«На основании моего хорошего самочувствия просьба не беспокоить врачей вопросами… В. Ульянов (Ленин)
О том, как в советское время лечили политическую элиту, читателям «АиФ» рассказал академик Евгений Чазов, 20 лет возглавлявший 4-е Главное управление Минздрава СССР, а в 1987-1990 гг. - министр здравоохранения СССР.
Инфаркт - на пользу?
«AиФ»: - Евгений Иванович, в СССР правители двигали отечественную медицину, поэтому, когда у Брежнева случился инфаркт, он приказал построить Кардиоцентр. Это так?
Евгений Чазов: - Не совсем. Инфаркт у Брежнева случился ещё в молодости, когда он работал в Молдавии секретарём республиканского ЦК. В середине 1970-х я и мои коллеги часто посещали его на даче в Заречье - у него тогда возникли проблемы со здоровьем. Визиты происходили утром и заканчивались чаепитием, которое организовывала супруга Брежнева. Однажды он вспомнил о перенесённом инфаркте. Стали обсуждать современные методы лечения, и разговор перешёл на проблемы здравоохранения в целом. Я рассказал ему о нашем предложении создать специальную кардиологическую службу - уже в то время смертность от сердечно-сосудистых заболеваний занимала одно из первых мест. Внимательно выслушав, он удивился, что Минздрав никак не может решить этот вопрос. И уже через неделю эти предложения с визой Брежнева обсуждались на всех уровнях власти. А то, что никто из советских лидеров никогда не ездил лечиться за границу, действительно правда. С одной стороны, наверное, не хотели, чтобы иностранцы узнали о состоянии их здоровья. А с другой - считали, что у нас и так всё есть: высокий уровень медицины, выдающиеся специалисты, признанные во всём мире. Более того, был даже определённый запрет на приглашение в страну иностранных спецов. Из 19 лидеров различных стран, которых я лечил, только трое - Брежнев, Андропов, Черненко (я уж не считаю Хрущёва) - были советскими. А остальные - руководители иностранных государств.
Чего только не писала про меня пресса тогда... Например, что якобы я убил Брежнева, Андропова и Черненко, чтобы во власть прошёл Горбачёв. Но в медицине решения по наиболее сложным случаям принимаются коллегиально. Так вот в лечении тех, кого я «убивал», участвовало множество академиков. И на заседании Академии медицинских наук я продемонстрировал ту самую статью и сказал: «Уважаемые коллеги, сидящие здесь 12 академиков, оказывается, уголовники, убийцы. Так заявила «Правда». Все загалдели. Президент академии написал письмо в газету: «Вы что, создаёте новое «дело врачей»?» И «Правда», замечу, опубликовала это письмо вместе с извинениями.
В моде заморские медики?
«AиФ»: - Но начиная с Бориса Ельцина наши лидеры предпочитают лечиться у заграничных специалистов. Это ведь вы приглашали к нему американского кардиохирурга Майкла Дебейки?
Е. Ч.:
- Первым был Андропов. Когда в конце жизни у него возникли серьёзные проблемы со здоровьем, он попросил устроить консилиум с участием иностранных специалистов. Мы пригласили профессора Рубина из Нью-Йоркского центрального госпиталя, известного в мире специалиста по почкам. И он подтвердил все наши диагнозы и правильность лечения. А Ельцин-то оперировался у нас. В России, кстати, делал операции и Черномырдин. Я действительно попросил своего друга Дебейки приехать к Ельцину. Он Ельцину понравился. Но ельцинское окружение его вердиктом не удовлетворилось и решило пригласить для консультации ещё и немецких специалистов. Те, как увидели нас с Майклом, занервничали. Я в Германии почётный член двух университетов, меня там все знают, и вдруг их прислали контролировать меня и выдающегося нашего кардиохирурга и академика Рената Акчурина, с которым мы должны были оперировать. Немцы в течение всей операции сидели молча, буквально вжавшись в стену. Как только мы вышли из операционной, Майкл сразу начал аплодировать сам себе. Он действительно провёл операцию блестяще. Сердце даже не пришлось искусственно запускать - оно само восстановилось и «завелось». А первым из наших, кого оперировал Дебейки, был великий математик Мстислав Келдыш. Тогда я обратился к Дебейки как к автору метода лечения, который требовался при таком диагнозе, как у Келдыша. Но это уже другая история.
P. S. Чем отличается сегодняшняя медицина от той, что была полвека назад? Как спасли маршала Жукова? Об этом и многом другом читайте в продолжении интервью академика Е. Чазова в следующих номерах.
Материал подготовили: Юлия Борта, Савелий Кашницкий, Дмитрий Скуржанский, Виталий Цепляев, Лидия Юдина
Подготовил: Сергей Коваль
10 ноября исполнилось 20 лет со дня смерти генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного совета СССР Леонида Ильича Брежнева. Лечащий врач генсека в 1975-1982 годах Михаил Косарев рассказал корреспонденту "Власти" Павлу Коробову, как он боролся за жизнь советского лидера."Я его принял уже в достаточно тяжелом состоянии"
— Как вы стали врачом Брежнева?
— После окончания ординатуры в 1971 году я попал на работу в спецбольницу на улице Грановского. Вскоре меня избрали секретарем комсомольской организации всей больницы, и с 1973-го по 1975-й я работал с иностранцами. А в 1975 году меня приняли в партию и буквально через полгода пригласили работать врачом к Леониду Ильичу, так как его лечащий врач Николай Родионов заболел раком легких.
— Когда ухудшилось здоровье генсека?
— Я его принял уже в достаточно тяжелом состоянии. У Леонида Ильича была масса всевозможных патологий, при этом он злоупотреблял седативными лекарственными препаратами. Когда начальник 4-го главного управления Минздрава Евгений Чазов принимал меня на работу к Брежневу, я его попросил, чтобы около Леонида Ильича было поменьше всяких специалистов, которых развелось множество. Тогда, сказал я, могу попробовать поставить его на ноги.
— А что это были за специалисты?
— Стоматологи, физиотерапевты, врачи лечебной физкультуры. Не нужно было такого количества медиков, они только мешали.
— И что вам удалось сделать, чтобы улучшить здоровье Леонида Ильича?
— С помощью охраны мы его приучили каждое утро ходить в бассейн. Каждый день его начинался, будь то в Завидово или в Крыму, с купания в бассейне. Потом мы стали устранять людей, которые снабжали Леонида Ильича седативными препаратами.
— Как вам удалось приучить 70-летнего старика ходить в бассейн?
— Ну, как? Убеждением, что это полезно, необходимо. Он это делал против воли, против желания, но без всяких разговоров. За свое здоровье он в общем-то волновался.
— А кто снабжал Брежнева снотворным?
— Многие снабжали, но одним из главных снабженцев была обслуживающая его медсестра Нина Александровна, которая считала себя специалистом во всех сферах медицины. Она была и стоматологом, и массажистом, и физиотерапевтом. Когда я стал врачом Леонида Ильича, мне жаловались, почему какая-то медсестра всем занимается, ведь у нас есть хороший арсенал врачей в больнице на Грановского.
— Это она приучила Брежнева к таблеткам?
— Да, наверное. Я, честно говоря, был удивлен. При той строгости, какая была в 4-м управлении, какая-то медсестра имела свободный доступ к наркотическим препаратам. Меня это возмущало. Если врач назначал такой препарат, он должен был выписывать его на рецептурном бланке и все отмечать в истории болезни. А тут медсестра всем этим владела и в любой момент давала лекарства на свое усмотрение.
— Медсестра имела большое влияние на генсека?
— Она имела влияние, как женщина имеет влияние на мужчину, у которого наступала старость. Конечно, она была интересная, достаточно импозантная женщина.
— Как же ей удалось втереться в доверие к главе государства?
— При кремлевских апартаментах Леонида Ильича находился медицинский кабинет, в котором дежурили три сестры. Наверное, Нина Александровна ему приглянулась больше всех. Она стала его сопровождать в загранкомандировках, в охотохозяйство. Конечно, эта ситуация была трагична для Виктории Петровны, супруги Леонида Ильича.
— Она была любовницей Брежнева?
— Ну, как любовницей? Это трудно сказать. Во всяком случае она была человеком, приближенным к телу.
— А что она получила от этой близости?
— Она выхлопотала себе квартиру в доме ЦК, муж из майоров стал генералом. Ну а потом, наверное, ей было приятно быть рядом с руководителем страны, командовать им.
— Тяжело было избавиться от этой медсестры?
— Тяжело. С ней вообще было тяжело. К помощникам я приходил и говорил: "Товарищи, пожалуйста, прошу вас помимо меня никаких таблеток Леониду Ильичу не давать. Это ведет к его гибели". Он же ко всем приставал — и к Черненко, и к Громыко, и к помощникам — с вопросом: "А что ты принимаешь? Не дашь своих таблеток попробовать?" Ведь его плохая дикция была не из-за плохих зубных протезов, как многие думают. Это была мышечная слабость из-за употребления снотворных.
— Они вас послушались?
— Да.
— А с медсестрой что стало?
— Мы убедили Леонида Ильича, что она ухудшает его здоровье, и отстранили ее.
— Некоторые рассказывают, что его увезли с дачи, а она бежала за машиной и плакала.
— Нет-нет, это сказки. Это какая-то лирика никому не нужная. Мы просто убедили его, что она мешает его лечению.
— И что, она ушла без всяких скандалов?
— Она давила на Леонида Ильича, ходила к нему, плакала. Но мы же не могли посадить ее в тюрьму, застрелить! Потом она продолжала работать в кремлевском медпункте.
"Если придут меня будить, применить табельное оружие"
— Тяжело было отучать Брежнева от таблеток?
— Конечно, тяжело. Он же все время хотел спать. Я вспоминаю мою с ним первую зарубежную поездку — на съезд Польской объединенной рабочей партии в ноябре 1975 года. Мы настолько стали следить за Леонидом Ильичом, чтобы он не злоупотреблял таблетками и был в форме, что он даже дежурному охраннику сделал запись в журнале красным карандашом: "Если Чазов с Косаревым придут меня будить, применить табельное оружие". А ведь на следующее утро надо было идти на съезд.
— Брежнев был наркоманом?
— Наверное, можно и так сказать. Ведь без таблеток он уже не мог. Нам просто удалось значительно сократить дозу.
— А какие снотворные препараты он принимал?
— Ативан, радедорм, эуноктин, седуксен — там много было комбинаций.
— Говорят, он целыми горстями лекарства пил.
— Да, это мы давали. Но там было много "пустышек", много витаминов, слабительное давали.
— А днем он принимал снотворное?
— Да, но это он делал скрытно, сам.
— У него были вредные привычки помимо таблеток?
— Нет. Курить мы его отучили. Ему стоматологи сказали, что у него плохая слизистая во рту, что он плохо протезируется, потому что много курит. Леонид Ильич их послушал. В 70 с лишним лет бросить курить — на это надо иметь мужество, иметь большую силу воли.
— А когда у Брежнева наступила дряхлость?
— Когда я пришел, он уже был дряхлым. Нам просто удалось его немного поднять. А к 75 годам Леонид Ильич совсем расслабился.
— Как вы поддерживали форму генсека, чтобы он мог выступать на съездах?
— Никак. Надо было только уменьшить дозу седативных препаратов, которые вызывали мышечную слабость и влияли на дикцию. Он не столько был больной, сколько расслабленный. У него, конечно, были какие-то сосудистые заболевания, но в целом он был не самым больным человеком в Политбюро.
— Говорят, у него в Монголии случился инсульт.
— В молодости инфаркты были, когда он еще в Молдавии работал. А в Монголии я с ним не был, но по истории болезни я не помню чего-то подобного. Нет, инсультов у него не было.
— Но все-таки бывали моменты, когда он был неадекватен?
— Он скорее был неадекватен к жизни, далек от нее. А что касается рабочих моментов, то Леонид Ильич, я считаю, все соображал. Я помню, как он долго сопротивлялся вводу войск в Афганистан. Сколько раз приезжали товарищи по Политбюро, когда Леонид Ильич был в отпуске в Завидово, и настаивали на вводе войск. Ведь не скажешь, что он тогда был неадекватен.
— Но маразм все-таки у него был?
— Какой маразм?! Ему было уже за 70. Конечно, интересов в жизни у него было мало. Году в 81-82-м он начал уже что-то забывать, и на встречах его переводчику Суходреву приходилось говорить за него. Но тогда сделать уже ничего нельзя было. Шли атеросклеротические процессы.
— И как бы вы оценили его общее состояние?
— В общем-то сохранный был. Почки работали нормально, сердце работало достаточно прилично. Лечиться он любил. Надо отдать ему должное — никогда не возражал. Шутка или не шутка, но мне рассказывали, что, когда у Леонида Ильича стали выпадать волосы, он по этому поводу очень переживал. Чазов собрал консилиум на Грановского. Заходит Леонид Ильич в кабинет, а там из десяти профессоров четверо лысых. Брежнев поворачивается к Чазову и говорит: "Женя, ну что они мне скажут, если они сами лысые сидят".
"Ему надо было уйти с работы — и больше ничего"
— А Брежневу рассказывали про него анекдоты?
— Я — нет. Виктория Петровна рассказывала, даже стишки читала. Помню, он сидит бреется, а Виктория Петровна входит и говорит: "Мне вчера сестра привезла анекдот из Москвы". И начинает читать: "Водка стоит семь и восемь, все равно мы пить не бросим. Передайте Ильичу — нам и десять по плечу. Если будет двадцать пять, опять Зимний будем брать". Она ему громко читает, а он ей говорит: "Что ты, Витя, говоришь? Я тебя не понимаю". Она поворачивается к нам и объясняет: "Вот так всегда — когда он не хочет слышать, он плохо слышит".
— А можно было как-то продлить жизнь Брежневу?
— Ему надо было уйти с работы — и больше ничего. Ведь, например, Николай Тихонов 12 лет прожил после отставки.
— То есть это работа его доконала?
— Нет, он же не перегружался работой. Просто пришла старость, и Господь взял его, да еще и во сне — просто святой человек. Он пожил бы, может быть, если бы вел нормальный образ жизни. На работу он ездил без удовольствия. Если бы не насиловал свою натуру, то мог бы и пожить.
— А правда, что для Брежнева был создан специальный рабочий график?
— Да. Кто-то там расписывал ему график. Но я думаю, что это делалось по просьбе Чазова.
— Сколько часов ему было положено работать?
— А кто ему мог что-то определить? Он сам себе определял время. Он мог и с десяти утра до шести вечера быть на работе, а толку? Ведь главное — производительность, а не количество времени, проведенное на работе.
— Виталий Воротников мне рассказывал, что в 1982 году он несколько раз говорил с Брежневым по телефону. Его предупреждали, чтобы он говорил громко, коротко (не больше трех минут) и не задавал очень сложных вопросов, потому что Леонид Ильич устал. Почему так говорили?
— Потому что он уже просто ничего не понимал. Но конкретику он еще мог, наверное, понять. Так что помощники правильно говорили.
— Он был капризным пациентом?
— Скорее у него были какие-то обиды, какая-то непонятливость. Помню, он говорит мне: "Я должен спать". А я ему показываю пальцем на небо и отвечаю: "Спать все будем там. Вот подойдет срок, будем спать сколько угодно". Леонид Ильич кричит жене: "Витя, Витя! Доктор меня хоронит!" Я ему объясняю: "Я не хороню вас. Я просто говорю, что надо больше движений, больше физических нагрузок, чтобы похудеть".
— Он что, такой ленивый был?
— Ленивый. Пожилой человек, на работу ходить не хотел. Нам приходилось уговаривать: мол, надо там-то выступить.
— А как коллеги по Политбюро относились к его расслабленному состоянию?
— Они все понимали. А кому надо Чазов говорил откровенно, с чем это связано. Говорил Андропову, Устинову. А остальные все понимали, но молчали. Что Кириленко мог соображать? Он сам был такой. Брежнев всем им был нужен.
— Как вы узнали о смерти Брежнева?
— Я ехал на работу — к нему. А мне звонят в машину и говорят: "Миша, быстрее приезжай". Я быстро приехал. Володя Медведев, телохранитель, пытался делать искусственное дыхание и массаж сердца. Но явно уже было все кончено, потому что между тем, когда Виктория Петровна ушла из спальни и когда его нашли, прошло много времени. Она всегда шла делать укол инсулина часов в восемь утра, а его нашли в девять, когда пошли его будить. Вот в этот промежуток времени что-то и случилось — по-видимому, остановка сердца.
— Но вы, как лечащий врач, должны были присутствовать на вскрытии. От чего все-таки умер Брежнев?
— По-анатомически это звучит "от острой сердечной недостаточности". То есть сердце работает, работает — и останавливается. У него же была коронарная и миокардная недостаточность, уже были склерозированы почти все сосуды.
— А забальзамировать его не было идеи?
— Я даже разговоров таких не слышал. Посмертную маску сняли, а бальзамировать-то зачем?
— Как сложилась ваша судьба после его кончины?
— В 1986 году Чазов назначил меня главным врачом 2-й поликлиники 4-го управления. Но после того как ее в 1990 году на волне борьбы с привилегиями отдали городу (сейчас это поликлиника #220.—"Власть"
), меня в 1996 году с помощью ОМОНа оттуда вытолкнули. Видимо, я кого-то не устраивал. Я, между прочим, до сих пор сужусь из-за моего увольнения. А с сентября прошлого года я работаю заведующим кабинетом медстатистики в поликлинике ЦКБ Медицинского центра управления делами президента РФ.
В ГАЗЕТАХ ВРАТЬ НЕ БУДУТ
"Об увековечении памяти Леонида Ильича Брежнева"
Учитывая исторические заслуги верного продолжателя великого дела Ленина, выдающегося деятеля Коммунистической партии и советского государства, международного коммунистического и рабочего движения, пламенного борца за мир и коммунизм Леонида Ильича Брежнева и в целях увековечения его памяти, Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР постановляют:
1. Переименовать:
— город Набережные Челны в город Брежнев;
— Черемушкинский район города Москвы в Брежневский район;
— Заводский район города Днепродзержинска в Брежневский район.
2. Присвоить имя Л. И. Брежнева:
— Оскольскому электрометаллургическому комбинату;
— производственному объединению "Южный машиностроительный завод";
— Новороссийскому цементному комбинату;
— волгодонскому производственному объединению "Атоммаш" атомного энергетического машиностроения;
— Нурекской ГЭС, Таджикская ССР;
— "Целинному" совхозу Кустанайской области;
— колхозу "Вяца-ноуэ" Оргеевского района Молдавской ССР;
— Днепропетровскому ордена Трудового Красного Знамени металлургическому институту;
— Звездному городку (Московская область);
— атомному ледоколу "Арктика";
— высшему военному училищу Министерства обороны;
— учебной танковой дивизии, где служил Л. И. Брежнев;
— средней школе #1 города Днепродзержинска;
— по одной новой площади в городах Москве, Ленинграде, Киеве, Алма-Ате и Днепропетровске;
— кораблю Военно-морского флота;
— морскому пассажирскому судну.
3. Установить 12 стипендий имени Л. И. Брежнева для студентов МГУ им. Ломоносова, Днепропетровского металлургического института им. Л. И. Брежнева и Днепродзержинского индустриального института им. Арсеничева.
4. Установить мемориальные памятные доски на Днепровском металлургическом заводе им. Дзержинского, где работал Л. И. Брежнев, на здании Днепродзержинского индустриального института им. Арсеничева, где он учился, и на доме #26 по Кутузовскому проспекту в городе Москве, где он жил.
5. Установить бюст на могиле Л. И. Брежнева на Красной площади у Кремлевской стены.
Центральный Комитет КПСС
Президиум Верховного Совета СССР
Совет Министров СССР
ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ В РУБРИКЕ АРХИВ
НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ
"О материальном обеспечении семьи Л. И. Брежнева"
Постановление ЦК КПСС И Совета Министров СССР
от 13 ноября 1982 г. #993-278
 |
||
| Фото: AP | ||
| Приезжает Брежнев в Америку. Никсон дает банкет в его честь. Тот оглядывает стол, напитки и говорит: — Ричард, у вас же за всем контроль. Откуда деньги на такое угощение? Никсон подводит его к окну и говорит: — Мост видишь? В бюджете на его постройку записали пять миллиардов, а построили за четыре с половиной. Разница — на столе. Потом Никсон приезжает в Москву. Стол на банкете еще лучше. Никсон спрашивает: — Леня, откуда такая роскошь? Брежнев подводит его к окну и спрашивает: — Мост видишь? Нет? Вот так-то | ||
2. Сохранить за Брежневой В. П. бесплатно занимаемую в настоящее время госдачу с обслуживающим персоналом в количестве до 5 человек и коменданта госдачи, а также порядок ее охраны.
Указанную госдачу оставить на балансе, а обслуживающий персонал — в штатах 9-го управления КГБ СССР.
3. Предоставить по линии 9-го управления КГБ СССР Брежневой В. П. автомашину "Чайка" с двумя шоферами.
4. Закрепить за Брежневой В. П. квартиру 90 в доме #26 по Кутузовскому проспекту в г. Москве, установив, что оплата излишков жилой площади производится в одинарном размере.
5. Сохранить за Брежневой В. П. и членами семьи Брежнева Л. И. обслуживание в спецполиклинике и спецбольнице и санаторно-курортное обеспечение по линии 4-го главного управления при Минздраве СССР.
6. Сохранить за Брежневой В. П. право пользования (за деньги) столом заказов и бытовыми учреждениями (пошивочной и другими мастерскими) 9-го управления КГБ СССР, а также столовой лечебного питания на действующих условиях.
Секретарь Центрального Комитета КПСС Ю. Андропов Председатель Совета Министров СССР Н. Тихонов
*Максимальная пенсия по старости с учетом 20-летнего непрерывного стажа работы на одном предприятии составляла 132 руб.
Однако всеми этими благами вдова Брежнева пользовалась меньше четырех лет. В 1986 году по распоряжению Горбачева излишества в обслуживании бывшей первой леди СССР были устранены. Викторию Петровну лишили госдачи и "Чайки". Медицинским и санаторным обслуживанием, кроме нее, позволили пользоваться лишь детям Брежнева — Юрию и Галине. Наконец, уменьшили площадь квартиры. От апартаментов генсека, состоявших из трех соединенных между собой квартир, в том же 1986 году одну квартиру отделили, в результате чего квартира #90 стала лишь восьмикомнатной.
Еще одно разделение знаменитой квартиры произошло позднее, когда Виктория Петровна отдала ее половину своему внуку Леониду. В оставшейся части вдова генсека жила до своей кончины в 1995 году тихо и незаметно, оплачивая излишки площади так, как предписывало постановление ЦК и Совмина, и пользуясь немногими оставшимися у нее привилегиями.
 |
|
Разница между этими бумагами в чем?
В документе с подписью Гетье было сказано: обнаружены резкие изменения кровеносных сосудов головного мозга, свежее кровоизлияние, что послужило причиной смерти...» С этим доктор Гетье согласился. Но его подписи нет под заключением, что «причиной болезни умершего являлся атеросклероз износа...» Диагноза Abnutzungsclerose не существовало ни тогда, ни сейчас. Еще в начале прошлого века теории об износе сосудов были признаны несостоятельными всеми специалистами мира. И патологоанатом номер один в стране и мире Алексей Абрикосов, вскрывавший тело, не мог этого не знать. Как не могли не знать и его коллеги, приглашенные в Горки. Вскрытие длилось 3 часа 10 минут, как указано в акте. В мемуарах Абрикосов указывал время 3 часа 50 минут. На этот нюанс могут обратить внимание врачи.
Длительность процедуры — это важная деталь?
Такое вскрытие должно было занять не более двух часов. Чем занимались оставшиеся два часа? В Горках был телефон, и, самое вероятное, дополнительное время ушло на согласование диагноза с Политбюро. То есть две страницы акта написаны врачами, а заключительный абзац о необычном атеросклерозе спущен сверху. Но если внимательно вчитаться в патологоанатомический акт, то человеку с медицинским образованием станет ясно, что никакого атеросклероза у Ленина не было.
Что такое атеросклероз? Для него характерны определенные морфологические изменения. Первое — обязательно липидные (жировые) пятна на стенках сосудов, второе — атеросклеротические бляшки. Бляшка — это структурное морфологическое образование, которое имеет края. При резком развитии атеросклероза количество бляшек становится очень большим, они частью сливаются друг с другом и придают внутренней поверхности пораженных артерий на большом протяжении грубый бугристый вид.
В акте вскрытия Ленина написано: сосуды, как шнуры. И другие подробности. Все это описывает другое заболевание: менинговаскулярный сифилис головного мозга. У главного патологоанатома Москвы тех лет Ипполита Давыдовского есть подробное описание характерных черт этой патологии. Если его определение наложить на акт вскрытия Ленина — у специалистов исчезнут сомнения.
Сифилис врачи увидели именно на вскрытии, но побоялись обнародовать?
В открытых документах врачи Ленина ясно написали, что при жизни пациент получал лечение, соответствующее диагнозу. А лечили Ленина только противосифилитическими препаратами. Это тяжелые металлы: ртуть, висмут, мышьяк, большие дозы йода каждый день. Все это описано у академика Лопухина. На тот момент во всем мире с сифилисом боролись только так.
Состав команды докторов, лечивших Ленина, также о многом может сказать. Например, его основной лечащий врач Кожевников в те годы считался ведущим специалистом в России по нейросифилису. Также специально для консультации Ленина был из Германии вызван Макс Нонне — главный специалист Европы по лечению нейросифилиса.
Хотите сказать, что болезнь Ленина для ближайшего окружения не была тайной?
У Ленина для того времени была стандартная клиническая картина. В психиатрических отделениях российских больниц пациентов с точно такими же симптомами было от 10 до 40 процентов. Поэтому все прекрасно понимали, что это такое. В том числе и данный пациент, ведь неслучайно он просил яд. Он видел, как обычно заканчивается эта болезнь: прогрессивным параличом, слабоумием. Главный патологоанатом Москвы Ипполит Давыдовский писал: «По данным секций (вскрытий — прим. «Ленты.ру» ), количество больных сифилисом в 1924-25 годах составляло 5,5 процентов населения». То есть из ста москвичей как минимум пятеро были больны. И эта статистика неполная. Регионы очень сильно отличались друг от друга. В Калмыкии, например, больных было до 43 процентов от списочного состава населения. Поголовные осмотры в 1920-х годах показали, что в отдельных селах Центральной России сифилисом болели до 16 процентов жителей.
То есть в России была эпидемия сифилиса?
Сифилис являлся колоссальной проблемой не только для России, но и для Европы. Когда в 1940 году открыли антибиотики, эту болезнь стали лечить довольно просто. А до этого он представлял угрозу государственной безопасности. Как именно заразился Ленин — мы не знаем, анамнез тут собран слабо. Но хочу подчеркнуть, что в то время бытовой сифилис был широко распространен. Ну и путь самого заражения мне не интересен. Для меня это обычная болезнь, которая стала самым запутанным событием в истории не только нашей медицины, но и медицины всего мира.
Если сифилис бытовой, по идее, о нем не стыдно говорить. Заразиться мог каждый, даже ребенок. К чему все было засекречивать?
Сифилис, неважно какой, всегда считался «недостойным» заболеванием. У него было множество названий: французская, польская, гнилая болезнь, франц-венера. Для врачей все равно, кого и от чего лечить: хоть беленьких, хоть красненьких. Есть деонтология — наука о должном. Врач избрал свою стезю, пошел по пути долга. Но в медицину тогда вмешалась политика. Что строили революционеры? Человека нового образца. Сифилис в этот «красный проект» никак не вписывался.
Вы упомянули науку о должном. Но разве то, что врачи пошли на сделку с властью, скрыли правду, — это не нарушение деонтологии?
Пациенту никто не вредил. Сделка с властью заключалась в том, что врачи молчали, участвовали в политической игре с печатанием ложных бюллетеней с информацией о здоровье главы государства. Всего за время болезни вышло 35 бюллетеней. Даже Ленин смеялся, когда читал эти медицинские сводки. Об этом сохранилась запись в дневнике. «Я думал, что лучшие дипломаты в Гааге, а на самом деле это мои врачи», — говорил он. Но ведь не врачи же писали бюллетени, в которых сообщалось, что у Ленина гастроэнтерит.
К тому времени многие русские врачи, принявшие революцию, служившие советской власти, были деморализованы. В архивах я нашел письмо организатора советской медицины Николая Семашко, адресованное лично Владимиру Ленину и членам политбюро. Там он говорит о том, что на Всероссийском съезде врачей многие выступали против «советской медицины» и восхваляли «страховую» и «земскую». И 22 мая 1922 года Ленин дает указание Дзержинскому разобраться с врачами. Как разбирались в то время — все знают.
Фото: предоставлено Валерием Новоселовым
Допустим, россияне боялись. Но в «ленинской» медицинской команде было девять иностранцев. Почему из них никто не проговорился?
ГПУ (Главное политическое управление при НКВД — прим. «Ленты.ру» ) гуляло по Европе, как у себя дома. К тому же иностранцы получили очень большие деньги. Кто-то 50 тысяч, кто-то 25 тысяч золотых рублей. Сегодня эта сумма эквивалентна миллионам долларов.
Что стало с советскими врачами, лечившими Ленина?
Я думаю, был негласный договор: пока врачи молчат, власть их не трогает. Обеспечивал его выполнение наркомздрав Николай Семашко. Он служил буфером между врачами и Сталиным, пытался сгладить шероховатости. Не получилось только с Федором Гетье, отказавшимся подписать акт вскрытия Ленина. С ним очень хитро поступили. У старого Гетье был единственный сын Александр Федорович — в то время знаменитый тренер по боксу. Его расстреляли в 1938 году. Отец этого не вынес и через два месяца умер. Также расстреляли Николая Попова. В ленинской бригаде он был самым молодым врачом, только-только поступил в ординатуру и при знаменитом пациенте выполнял функции санитара. В 1935 году он попытался анкетировать Надежду Крупскую о жизни и болезни Ленина.
Ну а судьбы остальных сложились хорошо?
По моим подсчетам, иностранные врачи, лечившие Ленина, в среднем на 12 лет прожили дольше, чем русские. У первых средняя продолжительность жизни составила 80 лет, а у наших — 68,5 года. Это большая разница. Я связываю это с состоянием сильнейшего стресса. Я встречался с внучкой академика Абрикосова, проводившего вскрытие Ленина, Натальей Юрьевной. Когда дед умер, ей было шесть лет. Она мало что помнит. Но сказала четко: в семье все понимали, что Абрикосов до вскрытия Ленина и после — это два разных человека.
Фото: предоставлено Валерием Новоселовым
Есть ли связь между сталинским «делом врачей» и болезнью Ленина?
В 1949 году гарант негласного договора между Сталиным и врачами Николай Семашко умирает. Сам, своей смертью. А дальше можно много версий выдвигать. Возможно, Сталин помнил, как врачи «соглашались». И просто представил, что с ним может произойти. И родилось «дело врачей». В 1953 году в Москве и Ленинграде были арестованы около 30 ведущих профессоров медицины. Сколько рядовых врачей — никто не считал. В конце марта 1953 года их должны были публично повесить на площадях обеих столиц. Но — повезло. Сталин умер. Однако последствия всех этих дел до сих пор чувствуются.
Каким образом?
Считаю, что сегодняшнее отношение россиян к врачам — заслуга в том числе и того дела с Лениным. Я много разговаривал с людьми, выдающимися историками страны и мира, великими врачами, учеными и обычными гражданами. Большинство считает, что Владимира Ильича лечили «не от того и не так». В результате у многих глубоко в сознании сидит недоверие к врачам. Поэтому мы должны показать, что руки — чистые, что Ленина лечили по самым высшим стандартам того времени, врачи делали все, что могли. Может тогда хоть один маленький процент россиян поймет, что к врачам не надо относиться как к вредителям. Наши коллеги, врачи из той истории, заслужили право на правду.
Современными научными методами можно установить официальный диагноз Ленина?
Нужна политическая воля. С момента распада СССР в России родились 38,5 миллиона человек и 52 миллиона умерли. Популяция совсем другая, нежели в ленинские времена. Когда те, кто изучал в вузах научный коммунизм, и бывшие октябрята окончательно уйдут в прошлое — наверное, тогда станут возможными перемены. История требует изучения и опубликования, чтобы это не повторилось. Сейчас, наблюдая за скоростью возбуждения уголовных дел против врачей, мне кажется, что власть снова начала играть в свои игры с врачами. Может быть, прямой команды сажать докторов и не было. Но есть ведь и невербальные сигналы.
При содействии издательства Вагриус "Власть" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ. 85 лет назад, в 1924 году, Политбюро решило усилить охрану здоровья партийной элиты и создало специальную Лечебную комиссию ЦК. Как выяснил из ее документов обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, самые ответственные работники руководили страной в состоянии болезненного переутомления.
"Упаси Боже от врачей-большевиков"
Когда в 1918 году Ленин убедил коллег по Совнаркому и ЦК эвакуировать столицу из Петрограда, мало кто из коллег догадывался, что в действительности им двигало. Великий знаток конспирации сообщал всем, что правительство переезжает в Нижний Новгород, и только самые близкие люди знали, что столицу переносят в Москву. Организуя побег из Питера, Ленин не только спасал костяк большевистской партии от наступающих немецких войск и спасался сам от неудавшегося покушения и двух раскрытых заговоров, но и отрясал прах прежней бюрократической элиты от ног нового пролетарского руководства. В бывшей столице империи оставались десятки тысяч чиновников, бывших офицеров, предпринимателей и лоббистов всех мастей, в условиях нарастающей разрухи имевших весьма призрачные шансы обосноваться в Москве. В результате большевики могли попытаться начать управление страной с чистого листа, без оглядки на традиции и чьи-либо интересы.
Правда, и всю инфраструктуру, обеспечивающую деятельность правительства и ЦК, в Москве нужно было создавать с нуля. Совнаркомовским хозяйственникам пришлось подыскивать место для автогужевой базы, обслуживавшей большевистскую элиту, выселять прежних жителей из Кремля и делить площади между семьями новых советских руководителей. А поскольку места для всех не хватило, национализировали и превратили в общежития, или, как их называли, дома ВЦИК, все лучшие московские гостиницы.
Отдельной проблемой стало медицинское обслуживание большевистских лидеров. По мере ожесточения белого и красного террора люди все больше и больше озлоблялись, и врачи не были исключением. Так что многие большевики начали опасаться, что буржуазные врачи смогут, а главное, захотят залечить их до смерти, и предпочитали доверять свою жизнь только врачам-большевикам. Совершенно иной точки зрения придерживался вождь мировой революции.
Близкий к большевикам журналист Николай Вольский вспоминал: "В случае болезни Ленин обычно обращался к очень хорошим врачам или знаменитостям. У брата своего Дмитрия он не стал бы лечиться. Из Женевы в конце 1903 года он ездил в Лозанну к знаменитости — доктору Мермоду. В Париже оперировать сестру Марию от аппендицита позволил только в хорошей клинике известному хирургу — доктору Дюбуше. Крупскую, страдавшую базедовой болезнью, свез из Кракова в Берн к знаменитому специалисту Кохеру".
А в полном собрании сочинений Ленина есть его письмо 1913 года Максиму Горькому, которого взялся лечить доктор Манухин: "Известие о том, что вас лечит новым способом "большевик", хотя и бывший, меня, ей-ей, обеспокоило. Упаси Боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков в частности! Право же, в 99 случаях из 100 врачи-товарищи "ослы", как мне раз сказал хороший врач. Уверяю вас, что лечиться (кроме мелочных случаев) надо только у первоклассных знаменитостей. Пробовать на себе изобретение большевика — это ужасно!"
Вольский утверждал, что в другом случае Ленин, рассуждая о врачах-коммунистах, говорил: "Возможно, что они умеют написать прокламацию и произнести речь на митинге, но медицинских знаний у них, конечно, нет никаких. Откуда им быть у них, когда они их не приобретали, практики не имели, а занимались политикой? Я хочу иметь дело с настоящими врачами, специалистами, а не с невеждами". А всем видам лечения в "мелочных случаях" предпочитал отдых и усиленное питание. О сестре Марии Ильиничне он писал матери 24 августа 1909 года: "Я ей советую усиленно пить больше молока и есть простоквашу. Она себе готовит ее, но, на мой взгляд, недостаточно все же подкармливает себя: из-за этого мы с ней все время ссоримся".
Ленин не изменил своим принципам, и возглавив правительство. Заболевших товарищей, включая супругу Крупскую, он отправлял на отдых с усиленным питанием. А также посылал страждущих большевиков на лечение за границу и выделял остродефицитную валюту для оплаты консультаций европейских медицинских светил. В 1921 году, например, по его прямому указанию Политбюро решило: "Включить т. Горького в число товарищей, лечащихся за границей, и поручить т. Крестинскому проверить, чтобы он был вполне обеспечен необходимой для лечения суммой".
Даже при выборе врача для маленькой, на десять коек, для самых экстренных случаев больницы в Кремле Ленин остался верен себе. Он утвердил заведующей больницей практикующего врача Александру Канель, которая устраивала и остальных руководителей, хорошо знавших ее мужа — бывшего члена московского комитета РСДРП Вениамина Канеля. Для тех, кто мог обойтись без госпитализации, открыли небольшую, с одним врачом амбулаторию.
Вот только пациентов у кремлевской больнички и амбулатории оказалось гораздо больше, чем они могли обслужить. И в этом не было ничего удивительного. Проверенных, а главное, способных организовывать и руководить людей среди большевиков оказалось очень и очень мало. Так что всем, кто действительно мог решать проблемы и проводить в жизнь решения Совнаркома и ЦК, давалось огромное количество поручений и постов. А закономерным результатом перегрузки оказывалось нервное истощение и обострение старых и новых недугов. Чтобы обеспечить всех необходимой помощью на дому, Наркомздрав организовал амбулатории во всех домах ВЦИК, а вскоре в них появились и комнаты с больничными койками.
Очень быстро росла и основная больница. Число коек в ней за 1919 год выросло втрое, до 30, и появились три врача. А в 1920 году дополнительно открыли изоляционное отделение для инфицированных товарищей. Затем рост числа пациентов вызвал необходимость обзавестись собственной аптекой. Потом появились физиотерапевтическое отделение, лаборатории, рентгеновский кабинет. В 1921 году все подразделения кремлевской медицины объединили в Санитарное управление Кремля. Но это отнюдь не снизило остроты проблемы.
"Для наблюдения над состоянием старой партгвардии"
Квалифицированные врачи по всей стране брали за свои услуги немалую плату. Платной же была и помощь в ряде государственных поликлиник и больниц. А у большевиков-руководителей существовал партмаксимум зарплаты, не позволявший получать качественную медпомощь. Поэтому аппаратчики из центральных органов власти и с мест пытались всеми правдами и неправдами попасть на прием к кремлевским врачам. А некоторые из тех, кому кремлевская медицина полагалась по должности, отказывались от исполнения врачебных предписаний. Уже к концу 1921 года стало очевидным, что в руководстве Санупра (или Лечсанупра, как его стали именовать позднее) обязательно должен быть человек, авторитетный среди большевиков, и притом врач.
В январе 1922 года Политбюро обязало Наркомздрав "указать определенно ответственное лицо за выполнением постановления ЦК о лечении отдельных товарищей". Однако эта кандидатура должна была устроить и Ленина, когда вождь, как надеялись все его верные соратники, выздоровеет и сможет вернуться к исполнению своих обязанностей в полном объеме. Поиски несколько затянулись, и лишь к концу лета 1922 года Наркомздрав выбрал кандидата на должность начальника Санупра.
Павел Обросов (в некоторых документах — Абросов) стал бунтовщиком и революционером гораздо раньше, чем студентом-медиком. И из-за постоянного участия в революционных сходках, беспорядках и следовавших за ними отсидок учился на медицинском факультете Томского университета девять лет. Уже по одному этому параметру он подходил под ленинские критерии большевистского врача-невежды. Но в просветах между антиправительственными мероприятиями Обросов, если верить его ученикам и биографам, занимался научной работой. Но главное, что могло понравиться Ленину, был яростным сторонником курортного лечения и доказывал это, буквально рискуя головой, когда организовывал на берегах Енисея, где было полно врагов советской власти, курорты для восстановления переболевших тифом сибирских большевиков.
В Москве Обросова назначили начальником Лечсанупра и одновременно начальником отдела лечебных местностей Наркомздрава. Так что работу по оздоровлению руководства партии и правительства он мог вести на обеих должностях одновременно. Вот только оказалось, что средства, выделяемые Лечсанупру, крайне ограниченны. И одной из задач Обросова стала их строгая экономия. К примеру, когда в начале 1923 года иностранные медицинские светила приехали в Москву, чтобы проконсультировать врачей Ленина, Обросов договорился, чтобы они заодно осмотрели членов Политбюро, чье состояние вызывало особую тревогу. Он же стал устраивать регулярные консилиумы и принудительно отправлять руководителей вплоть до членов Политбюро на отдых. Так, в 1923 году он отправил на лечение секретаря ЦК Валериана Куйбышева и в длительный отпуск председателя Реввоенсовета республики Льва Троцкого.
Отбиваться от просьб руководителей среднего звена о консультациях у светил и поездках на зарубежные курорты оказалось гораздо тяжелее. Все просили, настаивали, требовали и имели на то по своему состоянию полное право. Но деньги, выделяемые в начале года Лечсанупру, таяли, как снег весной, еще до прихода настоящей весны.
По просьбе Обросова в начале лета 1924 года установили строгие лимиты на расходование лечебных денег и создали специальный фонд в размере 100 тыс. руб. А вскоре попытались ограничить число обслуживаемых Лечсанупром руководителей. Политбюро приняло решение "Об охране здоровья партгвардии", которым организовывалась Лечебная комиссия ЦК, а число старых гвардейцев из высшего руководства определялось особым списком и составляло сто человек. Пункты решения гласили:
"1. Для систематического наблюдения над состоянием здоровья старой партгвардии создать комиссию.
2. Точное выполнение решений этой комиссии считать по силе обязательности партийной обязанностью каждого товарища.
3. В круг наблюдения ввести на ближайший срок ответственных товарищей из старой гвардии по особому списку числом около 100 человек.
4. Бюро ЦК и секретарям губкомов организовать такое же наблюдение над ответственными парттоварищами в своих районах, пользуясь в случае нужды аппаратом Центральной комиссии.
5. Комиссии предоставить право приглашать контрольных врачей для систематического наблюдения за лечением и соблюдением режима указанными товарищами.
6. Комиссии обеспечить лечебную помощь семьям взятых под указанное медицинское наблюдение товарищей.
7. Наркомфину выделить соответствующие средства в распоряжение комиссии.
8. Комиссии взять на себя общее руководство постановкой лечения парттоварищей".
"Окунулся с головой в работу и почувствовал себя плохо"
Однако решения не дали ровным счетом ничего. Лечебной комиссии ЦК не удавалось оставаться в установленных рамках ни по численности обслуживаемых, ни по затратам средств.
Так, в январе 1927 года Лечебная комиссия, судя по ее отчету, собиралась восемь раз и заседала в общей сложности около 22 часов. За этот месяц комиссия направила на лечение в поликлинику Лечсанупра 422 человека, а на консилиум туда же — 129 больных. Еще более полутора тысяч передали в городские медучреждения Наркомздрава. О ста партгвардейцах уже явно никто не вспоминал. Потратили же за месяц около 18 тыс. руб., что в годовом исчислении больше чем вдвое превысило лимиты 1924 года. Но главным, естественно, были результаты. А они по-прежнему оставляли желать лучшего.
Судя по документам 1927 года, не жалующихся на здоровье членов Политбюро и наркомов можно было пересчитать по пальцам одной руки. О члене президиума Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) СССР и председателе Объединения общего машиностроения ВСНХ, который время от времени исполнял еще и обязанности члена суда, Александре Толоконцеве в докладе Лечкомиссии ЦК говорилось: "Признаки утомления усилились".
Старая большевичка Варвара Яковлева, создававшая с Дзержинским ЧК и работавшая в 1927 году замом наркома просвещения РСФСР, чувствовала себя не лучше: "На днях закончила курс лечения массажем. По-прежнему крайне много перерабатывает (по ночам особенно). Ощущает значительную потребность в физическом и умственном отдыхе". А у наркома социального обеспечения РСФСР Иосифа Наговицына от запредельной усталости открылся застарелый туберкулез.
Ректор Коммунистического университета имени Свердлова Мартын Лядов по настоянию врачей отдохнул в принадлежавшем тогда Лечсанупру подмосковном санатории "Архангельское", но это не принесло никаких результатов: "Самочувствие улучшилось, но не резко. Тов. Лядов сразу же окунулся с головой в работу и почувствовал себя плохо".
Секретарь Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Сергей Гусев, сочетавший с основной работой неимоверное число поручений, также по заключению врачей много перерабатывал и чувствовал себя крайне скверно — быстрая утомляемость, усталость, слабость. Глава ЦКК Валериан Куйбышев, по данным врачей, из-за крайнего переутомления страдал нарушением функции органов внутренней секреции. А у сменившего его Серго Орджоникидзе наблюдались регулярные сердечные приступы. Еще у одного партийного контролера — секретаря Парткомиссии ЦКК Емельяна Ярославского — на почве усталости начало сдавать сердце.
Особенно тяжелым было состояние тех, кто отвечал за проблемные отрасли — тяжелую промышленность и сельское хозяйство. Заместителю председателя ВСНХ Моисею Рухимовичу, как констатировали врачи, никакое кремлевское лечение не помогало: "Состояние слабости и раздражительности нарастает. Головные боли, понос (как прежде). По-прежнему обращает на себя мало внимания. Стал раздражителен особенно". Диагноз наркома земледелия и главы Крестьянского интернационала Александра Смирнова — неврастения и диспепсия.
Что было говорить о наркомах, если по той же причине страдало высшее руководство страны. Лишь глава правительства Рыков был утомлен, но более или менее здоров. В отдыхе нуждался переутомленный секретарь ЦК Молотов, а у Сталина на почве крайней усталости развился рецидив ревматизма, поразившего правую руку. Утомление нарастало и у наркома обороны Ворошилова. В отдыхе крайне нуждался и нарком торговли Микоян.
Можно представить, какие решения принимали руководители в таком состоянии. Годом ранее, когда ситуация почти ничем не отличалась, Троцкому удалось провести через Политбюро решение о строительстве Днепрогэса, несвоевременное и крайне затратное. Все долго удивлялись, как такое стало возможным, и сходились во мнении, что только из-за крайней усталости и болезненного состояния присутствовавших.
И можно только посочувствовать тем, кого судил в периоды обострений член Верховного суда Арон Сольц, страдавший неизлечимым болезненным слюноотделением и ослаблением памяти.
Всех, кого только позволяли врачебные консилиумы, Обросов отправлял на воды — в Кисловодск, Железноводск, Боржоми, Карловы Вары. А поскольку отдых, как правило, не помогал (Сталин, например, в 1927 году на отдыхе почувствовал себя гораздо хуже и слег), больных отправляли к ведущим зарубежным специалистам, прежде всего к профессору Карлу фон Ноордену (см. "Власть" N15 за 2007 год), у которого во Франкфурте-на-Майне побывала едва ли не вся советская элита.
А если и это не помогало, применялись экзотические для того времени методы. К примеру, секретарь исполкома Коммунистического интернационала Иосиф Пятницкий психастению, связанную с заболеванием щитовидной железы, лечил психотерапией. А большинство высокопоставленных товарищей снимали болевые ощущения самыми распространенными болеутоляющими того времени — опиумом и морфием. О том, насколько распространены были эти препараты, свидетельствовала записка Обросову от 3 апреля 1926 года из Секретного отдела ЦК ВКП(б), обслуживавшего Политбюро и его членов, с просьбой создать в отделе аптечку для оказания помощи нуждающимся без участия врача. Среди термометров и зубных капель в заявке значился и опий.
Временами, правда, происходило болезненное привыкание к наркопрепаратам, и приходилось принимать меры, чтобы ослабить зависимость. Заместителю наркома Рабоче-крестьянской инспекции РСФСР Михаилу Пастухову, судя по докладам Лечебной комиссии ЦК, удалось снизить дозу: "По свидетельству проф. Минора, освидетельствовавшего М. Д., со стороны нервной системы отмечается лишь неврастения. Рекомендовано пользоваться отдыхом лишнего дня и воздержание от принятия наркотиков". А в дальнейшем констатировались улучшения.
По всей видимости, для борьбы с последствиями наркотического снятия стресса кремлевская медицина применяла и новейшие для своего времени лекарства. Так, муж знаменитого скульптора Веры Мухиной врач Алексей Замков экспериментировал с лечением всех болезней очищенной мочой беременных женщин, которую он назвал гравиданом (см. "Власть" N49 за 2001 год). Стойкие и подтвержденные результаты принесло лечение этим средством наркоманов и алкоголиков. Главврач нервно-психической лечебницы для острого алкоголизма профессор Стрельчук сообщал Замкову о результатах лечения 11 наркоманов и 23 алкоголиков: "Еще никто из выписанных пациентов после лечения гравиданом не рецидивировал". И кремлевская аптека закупала гравидан в солидных количествах.
Вопрос был лишь в том, хотели ли излечиваться от наркозависимости высокопоставленные пациенты. С началом репрессий, судя по всему, потребление расслабляющих средств стало массовым. Как вспоминали кремлевские врачи, многие представители партэлиты, которым угрожал арест, симулировали болезни и просили медиков вколоть им морфий, чтобы хоть как-то справиться с охватившим их паническим ужасом.
А некоторые руководители, однажды попробовав наркотики, так и не могли отказаться от них. Нарком земледелия и член Политбюро Андрей Андреев, говорят, снимал наркотиками боли в ухе. Всю вину за то, что он утратил работоспособность, потом возложили на врачей из Лечсанупра Кремля, проходивших по делу врачей. Но вряд ли Андреев был последним и тем более единственным высокопоставленным потребителем морфинов, ведь работа на износ продолжалась и после окончания репрессий, и после войны.
"Обнаружены серьезные заболевания сердца"
Партийная элита, правда, предприняла попытку изменить ситуацию. В 1947 году был подготовлен проект решения ЦК и Совета министров СССР "О режиме труда и отдыха руководящих работников Партии и Правительства", в котором говорилось: "Анализ данных о состоянии здоровья руководящих кадров Партии и Правительства показал, что у ряда лиц, даже сравнительно молодого возраста, обнаружены серьезные заболевания сердца, кровеносных сосудов и нервной системы со значительным снижением трудоспособности. Одной из причин указанных заболеваний является напряженная работа не только днем, но и ночью, а нередко даже и в праздничные дни. Кроме того, у ряда работников развитие болезни явилось результатом их явно пренебрежительного отношения к состоянию своего здоровья. ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР считают, что сохранение здоровья и трудоспособности руководящих работников Партии и Правительства является государственным, а не только их личным делом. В целях максимального сохранения здоровья руководящих кадров и для предупреждения преждевременного снижения их трудоспособности ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР постановляют:
1. Установить с 1 мая 1947 года следующий распорядок дня и режим работы для руководящих работников Партии и Правительства:
а) начало рабочего дня — в 13.00, конец рабочего дня не позднее 1 часа ночи с двухчасовым перерывом для обеда и дневного отдыха. В субботние и предпраздничные дни заканчивать работу не позднее 20.00;
б) запретить работу в выходные и праздничные дни;
в) запретить проведение заседаний и совещаний в промежуток времени от 17 до 20 часов; установить длительность совещаний не более 3-х часов. Курение во время заседаний запретить.
Изменения установленного распорядка рабочего дня лиц, деятельность которых связана с работой преимущественно в ночное время, а также другие изъятия могут быть произведены только с разрешения ЦК ВКП(б) и Совета министров Союза ССР.
2. Считать обязательным для каждого руководящего работника использование ежегодно месячного очередного отпуска. Для лиц, нуждающихся в санаторно-курортном лечении, должны быть установлены по медицинским показаниям время и длительность отпуска, а также и место его проведения.
3. Обязать руководящих работников Партии и Правительства строго выполнять назначенный врачами пищевой режим, предусматривающий характер питания и приемы пищи не менее 3-х раз в день. Для организации рационального и лечебного питания передать столовую МГБ СССР в ведение Лечебно-санитарного управления Кремля.
4. Обязать начальника Лечебно-санитарного управления Кремля:
а) расширить и улучшить диспансерное обслуживание руководящих работников с целью раннего выявления и предупреждения заболеваний. Провести в 1947 году всестороннее медицинское обследование руководящих работников и в дальнейшем проводить его систематически, не реже одного раза в год;
б) установить специальный, индивидуальный режим труда и отдыха для работников, страдающих хроническими заболеваниями, а также для лиц старше 60 лет, обеспечив постоянное врачебное наблюдение за ними;
в) организовать контроль за выполнением установленного настоящим постановлением режима труда и отдыха, врачебных назначений и своевременного прохождения диспансерного обследования".
Однако, по-видимому, Сталину проект не понравился и так и остался на бумаге. В случае переутомления больным руководителям прописывали отдых, диетическое питание и прогулки. Правда, подобное лечение не всегда оказывалось эффективным. Напротив, в ряде случаев, как, например, с членом Политбюро Андреем Ждановым, оно было противопоказано пациенту и завершилось его смертью. Но исполнение заветов Ленина об отдыхе и питании продолжалось и следующими поколениями врачей-невежд. Брежневу сократили рабочий день до минимума и давали грубые снотворные, вызывающие привыкание. К Андропову не пригласили зарубежных светил и лечили его изнуряющими диетами и отдыхом.
Судя по всему, отдыхом элиту лечат и по сей день. А обо всех сопутствующих этому деталях станет известно много-много лет спустя.
Серию рассказов о великих врачах продолжает врач-гематолог Никита Шкловский-Корди:
Почему мировые программы по заготовке костного мозга на случай ядерной войны закрыли
— Итак, Никита Ефимович, 1972 год, появился протокол лечения детского лейкоза Дональда Пинкеля. Как это внедрялось в СССР?
— Ведущий советский гематолог Андрей Иванович Воробьев в это время, как говорилось «сыграл в ящик» — пришлось работать в клинике Третьего управления. Это была очень закрытая клиника (потому «ящик») – от таких предложений в советские времена было трудно отказаться. Хотя он и говорил, что родители сидели, и членом партии быть не может – не отвертелся. (В 1936 году отец А.И.Воробьева был расстрелян, а мать осуждена на десять лет лагерей. «Институт биофизики» с ведомственной закрытой больницей на 200 коек находился в ведении Третьего главного управления Минздрава – Атомного министерства — «Средмаша» — и специально занимался реабилитацией работников, «пострадавших от радиационного фактора» — Прим. авт. ).
Но, с другой стороны, возможностей проводить серьезную терапию там было гораздо больше.
До Воробьева в Институте биофизики считалось, что острая лучевая болезнь – это, в первую очередь, болезнь нервной системы.
Андрей Иванович принципиально изменил эти представления и создал систему биологической дозиметрии: алгоритм, позволяющий по клиническим признакам болезни ретроспективно реконструировать дозу облучения. Физическими методами эту дозу измерить практически не удавалось. Авария всегда непорядок: люди лезут туда, куда не надо и не берут с собой дозиметр. Да и дозиметры были рассчитаны на малые дозы, при авариях они зашкаливали.
У А.И. Воробьева была гениальная сотрудница — доктор Марина Давыдовна Бриллиант. Она очень аккуратно вела больных и, каждый день, делая им анализ крови, заносила результаты в температурный лист. Вести такой лист учат всех врачей на свете – только мало кто это делает.
М.Д. Бриллиант и А.И. Воробьев обнаружили, что при острой лучевой болезни лейкоцитарная кривая – изменение во времени числа лейкоцитов периферической крови – отражает дозу общего облучения, которую пациент получил на костный мозг. Наблюдение пострадавших во множестве радиационных аварий того времени позволило им научиться определять дозу аварийного облучения с точностью до нескольких десятков рад и сформулировать это в виде инструкции.
Во времена Чернобыля ученик Андрея Ивановича в один день выписал из больниц на Украине пятнадцать тысяч человек – потому, что мог оценить верхнюю границу полученной ими дозы облучения, из чего прямо следовало, что медицинская помощь им не понадобится.
С другой стороны становилось ясно, кого вылечить не удастся – при общей дозе больше шестисот рад костный мозг не восстанавливается, а успех трансплантации костного мозга при аварийном облучении – исключен.
Это так же доказал А.И.Воробьев с сотрудниками и закрыл советские, да и мировые программы по заготовке костного мозга на случай ядерной войны.
— Как я понимаю, когда случился Чернобыль, все исследования академика Воробьева очень пригодились?
— Еще как! Андрей Иванович читал на своей кафедре в Институте усовершенствования врачей всем курсантам-гематологам лекцию по острой лучевой болезни. Я впервые услышал ее в мединституте, а уже работая у него, сидел на этой лекции в апреле 1986 года — как раз перед аварией. И кто-то хмыкнул:
— Зачем нам, дескать, это надо?
Воробьев ответил очень решительно:
— Вот завтра грохнет какая-нибудь станция, вы все окажетесь на переднем крае и будете лечить этих больных.
Так и случилось.
Чернобыльская АЭС, после взрыва и до консервации. Фото: ria.ru
А потом Воробьев стал главным, кто отвечал за клиническую часть Чернобыля. В шестой больнице было пролечено двести человек, и там не было сделано никаких серьезных ошибок, кроме того, что на праздничные майские дни им не сделали анализ крови. И международных экспертов Р.Гейла и Тарасаки туда пустили благодаря тому, что Воробьев не боялся открытости.
Андрей Иванович Воробьев – герой не только спасения жизни жертв, но, и подвижник осмысления опыта Чернобыля.
— А в мирное время эти исследования были продолжены – уже как лечение лейкоза, а не острой лучевой болезни?
— Да, академик Воробьев очень скоро сделал программу лечения лимфогранулематоза химеотерапией и облучением одновременно. Это была абсолютно передовая программа, опередившая свое время, однако как осложнение у десяти процентов пациентов появился острый миелобластный лейкоз. Тогда эта программа была остановлена и потом пришла к нам уже из за рубежа с модификацией — химия и облучение были раздвинуты на месяц. Это дало блестящие результаты.
Первое, что сделал Воробьев, когда стал директором Центрального института переливания крови, — это реанимация для онкологических и, в частности, гематологических больных. Там на искусственной вентиляции легких и гемодиализе стали проводить химиотерапию.
Так формировалась «медицина будущего», способная взять на себя целый ряд важных функций человеческого организма и помочь перенести токсическую нагрузку химеотерапии. Институт стал называться «Центр гематологии и интенсивной терапии» — в перестройку иногда получалось менять названия в соответствии со смыслом.
В результате Воробьев добился того, что лимфогранулематоз стал вылечиваться в 90% случаев, а некоторые виды лимфосарком – в 80%.
Это произошло благодаря тому, что он брал на себя полноту ответственности за клинические исследования, не дожидаясь бесконечных процедур согласования.
«Все потому, что Воробьеву удалось объяснить начальству»
— Я понимаю, что это потом пригодилось во время Чернобыля. Но причем тут дети?
— Воробьев так и остался самым опытным специалистом по лучевой болезни – потом аварий стало меньше, а он пришел в Средмаш как раз в тот момент, когда наша атомная промышленность передавалась из рук ученых-создателей в руки инженеров-эксплуатационников.
Тогда было много аварий и, соответственно, много больных. На них и научились.
Но все-таки это были случайные больные. И здесь Андрею Ивановичу удалось объяснить начальству, что модель лучевой болезни – острый лейкоз — и выбить разрешение класть детей с острым лейкозом к себе в закрытую клинику.
Когда появилась программа Total Therapy, Воробьев, в том же году, немного изменив протокол под свои реальные возможности, пролечил несколько десятков детей. В протокол входила необходимость уничтожения лейкозных клеток, «поселившихся» в оболочках головного и спинного мозга. У Пинкеля для этого было облучение.
Но, поскольку у Воробьева не было подходящего облучателя для головы и позвоночника, профилактику нейролейкемии он сделал не рентгеном, а химиотерапией — ввел в спинномозговую жидкость сразу три цитостатика. Кстати, через несколько лет точно так же модифицировали у себя протокол и американцы.
И случилось чудо, в которое не могли поверить гематологи-педиатры — 50% случаев полного излечения острого лимфобластного лейкоза детей – так, как и было сказано в публикации Пинкеля.
Несмотря на то, что Воробьева публично обвиняли в подверженности «растленному влиянию Запада», сегодня в России живет не меньше десяти людей из этих первых вылеченных.
С одной из них, кинорежиссером и ресторатором, мы дружим, и она зовет нас отмечать праздник своей, известно кем подаренной жизни. И праздник длится уже больше сорока лет.
Великие врачи могут иметь разную методу
— Пинкель был врач-демократ, настаивавший на обязанности пациента знать свой диагноз. А Воробьев? А как вообще лучше?
— Да, и в его клинике, например, был особый режим документации, когда карточка больного клалась в папку на дверь палаты и была доступна для него и его родных. Это был великий шаг, и очень немногие в мировой медицине добрались сегодня до этой черты.
Прошлый наш разговор про Пинкеля сайт Милосердие.ру проиллюстрировал фотографией помпезного входа в Сент-Джуд с огромной статуей. Это сегодняшняя картинка, демонстрирующая регресс: первое здание Сент Джуда было удивительно скромным и соразмерным маленьким пациентам.
Зато лаборатории там были просторные – в противовес тому, что я увидел в США, когда попал туда в 1989 году – роскошные лобби госпиталей и каморки исследовательских отделов.
В «Сент-Джуд первоначальной» Пинкель совершил эпохальный шаг, сравнимый с Пинелем, который снял цепи с психиатрических пациентов. Пинкель отдал историю болезни в руки пациента и его родителей — чтобы между врачом и его пациентом не стояла тайна .
Андрей Иванович Воробьев – совершенно другой человек — он патерналистический доктор. Он своим пациентам говорил так: «Мы знаем, чем вы больны, и сделаем, все, что нужно». И пациент, когда это слышит, не спорит, потому что
всякому больному человеку – и маленькому, и большому – хочется иметь родителей. Если у вас такое счастье — доктор, который – ваш отец и мать, — редкий пациент от этого откажется.
— Никита Ефимович, но вот в нынешних условиях, когда онкологический пациент должен получать квоту, ждать места в федеральном центре и пробиваться туда, когда его переводят из региона в регион, он должен бы знать свой диагноз и список процедур, которые ему необходимы.
— Безусловно. И Андрей Иванович – один из тех людей, которые это хорошо понимают. Из известных мне людей, лучше всего готовым к дистанционному лечению оказался восьмидесятисемилетний доктор Воробьев. Он готов консультировать больных по телефону, скайпу – как угодно. У него есть одна цель – помочь больному и, если для этого можно использовать новые средства, — он использует.
Сегодня А.И. Воробьев говорит, что пациент должен стать гораздо активнее и взять многое в свои руки – в первую очередь – сбор и хранение медицинских записей, обеспечение преемственности лечения.
Без этого – все насмарку, как мышление, которое без памяти – распадается. Повысилась грамотность пациентов и одновременно уменьшились организационные возможности врача. То есть, отвечать за сбор и хранение медицинской информации сегодня должен пациент.
Другое дело, что Воробьев всегда говорит: «Нельзя отнимать у человека последнюю надежду». Не потому, что он ее когда-нибудь отнимал, просто есть люди, которые это делают, и не без удовольствия. В учебнике Харрисона – этой Библии американской медицины — есть, например, такое утверждение:
«Мизантроп может быть хорошим диагностом, но он никогда не будет хорошим врачом».
Существует еще психологическая защита: человек не слышит того, что он слышать не хочет. Все нынешние «информированные согласия» не учитывают, что именно человек услышал и принял. Формально вы его проинформировали, а что он из этого усвоил, вы не знаете. Мне кажется, высшим успехом «информированного согласия» — взаимопонимания между врачом и пациентами, были слова родителей маленьких пациентов Пинкеля: «Мы знаем, что наши дети погибнут. Но сделайте все возможное, чтобы понять, как лечить других детей». Тут и свершилось излечение. Это не случайные слова в Мироздании!
Смысл – не в том, чтобы сказать человеку, что он умирает. Лично я пациентам, которые у меня спрашивают о смерти в лоб, говорю:
«Знаешь, вот сегодня ты болен, а я, кажется, здоров. Но завтра – это завтра для нас обоих».
Поэтому мы обсуждаем то, что мы знаем о диагнозе и что будем делать.
На Западе человеку о диагнозе тоже сообщают не так, чтобы ему некуда было бежать. Потому что катастрофа для человека – это отсутствие смысла.
А конструктивный путь – это поиск смысла сегодняшней жизни, при любом диагнозе, и люди, которые ищут этот смысл вместе с тобой.
Главное достоинство и главный недостаток врача
Доктор Фёдор Петрович Гааз. Изображение с сайта lecourrierderussie.com
В мировой практике медицинские исследования стали сами себя тормозить. Они обросли огромной бюрократией, комиссиями и комитетами, которые считают, что хорошее можно сравнивать только с очень хорошим, а с рискованным нельзя. Это притупляет роль врача-исследователя – ведь доктор Гааз говорил: «Спешите делать добро».
Воробьев открыто считает, что с каждым пациентом делает «эксперимент»: каждого лечит, как в первый раз, потому что все больные сложные. Но таковыми – сложными – больные становятся только, когда врач с ними возится только после того, как выполнены требования постановки диагноза. Потом, когда назначено лечение, доктор выполняет протокол, но с каждым пациентом в рамках протокола ищет, что можно сделать лучше.
Воробьев — гений консилиума. Он со своим мнением считается в последнюю очередь, а даже к «дуновениям» чужой мысли относится с огромным вниманием и готов его услышать, пусть это и требует изменения всей концепции лечения.
Воробьев считает главным качеством, необходимым врачу, — сосредоточенность на больном. А самым опасным недостатком, который у врача может быть – упрямство.
Вот и попробуйте ему угодить!
Лекарство «от носа» — рецидив Средневековья
«Гиппократ: медицина становится наукой» кисти Тома Роберта, сер. 20 века. Изображение с сайта casosgalenos.com
— Вы говорили о том, что в идеале история болезни пишется как сочинение, и больной участвует в ее создании. Но ведь так получается огромный массив информации, который невозможно проанализировать в нынешних поточных условиях.
— История болезни, как она сформировалась в конце XIX века, это образец успешного подхода к описанию сложного объекта. Как говорят в математике «принятие решения при недостатке и ненадежности информации». И здесь нельзя идти за симптомом.
Наши аптеки переживают рецидив Средневековья: лекарства «от носа», «от глаз» и «от спины» – это полная противоположность науке.
Научный подход другой: вы слушаете жалобы пациента, спрашиваете о том, как он жил и болел, а потом обследуете его по плану — единому во всем мире: система дыхания, система пищеварения, эндокринная и т.д., а только после этого выдвигаете гипотезу о диагнозе и смотрите, как ее проверять: назначаете дополнительные исследования.
Хороший врач всегда проходит по алгоритму системного обследования, проблема в том, что сейчас хуже стали записывать свои находки и заключения, а ведь это и есть главный творческий результат работы врача!
Увы, историю болезни вытесняют отчетные формы.
Объем информации, которую дают лабораторные и инструментальные в современной истории болезни — огромен. Но они разрозненны и могут быть проинтегрированы только человеком – врачом. Задача информационных систем – помочь нащупать связи, представить врачу информацию в удобном виде. Температурные листы, которые вела М.Д.Бриллиант, — самый простой пример такой системы – и как выстрелил!
Как говорит А.И. Воробьев: «самое страшное состояние в медицине – это отсутствие диагноза».