сыном Ненилы Власьевны. Но совесть после этого поступка так замучила Ермила, что вскоре он попытался повеситься. Митрия сдали в рекруты, а сына Ненилы вернули ей. Ермил же еще долго ходил сам не свой, «от должности уволился», а арендовал взамен мельницу и стал «пуще прежнего народу люб».
Но тут в разговор вмешивается поп: все это так, но идти к Ермилу Гирину бесполезно. Он сидит в остроге. Священник начинает рассказывать, как было дело – взбунтовалась деревня Столбняки и власти решили позвать Ермила – его народ послушает.
Рассказ прерывается криками: поймали вора и секут. Вором оказывается тот самый лакей с «благородной болезнью», и после порки он улепетывает так, будто полностью забыл про свою болезнь.
Священник тем временем прощается, обещая закончить повествование истории при следующей встрече.
Глава 5. Помещик
На своем дальнейшем пути мужики встречают помещика Гаврилу Афанасьича Оболта-Оболдуева. Помещик сначала пугается, заподозрив в них разбойников, но, разобравшись, в чем дело, смеется и начинает рассказывать свою историю. Свой дворянский род он ведет от татарина Оболдуя, которого на потеху императрице ободрал медведь. Она же за это пожаловала татарину сукна. Такими были благородные предки помещика…
Закон – мое желание!
Кулак – моя полиция!
Однако не все строгости, помещик признается, что он больше «ласкою привлекал сердца»! Все дворовые его любили, дарили подарки, а он был им как отец родной. Но все переменилось: отобрали у помещика крестьян и землю. Из лесов доносится стук топора, все разоряют, взамен усадьб плодятся питейные дома, ведь теперь грамота и вовсе никому не нужна. А помещикам кричат:
Проснись, помещик заспанный!
Вставай! – учись! трудись!..
Но как же трудиться помещику, с малолетства привычному совершенно к другому? Они ничему не обучался, и «думал век так жить», а вышло по-иному.
Помещик зарыдал, вместе с ним чуть не заплакали добродушные крестьяне, подумав:
Порвалась цепь великая,
Порвалась – расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..
Часть 2
Последыш
На следующий день мужики выходят на берег Волги, на огромный сенокосный луг. Едва они разговорились с местными, как раздалась музыка и к берегу причалили три лодочки. В них дворянская семья: два барина с женами, маленькие барчата, прислуга и седой старичок-барин. Старик осматривает покос, а все кланяются ему чуть не до земли. В одном месте он останавливается и велит разметать сухой стог: сено еще сыровато. Вздорный приказ тотчас исполняют.
Странники дивятся:
Дедушка!
Что за чудной старик?
Оказывается, что старик – князь Утятин (крестьяне называют его Последышем) – узнав об отмене крепостного права, «задурил», и слег с ударом. Его сыновьям было объявлено, что они предали помещичьи идеалы, не смогли их отстоять, а раз так – остаются без наследства. Сыновья испугались и уговорили крестьян немного подурачить помещика, с тем, что после его смерти подарят деревне поемные луга. Старику сказали, что царь велел вернуть крепостных назад помещикам, князь обрадовался и встал на ноги. Так эта комедия продолжается и по сей день. Некоторые крестьяне этому даже рады, например дворовой Ипат:
Ипат сказал: “Балуйтесь вы!
А я князей Утятиных
Холоп – и весь тут сказ!”
А вот Агап Петров не может смириться с тем, что и на воле им будет кто-то помыкать. Однажды он высказал барину все прямо, и того хватил удар. Очнувшись, он велел высечь Агапа, и крестьяне, чтобы не раскрыть обмана, повели его на конюшню, где поставили перед ним штоф вина: пей и кричи погромче! Агап в ту же ночь умер: тяжело было ему склониться…
Странники присутствуют на пиру Последыша, где он говорит речь о пользе крепостного права, а после ложится в лодку и под песни засыпает в ней вечным сном. Деревня Вахлаки вздыхает с искренним облегчением, но лугов им никто не отдает – суд длится до сегодняшнего дня.
Часть 3
Крестьянка
“Не всё между мужчинами
Отыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!”
С этими словами странники отправляются к Корчагиной Матрене Тимофеевне, губернаторше, красивой женщине 38 лет от роду, которая, однако, уже именует себя старухой. Она рассказывает о своей жизни. Тогда только и счастлива была, как росла в родительском дому. Но быстро промчалось девичество, и вот Матрену уже сватают. Суженым ее становится Филипп, пригожий, румяный и сильный. Он любит жену (по ее словам, всего один раз поколотил), но вскоре отправляется на заработки, а ее оставляет со своей большой, но чужой Матрене, семьей.
Матрена работает и на старшую золовку, и на строгую свекровь, и на свекра. Не было у нее в жизни радости, пока не родился старший сын, Демушка.
Во всей семье жалеет Матрену только старый дедСавелий, «богатырь святорусский», доживающий свою жизнь после двадцати лет каторги. На каторгу он попал за убийство немца-управляющего, не дававшего мужикам ни одной свободной минуты. Савелий много рассказывал Матрене о своей жизни, о «русском богатырстве».
Свекровь запрещает Матрене брать Демушку в поле: с ним она мало работает. За ребенком смотрит дед, но однажды он засыпает, и ребенка съедают свиньи. Через некоторое время Матрена встречает на могиле Демушки Савелия, ушедшего на покаяние в Песочный монастырь. Она прощает его и забирает домой, где старик вскоре умирает.
Были у Матрены и другие дети, но забыть Демушку она не смогла. Одного из них, пастушка Федота, однажды хотели высечь за унесенную волком овцу, но Матрена приняла на себя наказание. Когда она была беременна Лиодорушкой, ей пришлось пойти в город, просить вернуть забранного в солдаты мужа. Прямо в приемной Матрена и родила, а губернаторша, Елена Александровна, за которую молится теперь вся семья, помогла ей. С тех-то пор Матрену и «ославили счастливицей, прозвали губернаторшой». Но какое уж тут счастье?
Так говорит странникам Матренушка и добавляет: счастливую среди женщин они не найдут никогда, ключи от женского счастья потеряны, и где их найти, не знает даже Бог.
Часть 4
Пир на весь мир
В селе Вахлачина идет пир. Сюда собрались все: и странники, и Клим Яковлич, и Влас-староста. Среди пирующих сидят и два семинариста, Саввушка и Гриша, добрые простые парни. Они, по просьбе народа, поют «веселую» песню, потом приходит очередь для разных историй. Звучит история про «холопа примерного – Якова верного», который всю жизнь ходил за барином, исполнял все его прихоти и радовался даже барским побоям. Только когда барин отдал в солдаты его племянника, Яков запил, но вскоре вернулся к барину. И все-таки Яков его не простил, и смог отомстить Поливанову: завез его, с отнявшимися ногами, в лес, а там повесился на сосне над барином.
Заходит спор о том, кто грешнее всего. Божий странник Иона рассказывает историю «о двух грешниках», о разбойнике Кудеяре. Господь пробудил в нем совесть и наложил на него епитимью: срубить в лесу огромный дуб, тогда простятся ему его грехи. Но дуб упал лишь тогда, когда Кудеяр окропил его кровью жестокого пана Глуховского. Игнатий Прохоров возражает Ионе: мужицкий грех все же больше, и рассказывает историю о старосте. Он скрыл последнюю волю своего хозяина, который решил перед смертью отпустить на волю своих крестьян. Но староста, соблазнившись деньгами, разорвал вольные.
Толпа подавлена. Поются песни: «Голодная», «Солдатская». Но настанет на Руси время и для добрых песен. Подтверждение тому – два брата-семинариста, Савва и Гриша. Семинарист Гриша, сын дьячка, уже с пятнадцати лет твердо знает, что хочет посвятить свою жизнь счастью народному. Любовь к матери сливается в его сердце с любовью ко всей вахлачине. Гриша идет по своему краю и поет песню о Руси:
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и могучая,
Ты и бессильная,
Матушка Русь!
И замыслы его не пропадут: судьба готовит Грише «путь славный, имя громкое народного заступника, чахотку и Сибирь». А пока Гриша поет, и жаль, что его не слышат странники, ведь тогда бы они поняли, что уже нашли счастливого человека и могли бы вернуться домой.
Заключение
На этом обрываются недописанные Некрасовым главы поэмы. Однако уже и из сохранившихся частей перед читателем предстает широкомасштабная картина послереформенной Руси, которая с мучениями учится жить по-новому. Спектр проблем, поднимаемых автором в поэме, очень широк: проблемы повсеместного пьянства, губящего русского человека (недаром в награду счастливому предлагается ведро водки!) проблемы женщин, неискоренимой рабской психологии (раскрывается на примере Якова, Ипата) и главной проблемы народного счастья. Большинство этих проблем, к сожалению, в той или иной мере и сегодня сохраняют свою актуальность, именно поэтому произведение пользуется большой популярностью, а ряд цитат из него вошли в обиходную речь. Композиционный прием странствия главных героев приближает поэму к приключенческому роману, благодаря чему она читается легко и с большим интересом.
Краткий пересказ «Кому на Руси жить хорошо» передаёт лишь самое основное содержание поэмы, для более точного представления о произведении рекомендуем ознакомиться с полной версией «Кому на Руси жить хорошо».
Тест по поэме «Кому на Руси жить хорошо»
После прочтения краткого содержания вы можете проверить свои знания, пройдя этот тест.
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4.4 . Всего получено оценок: 13714.
Начиная с главы "Счастливые" в направлении поисков счастливого человека намечается поворот. По собственной инициативе к странникам начинают подходить "счастливцы" из низов. У большинства из них велик соблазн хлебнуть вина бесплатного. Но сам факт их появления знаменателен в эпопее. Внимание семи странников все более и более захватывает многоголосая народная Русь. Звучат рассказы-исповеди дворовых людей, лиц духовного звания, солдат, каменотесов, охотников. Все мужицкое царство вовлекается в диалог, в спор о счастии. Конечно, "счастливцы" эти таковы, что странники, увидев опустевшее ведро, с горькой иронией восклицают:
Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой!
Но в финале главы звучит рассказ о счастливом человеке, подвигающий действие эпопеи вперед, знаменующий более высокий уровень народных представлений о счастье. Ермил - "не князь, не граф сиятельный, а просто он - мужик!". Но по своему характеру и по влиянию на крестьянскую жизнь он посильнее и поавторитетнее любого. Сила его заключается в доверии народного мира и в опоре Ермила Гирина на этот мир. Поэтизируется богатырство народа, когда он действует сообща. Рассказ о Ермиле начинается с описания тяжбы героя с купцом Алтынниковым из-за сиротской мельницы. Когда в конце торга "вышло дело дрянь" - с Ермилом денег не было,- он обратился к народу за поддержкой:
И чудо сотворилося -
На всей базарной площади
У каждого крестьянина,
Как ветром, полу левую
Заворотило вдруг!
Это первый случай в поэме, когда народный мир одним порывом, одним единодушным усилием одерживает победу над неправдою:
Хитры, сильны подьячие,
А мир их посильней,
Богат купец Алтынников,
А все не устоять ему
Против мирской казны...
Подобно Якиму, Ермил наделен острым чувством христианской совестливости и чести. Лишь однажды он оступился: выгородил "из рекрутчины меньшого брата Митрия". Но этот поступок стоил праведнику жестоких мучений и завершился всенародным покаянием, еще более укрепившим его авторитет. Совестливость Ермила не исключительна: она является выражением наиболее характерных особенностей крестьянского мира в целом. Вспомним, как Ермил рассчитывался с мужиками за мирской их долг, собранный на базарной площади:
Рубль лишний, чей - Бог ведает!
Остался у него.
Весь день с мошной раскрытою
Ходил Ермил, допытывал,
Чей рубль? да не нашел.
Всей жизнью своей Ермил опровергает первоначальные представления странников о сути человеческого счастья. Казалось бы, он имеет "все, что надобно для счастья: и спокойствие, и деньги, и почет". Но в критическую минуту жизни Ермил этим "счастьем" жертвует ради правды народной и попадает в острог.
В поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» русский народ обрисован яркими красками, подробно рассмотрен и описан до мельчайших подробностей.
Данное произведение - откровение, пытающиеся донести все чаяния и горести русского крестьянства, надежды и страхи, ужасы и печали, в которых не смотря на всю безвыходность, люди пытаются найти лучик счастья в несправедливом, заправлямым жадными купцами и боярами мире…
В главе «Счастливые» поиски странников увенчиваются неким неоднозначным успехом. К путешественникам подходят люди их самых низов, считающие себя счастливыми.
Каждый из них не прочь пригубить винца и исповедаться перед мужичками.
Со всех сторон только и слышатся споры и препирания на тему счастья. У каждого оно своё, однако не лишено горькой иронии:
«Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями…»
Их счастье и счастьем то и не назовешь!
Но в конце главы, однако, звучит рассказ о человеке счастливом, его счастье на ступень выше, благороднее, он знаменует более развитую идею представлений о настоящем счастье, которое только может быть у простого крестьянина.
Представитель счастливого крестьянского народа - простой деревенский мужик по имени Ермил Гирин. Он авторитет крестьянского мира, оказывает на него влияние, вызывает уважение многих. Его сила заключена в доверительном и дружественном отношении поддержке всем народом.
Когда дело с мельницей принимает серьёзные обороты, и вот-вот кончится для героя плохо, Ермил призывает народ помочь ему.
И вдруг, сам того не ожидая, народ оказывает поддержку, кидается на помочь обыкновенному бедному мужику, и дружно справляются с боярской несправедливостью.
Несмотря на прошлый свой нехороший поступок (выгородил от солдатской службы рекрутом своего младшего брата), Ермил пример для подражания. Он совестлив и честен до самого конца, и когда с собранных на выкуп мельницы денег остается рубль, мужик ходит и ищет бывшего обладателя денег, пытаясь вернуть ему.
И казалось бы, у Ермила есть всё что нужно простому человеку-любимое дело, уважение и почёт, разве не счастье?
Однако, за своё счастье и народную любовь мужику приходится выстрадать - он отправляется в острог, жертвуя всем былым.
Глава 4
Счастливые
В толпе горластой, праздничной
Похаживали странники,
Прокликивали клич:
«Эй! нет ли где счастливого?
Явись! Коли окажется,
Что счастливо живешь,
У нас ведро готовое:
Пей даром сколько вздумаешь -
На славу угостим!..»
Таким речам неслыханным
Смеялись люди трезвые,
А пьяные да умные
Чуть не плевали в бороду
Ретивым крикунам.
Однако и охотников
Хлебнуть вина бесплатного
Достаточно нашлось.
Когда вернулись странники
Под липу, клич прокликавши,
Их обступил народ.
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в золоте,
Не в дорогих камнях.
«А в чем же?»
– «В благодушестве!
Пределы есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение -
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я!»
– «А где возьмешь косушечку?»
– «А вы же дать сулилися…»
«Проваливай! шалишь!..»
Пришла старуха старая,
Рябая, одноглазая
И объявила, кланяясь,
Что счастлива она:
Что у нее по осени
Родилось реп до тысячи
На небольшой гряде.
«Такая репа крупная,
Такая репа вкусная,
А вся гряда – сажени три,
А впоперечь – аршин!»
Над бабой посмеялися,
А водки капли не дали:
«Ты дома выпей, старая,
Той репой закуси!»
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
«Я счастлив!» – говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
– «А в том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я и во время мирное
Ходил не сыт не голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих – за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай – жив!»
«На! выпивай, служивенький!
С тобой и спорить нечего:
Ты счастлив – слова нет!»
Пришел с тяжелым молотом
Каменотес-олончанин,
Плечистый, молодой:
«И я живу – не жалуюсь, -
Сказал он, – с женкой, с матушкой
Не знаем мы нужды!»
«Да в чем же ваше счастие?»
«А вот гляди (и молотом,
Как перышком, махнул):
Коли проснусь до солнышка
Да разогнусь о полночи,
Так гору сокрушу!
Случалось, не похвастаю,
Щебенки наколачивать
В день на пять серебром!»
Пахом приподнял «счастие»
И, крякнувши порядочно,
Работнику поднес:
«Ну, веско! а не будет ли
Носиться с этим счастием
Под старость тяжело?..»
«Смотри, не хвастай силою, -
Сказал мужик с одышкою,
Расслабленный, худой
(Нос вострый, как у мертвого,
Как грабли руки тощие,
Как спицы ноги длинные,
Не человек – комар). -
Я был – не хуже каменщик
Да тоже хвастал силою,
Вот Бог и наказал!
Смекнул подрядчик, бестия,
Что простоват детинушка,
Учал меня хвалить,
А я-то сдуру радуюсь,
За четверых работаю!
Однажды ношу добрую
Наклал я кирпичей,
А тут его, проклятого,
И нанеси нелегкая:
«Что это? – говорит. -
Не узнаю я Трифона!
Идти с такою ношею
Не стыдно молодцу?»
– «А коли мало кажется,
Прибавь рукой хозяйскою!» -
Сказал я, осердясь.
Ну, с полчаса, я думаю,
Я ждал, а он подкладывал,
И подложил, подлец!
Сам слышу – тяга страшная,
Да не хотелось пятиться.
И внес ту ношу чертову
Я во второй этаж!
Глядит подрядчик, дивится,
Кричит, подлец, оттудова:
«Ай, молодец, Трофим!
Не знаешь сам, что сделал ты:
Ты нес один по крайности
Четырнадцать пудов!»
Ой, знаю! сердце молотом
Стучит в груди, кровавые
В глазах круги стоят,
Спина как будто треснула…
Дрожат, ослабли ноженьки.
Зачах я с той поры!..
Налей, брат, полстаканчика!»
«Налить? Да где ж тут счастие?
Мы потчуем счастливого,
А ты что рассказал!»
«Дослушай! будет счастие!»
«Да в чем же, говори!»
«А вот в чем. Мне на родине,
Как всякому крестьянину,
Хотелось умереть.
Из Питера, расслабленный,
Шальной, почти без памяти,
Я на машину сел.
Ну, вот мы и поехали.
В вагоне – лихорадочных,
Горячечных работничков
Нас много набралось,
Всем одного желалося,
Как мне: попасть на родину,
Чтоб дома помереть.
Однако нужно счастие
И тут: мы летом ехали,
В жарище, в духоте
У многих помутилися
Вконец больные головы,
В вагоне ад пошел:
Тот стонет, тот катается,
Как оглашенный, по полу,
Тот бредит женкой, матушкой.
Ну, на ближайшей станции
Такого и долой!
Глядел я на товарищей,
Сам весь горел, подумывал -
Несдобровать и мне.
В глазах кружки багровые,
И всё мне, братец, чудится,
Что режу пеунов
(Мы тоже пеунятники,
Случалось в год откармливать
До тысячи зобов).
Где вспомнились, проклятые!
Уж я молиться пробовал,
Нет! всё с ума нейдут!
Поверишь ли? вся партия
Передо мной трепещется!
Гортани перерезаны,
Кровь хлещет, а поют!
А я с ножом: «Да полно вам!»
Уж как Господь помиловал,
Что я не закричал?
Сижу, креплюсь… по счастию,
День кончился, а к вечеру
Похолодало, – сжалился
Над сиротами Бог!
Ну, так мы и доехали,
И я добрел на родину,
А здесь, по Божьей милости,
И легче стало мне…»
«Чего вы тут расхвастались
Своим мужицким счастием? -
Кричит, разбитый на ноги,
Дворовый человек. -
А вы меня попотчуйте:
Я счастлив, видит Бог!
У первого боярина,
У князя Переметьева,
Я был любимый раб.
Жена – раба любимая,
А дочка вместе с барышней
Училась и французскому
И всяким языкам,
Садиться позволялось ей
В присутствии княжны…
Ой! как кольнуло!.. батюшки!..»
(И начал ногу правую
Ладонями тереть.)
Крестьяне рассмеялися.
«Чего смеетесь, глупые, -
Озлившись неожиданно,
Дворовый закричал. -
Я болен, а сказать ли вам,
О чем молюсь я Господу,
Вставая и ложась?
Молюсь: «Оставь мне, Господи,
Болезнь мою почетную,
По ней я дворянин!»
Не вашей подлой хворостью,
Не хрипотой, не грыжею -
Болезнью благородною,
Какая только водится
У первых лиц в империи,
Я болен, мужичье!
По-да-грой именуется!
Чтоб получить ее -
Шампанское, бургонское,
Токайское, венгерское
Лет тридцать надо пить…
За стулом у светлейшего
У князя Переметьева
Я сорок лет стоял,
С французским лучшим трюфелем
Тарелки я лизал,
Напитки иностранные
Из рюмок допивал…
Ну, наливай!»
– «Проваливай!
У нас вино мужицкое,
Простое, не заморское -
Не по твоим губам!»
Желтоволосый, сгорбленный,
Подкрался робко к странникам
Крестьянин-белорус,
Туда же к водке тянется:
«Налей и мне маненичко,
Я счастлив!» – говорит.
«А ты не лезь с ручищами!
Докладывай, доказывай
Сперва, чем счастлив ты?»
«А счастье наше – в хлебушке:
Я дома в Белоруссии
С мякиною, с кострикою
Ячменный хлеб жевал;
Как роженица корчишься,
Как схватит животы.
А ныне, милость Божия! -
Досыта у Губонина
Дают ржаного хлебушка,
Жую – не нажуюсь!»
Пришел какой-то пасмурный
Мужик с скулой свороченной,
Направо всё глядит:
«Хожу я за медведями,
И счастье мне великое:
Троих моих товарищей
Сломали мишуки,
А я живу, Бог милостив!»
«А ну-ка влево глянь?»
Не глянул, как ни пробовал,
Какие рожи страшные
Ни корчил мужичок:
«Свернула мне медведица
Маненичко скулу!»
– «А ты с другой померяйся,
Подставь ей щеку правую -
Поправит…» – Посмеялися,
Однако поднесли.
Оборванные нищие,
Послышав запах пенного,
И те пришли доказывать,
Как счастливы они:
«Нас у порога лавочник
Встречает подаянием,
А в дом войдем, так из дому
Проводят до ворот…
Чуть запоем мы песенку,
Бежит к окну хозяюшка
С краюхою, с ножом,
А мы-то заливаемся:
«Давать давай – весь каравай,
Не мнется и не крошится,
Тебе скорей, а нам спорей…»
* * *
Смекнули наши странники,
Что даром водку тратили,
Да кстати и ведерочку
Конец. «Ну, будет с вас!
Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой!»
«А вам бы, други милые,
Спросить Ермилу Гирина, -
Сказал, подсевши к странникам,
Деревни Дымоглотова
Крестьянин Федосей. -
Коли Ермил не выручит,
Счастливцем не объявится,
Так и шататься нечего…»
«А кто такой Ермил?
Князь, что ли, граф сиятельный?»
«Не князь, не граф сиятельный,
А просто он – мужик!»
«Ты говори толковее,
Садись, и мы послушаем,
Какой такой Ермил?»
«А вот какой: сиротскую
Держал Ермило мельницу
На Унже. По суду
Продать решили мельницу:
Пришел Ермило с прочими
В палату на торги.
Пустые покупатели
Скоренько отвалилися,
Один купец Алтынников
С Ермилом в бой вступил,
Не отстает, торгуется,
Наносит по копеечке.
Ермило как рассердится -
Хвать сразу пять рублей!
Купец опять копеечку,
Пошло у них сражение:
Купец его копейкою,
А тот его рублем!
Не устоял Алтынников!
Да вышла тут оказия:
Тотчас же стали требовать
Задатков третью часть,
А третья часть – до тысячи.
С Ермилом денег не было,
Уж сам ли он сплошал,
Схитрили ли подьячие,
А дело вышло дрянь!
Повеселел Алтынников:
«Моя, выходит, мельница!»
«Нет! – говорит Ермил,
Подходит к председателю. -
Нельзя ли вашей милости
Помешкать полчаса?»
«Что с полчаса ты сделаешь?»
«Я деньги принесу!»
«А где найдешь? В уме ли ты?
Верст тридцать пять до мельницы,
А через час присутствию
Конец, любезный мой!»
«Так полчаса позволите?»
«Пожалуй, час промешкаем!»
Пошел Ермил; подьячие
С купцом переглянулися,
Смеются, подлецы!
На площадь на торговую
Пришел Ермило (в городе
Тот день базарный был),
Стал на воз, видим: крестится,
На все четыре стороны
Кричит: «Эй, люди добрые!
Притихните, послушайте,
Я слово вам скажу!»
Притихла площадь людная,
И тут Ермил про мельницу
Народу рассказал:
«Давно купец Алтынников
Присватывался к мельнице,
Да не плошал и я,
Раз пять справлялся в городе,
Сказали: с переторжкою
Назначены торги.
Без дела, сами знаете,
Возить казну крестьянину
Проселком не рука:
Приехал я без грошика,
Ан глядь – они спроворили
Без переторжки торг!
Схитрили души подлые,
Да и смеются нехристи:
«Что часом ты поделаешь?
Где денег ты найдешь?»
Авось найду, Бог милостив!
Хитры, сильны подьячие,
А мир их посильней,
Богат купец Алтынников,
А всё не устоять ему
Против мирской казны -
Ее, как рыбу из моря,
Века ловить – не выловить.
Ну, братцы! видит Бог,
Разделаюсь в ту пятницу!
Не дорога мне мельница,
Обида велика!
Коли Ермила знаете,
Коли Ермилу верите,
Так выручайте, что ль!..
И чудо сотворилося:
На всей базарной площади
У каждого крестьянина,
Как ветром, полу левую
Заворотило вдруг!
Крестьянство раскошелилось,
Несут Ермилу денежки,
Дают, кто чем богат.
Ермило парень грамотный,
Наклали шляпу полную
Целковиков, лобанчиков,
Прожженной, битой, трепаной
Крестьянской ассигнации.
Ермило брал – не брезговал
И медным пятаком.
Еще бы стал он брезговать,
Когда тут попадалася
Иная гривна медная
Дороже ста рублей!!
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: «Бери, Ермил Ильич,
Отдашь, не пропадет!»
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату шел со шляпою,
Зажавши в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил на стол!..
Не волчий зуб, так лисий хвост, -
Пошли юлить подьячие,
С покупкой поздравлять!
Да не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего,
Копейки не дал им!
Глядеть весь город съехался,
Как в день базарный, пятницу,
Через неделю времени
Ермил на той же площади
Рассчитывал народ.
Упомнить где же всякого?
В ту пору дело делалось
В горячке, второпях!
Однако споров не было,
И выдать гроша лишнего
Ермилу не пришлось.
Еще, он сам рассказывал,
Рубль лишний – чей Бог ведает! -
Остался у него.
Весь день с мошной раскрытою
Ходил Ермил, допытывал:
Чей рубль? да не нашел.
Уж солнце закатилося,
Когда с базарной площади
Ермил последний тронулся,
Отдав тот рубль слепым…
Так вот каков Ермил Ильич».
«Чуден! – сказали странники. -
Однако знать желательно -
Каким же колдовством
Мужик над всей округою
Такую силу взял?»
«Не колдовством, а правдою.
Слыхали про Адовщину,
Юрлова-князя вотчину?»
«Слыхали, ну так что ж?»
«В ней главный управляющий
Был корпуса жандармского
Полковник со звездой,
При нем пять-шесть помощников,
А наш Ермило писарем
В конторе состоял.
Лет двадцать было малому,
Какая воля писарю?
Однако для крестьянина
И писарь человек.
К нему подходишь к первому,
А он и посоветует
И справку наведет;
Где хватит силы – выручит,
Не спросит благодарности,
И дашь, так не возьмет!
Худую совесть надобно -
Крестьянину с крестьянина
Копейку вымогать.
Таким путем вся вотчина
В пять лет Ермилу Гирина
Узнала хорошо,
А тут его и выгнали…
Жалели крепко Гирина,
Трудненько было к новому,
Хапуге, привыкать,
Однако делать нечего,
По времени приладились
И к новому писцу.
Тот ни строки без трешника,
Ни слова без семишника,
Прожженный, из кутейников -
Ему и Бог велел!
Однако, волей Божией,
Недолго он поцарствовал, -
Скончался старый князь,
Приехал князь молоденький,
Прогнал того полковника,
Прогнал его помощника,
Контору всю прогнал,
А нам велел из вотчины
Бурмистра изобрать.
Ну, мы не долго думали,
Шесть тысяч душ, всей вотчиной
Кричим: «Ермилу Гирина!» -
Как человек един!
Зовут Ермилу к барину.
Поговорив с крестьянином,
С балкона князь кричит:
«Ну, братцы! будь по-вашему.
Моей печатью княжеской
Ваш выбор утвержден:
Мужик проворный, грамотный,
Одно скажу: не молод ли?..»
А мы: «Нужды нет, батюшка,
И молод, да умен!»
Пошел Ермило царствовать
Над всей княжою вотчиной,
И царствовал же он!
В семь лет мирской копеечки
Под ноготь не зажал,
В семь лет не тронул правого,
Не попустил виновному,
Душой не покривил…»
«Стой! – крикнул укорительно
Какой-то попик седенький
Рассказчику. – Грешишь!
Шла борона прямехонько,
Да вдруг махнула в сторону -
На камень зуб попал!
Коли взялся рассказывать,
Так слова не выкидывай
Из песни: или странникам
Ты сказку говоришь?..
Я знал Ермилу Гирина…»
«А я небось не знал?
Одной мы были вотчины,
Одной и той же волости,
Да нас перевели…»
«А коли знал ты Гирина,
Так знал и брата Митрия,
Подумай-ка, дружок».
Рассказчик призадумался
И, помолчав, сказал:
«Соврал я: слово лишнее
Сорвалось на маху!
Был случай, и Ермил-мужик
Свихнулся: из рекрутчины
Меньшого брата Митрия
Повыгородил он.
Молчим: тут спорить нечего,
Сам барин брата старосты
Забрить бы не велел,
Одна Ненила Власьевна
По сыне горько плачется,
Кричит: не наш черед!
Известно, покричала бы
Да с тем бы и отъехала.
Так что же? Сам Ермил,
Покончивши с рекрутчиной,
Стал тосковать, печалиться,
Не пьет, не ест: тем кончилось,
Что в деннике с веревкою
Застал его отец.
Тут сын отцу покаялся:
«С тех пор, как сына Власьевны
Поставил я не в очередь,
Постыл мне белый свет!»
А сам к веревке тянется.
Пытали уговаривать
Отец его и брат,
Он всё одно: «Преступник я!
Злодей! вяжите руки мне,
Ведите в суд меня!»
Чтоб хуже не случилося,
Отец связал сердечного,
Приставил караул.
Сошелся мир, шумит, галдит,
Такого дела чудного
Вовек не приходилося
Ни видеть, ни решать.
Ермиловы семейные
Уж не о том старалися,
Чтоб мы им помирволили,
А строже рассуди -
Верни парнишку Власьевне,
Не то Ермил повесится,
За ним не углядишь!
Пришел и сам Ермил Ильич,
Босой, худой, с колодками,
С веревкой на руках,
Пришел, сказал: «Была пора,
Судил я вас по совести,
Теперь я сам грешнее вас:
Судите вы меня!»
И в ноги поклонился нам.
Ни дать ни взять юродивый,
Стоит, вздыхает, крестится,
Жаль было нам глядеть,
Как он перед старухою,
Перед Ненилой Власьевной,
Вдруг на колени пал!
Ну, дело всё обладилось,
У господина сильного
Везде рука: сын Власьевны
Вернулся, сдали Митрия,
Да, говорят, и Митрию
Не тяжело служить,
Сам князь о нем заботится.
А за провинность с Гирина
Мы положили штраф:
Штрафные деньги рекруту,
Часть небольшая Власьевне,
Часть миру на вино…
Однако после этого
Ермил не скоро справился,
С год как шальной ходил.
Как ни просила вотчина,
От должности уволился,
В аренду снял ту мельницу
И стал он пуще прежнего
Всему народу люб:
Брал за помол по совести,
Народу не задерживал,
Приказчик, управляющий,
Богатые помещики
И мужики беднейшие -
Все очереди слушались,
Порядок строгий вел!
Я сам уж в той губернии
Давненько не бывал,
А про Ермилу слыхивал,
Народ им не нахвалится,
Сходите вы к нему».
«Напрасно вы проходите, -
Сказал уж раз заспоривший
Седоволосый поп. -
Я знал Ермила Гирина.
Попал я в ту губернию
Назад тому лет пять
(Я в жизни много странствовал,
Преосвященный наш
Переводить священников
Любил)… С Ермилой Гириным
Соседи были мы.
Да! был мужик единственный!
Имел он всё, что надобно
Для счастья: и спокойствие,
И деньги, и почет,
Почет завидный, истинный,
Не купленный ни деньгами,
Ни страхом: строгой правдою,
Умом и добротой!
Да только, повторяю вам,
Напрасно вы проходите,
В остроге он сидит…»
«Как так?»
– «А воля Божия!
Слыхал ли кто из вас,
Как бунтовалась вотчина
Помещика Обрубкова,
Испуганной губернии,
Уезда Недыханьева,
Деревня Столбняки?..
Как о пожарах пишется
В газетах (я их читывал):
«Осталась неизвестною
Причина» – так и тут:
До сей поры неведомо
Ни земскому исправнику,
Ни высшему правительству,
Ни столбнякам самим,
С чего стряслась оказия,
А вышло дело дрянь.
Потребовалось воинство,
Сам государев посланный
К народу речь держал,
То руганью попробует
И плечи с эполетами
Подымет высоко,
То ласкою попробует
И грудь с крестами царскими
Во все четыре стороны
Повертывать начнет.
Да брань была тут лишняя,
А ласка непонятная:
«Крестьянство православное!
Русь-матушка! царь-батюшка!»
И больше ничего!
Побившись так достаточно,
Хотели уж солдатикам
Скомандовать: пали!
Да волостному писарю
Пришла тут мысль счастливая,
Он про Ермилу Гирина
Начальнику сказал:
«Народ поверит Гирину
Народ его послушает…»
– «Позвать его живей!»
. . . . . . . . . .
* * *
Вдруг крик: «Ай, ай! помилуйте!» -
Раздавшись неожиданно,
Нарушил речь священника,
Все бросились глядеть:
У валика дорожного
Секут лакея пьяного -
Попался в воровстве!
Где пойман, тут и суд ему:
Судей сошлось десятка три,
Решили дать по лозочке,
И каждый дал лозу!
Лакей вскочил и, шлепая
Худыми сапожнишками,
Без слова тягу дал.
«Вишь, побежал, как встрепанный! -
Шутили наши странники,
Узнавши в нем балясника,
Что хвастался какою-то
Особенной болезнию
От иностранных вин. -
Откуда прыть явилася!
Болезнь ту благородную
Вдруг сняло, как рукой!»
«Эй, эй! куда ж ты, батюшка!
Ты доскажи историю,
Как бунтовалась вотчина
Помещика Обрубкова,
Деревня Столбняки?»
«Пора домой, родимые.
Бог даст, опять мы встретимся,
Тогда и доскажу!»
* * *
Под утро поразъехалась,
Поразбрелась толпа.
Крестьяне спать надумали,
Вдруг тройка с колокольчиком
Откуда ни взялась,
Летит! а в ней качается
Какой-то барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне разом бросились
К дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь…
Глава 5
Помещик
Соседнего помещика
Гаврилу Афанасьича
Оболта-Оболдуева
Та троечка везла.
Помещик был румяненький,
Осанистый, присадистый,
Шестидесяти лет;
Усы седые, длинные,
Ухватки молодецкие,
Венгерка с бранденбурами,
Широкие штаны.
Гаврило Афанасьевич,
Должно быть, перетрусился,
Увидев перед тройкою
Семь рослых мужиков.
Он пистолетик выхватил,
Как сам, такой же толстенький,
И дуло шестиствольное
На странников навел:
«Ни с места! Если тронетесь,
Разбойники! грабители!
На месте уложу!..»
Крестьяне рассмеялися:
«Какие мы разбойники,
Гляди – у нас ни ножика,
Ни топоров, ни вил!»
– «Кто ж вы? чего вам надобно?»
«У нас забота есть,
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды.
Ты дай нам слово крепкое
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По правде и по разуму,
Как должно отвечать,
Тогда свою заботушку
Поведаем тебе…»
«Извольте: слово честное,
Дворянское даю!»
– «Нет, ты нам не дворянское,
Дай слово христианское!
Дворянское с побранкою,
С толчком да с зуботычиной,
То непригодно нам!»
«Эге! какие новости!
А впрочем, будь по-вашему!
Ну, в чем же ваша речь?..»
– «Спрячь пистолетик! выслушай!
Вот так! мы не грабители,
Мы мужики смиренные,
Из временнообязанных,
Подтянутой губернии,
Уезда Терпигорева,
Пустопорожней волости,
Из разных деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина,
Горелова, Неелова -
Неурожайка тож.
Идя путем-дорогою,
Сошлись мы невзначай,
Сошлись мы – и заспорили:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
Роман сказал: помещику,
Демьян сказал: чиновнику,
Лука сказал: попу.
Купчине толстопузому, -
Сказали братья Губины,
Иван и Митродор.
Пахом сказал: светлейшему,
Вельможному боярину,
Министру государеву,
А Пров сказал: царю…
Мужик что бык: втемяшится
В башку какая блажь -
Колом ее оттудова
Не выбьешь! Как ни спорили,
Не согласились мы!
Поспоривши – повздорили,
Повздоривши – подралися,
Подравшися – удумали
Не расходиться врозь,
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда спору нашему
Решенья не найдем,
Покуда не доведаем
Как ни на есть доподлинно:
Кому жить любо-весело,
Вольготно на Руси?
Скажи ж ты нам по-божески,
Сладка ли жизнь помещичья?
Ты как – вольготно, счастливо,
Помещичек, живешь?»
Гаврило Афанасьевич
Из тарантаса выпрыгнул,
К крестьянам подошел:
Как лекарь, руку каждому
Пощупал, в лица глянул им,
Схватился за бока
И покатился со смеху…
«Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!»
Здоровый смех помещичий
По утреннему воздуху
Раскатываться стал…
Нахохотавшись досыта,
Помещик не без горечи
Сказал: «Наденьте шапочки,
Садитесь, господа!»
«Мы, господа не важные,
Перед твоею милостью
И постоим…»
– «Нет! нет!
Прошу садиться, граждане!»
Крестьяне поупрямились,
Однако делать нечего,
Уселись на валу.
«И мне присесть позволите?
Эй, Прошка! рюмку хересу,
Подушку и ковер!»
Расположась на коврике
И выпив рюмку хересу,
Помещик начал так:
«Я дал вам слово честное
Ответ держать по совести,
А нелегко оно!
Хоть люди вы почтенные,
Однако не ученые,
Как с вами говорить?
Сперва понять вам надо бы,
Что значит слово самое:
Помещик, дворянин.
Скажите, вы, любезные,
О родословном дереве
Слыхали что-нибудь?»
– «Леса нам не заказаны -
Видали древо всякое!» -
Сказали мужики.
«Попали пальцем в небо вы!..
Скажу вам вразумительней:
Я роду именитого,
Мой предок Оболдуй
Впервые поминается
В старинных русских грамотах
Два века с половиною
Назад тому. Гласит
Та грамота: «Татарину
Оболту-Оболдуеву
Дано суконце доброе,
Ценою в два рубля:
Волками и лисицами
Он тешил государыню,
В день царских именин
Спускал медведя дикого
С своим, и Оболдуева
Медведь тот ободрал…»
Ну, поняли, любезные?»
– «Как не понять! С медведями
Немало их шатается,
Прохвостов, и теперь».
«Вы всё свое, любезные!
Молчать! уж лучше слушайте,
К чему я речь веду.
Тот Оболдуй, потешивший
Зверями государыню,
Был корень роду нашему,
А было то, как сказано,
С залишком двести лет.
Прапрадед мой по матери
Был и того древней:
«Князь Щепин с Васькой Гусевым
(Гласит другая грамота)
Пытал поджечь Москву,
Казну пограбить думали,
Да их казнили смертию»,
А было то, любезные,
Без мала триста лет.
Так вот оно откудова
То дерево дворянское
Идет, друзья мои!»
«А ты, примерно, яблочко
С того выходишь дерева?» -
Сказали мужики.
«Ну, яблочко так яблочко!
Согласен! Благо поняли
Вы дело наконец.
Теперь – вы сами знаете -
Чем дерево дворянское
Древней, тем именитее,
Почетней дворянин.
Не так ли, благодетели?»
«Так! – отвечали странники. -
Кость белая, кость черная,
И поглядеть, так разные, -
Им разный и почет!»
«Ну, вижу, вижу: поняли!
Так вот, друзья – и жили мы,
Как у Христа за пазухой,
И знали мы почет.
Не только люди русские,
Сама природа русская
Покорствовала нам.
Бывало, ты в окружности
Один, как солнце на небе,
Твои деревни скромные,
Твои леса дремучие,
Твои поля кругом!
Пойдешь ли деревенькою -
Крестьяне в ноги валятся,
Пойдешь лесными дачами -
Столетними деревьями
Преклонятся леса!
Пойдешь ли пашней, нивою -
Вся нива спелым колосом
К ногам господским стелется,
Ласкает слух и взор!
Там рыба в речке плещется:
«Жирей-жирей до времени!»
Там заяц лугом крадется:
«Гуляй-гуляй до осени!»
Всё веселило барина,
Любовно травка каждая
Шептала: «Я твоя!»
Краса и гордость русская,
Белели церкви Божии
По горкам, по холмам,
И с ними в славе спорили
Дворянские дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими парками;
На каждом флаг играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два – по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги – целый полк!
Пять поваров да пекаря,
Двух кузнецов, обойщика,
Семнадцать музыкантиков
И двадцать два охотника
Держал я… Боже мой!..»
Помещик закручинился,
Упал лицом в подушечку,
Потом привстал, поправился:
«Эй, Прошка!» – закричал.
Лакей, по слову барскому,
Принес кувшинчик с водкою.
Гаврило Афанасьевич,
Откушав, продолжал:
«Бывало, в осень позднюю
Леса твои, Русь-матушка,
Одушевляли громкие
Охотничьи рога.
Унылые, поблекшие
Леса полураздетые
Жить начинали вновь,
Стояли по опушечкам
Борзовщики-разбойники,
Стоял помещик сам,
А там, в лесу, выжлятники
Ревели, сорвиголовы,
Варили варом гончие.
Чу! подзывает рог!..
Чу! стая воет! сгрудилась!
Никак, по зверю красному
Погнали?.. улю-лю!
Лисица чернобурая,
Пушистая, матерая
Летит, хвостом метет!
Присели, притаилися,
Дрожа всем телом, рьяные,
Догадливые псы:
Пожалуй, гостья жданная!
Пора! Ну, ну! не выдай, конь!
Не выдайте, собаченьки!
Эй! улю-лю! родимые!
Эй! – улю-лю!.. ату!..»
Гаврило Афанасьевич,
Вскочив с ковра персидского,
Махал рукой, подпрыгивал,
Кричал! Ему мерещилось,
Что травит он лису…
Крестьяне молча слушали,
Глядели, любовалися,
Посмеивались в ус…
«Ой ты, охота псовая!
Забудут всё помещики,
Но ты, исконно-русская
Потеха! не забудешься
Ни во веки веков!
Не о себе печалимся,
Нам жаль, что ты, Русь-матушка,
С охотою утратила
Свой рыцарский, воинственный,
Величественный вид!
Бывало, нас по осени
До полусотни съедется
В отъезжие поля;
У каждого помещика
Сто гончих в напуску,
У каждого по дюжине
Борзовщиков верхом,
При каждом с кашеварами,
С провизией обоз.
Как с песнями да с музыкой
Мы двинемся вперед.
На что кавалерийская
Дивизия твоя!
Летело время соколом,
Дышала грудь помещичья
Свободно и легко.
Во времена боярские,
В порядки древнерусские
Переносился дух!
Ни в ком противоречия,
Кого хочу – помилую,
Кого хочу – казню.
Закон – мое желание!
Кулак – моя полиция!
Удар искросыпительный,
Удар зубодробительный,
Удар скуловорррот!..»
Вдруг, как струна порвалася,
Осеклась речь помещичья.
Потупился, нахмурился,
«Эй, Прошка!» – закричал.
Сказал: «Вы сами знаете,
Нельзя же и без строгости?
Но я карал – любя.
Порвалась цепь великая -
Теперь не бьем крестьянина,
Зато уж и отечески
Не милуем его.
Да, был я строг по времени,
А впрочем, больше ласкою
Я привлекал сердца.
Я в воскресенье Светлое
Со всей своею вотчиной
Христосовался сам!
Бывало, накрывается
В гостиной стол огромнейший,
На нем и яйца красные,
И пасха, и кулич!
Моя супруга, бабушка,
Сынишки, даже барышни
Не брезгуют, целуются
С последним мужиком.
«Христос воскрес!» – «Воистину!»
Крестьяне разговляются,
Пьют брагу и вино…
Пред каждым почитаемым
Двунадесятым праздником
В моих парадных горницах
Поп всенощну служил.
И к той домашней всенощной
Крестьяне допускалися,
Молись – хоть лоб разбей!
Страдало обоняние,
Сбивали после с вотчины
Баб отмывать полы!
Да чистота духовная
Тем самым сберегалася,
Духовное родство!
Не так ли, благодетели?»
«Так!» – отвечали странники,
А про себя подумали:
«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом?..»
«Зато, скажу не хвастая,
Любил меня мужик!
В моей сурминской вотчине
Крестьяне всё подрядчики,
Бывало, дома скучно им,
Все на чужую сторону
Отпросятся с весны…
Ждешь – не дождешься осени,
Жена, детишки малые
И те гадают, ссорятся:
«Какого им гостинчику
Крестьяне принесут!»
И точно: поверх барщины,
Холста, яиц и живности -
Всего, что на помещика
Сбиралось искони, -
Гостинцы добровольные
Крестьяне нам несли!
Из Киева – с вареньями,
Из Астрахани – с рыбою,
А тот, кто подостаточней,
И с шелковой материей:
Глядь, чмокнул руку барыне
И сверток подает!
Детям игрушки, лакомства,
А мне, седому бражнику,
Из Питера вина!
Толк вызнали, разбойники,
Небось не к Кривоногову,
К французу забежит.
Тут с ними разгуляешься,
По-братски побеседуешь,
Жена рукою собственной
По чарке им нальет.
А детки тут же малые
Посасывают прянички
Да слушают досужие
Рассказы мужиков -
Про трудные их промыслы,
Про чужедальны стороны,
Про Петербург, про Астрахань,
Про Киев, про Казань…
Так вот как, благодетели,
Я жил с моею вотчиной,
Не правда ль, хорошо?..»
– «Да, было вам, помещикам,
Житье куда завидное,
Не надо умирать!»
«И всё прошло! всё минуло!..
Чу! похоронный звон!..»
Прислушалися странники,
И точно: из Кузьминского
По утреннему воздуху
Те звуки, грудь щемящие,
Неслись: «Покой крестьянину
И царствие небесное!» -
Проговорили странники
И покрестились все…
Гаврило Афанасьевич
Снял шапочку – и набожно
Перекрестился тож:
«Звонят не по крестьянину!
По жизни по помещичьей
Звонят!.. Ой жизнь широкая!
Прости-прощай навек!
Прощай и Русь помещичья!
Теперь не та уж Русь!
Эй, Прошка!» (выпил водочки
И посвистал)…
«Невесело
Глядеть, как изменилося
Лицо твое, несчастная
Родная сторона!
Сословье благородное
Как будто всё попряталось,
Повымерло! Куда
Ни едешь, попадаются
Одни крестьяне пьяные,
Акцизные чиновники,
Поляки пересыльные
Да глупые посредники,
Да иногда пройдет
Команда. Догадаешься:
Должно быть, взбунтовалося
В избытке благодарности
Селенье где-нибудь!
А прежде что тут мчалося
Колясок, бричек троечных,
Дормезов шестерней!
Катит семья помещичья -
Тут маменьки солидные,
Тут дочки миловидные
И резвые сынки!
Поющих колокольчиков,
Воркующих бубенчиков
Наслушаешься всласть.
А нынче чем рассеешься?
Картиной возмутительной
Что шаг – ты поражен:
Кладбищем вдруг повеяло,
Ну, значит, приближаемся
К усадьбе… Боже мой!
Разобран по кирпичику
Красивый дом помещичий,
И аккуратно сложены
В колонны кирпичи!
Обширный сад помещичий,
Столетьями взлелеянный,
Под топором крестьянина
Весь лег, – мужик любуется,
Как много вышло дров!
Черства душа крестьянина,
Подумает ли он,
Что дуб, сейчас им сваленный,
Мой дед рукою собственной
Когда-то насадил?
Что вон под той рябиною
Резвились наши детушки,
И Ганичка и Верочка,
Аукались со мной?
Что тут, под этой липою,
Жена моя призналась мне,
Что тяжела она
Гаврюшей, нашим первенцем,
И спрятала на грудь мою
Как вишня покрасневшее
Прелестное лицо?..
Ему была бы выгода -
Радехонек помещичьи
Усадьбы изводить!
Деревней ехать совестно:
Мужик сидит – не двинется,
Не гордость благородную -
Желчь чувствуешь в груди.
В лесу не рог охотничий,
Звучит – топор разбойничий,
Шалят!.. а что поделаешь?
Кем лес убережешь?..
Поля – недоработаны,
Посевы – недосеяны,
Порядку нет следа!
О матушка! о родина!
Не о себе печалимся,
Тебя, родная, жаль.
Ты, как вдова печальная,
Стоишь с косой распущенной,
С неубранным лицом!..
Усадьбы переводятся,
Взамен их распложаются
Питейные дома!..
Поят народ распущенный,
Зовут на службы земские,
Сажают, учат грамоте, -
Нужна ему она!
На всей тебе, Русь-матушка,