Одесские рассказы анализ. Романтика изгоев
Сочинение
Апофеозом раскрепощенных сил жизни стали «Одесские рассказы» (1921 - 1923). Бабель всегда романтизировал Одессу. Он видел ее непохожей на другие города, населенной людьми, «предвещающими грядущее»: в одесситах были радость, «задор, легкость и очаровательное - то грустное, то трогательное - чувство жизни». Жизнь могла быть «хорошей, скверной», но в любом случае «необыкновенно… интересной».
Именно такое отношение к жизни Бабель хотел внушить человеку, пережившему революцию и вступившему в мир, полный новых и непредвиденных трудностей. Поэтому в «Одесских рассказах» он строил образ мира, где человек был распахнут навстречу жизни.
В реальной Одессе Молдаванкой, вспоминал К. Г. Паустовский, «называлась часть города около товарной железнодорожной станции, где жили две тысячи налетчиков и воров». В бабе-левской Одессе этот мир перевернут. Окраина города превращена в сцену, театр, где разыгрываются драмы страсти. Все вынесено на улицу: и свадьбы, и семейные ссоры, и смерти, и похороны. Все участвуют в действии, смеются, дерутся, едят, готовят, меняются местами. Если это свадьба, то столы поставлены «во всю длину двора», и их так много, что они высовывают свой хвост за ворота на Госпитальную улицу («Король»). Если это похороны, то такие похороны, каких «Одесса еще не видала, а мир не увидит» («Как это делалось в Одессе»).
В этом мире «государь император» поставлен ниже уличного «короля» Бени Крика, а официальная жизнь, ее нормы, ее сухие, выморочные законы высмеяны, снижены, уничтожены смехом. Язык героев свободен, он насыщен смыслами, лежащими в подтексте, герои с полуслова, полунамека понимают друг друга, стиль замешан на русско-еврейском, одесском жаргоне, который еще до Бабеля был введен в литературу в начале XX века. Вскоре афоризмы Бабеля разошлись на пословицы и поговорки, они оторвались от своего создателя, обрели самостоятельную жизнь, и уже не одно поколение повторяет: «еще не вечер», «холоднокровней», Меня, вы не на работе», или «у вас в душе осень». Одесский материал помогает сегодня понять эволюцию Бабеля.
Еще до выхода «Конармии» отдельной книгой началась работа над сценариями: «Беня Крик», «Блуждающие звезды» (оба - 1925 г.) и др. Умение видеть мир как зрелище, как сцену теперь оказалось дорогой к новому повороту жизни и работы. Но самооценки его строги и бескомпромиссны: «Бездарно, пошло, ужасно». Так в 1926 году о нем не позволял себе писать никто. В 1926 году Бабель пишет пьесу «Закат». Ему потом казалось, что короткая театральная жизнь пьесы связана с неудачными постановками, из которых уходила «легкость комедии». Критика хотела бы видеть в «Закате» то, что было в «Одесских рассказах»: «легкую тонировку» быта, комичность разговорного южного юмора. Получился же, писали критики, «трагический надрыв». Отчего? Почему? Все терялись в догадках.
Истоки недоразумения были заложены в изменившемся времени. Смысл пьесы был обнажен в названии «Закат». Название это было символическим предощущением наступающих перемен. Критика постаралась не заметить мрачных прогнозов писателя. Прочитанная буквально, пьеса трактовалась как тема разрушения старых патриархально-семейных связей и отношений - и только. Но в таком виде она мало кого интересовала. И Бабель был серьезно огорчен.
Талант и слава не принесли ему покоя. Как уже говорилось, над первыми же его рассказами скрестили копья блюстители «казарменного порядка» в литературе: они увидели в «Конармии» клевету на Красную Армию, намеренную дегероизацию истории. Бабель пытался защищаться, объясняя, что создание героической истории Первой Конной не входило в его намерения. Но споры не утихали. В 1928 году «Конармия» вновь была обстреляна с позиций «унтерофицерского марксизма»: возмущенная отповедью М. Горького, взявшего Бабеля под защиту, «Правда» напечатала открытое письмо С. Буденного М. Горькому, где писатель был вновь обвинен в клевете на Первую Конную. Горький не отрекся от Бабеля. Это не означало, что спор окончен. Напряжение вокруг имени Бабеля сохранялось, хотя дела его шли, казалось, даже лучше, чем раньше: в 1930 году «Конармия» была переиздана, разошлась в рекордно короткий срок (чуть ли не в семь дней), и Госиздат приступил к подготовке очередного переиздания.
* Но что-то происводило в самом Бабеле: Он замолчал. Кризис настиг его в зените творческой зрелости. Восхищенные статьи критиков его не радовали. Он писал о них: «Читаю, как будто речь идет о мертвом, настолько далеко то, что я пишу сейчас, от того, что я писал прежде». Имя Бабеля встречалось в печати все реже. Его переписка с издателями (с Вяч. Полонским, например) выдавала его отчаяние. «…От судьбы не уйдешь»,- писал он в 1928 году.
Он пытался пересилить себя: то принимал участие в работе над коллективным романом «Большие пожары» (1927), то публиковал в альманахе «Перевал» (№ 6) свои старые рассказы. Внутренние причины кризиса он связывал не только со своим максимализмом, но и с «ограниченными возможностями выполнения», как осторожно писал он в частном письме из Парижа в июле 1928 года. «Очень трудно писать на темы, интересующие меня, очень трудно, если хочешь быть честным»,- проговаривался он, далекий от жалости к себе.
И вот я буду говорить, как говорил господь на горе Синайской из горящего куста. Кладите себе в уши мои слова.
И. Бабель. Как это делалось в Одессе
Написанные в начале20-х годов рассказы И. Бабеля «Король», «Как это делалось в Одессе», «Отец», «Любка Казак» и др. образуют собой единый цикл, известный под названием «Одесские рассказы». Тяга к экзотике, жизнен-ным парадоксам, к романтической чрезвычайности под-толкнули писателя обратиться к живописной Молдаванке, ее обитателям, быту. Уголовники, евреи-приказчики, тор-говцы предстают перед нами в необычном свете, посколь-ку щедрый юмор Бабеля заставляют нас забыть о суровом времени и исторических событиях, когда создавались эти рассказы. Главный герой цикла Беня Крик — король бин-дюжников и налетчиков, главарь одесских бандитов. Он молод и хорош собой, остроумен и сообразителен, велико-душен и даже по-своему честен. Это, в сущности, фантасти-ческая и далекая от своего реального прототипа фигура, потому что, шутя и иронизируя, Бабель задался целью опо-этизировать бандитскую смелость, благородство, удачливость и ухарство, рыцарскую справедливость Бени Крика и его друзей — людей «бандитской чести». Выступая в роли одес-ского Робин Гуда, Беня и его гвардия грабят «тяжелые кошельки» богачей, чтобы избавить от лишних бед и горе-стей бедных людей, ведь «подкладка тяжелого кошелька сшита из слез».
Смеясь и шутя, Бабель приподнимает своих героев над будничностью и серостью мещанской жизни, словно бро-сая вызов тусклому и душному миру обыденности. Но это не делает одесских бандитов менее невежественными и ог-раниченными, чем они есть на самом деле. Этот контраст, наряду с экзотической обстановкой, «смачной» речью, жи-вописными костюмами одесских налетчиков, разодетых, «как птицы колибри», яркостью событий, делают героев «Одес-ских рассказов» незабываемыми.
Жизнь бандитов, разворачивающиеся перед нами собы-тия больше похожи на действия какого-то комического спектакля, чем на реальность. Создается впечатление, что Беня Крик и его жертвы играют в какую-то общую игру, прекрасно находя общий язык и договариваясь полюбов-но, если возникает такая необходимость, без помощи влас-тей и полиции («Полиция кончается там, где начинается Беня»). Именно поэтому одесские бандиты больше разма-хивают своим оружием и, в крайнем случае, стреляют в воздух, ведь в их среде убийство «живого человека» счита-ется большим грехом, за который можно поплатиться жизнью от рук своих же товарищей («Хорошую моду взял себе — убивать живых людей»). Материал с сайта
И. А. Смирин очень удачно определил стиль «Одесских рассказов» Бабеля как «ироническую патетику», ведь за бандитской «деятельностью» рыцарей Молдаванки видит-ся не только протест против богачей тартаковских, господинов приставов, толстых бакалейщиков и их высокомер-ных жен, но и поиски жизненной правды. Контрастность изображения, своеобразное сочетание бытовизма и яркого гротеска, лирики и цинизма, пафоса и иронии не только создали неповторимый колорит этого цикла, но и привели к всенародной популярности «Одесских рассказов».
Все люди нашего круга - маклеры, лавочники, служащие в банках и пароходных конторах - учили детей музыке. Отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили ее на костях маленьких людей. Одесса была охвачена этим безумием больше других городов. И правда - в течение десятилетий наш город поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира. Из Одессы вышли Миша Эльман, Цимбалист, Габрилович, у нас начинал Яша Хейфец.
Когда мальчику исполнялось четыре или пять лет - мать вела крохотное, хилое это существо к господину Загурскому. Загурский содержал фабрику вундеркиндов, фабрику еврейских карликов в кружевных воротничках и лаковых туфельках. Он выискивал их в молдаванских трущобах, в зловонных дворах Старого базара. Загурский давал первое направление, потом дети отправлялись к профессору Ауэру в Петербург. В душах этих заморышей с синими раздутыми головами жила могучая гармония. Они стали прославленными виртуозами. И вот - отец мой решил угнаться за ними. Хоть я и вышел из возраста вундеркиндов - мне шел четырнадцатый год, но по росту и хилости меня можно было сбыть за восьмилетнего. На это была вся надежда.
Меня отвели к Загурскому. Из уважения к деду он согласился брать по рублю за урок - дешевая плата. Дед мой Лейви-Ицхок был посмешище города и украшение его. Он расхаживал по улицам в цилиндре и в опорках и разрешал сомнения в самых темных делах. Его спрашивали, что такое гобелен, отчего якобинцы предали Робеспьера, как готовится искусственный шелк, что такое кесарево сечение. Мой дед мог ответить на эти вопросы. Из уважения к учености его и безумию Загурский брал с нас по рублю за урок. Да и возился он со мною, боясь деда, потому что возиться было не с чем. Звуки ползли с моей скрипки, как железные опилки. Меня самого эти звуки резали по сердцу, но отец не отставал. Дома только и было разговора о Мише Эльмане, самим царем освобожденном от военной службы. Цимбалист, по сведениям моего отца, представлялся английскому королю и играл в Букингэмском дворце; родители Габриловича купили два дома в Петербурге. Вундеркинды принесли своим родителям богатство. Мой отец примирился бы с бедностью, но слава была нужна ему.
Не может быть, - нашептывали люди, обедавшие за его счет, - не может быть, чтобы внук такого деда…
У меня же в мыслях было другое. Проигрывая скрипичные упражнения, я ставил на пюпитре книги Тургенева или Дюма, - и, пиликая, пожирал страницу за страницей. Днем я рассказывал небылицы соседским мальчишкам, ночью переносил их на бумагу, Сочинительство было наследственное занятие в нашем роду. Лейви-Ицхок, тронувшийся к старости, всю жизнь писал повесть под названием «Человек без головы». Я пошел в него.
Нагруженный футляром и нотами, я три раза в неделю тащился на улицу Витте, бывшую Дворянскую, к Загурскому. Там, вдоль стен, дожидаясь очереди, сидели еврейки, истерически воспламененные. Они прижимали к слабым своим коленям скрипки, превосходившие размерами тех, кому предстояло играть в Букингэмском дворце.
Дверь в святилище открывалась. Из кабинета Загурского, шатаясь, выходили головастые, веснушчатые дети с тонкими шеями, как стебли цветов, и припадочным румянцем на щеках. Дверь захлопывалась, поглотив следующего карлика. За стеной, надрываясь, пел, дирижировал учитель с бантом, в рыжих кудрях, с жидкими ногами. Управитель чудовищной лотереи - он населял Молдаванку и черные тупики Старого рынка призраками пиччикато и кантилены. Этот распев доводил потом до дьявольского блеска старый профессор Ауэр.
В этой секте мне нечего было делать. Такой же карлик, как и они, я в голосе предков различал другое внушение.
Трудно мне дался первый шаг. Однажды я вышел из дому, навьюченный футляром, скрипкой, нотами и двенадцатью рублями денег - платой за месяц ученья. Я шел по Нежинской улице, мне бы повернуть на Дворянскую, чтобы попасть к Загурскому, вместо этого я поднялся вверх по Тираспольской и очутился в порту. Положенные мне три часа пролетели в Практической гавани. Так началось освобождение. Приемная Загурского больше не увидела меня. Дела поважнее заняли все мои помыслы. С однокашником моим Немановым мы повадились на пароход «Кенсингтон» к старому одному матросу по имени мистер Троттибэрн. Неманов был на год моложе меня, он с восьми лет занимался самой замысловатой торговлей в мире. Он был гений в торговых делах и исполнил все, что обещал. Теперь он миллионер в Нью-Йорке, директор General Motors Co, компании столь же могущественной, как и Форд. Неманов таскал меня с собой потому, что я повиновался ему молча. Он покупал у мистера Троттибэрна трубки, провозимые контрабандой. Эти трубки точил в Линкольне брат старого матроса.
Джентльмены, - говорил нам мистер Троттибэрн, - помяните мое слово, детей надо делать собственноручно… Курить фабричную трубку - это то же, что вставлять себе в рот клистир… Знаете ли вы, кто такое был Бенвенуто Челлини?.. Это был мастер. Мой брат в Линкольне мог бы рассказать вам о нем. Мой брат никому не мешает жить. Он только убежден в том, что детей надо делать своими руками, а не чужими… Мы не можем не согласиться с ним, джентльмены…
Неманов продавал трубки Троттибэрна директорам банка, иностранным консулам, богатым грекам. Он наживал на них сто на сто.
Трубки линкольнского мастера дышали поэзией. В каждую из них была уложена мысль, капля вечности. В их мундштуке светился желтый глазок, футляры были выложены атласом. Я старался представить себе, как живет в старой Англии Мэтью Троттибэрн, последний мастер трубок, противящийся ходу вещей.
Мы не можем не согласиться с тем, джентльмены, что детей надо делать собственноручно…
Тяжелые волны у дамбы отдаляли меня все больше от нашего дома, пропахшего луком и еврейской судьбой. С Практической гавани я перекочевал за волнорез. Там на клочке песчаной отмели обитали мальчишки с Приморской улицы. С утра до ночи они не натягивали на себя штанов, ныряли под шаланды, воровали на обед кокосы и дожидались той поры, когда из Херсона и Каменки потянутся дубки с арбузами и эти арбузы можно будет раскалывать о портовые причалы.
Мечтой моей сделалось уменье плавать. Стыдно было сознаться бронзовым этим мальчишкам в том, что, родившись в Одессе, я до десяти лет не видел моря, а в четырнадцать не умел плавать.
Как поздно пришлось мне учиться нужным вещам! В детстве, пригвожденный к Гемаре, я вел жизнь мудреца, выросши - стал лазать по деревьям.
Уменье плавать оказалось недостижимым. Водобоязнь всех предков испанских раввинов и франкфуртских менял - тянула меня ко дну. Вода меня не держала. Исполосованный, налитый соленой водой, я возвращался на берег - к скрипке и нотам. Я привязан был к орудиям моего преступления и таскал их с собой. Борьба раввинов с морем продолжалась до тех пор, пока надо мной не сжалился водяной бог тех мест - корректор «Одесских новостей» Ефим Никитич Смолич. В атлетической груди этого человека жила жалость к еврейским мальчикам. Он верховодил толпами рахитичных заморышей. Никитич собирал их в клоповниках на Молдаванке, вел их к морю, зарывал в песок, делал с ними гимнастику, нырял с ними, обучал песням и, прожариваясь в прямых лучах солнца, рассказывал истории о рыбаках и животных. Взрослым Никитич объяснял, что он натурфилософ. Еврейские дети от историй Никитича помирали со смеху, они визжали и ластились, как щенята. Солнце окропляло их ползучими веснушками, веснушками цвета ящерицы.
За единоборством моим с волнами старик следил молча сбоку. Увидев, что надежды нет и что плавать мне не научиться, - он включил меня в число постояльцев своего сердца. Оно было все тут с нами - его веселое сердце, никуда не заносилось, не жадничало и не тревожилось… С медными своими плечами, с головой состарившегося гладиатора, с бронзовыми, чуть кривыми ногами, - он лежал среди нас за волнорезом, как властелин этих арбузных, керосиновых вод. Я полюбил этого человека так, как только может полюбить атлета мальчик, хворающий истерией и головными болями. Я не отходил от него и пытался услуживать.
Он сказал мне:
Ты не суетись… Ты укрепи свои нервы. Плаванье придет само собой… Как это так - вода тебя не держит… С чего бы ей не держать тебя?
Видя, как я тянусь, - Никитич для меня одного из всех своих учеников сделал исключение, позвал к себе в гости на чистый просторный чердак в циновках, показал своих собак, ежа, черепаху и голубей. В обмен на эти богатства я принес ему написанную мною накануне трагедию.
Я так и знал, что ты пописываешь, - сказал Никитич, - у тебя и взгляд такой… Ты все больше никуда не смотришь…
Он прочитал мои писания, подергал плечом, провел рукой по крутым седым завиткам, прошелся по чердаку.
Надо думать, - произнес он врастяжку, замолкая после каждого слова, что в тебе есть искра божия…
Мы вышли на улицу. Старик остановился, с силой постучал палкой о тротуар и уставился на меня.
Чего тебе не хватает?.. Молодость не беда, с годами пройдет… Тебе не хватает чувства природы.
Он показал мне палкой на дерево с красноватым стволом и низкой кроной.
Это что за дерево?
Я не знал.
Что растет на этом кусте?
Я и этого не знал. Мы шли с ним сквериком Александровского проспекта. Старик тыкал палкой во все деревья, он схватывал меня за плечо, когда пролетала птица, и заставлял слушать отдельные голоса.
Какая это птица поет?
Я ничего не мог ответить. Названия деревьев и птиц, деление их на роды, куда летят птицы, с какой стороны восходит солнце, когда бывает сильнее роса - все это было мне неизвестно.
И ты осмеливаешься писать?.. Человек, не живущий в природе, как живет в ней камень или животное, не напишет во всю свою жизнь двух стоящих строк… Твои пейзажи похожи на описание декораций. Черт меня побери, - о чем думали четырнадцать лет твои родители?..
О чем они думали?.. О протестованных векселях, об особняках Миши Эльмана… Я не сказал об этом Никитичу, я смолчал.
Дома - за обедом - я не прикоснулся к пище. Она не проходила в горло.
«Чувство природы, - думал я. - Бог мой, почему это не пришло мне в голову… Где взять человека, который растолковал бы мне птичьи голоса и названия деревьев?.. Что известно мне о них? Я мог бы распознать сирень, и то когда она цветет. Сирень и акацию, Дерибасовская и Греческая улицы обсажены акациями…»
За обедом отец рассказал новую историю о Яше Хейфеце. Не доходя до Робина, он встретил Мендельсона, Яшиного дядьку. Мальчик, оказывается, получает восемьсот рублей за выход. Посчитайте - сколько это выходит при пятнадцати концертах в месяц.
Я сосчитал - получилось двенадцать тысяч в месяц. Делая умножение и оставляя четыре в уме, я взглянул в окно. По цементному дворику, в тихонько отдуваемой крылатке, с рыжими колечками, выбивающимися из-под мягкой шляпы, опираясь на трость, шествовал господин Загурский, мой учитель музыки. Нельзя сказать, что он хватился слишком рано. Прошло уже больше трех месяцев с тех пор, как скрипка моя опустилась на песок у волнореза…
Загурский подходил к парадной двери. Я кинулся к черному ходу - его накануне заколотили от воров. Тогда я заперся в уборной. Через полчаса возле моей двери собралась вся семья. Женщины плакали. Бобка терлась жирным плечом о дверь и закатывалась в рыданиях. Отец молчал. Заговорил он так тихо и раздельно, как не говорил никогда в жизни.
Я офицер, - сказал мой отец, - у меня есть имение. Я езжу на охоту. Мужики платят мне аренду. Моего сына я отдал в кадетский корпус. Мне нечего заботиться о моем сыне…
Он замолк. Женщины сопели. Потом страшный удар обрушился в дверь уборной, отец бился об нее всем телом, он налетал с разбегу.
Я офицер, - вопил он, - я езжу на охоту… Я убью его… Конец…
Крючок соскочил с двери, там была еще задвижка, она держалась на одном гвозде. Женщины катались по полу, они хватали отца за ноги; обезумев, он вырывался. На шум подоспела старуха - мать отца.
Дитя мое, - сказала она ему по-еврейски, - наше горе велико. Оно не имеет краев. Только крови недоставало в нашем доме. Я не хочу видеть кровь в нашем доме…
Отец застонал. Я услышал удалявшиеся его шаги. Задвижка висела на последнем гвозде.
В моей крепости я досидел до ночи. Когда все улеглись, тетя Бобка увела меня к бабушке. Дорога нам была дальняя. Лунный свет оцепенел на неведомых кустах, на деревьях без названия… Невидимая птица издала свист и угасла, может быть, заснула… Что это за птица? Как зовут ее? Бывает ли роса по вечерам?.. Где расположено созвездие Большой Медведицы? С какой стороны восходит солнце?..
Мы шли по Почтовой улице. Бобка крепко держала меня за руку, чтобы я не убежал. Она была права. Я думал о побеге.
"Смеховое слово" как наиболее актуальная проблема в изучении малой прозы И. Бабеля. Характеристика новеллы "Король". Смерть в художественном мире И. Бабеля как отправная точка балаганной сценки. Анализ главных героев новеллы "Как это делалось в Одессе".
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Одной из наиболее актуальных проблем в изучении малой прозы И.Э. Бабеля можно назвать использование писателем «смехового слова». Понимая под «смеховым словом» категорию поэтики М.М. Бахтина, которая «реализуется в «обрядово-зрелищных формах», «словесносмеховых произведениях», в «формах и жанрах фамильярно-площадной речи» , можно отметить, что «Одесские рассказы» являются более чем продуктивным нарративным полем, где «смеховое слово» проявляется через карнавальные «смеховые образы», которые составляют существенную часть общей поэтики новеллистического цикла.
Заглавный образ первой новеллы цикла «Король» достаточно традиционен для смеховой народной культуры. Король и шут, переодетый в короля, непременные участники любого карнавала, в финале которого происходит развенчание самозванца. В начале рассказа поддельным королем является новый пристав, который представляет государственную власть. Он убежден в том, что «там, где есть государь император, там нет короля», поэтому решает устроить облаву на Беню Крика (Короля воров) во время свадьбы его сестры. В финале рассказа, согласно закону карнавала Беня Крик, настоящий Король Молдаванки, развенчивает своего противника: «Городовые, тряся задами, бегали по задымленным лестницам. Пожарные были исполнены рвения, но в ближайшем кране не оказалось воды. Пристав та самая метла, что чисто метет, стоял на противоположном тротуаре и покусывал усы, лезшие ему в рот» . Очистительный огонь горящего участка выполняет функцию оберега свадебного действа, которое хотел разрушить пристав, за что и был наказан.
Время карнавала это свадебное время. В «Одесских рассказах» свадьба одно из главных событий в жизни Молдаванки. Две свадьбы описаны Бабелем в новелле «Король»: брак Бени с Цилей и сестры Бени Двойры Крик «с щуплым мальчиком, купленным на деньги Эйхбаума» .
Женитьба на Циле, дочери Эйхбаума, сопровождается мотивами изобилия и плодородия: «Новобрачные прожили три месяца в тучной Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота». Можно согласиться с мнением М.Б. Ямпольского, для которого любовь, поразившая сердце Короля, была новой победой Крика, а не «поражением», о чём с иронией писал Бабель, «его инициацией возмужанием».
Вторая свадьба, организованная Королем, это буффонада. Крик на деньги Эйхбаума покупает жениха для своей сестры Двойры: «сорокалетняя Двойра, изуродованная болезнью, с разросшимся зобом и вылезающими из орбит глазами, сидела на горе подушек рядом с щуплым мальчиком, купленным на деньги Эйхбаума».
Если возрождающая сила свадьбы Бени Крика на Циле передана через тучность Бессарабии, то во второй мы наблюдаем «выпячивание» карнавального мира через разросшийся зоб и вылезающие из орбит глаза Двойры. Если первая свадьба это торжество любви, то вторая ее травестия, а «молодожены» сорокалетняя сестра Крика и «щупленький мальчик» это клоунская пара, которая разыграет свою цирковую репризу в финале рассказа: «Одна только Двойра не собиралась спать. Обеими руками она подталкивала оробевшего мужа к дверям их брачной комнаты и смотрела на него плотоядно, как кошка, которая, держа мышь во рту, легонько пробует ее зубами».
Исследователь М. Б. Ямпольский проводит параллель между «Королем» и новеллой из «Конармии» Бабеля «Пан Аполек». По его предположению, сватовство Крика это пародия на евангельский сюжет: оранжевый костюм Бени и оранжевый кунтуш Христа, мгновенно излеченный удар Эйхбаума, который тут же «поднялся» и второе чудо Христа в Галилее . Литературовед сравнивает Дебору из притчи Аполека с ее карнавальным образом Двойрой. Соответствие устанавливается на основе «симметрической инверсии: «слоновьему качеству мужа Деборы соответствует «мышь» у Двойры, рвоте Деборы смакование Двойрой несчастной мыши, зажатой во рту» .
Ссылаясь на известное высказывание В.Н. Турбина: «И Евангелие карнавал» , нельзя отрицать наличие в цикле Бабеля смеховых аллюзий на «евангельский текст». Несмотря на это, нужно с осторожностью отнестись к сопоставлению образов Бени и Христа, Двойры и Деборы, так как М.Б. Ямпольский проводит параллель между рассказами, опубликованными с разницей в два года («Король», 1921; «Пан Аполек», 1923).
К образу свадьбы Бабель обращается в рассказе «Отец», когда описывает налетчиков, отправляющихся в публичный дом Иоськи Самуэльсона: «Глаза их были выпучены, одна нога отставлена в каждом экипаже сидел один человек с букетом, и кучера, торчавшие на высоких сиденьях, были украшены бантами, как шафера на свадьбах». В эпизоде пародируется и гиперболизируется мотив «свадебного поезда», с помощью которого создается гротескный образ торжествующего, выпячивающегося мира Молдаванки и компенсируется отсутствие описания еще одной свадьбы Баськи Грач и Бени Крика.
Брак дочери Фроима Грача и Короля воров не изображается Бабелем, но, зная, что слово Бени Крик не расходится с делом, можно не сомневаться в том, что свадьба состоялась. Скорее всего, ее описание не укладывалось в художественный мир, созданный Бабелем в «Одесских рассказах». Мужеподобная Баська и красавец Бенчик представляли бы собой комическую пару, сама же свадьба, построенная на денежном договоре Крика и Фроима Грача, выглядела бы буффонно, отчего облик короля заметно поблек в глазах читателей.
Несмотря на отсутствие описания брака по расчету, И.А. Есаулов отмечает, что «в сущности, карнавальность художественного мира Бабеля лишь внешняя, так как за ней скрывается весьма рациональный подход к «владычеству», когда все решают деньги, а не страсть. Отчасти можно согласиться с логикой размышлений исследователя, но материальная подоплека событий не соответствует романтизированному художественному миру Молдаванки, в котором, по словам Бабеля, «владычествует страсть».
Если обратиться к изначальным истокам свадьбы, то сама по себе она восходит к ритуальной трапезе, «производящей» род . Поэтому при анализе свадьбы Двойры Крик особого внимания заслуживают пиршественные образы.
О творящей силе еды и питья М.М. Бахтин писал: «Еда и питье одно из важнейших проявлений жизни гротескного тела. Особенности этого тела его открытость, незавершенность, его взаимодействие с миром. Тело выходит здесь за свои границы» .
В начале рассказа «Король» описывается приготовление к ужину, устроенному в честь свадьбы Двойры: «столы, поставленные во всю длину двора высовывали свой хвост за ворота Перекрытые бархатом столы вились по двору, как змеи, которым на брюхо наложили заплаты всех цветов, и они пели густыми голосами».
Квартиры превращены в кухни, где полыхает «тучное», «пьяное и пухлое пламя» символическое расширение образа очага раздвигает границы пространства художественного текста. Гиперболичность в описании создает ощущение вселенского пира, подтверждением чему становится неявное уподобление вьющихся, «как змеи», столов, которые, не умещаясь во дворе, «высовывали свой хвост за ворота». Традиционный образ крохотной восьмидесятилетней Рейзл, хозяйки свадебной кухни, это одновременно комический контраст между крошечной Рейзл и великанской кухней, в которой она «царит», и символ плодородия (Рейзл горбата, а горб в «смеховой культуре» наделен производительной силой). Плодородие передано через описание пиршественного изобилия: «На этой свадьбе к ужину подали индюков, жареных куриц, гусей, фаршированную рыбу и уху нездешнее вино и апельсины из окрестностей Иерусалима».
Энергия, конденсирующаяся во время свадебного пира, получает выход: еврейские нищие, «насосавшись, как трефные свиньи», ямайского рома, стучат костылями, а налетчики начинают бушевать: «Лева Кацап разбил на голове своей возлюбленной бутылку водки. Моня Артиллерист выстрелил в воздух». Пьянство и побои неотъемлемая часть как свадебного действа, так и карнавально-смеховой культуры в целом.
Если свадьба Бени Крика с Баськой это «карнавальная мистификация», то за «свадебные тумаки» можно принять избиение пьяного мужика Любкой Шнейвейс в новелле «Отец». Она била «сжатым кулаком по лицу, как в бубен, и другой рукой поддерживала мужика, чтобы он не отваливался», после чего «он упал на камни и заснул» . Сцена выглядит комично, благодаря сравнению лица мужика с бубном и авторскому комментарию к действиям бой-бабы. Верх комизма неожиданный финал. Побои, заканчивающиеся сном, или бандитский налет, итог которого пышные похороны, органично вписываются в карнавал Молдаванки.
В новелле «Как это делалось в Одессе» похороны приказчика Мугинштейна, случайно застреленного пьяным налетчиком, становятся праздником, по торжественности не отличающимся от свадьбы: «Таких похорон Одесса еще не видала, а мир не увидит. Городовые в этот день одели нитяные перчатки. Шестьдесят певчих шли впереди процессии. Старосты синагоги торговцев кошерной птицей вели тетю Песю под руки. За старостами шли члены общества приказчиков евреев, а за приказчиками евреями присяжные поверенные, доктора медицины и акушерки фельдшерицы...» .
Смерть в художественном мире Бабеля это отправная точка балаганной сценки, например, богач Тартаковский встречает похоронную процессию, которая хоронит его же, Тартаковского, но в гробу оказывается пулемет, а сама процессия превращается в налетчиков, которые нападают на слободских громил.
Молдаванка приемлет смерть как праздник, как травестию и даже как глумление.
В рассказе «Отец» повествуется об остановке в Одессе российских мусульман, возвращающихся со святых мест. Один из паломников находится при смерти, но отказывается от врачебной помощи, потому что «тот, кто кончается по дороге от Бога Мухаммеда к себе домой, тот считается у них первый счастливец и богач...» Сторож Евзель издевается над больным: «Халваш, закричал Евзель умирающему и захохотал, вот идет доктор лечить тебя...» .
Как предполагает И.А. Есаулов, подобный смех возможен только над «страдающим и умирающим «чужим» , который не является частью народного гротескного тела, в данном случае над иноверцем. В рамках оппозиции «свой чужой» становится понятен смеховой контекст, куда вкраплен эпизод со смертью муллы: пьяницы, валяющиеся «как сломанная мебель» на Любкином дворе, и Беня Крик, развлекающийся с публичной женщиной Катюшей. Подобное соседство, снижая пафос смерти, утверждает бессмертие жизни Молдаванки, которую увидела Баська из Тульчина, с «сосущими младенцами и брачными ночами, полными пригородного шику и солдатской неутомимости» .
Смерть в карнавальной смеховой культуре это еще и оборотная сторона зарождающейся жизни. Давидка из завершающего цикл рассказа «Любка Казак», символизирует плод любви описанных выше свадеб Молдаванки. Генетическую мать Давидки Бабель лишает не только материнских черт (Любка Казак пьет водку стоя, бьет мужика, ругается, носит мужское прозвище), но и способности накормить свое дитя. Когда у Любки кончается молоко, Цудечкис засовывает ей в рот «худой и грязный локоть».
Этот жест Цудечкиса можно рассматривать как некий род фамильярности, которая устанавливается между участниками во время карнавала. Сюда же относятся бранные обращения героев (Любка «арестантка», «бессовестная», «паскудная мать», Цудечкис «мурло», «старый плут»). Оригинальна точка зрения М.Б. Ямпольского, который считал, что «локоть очевидный «мужской» эквивалент груди, но также и бесплодного фаллоса» . Может быть, это связано с тем, что матьДавидки, по определению Цудечкиса, «паскудная» и «жадная», то есть в карнавальном мире она «бесплодна» и не может иметь детей. Тогда становится понятно, почему Бабель вводит сцену отлучения ребенка от материнской груди. Теперь о младенце будет заботиться хлебосольная, любвеобильная Молдаванка, карнавальным законам которой научит Давидку мудрый Цудечкис.
Давидка, Любка Казак, Цудечкис и другие герои «Одесских рассказов» Бабеля плоть от плоти «Молдаванки, щедрой нашей матери» . Пользуясь определением М.М. Бахтина, можно сказать, что Бабель изобразил в цикле «народно-праздничную концепцию рождающегося, кормящегося, растущего и возрождающегося всенародного тела» . Давидка, усыновленный Молдаванкой, в будущем займет место Короля Бени Крика, о чем свидетельствует царственное имя младенца (ср. иудейский царь Давид). Но судьба «нового» Короля сокрыта в историях Цудечкиса, о которых автор собирается рассказать в следующих новеллах. Тем самым Бабель обозначает незавершенность карнавала Молдаванки, перешагнувшего за границы цикла «Одесских рассказов», выплеснувшегося за временные, пространственные и официальные рамки, чтобы обрести бессмертие.
Таким образом, анализ «смехового слова» в «смеховых образах» новеллистики Бабеля позволяет утверждать, что его роль в повествовательной ткани текста значительна.
смеховой слово новелла
Литература
1.Бабель И.Э. Как это делалось в Одессе. М., 2005. С. 111 145.
2.Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса М.,1990.
3.Есаулов И.А. «Одесские рассказы» Исаака Бабеля: логика цикла // Москва. 2004. № 1. С. 204 216.
4.Турбин В.Н. О Бахтине // Турбин В.Н. Незадолго до Водолея: Сборник статей. М., 1994. С. 446 464.
5.Ямпольский М.Б. Структуры зрения и телесность // Жолковский А.К. Бабель/ВаЬе1 /А.К. Жолковский, М.Б. Ямпольский. М., 1994.
Размещено на Allbest.ru
...Подобные документы
Ведущее место в творчестве Бабеля занимает роман "Конармия". Этот роман не похож на произведения других авторов, описывающих события гражданской войны и революции. Большинство романов состоит из глав, а "Конармия" - из 36 новелл.
сочинение , добавлен 16.02.2006
Политика и идеологическая направленность журнала "Летопись", издававшегося под руководство Максима Горького. Анализ рассказов Исаака Бабеля "Мама, Римма и Алла" и "Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна", опубликованных в журнале, в социальном контексте.
курсовая работа , добавлен 26.10.2016
Бабель и его роман "Конармия". Художественное своеобразие романа. Рождение человека нового типа в огне гражданской войны по произведению Бабеля "Конармия". Вера в необходимость революции и войны, крови и смерти ради будущего.
реферат , добавлен 12.12.2006
Детские годы и образование Исаака Эммануиловича Бабеля. Учеба в Киевском институте финансов и предпринимательства. Знакомство с Максимом Горьким. Работа в Наркомпросе и в продовольственных экспедициях. Обвинение в шпионаже, арест и смерть писателя.
презентация , добавлен 14.05.2013
Формирование и характерные особенности жанра новеллы в русской литературе. Исследование преломления классических и модернистских художественных систем в новеллистике М. Булгакова 20-х годов ХХ века: физиологический очерк, реалистический гротеск, поэтика.
дипломная работа , добавлен 09.12.2011
Отражение событий революции и Гражданской войны в русской литературе, военное творчество поэтов и прозаиков. Изучение жизни и творчества И.Э. Бабеля, анализ сборника новелл "Конармия". Тема коллективизации в романе М.А. Шолохова "Поднятая целина".
реферат , добавлен 23.06.2010
Знакомство с творческой деятельностью Эдгара По, общая характеристика новелл "Падение дома Ашеров" и "Убийство на улице Морг". Рассмотрение особенностей выявления жанрового своеобразия новеллы как литературного жанра на материале творчества Эдгара По.
курсовая работа , добавлен 19.12.2014
Изучение трагедии творческой личности в романе Дж. Лондона "Мартин Иден". Рассмотрение особенностей литературного стиля Ги де Мопассана в создании психологического портрета при помощи художественной детализации. Критический анализ новеллы "Папа Симона".
контрольная работа , добавлен 07.04.2010
Новеллы и драмы в творчестве Клейста. Правда и мистификация в комедии "Разбитый кувшин". Сотрясённый мир в новеллистике Г. Клейста "Маркиза д’О", "Землетрясение в Чили", "Обручение на Сан-Доминго". Специфические особенности жанров в творчестве Клейста.
курсовая работа , добавлен 06.06.2010
Особенности творческой индивидуальности М. Веллера, внутренний мир его героев, их психология и поведение. Своеобразие прозы Петрушевской, художественное воплощение образов в рассказах. Сравнительная характеристика образов главных героев в произведениях.