Блудный сын. Русская канарейка

Русская канарейка - 3

Драка не драка, но сине-золотой чашкой севрского фарфора (два ангелочка смотрятся в зеркальный овал) она в него запустила, и попала, и ссадила скулу.

Елы-палы… - изумленно разглядывая в зеркале ванной свое лицо, бормотал Леон. - Ты же… Ты мне физиономию расквасила! У меня в среду ланч с продюсером канала Mezzo…

А она и сама испугалась, налетела, обхватила его голову, припала щекой к его ободранной щеке.

Я уеду, - выдохнула в отчаянии. - Ничего не получается!

У нее, у Айи, не получалось главное: вскрыть его, как консервную банку, и извлечь ответы на все категорические вопросы, которые задавала, как умела, - уперев неумолимый взгляд в сердцевину его губ.

В день своего ослепительного явления на пороге его парижской квартиры, едва он разомкнул наконец обруч истосковавшихся рук, она развернулась и ляпнула наотмашь:

Леон! Ты бандит?

И брови дрожали, взлетали, кружили перед его изумленно поднятыми бровями. Он засмеялся, ответил с прекрасной легкостью:

Конечно, бандит.

Снова потянулся обнять, но не тут-то было. Эта крошка приехала воевать.

Бандит, бандит, - твердила горестно, - я все обдумала и поняла, знаю я эти замашки…

Ты сдурела? - потряхивая ее за плечи, спрашивал он. - Какие еще замашки?

Ты странный, опасный, на острове чуть меня не убил. У тебя нет ни мобильника, ни электронки, ты не терпишь своих фотографий, кроме афишной, где ты - как радостный обмылок. У тебя походка, будто ты убил триста человек… - И встрепенувшись, с запоздалым воплем: - Ты затолкал меня в шкаф!!!

И все же вывалил он на следующее утро Исадоре всю правду! Ну, положим, не всю; положим, в холл он спустился (в тапках на босу ногу) затем, чтобы отменить ее еженедельную уборку. И когда лишь рот открыл (как в песне блатной: «Ко мне нагрянула кузина из Одессы»), сама «кузина», в его рубахе на голое тело, едва прикрывавшей… да ни черта не прикрывавшей! - вылетела из квартиры, сверзилась по лестнице, как школьник на переменке, и стояла-перетаптывалась на нижней ступени, требовательно уставясь на обоих. Леон вздохнул, расплылся в улыбке блаженного кретина, развел руками и сказал:

Исадора… это моя любовь.

И та уважительно и сердечно отозвалась:

Поздравляю, месье Леон! - словно перед ней стояли не два обезумевших кролика, а почтенный свадебный кортеж.

Они шли, шатаясь от слабости и обморочного счастья, в солнечной дымке ранней весны, в путанице узорных теней от ветвей платанов, и даже этот мягкий свет казался слишком ярким после суток любовного заточения в темной комнате с отключенным телефоном. Если бы сейчас некий беспощадный враг вознамерился растащить их в разные стороны, сил на сопротивление у них было бы не больше, чем у двух гусениц.

Темно-красный фасад кабаре «Точка с запятой», оптика, магазин головных уборов с болванками голов в витрине (одна - с нахлобученной ушанкой, приплывшей сюда из какого-нибудь Воронежа), парикмахерская, аптека, мини-маркет, сплошь обклеенный плакатами о распродажах, брассерия с головастыми газовыми обогревателями над рядами пластиковых столиков, выставленных на тротуар, - все казалось Леону странным, забавным, даже диковатым - короче, абсолютно иным, чем пару дней назад.

Тяжелый пакет с продуктами он нес в одной руке, другой цепко, как ребенка в толпе, держал Айю за руку, и перехватывал, и гладил ладонью ее ладонь, перебирая пальцы и уже тоскуя по другим, тайным прикосновениям ее рук, не чая добраться до дома, куда плестись предстояло еще черт знает сколько - минут восемь!

Сейчас он бессильно отметал вопросы, резоны и опасения, что наваливались со всех сторон, каждую минуту предъявляя какой-нибудь новый аргумент (с какой это стати его оставили в покое? Не пасут ли его на всякий случай - как тогда, в аэропорту Краби, - справедливо полагая, что он может вывести их на Айю?).

Айя и Леон наслаждаются любовью в его квартирке на рю Обрио. Герой пытается уберечь любимую от опасностей, а девушка подозревает его в противоправной деятельности. Певец вынужден признаться, что он офицер разведки и выслеживает её английских родственников Бонке, Фридриха и Гюнтера, в связи с контрабандой оружия. Героиня рассказывает всё, что знает о преступниках.

Певец уговаривает Айю напроситься в гости к дяде - ему непременно нужно увидеть Гюнтера, которого израильская разведка не знает в лицо и давно выслеживает. Леон надеется узнать «о маленькой неприметной бухте, о частной почтенной яхте, чьей конечной целью будет Бейрутский порт». Для Леона эти сведения - выкуп, «обмен с конторой... я вам... Гюнтера, а вы мне - покой и волю. То есть Айю...». Леон делает девушке предложение, в роли обручённых им и предстоит ехать в Лондон.

Взяв Желтухина, они едут на арендованном автомобиле через пол-Европы, наслаждаясь туристическими видами и обществом друг друга; это настоящее любовное путешествие. Во фламандском замке знакомых Леона герои проводят потрясающую ночь.

После концерта в Лондоне герои навещают Фридриха, у которого приём в честь дня рождения. В доме, кроме дяди с женой, несколько гостей, телохранитель Чедрик, служанка Берта и скрытый ото всех в своей комнате Гюнтер. Фридрих искренне рад племяннице с женихом. Леон очаровывает жену хозяина Елену, незаметно выпытывая у неё нужные сведения про семейную яхту, на которой, как подозревает он, перевозится контрабандный плутоний на Ближний Восток.

В хозяйском книжном шкафу герой замечает старую семейную книгу Большого Этингера, которую некогда Яков Этингер продал старому антиквару Адилю. Книга исчезла после убийства старика-агента, в ней - знак опасности, оставленный антикваром. В праздничном салате Леон видит луковую розу, которую когда-то готовил «ужасный нубиец» Винай, служивший у Иммануэля. Все эти тревожные знаки указывают на некую угрозу, поджидающую героев в доме торговцев оружием.

Служанка Большая Берта несёт показать Желтухина Гюнтеру, скрывающемуся в доме, и с тем случается аллергический приступ удушья. Это реакция на канарейку человека, имеющего дело с плутонием. Когда Гюнтера увозят в больницу, Леон, наконец, впервые видит его - это Винай, много лет работавший под носом у израильской разведки.

Love in Portofino

Леон задумывает операцию по отслеживанию путей контрабанды плутония и уничтожению Гюнтера. Он решает всё осуществить тайно, в одиночку, и после направить результат израильской разведке. Герой прячет Айю в деревне и готовится к опасному делу.

После разговора с бывшей любовницей Николь и аналитических размышлений Леон определяет место, где отец и сын Бонке перегрузят украденный плутоний на яхту, чтоб переправить на Ближний Восток. Это итальянский портовый городок Портофино, где у Бонке и у Николь виллы. Не желая расставаться надолго с возлюбленной, певец берёт её с собой, планируя красочный «шпионский спектакль». Кроме них, слежку за Гюнтером тайно ведут израильские спецслужбы, которые узнают Леона в гриме старухи.

В день задуманной героем операции по уничтожению Гюнтера Айю настигает приступ долгого сна. Оставив девушку в отеле и написав два письма - для неё и разведки, Леон плывёт в залив и, выследив яхту, топит врага. При всплытии его захватывает охрана Гюнтера и увозит на Ближний Восток.

Проснувшись и прочитав письма возлюбленного, героиня не следует инструкциям, а начинает самостоятельно искать Леона. В кафе на побережье Портофино Айю видит Николь, обсуждающая со своим родственником странную смерть семьи Бонке: Елена и Фридрих разбились на автомобиле, когда поехали опознавать тело Гюнтера, утонувшего спьяну. Такова официальная версия для полиции.

Возвращение

Леона избивают на яхте, выясняя, зачем он убил Гюнтера. По сочинённой им версии, он мстит за невесту, будто бы некогда изнасилованную тем. К мучителям присоединяется Чедрик - телохранитель убитого Гюнтера. Он пытает героя, не веря в выдуманную им легенду о женихе-мстителе.

Натан Калдман и Шаули обсуждают вызволение Леона из плена. По сведениям разведки, его прячут в разных местах Сирии и Ливана бандиты исламистских группировок. Из их разговора выясняется, что Айя отправила письмо Шаули, в котором была представлена вся криминальная схема переправки плутония на Ближний Восток и роль, которую играла в этом семья Бонке. По словам Натана, израильские спецслужбы не будут вызволять Леона из плена, поскольку он сорвал их важную операцию и больше не является действующим агентом. Также мужчины упоминают, что плутоний оказался в руках арабских террористов, а Айя исчезла.

Натан обращается к старой разведчице Заре с просьбой поднять свои старые связи и посодействовать в освобождении Леона. Та называет имя адвоката Набиля Азари, имеющего самые невероятные знакомства и часто выступавшего посредником в обменах пленными. По иронии судьбы адвокат приходится дядей Леону, братом его биологического отца.

Айя мечется по Европе в поисках Леона, от которого ждёт ребёнка. Никто не может ей помочь. Веря, что Леон жив, она встречается с Филиппом Гешаром, импрессарио певца, и рассказывает ему, что Леон, вероятно, разведчик, чем невероятно удивляет того. Она уезжает в Бангкок и работает в гостинице почти до родов.

В Израиле у офицера разведки Меира Калдмана происходит тяжёлый разговор с женой Габриэлой. У неё депрессия по поводу пленения Леона. Муж замечает, что спецслужбы не станут вызволять певца, так как он сорвал важнейшую операцию. На это Габриэла мстительно рассказывает ему, что их третий ребёнок, Рыжик, - сын Леона, и что его обожаемая мать, Магда, изменяла мужу, пока тот был в плену. Разъярённый Меир чуть не убивает жену, его останавливает отец. От этого у Натана случается сердечный приступ, и он умирает на руках Магды, которой прощает давнюю измену.

В день похорон Натана Магда является в офис разведки и шантажирует замначальника Нахума Шифа с целью принудить того заняться освобождением Леона. Израильские спецслужбы всё же предпринимают шаги по поиску и выкупу Леона. В то же самое время адвокат Набиль Азари получает предложения от трёх заинтересованных сторон - израильской, французской и иранской разведок - об участии в переговорах по обмену французского певца Этингера на иранского пленного генерала Махдави. Механизм переговоров запускается.

Новостные агентства сообщают о скором освобождении знаменитого певца. Прочитав эту новость, Айя едет домой, в Алма-Ату, ожидая, что там её найдёт Леон.

В ночь перед обменом напившийся Чедрик тайно проникает в камеру Леона и ослепляет того, мстя за своего убитого любовника Гюнтера. На Кипре, под эгидой ООН, происходит обмен певца на пленного генерала. Друг Леона, Шаули провожает героя в Израиль, там его встречает Аврам, многолетний друг семьи. Певца лечат в госпитале.

Айе снится странный сон, что она родила четырёхглазого мальчика. Проснувшись, она читает новость про состоявшийся обмен и освобождение Леона. Преодолевая сопротивление отца, она летит в Израиль. Шаули сопровождает её в больничную палату. При встрече Айя узнаёт, что Леон ослеп, а Леон - что станет отцом.

Эпилог

В аббатстве Святой Марии, рядом с израильской деревней Абу-Гош под Иерусалимом, происходит ежегодный музыкальный фестиваль. Ораторию «Блудный сын» поют знаменитый контратенор Леон Этингер вместе с восьмилетним сыном Гаврилой. У мальчика альт, как у отца в детстве. Он немного похож на Леона, но без отцовской неистовости. Скорее, он напоминает Большого Этингера - Герцля. В зале аншлаг. Присутствующая здесь Магда размышляет о превратностях судьбы и природы, подарившей одному сыну Леона слух и голос и обделившей талантом другого. Она жалеет, что Меир никогда не позволит познакомить детей. Женщина восхищается Айей, признавая, что певец счастлив с ней.

Айя встречает в аэропорту Шаули, прилетевшего слушать ораторию. По дороге в аббатство героиня увлечённо рассказывает о своей работе кинорежиссёра-документалиста. Старый холостяк Шаули любуется Айей и завидует Леону. Он сравнивает героиню с библейской Руфью, символом праведности и преданности своей семье.

На сцене «парит, сплетаясь, дуэт двух высоких голосов... Две фигуры, Леона и мальчика, так близко стоящие друг к другу, будто срослись, в нерасторжимой связи двух голосов ведут партию одной мятежной, но смирившейся души...». Айе кажется, что она слышит пение мужа и сына. Героиня вспоминает, что, когда Гаврик был маленьким, они с мужем слышали друг друга, держась за пяточки малыша, и называли его «проводником счастья».

Название: Русская канарейка. Блудный сын
Писатель: Дина Рубина
Год: 2015
Издательство: Эксмо
Возрастное ограничение: 16+
Жанры: Современная русская литература

О книге «Русская канарейка. Блудный сын» Дина Рубина

Дина Рубина написала три замечательные книги, которые объединяют разные поколения разных семей из разных уголков мира. При этом главным связующим звеном здесь является музыкальная деятельность, а также канарейки, которые своим прекрасным пением смогли связать души и сердца людей.

«Русская канарейка. Блудный сын» — это третья часть серии, которую написала Дина Рубина. Читать произведение должен каждый по многим причинам. Здесь есть огромная любовь — к жизни, к своей половинке, к тому, чем ты занимаешься. Также автор добавила в книгу много исторических моментов, войн, политической нестабильности и неразберихи, что очень сильно влияло на жизни людей.

Главные герои произведения — это певец Леон и глухая девушка Айя. Они счастливы вместе, но есть в их отношениях и тайны. Так, Леон признается любимой в том, что он преследует некоторых ее родственников. Он, как офицер разведки, подозревает их в контрабанде оружия.

Леон вместе с Айей отправляется на ее родину, к ее семье. Там молодой человек очаровывает всех, а также он выполняет важную миссию — он должен увидеть и разузнать все про одного человека, который и скрывается в стенах этого дома. Во время путешествия влюбленные наслаждаются красивыми видами, приятно проводят время вместе, а также дарят друг другу счастье и любовь. И вот Леону удается узнать много полезной информации, а канарейка ему помогает найти преступника — человек, который работает с плутонием, автоматически получает аллергию на канареек.

Книга «Русская канарейка. Блудный сын» захватывает с первых строк и держит в напряжении до самого конца. Вы будете переживать за судьбу главных героев, а также надеяться на то, что все преступления будут раскрыты и пресечены.

Это заключительная часть, которая ответит на все вопросы, которые, возможно, у вас возникали, когда вы стали читать две предыдущие части. Дина Рубина смогла подобрать такие слова, чтобы в полной мере выразить настоящие чувства молодых людей, а также любовь родителей к своим детям. Писательнице отлично удалось передать и красоту пейзажей, которые вы сможете увидеть глазами персонажей.

Если вы не читали ничего из творчества Дины Рубиной, начните с серии «Русская канарейка». Вы влюбитесь и в книги, и в саму писательницу. Конечно, лучше начать свое знакомство с первой части, чтобы в полной мере насладиться всей историей. Эти книги подарят вам хорошее настроение и вдохновение.

На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Дина Рубина «Русская канарейка. Блудный сын» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.

* * *

Посвящается Боре

Луковая роза

1

Невероятному, опасному, в чем-то даже героическому путешествию Желтухина Пятого из Парижа в Лондон в дорожной медной клетке предшествовали несколько бурных дней любви, перебранок, допросов, любви, выпытываний, воплей, рыданий, любви, отчаяния и даже одной драки (после неистовой любви) по адресу рю Обрио, четыре.

– Елы-палы… – изумленно разглядывая в зеркале ванной свое лицо, бормотал Леон. – Ты же… Ты мне физиономию расквасила! У меня в среду ланч с продюсером канала Mezzo…

А она и сама испугалась, налетела, обхватила его голову, припала щекой к его ободранной щеке.

– Я уеду, – выдохнула в отчаянии. – Ничего не получается!

У нее, у Айи, не получалось главное: вскрыть его, как консервную банку, и извлечь ответы на все категорические вопросы, которые задавала, как умела, – уперев неумолимый взгляд в сердцевину его губ.

– Леон! Ты бандит?

– Конечно, бандит.

Снова потянулся обнять, но не тут-то было. Эта крошка приехала воевать.

– Бандит, бандит, – твердила горестно, – я все обдумала и поняла, знаю я эти замашки…

– Ты сдурела? – потряхивая ее за плечи, спрашивал он. – Какие еще замашки?

– Ты странный, опасный, на острове чуть меня не убил. У тебя нет ни мобильника, ни электронки, ты не терпишь своих фотографий, кроме афишной, где ты – как радостный обмылок. У тебя походка, будто ты убил триста человек… – И встрепенувшись, с запоздалым воплем: – Ты затолкал меня в шкаф!!!

Да. В кладовку на балконе он ее действительно затолкал, – когда Исадора явилась наконец за указаниями, чем кормить Желтухина. От растерянности спрятал, не сразу сообразив, как объяснить консьержке мизансцену с полураздетой гостьей в прихожей, верхом на дорожной сумке… Да и в кладовке этой чертовой она отсидела ровно три минуты, пока он судорожно объяснялся с Исадорой: «Спасибо, что не забыли, моя радость, – (пальцы путаются в петлях рубашки, подозрительно выпущенной из брюк), – однако получается, что уже… э-э… никто никуда не едет».

И все же вывалил он на следующее утро Исадоре всю правду ! Ну, положим, не всю; положим, в холл он спустился (в тапках на босу ногу) затем, чтобы отменить ее еженедельную уборку. И когда лишь рот открыл (как в песне блатной: «Ко мне нагрянула кузина из Одессы»), сама «кузина», в его рубахе на голое тело, едва прикрывавшей… да ни черта не прикрывавшей! – вылетела из квартиры, сверзилась по лестнице, как школьник на переменке, и стояла-перетаптывалась на нижней ступени, требовательно уставясь на обоих.

Леон вздохнул, расплылся в улыбке блаженного кретина, развел руками и сказал:

– Исадора… это моя любовь.

И та уважительно и сердечно отозвалась:

– Поздравляю, месье Леон! – словно перед ней стояли не два обезумевших кролика, а почтенный свадебный кортеж.

На второй день они хотя бы оделись, отворили ставни, заправили измученную тахту, сожрали подчистую все, что оставалось в холодильнике, даже полузасохшие маслины, и вопреки всему, что диктовали ему чутье, здравый смысл и профессия , Леон позволил Айе (после грандиозного скандала, когда уже заправленная тахта вновь взвывала всеми своими пружинами, принимая и принимая неустанный сиамский груз) выйти с ним в продуктовую лавку.

Темно-красный фасад кабаре «Точка с запятой», оптика, магазин головных уборов с болванками голов в витрине (одна – с нахлобученной ушанкой, приплывшей сюда из какого-нибудь Воронежа), парикмахерская, аптека, мини-маркет, сплошь обклеенный плакатами о распродажах, брассерия с головастыми газовыми обогревателями над рядами пластиковых столиков, выставленных на тротуар, – все казалось Леону странным, забавным, даже диковатым – короче, абсолютно иным, чем пару дней назад.

Тяжелый пакет с продуктами он нес в одной руке, другой цепко, как ребенка в толпе, держал Айю за руку, и перехватывал, и гладил ладонью ее ладонь, перебирая пальцы и уже тоскуя по другим, тайным прикосновениям ее рук, не чая добраться до дома, куда плестись предстояло еще черт знает сколько – минут восемь!

Сейчас он бессильно отметал вопросы, резоны и опасения, что наваливались со всех сторон, каждую минуту предъявляя какой-нибудь новый аргумент (с какой это стати его оставили в покое? Не пасут ли его на всякий случай – как тогда, в аэропорту Краби, – справедливо полагая, что он может вывести их на Айю?).

Ну не мог он без всяких объяснений запереть прилетевшую птицу в четырех стенах, поместить в капсулу, наспех слепленную (как ласточки слюной лепят гнезда) его подозрительной и опасливой любовью.

Ему так хотелось прогулять ее по ночному Парижу, вытащить в ресторан, привести в театр, наглядно показав самый расчудесный спектакль: постепенное преображение артиста с помощью грима, парика и костюма. Хотелось, чтоб и ее пленил уют любимой гримерки: неповторимая, обворожительная смесь спертых запахов пудры, дезодоранта, нагретых ламп, старой пыли и свежих цветов.

Он мечтал закатиться с ней куда-нибудь на целый день – хотя бы и в Парк импрессионистов, с вензелистым золотом его чугунных ворот, с тихим озером и грустным замком, с картинным пазлом его цветников и кружевных партеров, с его матерыми дубами и каштанами, с плюшевыми куколями выстриженных кипарисов. Запастись бутербродами и устроить пикник в псевдояпонской беседке над водоемом, под картавый лягушачий треп, под треск оголтелых сорок, любуясь плавным ходом невозмутимых селезней с их драгоценными, изумрудно-сапфировыми головками…

Но пока Леон не выяснил намерений друзей из конторы , разумнее всего было если не смыться из Парижа куда подальше, то, по крайней мере, отсидеться за дверьми с надежными замками.

Что там говорить о вылазках на природу, если на ничтожно малом отрезке пути между домом и продуктовой лавкой Леон беспрестанно озирался, резко останавливаясь и застревая перед витринами.

Вот тут он и обнаружил, что одетой фигуре Айи чего-то недостает. И понял: фотоаппарата! Его и в сумке не было. Ни «специально обученного рюкзака», ни кофра с камерой, ни этих устрашающих объективов, которые она называла «линзами».

– А где же твой Canon? – спросил он.

Она легко ответила:

– Продала. Надо ж было как-то к тебе добраться… Башли твои у меня тю-тю, спёрли.

– Как – сперли? – Леон напрягся.

Она махнула рукой:

– Да так. Один наркуша несчастный. Спер, пока я спала. Я его, конечно, отметелила – потом, когда в себя пришла. Но он уже все спустил до копейки…

Леон выслушал эту новость с недоумением и подозрением, с внезапной дикой ревностью, ударившей набатом в сердце: какой такой наркуша? как мог спереть деньги, когда она спала? в какой ночлежке оказался так вовремя рядом? и насколько же это рядом? или не в ночлежке? или не наркуша?

Мельком благодарно отметил: хорошо, что Владка с детства приучила его смиренно выслушивать любой невероятный бред. И спохватился: да, но ведь эта особа врать не умеет…

Нет. Не сейчас. Не вспугни ее… Никаких допросов, ни слова, ни намека на подозрительность. Никакого повода к серьезной стычке. Она и так искрит от каждого слова – рот открыть боязно.

Свободной рукой обнял ее за плечи, притянул к себе и сказал:

– Купим другую. – И, поколебавшись: – Чуть позже.

Честно говоря, отсутствие такой весомой приметы, как фотоаппарат, с угрожающими хоботами тяжелых линз-объективов, сильно облегчало их передвижения: перелеты, переезды… исчезновения. Так что Леон не торопился восполнить потерю.

Но скрывать Айю, неуправляемую, издалека заметную, не открывшись перед ней хотя бы в каких-то разумных (и в каких же?) пределах… задача была не из легких. Не мог же он, в самом деле, запирать ее в кладовке на время своих отлучек!

Он ужом вертелся: понимаешь, детка, не стоит тебе одной выходить из дома, здесь не очень спокойный район, много шляется разной сволоты – сумасшедшие, маньяки, полно каких-то извращенцев. Никогда не знаешь, на кого наткнешься…

Глупости, хмыкала она, – центр Парижа! Вот на острове, там да: один сумасшедший извращенец заманил меня в лес и чуть не задушил. Вот там было о-о-очень страшно!

– Ну хорошо. А если я просто тебя попрошу? Пока без объяснений.

– Знаешь, когда наша бабушка не хотела что-то объяснять, она кричала папе: «Помолчи!» – и он как-то сникал, не хотел старуху огорчать, он же деликатный.

– В отличие от тебя.

– Ага, я совсем не деликатная!

Слава богу, она хотя бы к телефону не подходила. Звонки Джерри Леон игнорировал и однажды просто не открыл ему дверь. Филиппа водил за нос и держал на расстоянии, дважды отклонив приглашение поужинать вместе. Две ближайшие репетиции с Робертом отменил, сославшись на простуду (вздыхал в трубку бесстыжим голосом: «Я ужасно болен, Роберт, ужасно! Перенесем репетицию на… да я сам позвоню, когда приду в себя», – и, похоже, небу следовало упасть на землю, чтобы он пришел в себя ).

Ну, а дальше, как дальше-то быть? И сколько они смогут так отсиживаться – звери, обложенные опасным счастьем? Не может же она торчать с утра до вечера в квартире, как Желтухин Пятый в клетке, вылетая погулять под присмотром Леона по трем окрестным улочкам. Как объяснишь ей, не раскрываясь, странное сопряжение его светской артистической жизни с привычной, на уровне инстинкта, конспирацией? Какими отмеренными в гомеопатических дозах словами рассказать про контору , где целая армия специалистов считает недели и дни до часа икс в неизвестной бухте? Как, наконец, не потревожив и не вспугнув, нащупать бикфордов шнур в тайный мир ее собственных страхов и нескончаемого бегства?

И вновь накатывало: насколько, в сущности, они беззащитны оба – два беспризорника в хищном мире всесветной и разнонаправленной охоты…

* * *

– Мы поедем в Бургундию, – объявил Леон, когда они вернулись домой после первой хозяйственной вылазки с чувством, что совершили кругосветное путешествие. – В Бургундию поедем, к Филиппу. Вот отпою спектакль тринадцатого, и… да, и четырнадцатого запись на радио… – Вспомнил и простонал: – О-о-о, еще ведь концерт в Кембридже, да… Но потом! – увлекающим и бодрым тоном: – Потом мы обязательно уедем на пять дней к Филиппу. Там леса, косули-зайцы… камин и Франсуаза. Ты влюбишься в Бургундию!

За туманную кромку этих пяти дней боялся заглядывать, ничего не соображал.

Он вообще сейчас не мог соображать: все внимание его, все нервы, все несчастные интеллектуальные усилия были направлены на то, чтобы ежесекундно держать круговую оборону против своей возлюбленной: вот уж кто не заботился о подборе слов, кто забрасывал его вопросами, не спуская требовательных глаз с его лица.

– А как ты узнал наш адрес в Алма-Ате?

– Ну-у… Ты же его называла.

– Да это простейшая задача справочной службы, клещ ты мой ненаглядный!

Как-то выходило, что ни на один ее вопрос он не мог дать правдивого ответа. Как-то получалось, что вся его крученая-верченая, как поросячий хвост, проклятая жизнь была вплетена в замысловатый ковровый узор не только личных тайн, но и совершенно закрытых сведений и кусков биографий – и своей, и чужих, – на изложение которых, даже просто на намек он права не имел. Его Иерусалим, его отрочество и юность, его солдатская честная и другая, тайная, рисковая, а порой и преступная по меркам закона жизнь, его блаженно растворенный в глотке, гортанно перебирающий связки запретный иврит, его любимый богатый арабский (который он иногда прогуливал, как пса на поводке, в какой-нибудь парижской мечети или в культурном центре где-нибудь в Рюэе) – весь огромный материк его прошлого был затоплен между ним и Айей, как Атлантида, и больше всего Леон боялся момента, когда, отхлынув естественным отливом, их утоленная телесная жажда оставит на песке следы их беззащитно обнаженных жизней – причину и повод задуматься друг над другом.

Пока спасало лишь то, что квартирка на рю Обрио была до краев заполнена подлинным и насущным сегодняшним днем: его работой, его страстью, его Музыкой, которую – увы! – Айя не могла ни прочувствовать, ни разделить.

С осторожным и несколько отчужденным интересом она просматривала на «Ютьюбе» отрывки из оперных спектаклей с участием Леона. Выбеленные гримом персонажи в тогах, кафтанах, современных костюмах или мундирах разных армий и эпох (загадочный выплеск режиссерского замысла) неестественно широко разевали рты и подолгу так застревали в кадре, с идиотским изумлением в округленных губах. Их чулки с подвязками, ботфорты и бальные тапочки, пышные парики и разнообразные головные уборы, от широкополых шляп и цилиндров до военных касок и тропических шлемов, своей неестественной натужностью просто приводили в оторопь нормального человека. Айя вскрикивала и хохотала, когда Леон появлялся в женской роли, в костюме эпохи барокко: загримированный, в пудреном парике, с кокетливой черной мушкой на щеке, в платье с фижмами и декольте, обнажавшем слишком рельефные для женского образа плечи («Ты что, лифчик надевал для этого костюма?» «Ну-у… пришлось, да». «Ватой набивал?» «Зачем, для этого есть специальные приспособления». «Ха! Бред какой-то!» «Не бред, а театр! А твои “рассказы” – они что, не театр?»).

Она старательно пролистала пачку афиш, висящих за дверью в спальне, – по ним можно было изучать географию его передвижений в последние годы; склонив голову к плечу, тихо трогала клавиши «стейнвея»; заставила Леона что-то пропеть, напряженно следя за артикуляцией губ, то и дело вскакивая и припадая ухом к его груди, будто стетоскоп прикладывала. Задумчиво попросила:

– А теперь – «Стаканчики граненыя»…

И когда он умолк и обнял ее, покачивая и не отпуская, долго молчала. Наконец спокойно проговорила:

– Только если всегда сидеть у тебя на спине. Вот если бы ты басом пел, тогда есть шанс услышать… как бы издалека, очень издалека… Я еще в наушниках попробую, потом, ладно?

А что – потом? И – когда, собственно?

Она и сама оказалась отменным конспиратором: ни слова о главном. Как он ни заводил осторожных разговоров о ее лондонской жизни (подступался исподволь, в образе ревнивого любовника, и видит бог, не слишком притворялся), всегда замыкалась, сводила к пустякам, к каким-нибудь забавным случаям, к историям, произошедшим с нею самой или с ее безалаберными друзьями: «Представляешь, и этот детина, размахивая пистолетом, рявкает: живо ложись на землю и гони мани! А Фил стоит как дурак с гамбургером в руках, трясется, но жалко же бросить, только что купил горячий, жрать охота! Тогда он говорит: “А вы не могли бы подержать мой ужин, пока я достану портмоне?” И что ты думаешь? Громила осторожно берет у него пакет и терпеливо ждет, пока Фил рыщет по карманам в поисках кошелька. А напоследок оставляет ему пару фунтов на проезд! Фил всё потом изумлялся – какой гуманный попался гангстер, прямо не бандит, а благотворитель: и от гамбургера ни разу не отхарчил, и дорогу до дому профинансировал…»

Леон даже засомневался: может, в конторе ошиблись – вряд ли она бы выжила, если б кто-то из профессионалов поставил перед собой цель ее уничтожить.

Но что правда, то правда: была она чертовски чувствительна; мгновенно реагировала на любое изменение темы и ситуации. Про себя он восхищался: как это у нее получается? Ведь ни интонации не слышит, ни высоты и силы голоса. Неужели только ритм движения губ, только смена выражений в лице, только жесты дают ей столь подробную и глубокую психологическую картину момента? Тогда это просто детектор лжи какой-то, а не женщина!

– У тебя меняется осанка, – заметила она в один из этих дней, – пластика тела меняется, когда звонит телефон. Ты подбираешься к нему, будто выстрела ждешь. А в окно смотришь из-за занавеси. Почему? Тебе угрожают?

– Именно, – отозвался он с глуповатым смешком. – Мне угрожают еще одним благотворительным концертом…

Он шутил, отбрехивался, гонялся за ней по комнате, чтобы схватить, скрутить, обцеловать…

Два раза решился на безумие – выводил ее погулять в Люксембургский сад, и был натянут как тетива, и всю дорогу молчал – и Айя молчала, будто чувствовала его напряжение. Приятная вышла прогулочка…

День ото дня между ними вырастала стена, которую строили оба; с каждым осторожным словом, с каждым уклончивым взглядом эта стена становилась все выше и рано или поздно просто заслонила бы их друг от друга.

* * *

Через неделю, вернувшись после концерта – с цветами и сластями из полуночного курдского магазина на рю де ля Рокетт, – Леон обнаружил, что Айя исчезла. Дом был пуст и бездыханен – уж Леонов-то гениальный слух мгновенно прощупывал до последней пылинки любое помещение.

Несколько мгновений он стоял в прихожей, не раздеваясь, еще не веря, еще надеясь (пулеметная лента мыслей, и ни одной толковой, и все тот же ноющий в «поддыхе» ужас, будто ребенка в толпе потерял; мало – потерял, так его, этого ребенка, и не докричишься – не услышит).

Он заметался по квартире – с букетом и коробкой в руках. Первым делом, вопреки здравому смыслу и собственному слуху, заглянул под тахту, как в детстве, дурацки надеясь на шутку – вдруг она там спряталась-замерла, чтобы его напугать. Затем обыскал все видимые поверхности на предмет оставленной записки.

Распахнул дверцы кладовки на балконе, дважды возвращался в ванную, машинально заглядывая в душевую кабину – словно Айя могла вдруг материализоваться там из воздуха. Наконец, бросив на стиральной машине букет и коробку с булочками (просто чтобы дать свободу рукам, готовым смять, ударить, отшвырнуть, скрутить и убить любого, кто окажется на пути), выскочил на улицу как был – в смокинге, в бабочке, в накинутом, но не застегнутом плаще. Презирая себя, умирая от отчаяния, беззвучно повторяя себе, что у него наверняка уже и голос пропал на нервной почке («и черт с ним, и поздравляю – недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!»), минут сорок он болтался по округе, отлично сознавая, что все эти жалкие метания бессмысленны и нелепы.

На улицах и в переулках квартала Марэ уже пробудилась и заворочалась еженощная богемная жизнь: мигали лампочки над входом в бары и пабы, из открытых дверей выпархивали струйки блюза или утробная икота рока, за углом по чьей-то пухлой кожаной спине молотили кулачки и, хихикая и всхлипывая, изнутри этого кентавра кто-то выкрикивал ругательства…

Леон заглядывал во все подвернувшиеся заведения, спускался в полуподвалы, обшаривал взглядом столы, ощупывал фигуры-спины-профили на высоких табуретах у стоек баров, топтался у дверей в дамские комнаты в ожидании – не выйдет ли она. И очень зримо представлял ее под руку с кем-нибудь из этих… из вот таких…

В конце концов вернулся домой в надежде, что она слегка заблудилась, но рано или поздно… И вновь угодил в убийственную тишину со спящим «стейнвеем».

На кухне он выхлестал одну за другой три чашки холодной воды, не думая, что это вредно для горла, тут же над раковиной ополоснул вспотевшие лицо и шею, заплескав отвороты смокинга, приказал себе уняться, переодеться и… думать, наконец. Легко сказать! Итак: в прихожей не оказалось ни плаща ее, ни туфель. Но чемодан-то в углу спальни, он…

Да что ей чемодан, что ей чемодан, что ей все на свете чемоданы!!! – это вслух, заполошным воплем… А может, она ускользнула, почуяв опасность? Может, в его отсутствие сюда явился какой-нибудь Джерри (по какому праву Натан приволок этого типа, подарив полную свободу появлений в моей частной жизни, – черт побери, как я их всех ненавижу! бедная моя, бедная гонимая девочка!).

…Вернулась она в четверть второго.

Леон уже разработал стратегию поиска, стал собран, холоден, знал, где и через кого раздобудет оружие, и был полностью готов к любому сценарию отношений с конторой : шантажировать их, торговаться с ними, угрожать. Если понадобится, идти до последней черты. Ждал трех часов ночи, чтобы первым делом нагрянуть к Джерри – правильным образом …

И вот тогда в замке простодушно и обыденно крякнул ключ, и вошла Айя – оживленная, в распахнутом плаще, с букетом пунцовых хризантем («от нашего стола – вашему столу»). Ее щеки, надраенные ветерком, тоже нежно-пунцовые, так чудно отзывались и хризантемам, и полуразвязанному белому шарфику на белой шее, а широкий разлет бровей так победно реял над ее фаюмскими глазами и высокими скулами…

Леон призвал все силы, всю свою выдержку, чтобы спокойно снять с нее плащ – руками, подрагивающими от бешенства; сдержанно коснулся губами леденцовых от холода губ и не сразу, а целых полминуты спустя спросил, улыбаясь:

– Где ты была?

– Гуляла. – И дальше охотно, с шутливым удовольствием: представь, облазила все вокруг и обнаружила, что года четыре назад меня сюда приводили в студию к одному фотографу. Может, ты с ним знаком? Он работает в таком размывающем стиле типа «романтизьм», загадочный полет в рапиде. Мне-то лично никогда не нравились эти трюки, но есть любители подобного застарелого дерьма…

Дина Рубина

Русская канарейка. Блудный сын

* * *

Посвящается Боре

Луковая роза

А она и сама испугалась, налетела, обхватила его голову, припала щекой к его ободранной щеке.

– Я уеду, – выдохнула в отчаянии. – Ничего не получается!

– Леон! Ты бандит?

– Конечно, бандит.

Снова потянулся обнять, но не тут-то было. Эта крошка приехала воевать.

– Бандит, бандит, – твердила горестно, – я все обдумала и поняла, знаю я эти замашки…

– Ты сдурела? – потряхивая ее за плечи, спрашивал он. – Какие еще замашки?

– Исадора… это моя любовь.

И та уважительно и сердечно отозвалась:

– Поздравляю, месье Леон! – словно перед ней стояли не два обезумевших кролика, а почтенный свадебный кортеж.

Сейчас он бессильно отметал вопросы, резоны и опасения, что наваливались со всех сторон, каждую минуту предъявляя какой-нибудь новый аргумент (с какой это стати его оставили в покое? Не пасут ли его на всякий случай – как тогда, в аэропорту Краби, – справедливо полагая, что он может вывести их на Айю?).

– А где же твой Canon? – спросил он.

Она легко ответила:

– Продала. Надо ж было как-то к тебе добраться… Башли твои у меня тю-тю, спёрли.

– Как – сперли? – Леон напрягся.

Она махнула рукой:

Свободной рукой обнял ее за плечи, притянул к себе и сказал:

– Купим другую. – И, поколебавшись: – Чуть позже.