Переводы стихотворений Пушкина французскими писателями и М.Цветаевой. Робин гуд спасает трех стрелков
-------
| сайт collection
|-------
| Марина Ивановна Цветаева
| Переводы
-------
Кто нам сказал, что всё исчезает?
Птицы, которую ты ранил,
Кто знает? – не останется ли ее полет?
И, может быть, стебли объятий
Переживают нас, свою почву.
Длится не жест,
Но жест облекает вас в латы,
Золотые – от груди до колен.
И так чиста была битва,
Что ангел несет ее вслед.
Капитан, пушкарь и боцман -
Штурман тоже, хоть и сед, -
Мэгги, Мод, Марион и Молли -
Всех любили, – кроме Кэт.
Не почтят сию девицу
Ни улыбкой, ни хулой, -
Ибо дегтем тяготится,
Черной брезгует смолой.
Потерявши равновесье,
Штурман к ней направил ход.
А она в ответ: “Повесься!”
Но давно уж толк идет,
Что хромой портняжка потный -
В чем душа еще сидит! -
Там ей чешет, где щекотно,
Там щекочет, где зудит.
Кэт же за его услуги
Платит лучшей из монет…
– В море, в море, в море, други!
И на виселицу – Кэт!
Двенадцать месяцев в году.
Не веришь – посчитай.
Но всех двенадцати милей
Веселый месяц май.
Весел люд, весел гусь, весел пес…
Стоит старуха на пути,
Вся сморщилась от слез.
– Что нового, старуха? – Сэр,
Злы новости у нас!
Сегодня трем младым стрелкам
Объявлен смертный час.
– Как видно, резали святых
Отцов и церкви жгли?
Прельщали дев? Иль с пьяных глаз
С чужой женой легли?
– Не резали они отцов
Святых, не жгли церквей,
Не крали девушек, и спать
Шел каждый со своей.
– За что, за что же злой шериф
Их на смерть осудил?
– С оленем встретились в лесу…
Лес королевским был.
– Однажды я в твоем дому
Поел, как сам король.
Не плачь, старуха! Дорога
Мне старая хлеб-соль.
Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм, -
Зелен клен, зелен дуб, зелен вяз…
Глядит: в мешках и в узелках
Паломник седовлас.
– Какие новости, старик?
– О сэр, грустнее нет:
Сегодня трех младых стрелков
Казнят во цвете лет.
– Старик, сымай-ка свой наряд,
А сам пойдешь в моем.
Вот сорок шиллингов в ладонь
Чеканным серебром.
– Ваш – мая месяца новей,
Сему же много зим…
О сэр! Нигде и никогда
Не смейтесь над седым!
– Коли не хочешь серебром,
Я золотом готов.
Вот золота тебе кошель,
Чтоб выпить за стрелков!
Надел он шляпу старика, -
Чуть-чуть пониже крыш.
– Хоть ты и выше головы,
А первая слетишь!
И стариков он плащ надел,
Хвосты да лоскуты.
Видать, его владелец гнал
Советы суеты!
Влез в стариковы он штаны.
– Ну, дед, шутить здоров!
Клянусь душой, что не штаны
На мне, а тень штанов!
Влез в стариковы он чулки.
– Признайся, пилигрим,
Что деды-прадеды твои
В них шли в Иерусалим!
Два башмака надел: один -
Чуть жив, другой – дыряв.
– “Одежда делает господ”.
Готов.
Неплох я – граф!
Марш, Робин Гуд! Марш в Ноттингэм!
Робин, гип! Робин, гэп! Робин, гоп! -
Вдоль городской стены шериф
Прогуливает зоб.
– О, снизойдите, добрый сэр,
До просьбы уст моих!
Что мне дадите, добрый сэр,
Коль вздерну всех троих?
– Во-первых, три обновки дам
С удалого плеча,
Еще – тринадцать пенсов дам
И званье палача.
Робин, шерифа обежав,
Скок! и на камень – прыг!
– Записывайся в палачи!
Прешустрый ты старик!
– Я век свой не был палачом;
Мечта моих ночей:
Сто виселиц в моем саду -
И все для палачей!
Четыре у меня мешка:
В том солод, в том зерно
Ношу, в том – мясо, в том – муку, -
И все пусты равно.
Но есть еще один мешок:
Гляди – горой раздут!
В нем рог лежит, и этот рог
Вручил мне Робин Гуд.
– Труби, труби, Робинов друг,
Труби в Робинов рог!
Да так, чтоб очи вон из ям,
Чтоб скулы вон из щек!
Был рога первый зов, как гром!
И – молнией к нему -
Сто Робингудовых людей
Предстало на холму.
Был следующий зов – то рать
Сзывает Робин Гуд.
Со всех сторон, во весь опор
Мчит Робингудов люд.
– Но кто же вы? – спросил шериф,
Чуть жив. – Отколь взялись?
– Они – мои, а я Робин,
А ты, шериф, молись!
На виселице злой шериф
Висит. Пенька крепка.
Под виселицей, на лужку,
Танцуют три стрелка.
Рассказать вам, друзья, как смельчак Робин Гуд, -
Бич епископов и богачей, -
С неким Маленьким Джоном в дремучем лесу
Поздоровался через ручей?
Хоть и маленьким звался тот Джон у людей,
Был он телом – что добрый медведь!
Не обнять в ширину, не достать в вышину, -
Было в парне на что поглядеть!
Как с малюточкой этим спознался Робин,
Расскажу вам, друзья, безо лжи.
Только уши развесь: вот и труд тебе весь! -
Лучше знаешь – так сам расскажи.
Говорит Робин Гуд своим добрым стрелкам:
– Даром молодость с вами гублю!
Много в чаще древес, по лощинкам – чудес,
А настанет беда – протрублю.
Я четырнадцать дней не спускал тетивы,
Мне лежачее дело не впрок.
Коли тихо в лесу – побеждает Робин,
А услышите рог – будьте в срок.
Всем им руку пожал и пошел себе прочь,
Веселея на каждом шагу.
Видит: бурный поток, через воду – мосток,
Незнакомец – на том берегу.
– Дай дорогу, медведь! – Сам дорогу мне дашь! -
Тесен мост, тесен лес для двоих.
– Коль осталась невеста, медведь, у тебя, -
Знай – пропал у невесты жених!
Из колчана стрелу достает Робин Гуд:
– Что сказать завещаешь родным?
– Только тронь тетиву, – незнакомец ему, -
Вмиг знакомство сведешь с Водяным!
– Говоришь, как болван, – незнакомцу Робин, -
Говоришь, как безмозглый кабан!
Ты еще и руки не успеешь занесть,
Как к чертям отошлю тебя в клан!
– Угрожаешь, как трус, – незнакомец в ответ, -
У которого стрелы и лук.
У меня ж ничего, кроме палки в руках,
Ничего, кроме палки и рук!
– Мне и лука не надо – тебя одолеть,
И дубинкой простой обойдусь.
Но, оружьем сравнявшись с тобой, посмотрю,
Как со мною сравняешься, трус!
Побежал Робин Гуд в чащи самую глушь,
Обтесал себе сабельку в рост
И обратно помчал, издалече крича:
– Ну-ка, твой или мой будет мост?
Так, с моста не сходя, естества не щадя,
Будем драться, хотя б до утра.
Кто упал – проиграл, уцелел – одолел,
Такова в Ноттингэме игра.
– Разобью тебя в прах! – незнакомец в сердцах, -
Посмеются тебе – зайцы рощ!
Посередке моста сшиблись два молодца,
Зачастили дубинки, как дождь.
Словно грома удар был Робина удар:
Так ударил, что дуб задрожал!
Незнакомец, кичась: – Мне не нужен твой дар,
Отродясь никому не должал!
Словно лома удар был чужого удар, -
Так ударил, что дол загудел!
Рассмеялся Робин: – Хочешь два за один?
Я всю жизнь раздавал, что имел!
Разошелся чужой – так и брызнула кровь!
Расщедрился Робин – дал вдвойне!
Стал гордец гордеца, молодец молодца
Молотить – что овес на гумне!
Был Робина удар – с липы лист облетел!
Был чужого удар – звякнул клад!
По густым теменам, по пустым головам
Застучали дубинки, как град.
Ходит мост под игрой, ходит тес под ногой,
Даже рыбки пошли наутек!
Изловчился чужой и ударом одним
Сбил Робина в бегущий поток.
Через мост наклонясь: – Где ты, храбрый боец?
Не стряслась ли с тобою беда?
– Я в холодной воде, – отвечает Робин, -
И плыву – сам не знаю куда!
Но одно-то я знаю: ты сух, как орех,
Я ж, к прискорбью, мокрее бобра.
Кто вверху – одолел, кто внизу – проиграл,
Вот и кончилась наша игра.
Полувброд, полувплавь, полумертв, полужив,
Вылез – мокрый, бедняжка, насквозь!
Рог к губам приложил – так, ей-ей, не трубил
По шотландским лесам даже лось!
Эхо звук понесло вдоль зеленых дубрав,
Разнесло по Шотландии всей,
И явился на зов – лес стрелков-молодцов,
В одеяньи – травы зеленей.
– Что здесь делается? – молвил Статли Вильям
Почему на тебе чешуя?
– Потому чешуя, что сей добрый отец
Сочетал меня с Девой Ручья.
– Человек этот мертв! – грозно крикнула рать,
Скопом двинувшись на одного.
– Человек этот – мой! – грозно крикнул Робин,
И мизинцем не троньте его!
Познакомься, земляк! Эти парни – стрелки
Робингудовой братьи лесной.
Было счетом их семьдесят без одного,
Ровно семьдесят будет с тобой.
У тебя ж будет: плащ цвета вешней травы,
Самострел, попадающий в цель,
Будет гусь в небесах и олень во лесах.
К Робин Гуду согласен в артель?
– Видит Бог, я готов! – удалец, просияв. -
Кто ж дубинку не сменит на лук?
Джоном Маленьким люди прозвали меня,
Но я знаю, где север, где юг.
– Джоном Маленьким – эдакого молодца?!
Перезвать! – молвил Статли Вильям. -
Робингудова рать – вот и крестная мать,
Ну, а крестным отцом – буду сам.
Притащили стрелки двух жирнух-оленух,
Пива выкатили – не испить!
Стали крепким пивцом под зеленым кустом
Джона в новую веру крестить.
Было семь только футов в малютке длины,
А зубов – полный рот только лишь!
Кабы водки не пил да бородки не брил -
Был бы самый обычный малыш!
До сих пор говорок у дубов, у рябин,
Не забыла лесная тропа,
Пень – и тот не забыл, как сам храбрый Робин
Над младенцем читал за попа.
Ту молитву за ним, ноттингэмцы за ним,
Повторили за ним во весь глот.
Восприемный отец, статный Статли Вильям
Окрестил его тут эдак вот:
– Джоном Маленьким был ты до этого дня,
Нынче старому Джону – помин,
Ибо с этого дня вплоть до смертного дня
Стал ты Маленьким Джоном. Аминь.
Громогласным ура – раздалась бы гора! -
Был крестильный обряд завершен.
Стали пить-наливать, крошке росту желать:
– Постарайся, наш Маленький Джон!
Взял усердный Робин малыша-крепыша.
Вмиг раскутал и тут же одел
В изумрудный вельвет – так и лорд не одет! -
И вручил ему лук-самострел:
– Будешь метким стрелком, молодцом, как я сам,
Будешь службу зеленую несть,
Будешь жить, как в раю, пока в нашем краю
Кабаны и епископы есть.
Хоть ни фута у нас – всей шотландской земли,
Ни кирпичика – кроме тюрьмы,
Мы как сквайры едим и как лорды глядим.
Кто владельцы Шотландии? – Мы!
Поплясав напослед, солнцу красному вслед
Побрели вдоль ручьевых ракит
К тем пещерным жильям, за Робином – Вильям…
Спят… И Маленький Джон с ними спит.
Так под именем сим по трущобам лесным
Жил и жил, и состарился он.
И как стал умирать, вся небесная рать
Позвала его: – Маленький Джон!
Начинается
Плач гитары,
Разбивается
Чаша утра.
Начинается
Плач гитары.
О, не жди от нее
Молчанья,
Не проси у нее
Молчанья!
Гитара плачет,
Как вода по наклонам – плачет,
Как ветра над снегами – плачет,
Не моли ее
О молчаньи!
Так плачет закат о рассвете,
Так плачет стрела без цели,
Так песок раскаленный плачет
О прохладной красе камелий,
Так прощается с жизнью птица
Под угрозой змеиного жала.
О, гитара,
Бедная жертва
Пяти проворных кинжалов!
Масличная равнина
Распахивает веер.
Над порослью масличной
Склонилось небо низко,
И льются темным ливнем
Холодные светила.
На берегу канала
Дрожат тростник и сумрак,
А третий – серый ветер.
Полным-полны маслины
Тоскливых птичьих криков.
О, бедных пленниц стая!
Играет тьма ночная
Их длинными хвостами.
На темени горном,
На темени голом -
Часовня.
В жемчужные воды
Столетие никнут
Маслины.
Расходятся люди в плащах,
А на башне
Вращается флюгер,
Вращается денно,
Вращается нощно,
Вращается вечно.
О, где-то затерянное селенье
В моей Андалусии
Слезной…
Прорытые временем
Лабиринты -
Исчезли.
Пустыня -
Осталась.
Несмолчное сердце -
Источник желаний -
Иссякло.
Пустыня -
Осталась.
Закатное марево
И поцелуи
Пропали.
Пустыня -
Осталась.
Умолкло, заглохло,
Остыло, иссякло,
Исчезло.
Пустыня -
Осталась.
Из пещеры – вздох за вздохом,
Сотни вздохов, сонмы вздохов,
Фиолетовых на красном.
Глот цыгана воскрешает
Страны, канувшие в вечность,
Башни, врезанные в небо,
Чужеземцев, полных тайны…
Известковую пещеру
Дрожь берет. Дрожит пещера
Золотом. Лежит пещера -
В блеске – белая на красном -
Павою…
– Струит пещера
Слезы: белое на красном…
Кто с плачем хлеба не вкушал,
Кто, плачем проводив светило,
Его слезами не встречал,
Тот вас не знал, небесные силы!
Вы завлекаете нас в сад,
Где обольщения и чары;
Затем ввергаете нас в ад:
Нет прегрешения без кары!
Увы, содеявшему зло
Аврора кажется геенной!
И остудить повинное чело
Ни капли влаги нет у всех морей вселенной!
Что ты любовь моя -
Пора бы знать.
Приди в полночный час,
Скажи, как звать.
Приди в полночный час,
В полночный бой.
Спит матушка с отцом,
Мне спать – с тобой.
Рукою стукни в дверь!
На этот стук
Спросонья скажет мать:
– Еловый сук!
И в горенку скорей!
Скорей в постель!
Тебя теснее обовью,
Чем плющ и хмель.
Что ты любовь моя -
Пора бы знать.
Приди в полночный час,
Скажи, как звать.
– Как распознаю я твой дом,
Скажи, разумница моя!
– Ходи по уличкам кругом,
Так и узнаешь, где мой дом.
Молчок! молчок!
Попридержи-ка язычок!
– Как мимо пса я проскользну,
Скажи, разумница моя!
– Псу ласковое слово брось,
И снова примется за кость.
Молчок! молчок!
Попридержи-ка язычок!
– Как я по лесенке взберусь,
Скажи, разумница моя!
– Сапожки на руки надень -
Не скрипнет ни одна ступень.
Молчок! молчок!
Попридержи-ка язычок!
– Как двёрочку твою найду,
Скажи, разумница моя!
– Нащупай на двери кольцо…
Подумают, что деревцо
Стучит… Молчок!
Попридержи-ка язычок!
– Как в горенку твою взойду,
Скажи, разумница моя!
– Рукою стеночку обшарь,
И будешь ты с ключом – ключарь.
Молчок! молчок!
Попридержи-ка язычок!
– Как попаду к тебе в кровать,
Скажи, разумница моя!
– Там ларь высокий под окном,
Я в том ларе сплю чутким сном…
Молчок! молчок!
Попридержи-ка язычок!
– А что мне делать поутру,
Скажи, разумница моя!
– Надень – что снял, забудь – что знал…
Свет всюду бел, а мир – не мал!
ИЗ АВСТРИЙСКОЙ ПОЭЗИИ
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
1875–1926
«Кто нам сказал, что всё исчезает…»
Кто нам сказал, что всё исчезает?
Птицы, которую ты ранил,
Кто знает? – не останется ли ее полет?
И, может быть, стебли объятий
Переживают нас, свою почву.
Длится не жест,
Но жест облекает вас в латы,
Золотые – от груди до колен.
И так чиста была битва,
Что ангел несет ее вслед.
ИЗ АНГЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ
ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР
1564–1616
ПЕСНЯ СТЕФАНО
из второго акта драмы “Буря”
Капитан, пушкарь и боцман -
Штурман тоже, хоть и сед, -
Мэгги, Мод, Марион и Молли -
Всех любили, – кроме Кэт.
Не почтят сию девицу
Ни улыбкой, ни хулой, -
Ибо дегтем тяготится,
Черной брезгует смолой.
Потерявши равновесье,
Штурман к ней направил ход.
А она в ответ: “Повесься!”
Но давно уж толк идет,
Что хромой портняжка потный -
В чем душа еще сидит! -
Там ей чешет, где щекотно,
Там щекочет, где зудит.
Кэт же за его услуги
Платит лучшей из монет…
– В море, в море, в море, други!
И на виселицу – Кэт!
НАРОДНЫЕ БАЛЛАДЫ
РОБИН ГУД СПАСАЕТ ТРЕХ СТРЕЛКОВ
Двенадцать месяцев в году.
Не веришь – посчитай.
Но всех двенадцати милей
Веселый месяц май.
Весел люд, весел гусь, весел пес…
Стоит старуха на пути,
Вся сморщилась от слез.
– Что нового, старуха? – Сэр,
Злы новости у нас!
Сегодня трем младым стрелкам
Объявлен смертный час.
– Как видно, резали святых
Отцов и церкви жгли?
Прельщали дев? Иль с пьяных глаз
С чужой женой легли?
– Не резали они отцов
Святых, не жгли церквей,
Не крали девушек, и спать
Шел каждый со своей.
– За что, за что же злой шериф
Их на смерть осудил?
– С оленем встретились в лесу…
Лес королевским был.
– Однажды я в твоем дому
Поел, как сам король.
Не плачь, старуха! Дорога
Мне старая хлеб-соль.
Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм, -
Зелен клен, зелен дуб, зелен вяз…
Глядит: в мешках и в узелках
Паломник седовлас.
– Какие новости, старик?
– О сэр, грустнее нет:
Сегодня трех младых стрелков
Казнят во цвете лет.
– Старик, сымай-ка свой наряд,
А сам пойдешь в моем.
Вот сорок шиллингов в ладонь
Чеканным серебром.
– Ваш – мая месяца новей,
Сему же много зим…
О сэр! Нигде и никогда
Не смейтесь над седым!
– Коли не хочешь серебром,
Я золотом готов.
Вот золота тебе кошель,
Чтоб выпить за стрелков!
Надел он шляпу старика, -
Чуть-чуть пониже крыш.
– Хоть ты и выше головы,
А первая слетишь!
И стариков он плащ надел,
Хвосты да лоскуты.
Видать, его владелец гнал
Советы суеты!
Влез в стариковы он штаны.
– Ну, дед, шутить здоров!
Клянусь душой, что не штаны
На мне, а тень штанов!
Влез в стариковы он чулки.
– Признайся, пилигрим,
Что деды-прадеды твои
В них шли в Иерусалим!
Два башмака надел: один -
Чуть жив, другой – дыряв.
– “Одежда делает господ”.
Готов. Неплох я – граф!
Марш, Робин Гуд! Марш в Ноттингэм!
Робин, гип! Робин, гэп! Робин, гоп! -
Вдоль городской стены шериф
Прогуливает зоб.
– О, снизойдите, добрый сэр,
До просьбы уст моих!
Что мне дадите, добрый сэр,
Коль вздерну всех троих?
– Во-первых, три обновки дам
С удалого плеча,
Еще – тринадцать пенсов дам
И званье палача.
Робин, шерифа обежав,
Скок! и на камень – прыг!
– Записывайся в палачи!
Прешустрый ты старик!
– Я век свой не был палачом;
Мечта моих ночей:
Сто виселиц в моем саду -
И все для палачей!
Четыре у меня мешка:
В том солод, в том зерно
Ношу, в том – мясо, в том – муку, -
И все пусты равно.
Но есть еще один мешок:
Гляди – горой раздут!
В нем рог лежит, и этот рог
Вручил мне Робин Гуд.
– Труби, труби, Робинов друг,
Труби в Робинов рог!
Да так, чтоб очи вон из ям,
Чтоб скулы вон из щек!
Был рога первый зов, как гром!
И – молнией к нему -
Сто Робингудовых людей
Предстало на холму.
Был следующий зов – то рать
Сзывает Робин Гуд.
Со всех сторон, во весь опор
Мчит Робингудов люд.
– Но кто же вы? – спросил шериф,
Чуть жив. – Отколь взялись?
– Они – мои, а я Робин,
А ты, шериф, молись!
На виселице злой шериф
Висит. Пенька крепка.
Под виселицей, на лужку,
Танцуют три стрелка.
РОБИН ГУД И МАЛЕНЬКИЙ ДЖОН
Рассказать вам, друзья, как смельчак Робин Гуд, -
Бич епископов и богачей, -
С неким Маленьким Джоном в дремучем лесу
Поздоровался через ручей?
Хоть и маленьким звался тот Джон у людей,
Был он телом – что добрый медведь!
Не обнять в ширину, не достать в вышину, -
Было в парне на что поглядеть!
Как с малюточкой этим спознался Робин,
Расскажу вам, друзья, безо лжи.
Только уши развесь: вот и труд тебе весь! -
Лучше знаешь – так сам расскажи.
Говорит Робин Гуд своим добрым стрелкам:
– Даром молодость с вами гублю!
Много в чаще древес, по лощинкам – чудес,
А настанет беда – протрублю.
Я четырнадцать дней не спускал тетивы,
Мне лежачее дело не впрок.
Коли тихо в лесу – побеждает Робин,
А услышите рог – будьте в срок.
Всем им руку пожал и пошел себе прочь,
Веселея на каждом шагу.
Видит: бурный поток, через воду – мосток,
Незнакомец – на том берегу.
– Дай дорогу, медведь! – Сам дорогу мне дашь! -
Тесен мост, тесен лес для двоих.
– Коль осталась невеста, медведь, у тебя, -
Знай – пропал у невесты жених!
Из колчана стрелу достает Робин Гуд:
– Что сказать завещаешь родным?
– Только тронь тетиву, – незнакомец ему, -
Вмиг знакомство сведешь с Водяным!
– Говоришь, как болван, – незнакомцу Робин, -
Говоришь, как безмозглый кабан!
Ты еще и руки не успеешь занесть,
Как к чертям отошлю тебя в клан!
– Угрожаешь, как трус, – незнакомец в ответ, -
У которого стрелы и лук.
У меня ж ничего, кроме палки в руках,
Ничего, кроме палки и рук!
– Мне и лука не надо – тебя одолеть,
И дубинкой простой обойдусь.
Но, оружьем сравнявшись с тобой, посмотрю,
Как со мною сравняешься, трус!
Побежал Робин Гуд в чащи самую глушь,
Обтесал себе сабельку в рост
И обратно помчал, издалече крича:
– Ну-ка, твой или мой будет мост?
Так, с моста не сходя, естества не щадя,
Будем драться, хотя б до утра.
Кто упал – проиграл, уцелел – одолел,
Такова в Ноттингэме игра.
– Разобью тебя в прах! – незнакомец в сердцах, -
Посмеются тебе – зайцы рощ!
Посередке моста сшиблись два молодца,
Зачастили дубинки, как дождь.
Словно грома удар был Робина удар:
Так ударил, что дуб задрожал!
Незнакомец, кичась: – Мне не нужен твой дар,
Отродясь никому не должал!
Словно лома удар был чужого удар, -
Так ударил, что дол загудел!
Рассмеялся Робин: – Хочешь два за один?
Я всю жизнь раздавал, что имел!
Разошелся чужой – так и брызнула кровь!
Расщедрился Робин – дал вдвойне!
Стал гордец гордеца, молодец молодца
Молотить – что овес на гумне!
Был Робина удар – с липы лист облетел!
Был чужого удар – звякнул клад!
По густым теменам, по пустым головам
Застучали дубинки, как град.
Ходит мост под игрой, ходит тес под ногой,
Даже рыбки пошли наутек!
Изловчился чужой и ударом одним
Сбил Робина в бегущий поток.
Через мост наклонясь: – Где ты, храбрый боец?
Не стряслась ли с тобою беда?
– Я в холодной воде, – отвечает Робин, -
И плыву – сам не знаю куда!
Но одно-то я знаю: ты сух, как орех,
Я ж, к прискорбью, мокрее бобра.
Кто вверху – одолел, кто внизу – проиграл,
Вот и кончилась наша игра.
Полувброд, полувплавь, полумертв, полужив,
Вылез – мокрый, бедняжка, насквозь!
Рог к губам приложил – так, ей-ей, не трубил
По шотландским лесам даже лось!
Эхо звук понесло вдоль зеленых дубрав,
Разнесло по Шотландии всей,
И явился на зов – лес стрелков-молодцов,
В одеяньи – травы зеленей.
– Что здесь делается? – молвил Статли Вильям
Почему на тебе чешуя?
– Потому чешуя, что сей добрый отец
Сочетал меня с Девой Ручья.
– Человек этот мертв! – грозно крикнула рать,
Скопом двинувшись на одного.
– Человек этот – мой! – грозно крикнул Робин,
И мизинцем не троньте его!
Познакомься, земляк! Эти парни – стрелки
Робингудовой братьи лесной.
Было счетом их семьдесят без одного,
Ровно семьдесят будет с тобой.
У тебя ж будет: плащ цвета вешней травы,
Самострел, попадающий в цель,
Будет гусь в небесах и олень во лесах.
К Робин Гуду согласен в артель?
– Видит Бог, я готов! – удалец, просияв. -
Кто ж дубинку не сменит на лук?
Джоном Маленьким люди прозвали меня,
Но я знаю, где север, где юг.
– Джоном Маленьким – эдакого молодца?!
Перезвать! – молвил Статли Вильям. -
Робингудова рать – вот и крестная мать,
Ну, а крестным отцом – буду сам.
Притащили стрелки двух жирнух-оленух,
Пива выкатили – не испить!
Стали крепким пивцом под зеленым кустом
Джона в новую веру крестить.
Было семь только футов в малютке длины,
А зубов – полный рот только лишь!
Кабы водки не пил да бородки не брил -
Был бы самый обычный малыш!
До сих пор говорок у дубов, у рябин,
Не забыла лесная тропа,
Пень – и тот не забыл, как сам храбрый Робин
Над младенцем читал за попа.
Ту молитву за ним, ноттингэмцы за ним,
Повторили за ним во весь глот.
Восприемный отец, статный Статли Вильям
Окрестил его тут эдак вот:
– Джоном Маленьким был ты до этого дня,
Нынче старому Джону – помин,
Ибо с этого дня вплоть до смертного дня
Стал ты Маленьким Джоном. Аминь.
Громогласным ура – раздалась бы гора! -
Был крестильный обряд завершен.
Стали пить-наливать, крошке росту желать:
– Постарайся, наш Маленький Джон!
Взял усердный Робин малыша-крепыша.
Вмиг раскутал и тут же одел
В изумрудный вельвет – так и лорд не одет! -
И вручил ему лук-самострел:
– Будешь метким стрелком, молодцом, как я сам,
Будешь службу зеленую несть,
Будешь жить, как в раю, пока в нашем краю
Кабаны и епископы есть.
Хоть ни фута у нас – всей шотландской земли,
Ни кирпичика – кроме тюрьмы,
Мы как сквайры едим и как лорды глядим.
Кто владельцы Шотландии? – Мы!
Поплясав напослед, солнцу красному вслед
Побрели вдоль ручьевых ракит
К тем пещерным жильям, за Робином – Вильям…
Спят… И Маленький Джон с ними спит.
Так под именем сим по трущобам лесным
Жил и жил, и состарился он.
И как стал умирать, вся небесная рать
Позвала его: – Маленький Джон!
ИЗ ИСПАНСКОЙ ПОЭЗИИ
ФРЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА
1898–1936
ГИТАРА
Начинается
Плач гитары,
Разбивается
Чаша утра.
Начинается
Плач гитары.
О, не жди от нее
Молчанья,
Не проси у нее
Молчанья!
Гитара плачет,
Как вода по наклонам – плачет,
Как ветра над снегами – плачет,
Не моли ее
О молчаньи!
Так плачет закат о рассвете,
Так плачет стрела без цели,
Так песок раскаленный плачет
О прохладной красе камелий,
Так прощается с жизнью птица
Под угрозой змеиного жала.
О, гитара,
Бедная жертва
Пяти проворных кинжалов!
ПЕЙЗАЖ
Масличная равнина
Распахивает веер.
Над порослью масличной
Склонилось небо низко,
И льются темным ливнем
Холодные светила.
На берегу канала
Дрожат тростник и сумрак,
А третий – серый ветер.
Полным-полны маслины
Тоскливых птичьих криков.
О, бедных пленниц стая!
Играет тьма ночная
Их длинными хвостами.
СЕЛЕНЬЕ
На темени горном,
На темени голом -
В жемчужные воды
Столетие никнут
Расходятся люди в плащах,
А на башне
Вращается флюгер,
Вращается денно,
Вращается нощно,
Вращается вечно.
О, где-то затерянное селенье
В моей Андалусии
Слезной…
ПУСТЫНЯ
Прорытые временем
Лабиринты -
Пустыня -
Осталась.
Несмолчное сердце -
Источник желаний -
Пустыня -
Осталась.
Закатное марево
И поцелуи
Пустыня -
Осталась.
Умолкло, заглохло,
Остыло, иссякло,
Пустыня -
Осталась.
ПЕЩЕРА
Из пещеры – вздох за вздохом,
Сотни вздохов, сонмы вздохов,
Фиолетовых на красном.
Глот цыгана воскрешает
Страны, канувшие в вечность,
Башни, врезанные в небо,
Чужеземцев, полных тайны…
Бровью – черное на красном.
Известковую пещеру
Дрожь берет. Дрожит пещера
Золотом. Лежит пещера -
В блеске – белая на красном -
– Струит пещера
Слезы: белое на красном…
ИЗ НЕМЕЦКОЙ ПОЭЗИИ
ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЁТЕ
1749–1832
«Кто с плачем хлеба не вкушал…»
Кто с плачем хлеба не вкушал,
Кто, плачем проводив светило,
Его слезами не встречал,
Тот вас не знал, небесные силы!
Вы завлекаете нас в сад,
Где обольщения и чары;
Затем ввергаете нас в ад:
Нет прегрешения без кары!
Увы, содеявшему зло
Аврора кажется геенной!
И остудить повинное чело
Ни капли влаги нет у всех морей вселенной!
НАРОДНЫЕ ПЕСНИ
1. "Что ты любовь моя…"
Что ты любовь моя -
Пора бы знать.
Приди в полночный час,
Скажи, как звать.
Приди в полночный час,
В полночный бой.
Спит матушка с отцом,
Мне спать – с тобой.
Рукою стукни в дверь!
На этот стук
Спросонья скажет мать:
– Еловый сук!
И в горенку скорей!
Скорей в постель!
Тебя теснее обовью,
Чем плющ и хмель.
Что ты любовь моя -
Пора бы знать.
Приди в полночный час,
Введение
На вопрос, каких русских писателей вы знаете, иностранцы называют такие фамилии как Толстой, Достоевский, Чехов, но почему-то не Пушкин.
Его переводили много и по-разному. В частности его переводы на французский язык в интерпретации разных авторов многогранны, но порой очень далеки от него.
До сих пор за рубежом можно слышать разговоры о том, что поэтические переводы Пушкина не звучат так, как должна звучать высокая поэзия, что им недостаёт красоты поэтического слова, что они слишком просты, прозаичны и бескрылы, поэтому проигрывают при сравнении с возвышенной поэзией Байрона, Гёте, Данте, Шиллера, Шекспира.
Новизна работы - на основе изучения работ по теории перевода и исследований переводов поэзии Пушкина попытаться дать собственную оценку переведённных стихотворений. С этой целью считала своей задачей самостоятельно выполнить дословный перевод на русский язык с французского, чтобы достовернее оценить кажущиеся мне недочеты изучаемых переводов.
О методах исследования:
За образец исследования поэтического текста взяты
1) методика работы над переводами Е. Г. Эткинда
2) теория перевода в пределах работы В. В. Иванова
При этом внесена новизна - собственный подход к анализу переведенных стихотворений Пушкина.
Предмет исследования (поэтические тексты Пушкина) выбирался автором с целью работы над разными по жанру и по поэтической интонации стихотворениями (патетическими, философскими, лирическими, ироническими, повествовательными и т. д.)
Выбор объекта исследования (тексты переведенных стихотворений) обоснован стремлением показать разнообразие творческих подходов переводчиков и неповторимостью манеры перевода каждого из них. В работе представлены переводы Анри Грегуара, Жана-Луи Баке, Элима Мещерского, Марины Цветаевой, Андре Марковича, Каролины Павловой, Александра Дюма, Жоржа Нива, Луи Арагона и Михаила Кнелле на английском.
Цель работы - самостоятельное исследование достоинств переводов поэзии А. С. Пушкина на французский язык попытка сравнения на втором этапе работы французские переводы английскими, чтобы впоследствии продолжить эту работу в плане сопоставления.
Задачи работы - ознакомившись с исследованиями переводного Пушкина, с основами методики перевода, показать на конкретных примерах, как сложно переводить на чужие языки русскую поэзию вообще, а Пушкина в частности, как невообразимо трудно сохранить в переводе неповторимость пушкинского слова.
Переводы стихотворений Пушкина французскими писателями и М.Цветаевой
Поэту-переводчику пушкинской поэзии нужно обладать особым поэтическим чутьём, чтобы постичь это «необыкновенное», скрытое в лирической поэзии Пушкина. В каждом его слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт… Каким же нужно обладать художественным вкусом, дарованием, тонким знанием русского языка поэту- переводчику, чтобы проникнуть в сокровенные тайны пушкинского поэтического мастерства, заметить внутренний блеск его поэтического слова и найти адекватные формы выражения в языке, на который осуществляется перевод. Отмечают иногда, что качество перевода пушкинской поэзии зависит и от языка самого перевода. То есть говорят, что есть языки, более близкие глубинному духу пушкинской поэзии один из них французский.(Академик Челышев «Постижение русского национального гения»)
В XX веке к столетию со дня гибели Пушкина полноценное издание его поэзии на французском языке стремилась организовать Марина Цветаева, в ту пору жившая во Франции.
С предложением принять участие в переводах она обратилась к крупнейшим писателям; среди прочих к Андре Жиду и Полю Валери. Валери ответил отказом, сославшись, видимо, на то, что, по общему мнению, Пушкина перевести нельзя: слишком многое теряется при переводе. Цветаева реагировала на это решительным несогласием: « Мне твердят: Пушкин непереводим, - писала она Полю Валери. - Как может быть непереводим уже переведённый, переложивший на свой язык несказанное и несказанное? Но переводить такого поэта должен тоже поэт.
И всё же Пушкин на французском возможен и необходим. Ничего нет непереводимого, и даже пушкинская лирика не безнадёжна. Цветаева доказала своё, убеждение, переведя несколько труднейших, казалось бы, безнадёжных для пересоздания стихотворений таких как «Гимн в честь Чумы» из цикла «Маленькие трагедии». В работе представлен отрывок из песни председателя, который обращается к жителям зачумлённого города, внушая им, что смерть в бою может быть в наслаждение. (Е. Эткинд «Божественный глагол»)
Но не одна Цветаева решила рискнуть перевести это произведения. Вот как по- разному трактуют поэты-переводчики три строки пятой строфы:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья...
|
Жорж Нива : Tout ce qui nous prйdit la ruine Dans nos cњurs de mortels dйsigne Plaisir inexplicable et doux… |
Всё, что предсказывает гибель, В наших смертных сердцах указывает На необъяснимое и нежное удовольствие… |
|
Андре Маркович : Tout ce qui porte en soi la mort Contient pour l"вme et pour le corps Des voluptйs incandescentes… |
Всё, что приносит с собой гибель, Имеет для души и для тела Пламенные наслаждения… |
|
Луи Аргон : Tout par quoi la ruine nous vient Pour notre coeur mortel dйtient Des voluptй inexplicables… |
Всё, с чем к нам приходит гибель, Для нашего смертного сердца хранит Необъяснимые наслаждения… |
|
Марина Цветаева : Les trou, le flot, le feu, le fer,- Oh, toute chose qui nous perd Nous est essor, nous est ivresse… |
Дыра, волна, огонь, железо, - Каждая эта вещь, нас делает потерянными. Нам - взлёт, нам - хмель… |
Жорж Нива перевёл это произведение белым стихом. Для него «Неизъяснимы наслажденья» - нечто « домашнее»: «Неизъяснимое и нежное удовольствие (plaisir)». Вызывает протест слово «нежное», так как удовольствие в бою не может быть нежным. Для Марковича «Неизъяснимы наслаждения» - литературное, книжное, он и «сердце смертное» расчленяет на душу и тело (pour l"вme et pour le corps). Арагон ближе других к Пушкину - и оборотом (notre Coeur mortel), и сочетанием « voluptйs inexplicables» -правда, немного ослабляющим оригинал (вместо «неизъяснимы» - «необъяснимые»).
Цветаева привержена Пушкину, но совершенно свободна, на основе написанного она создает свое собственное произведение. Ее перевод рифмованный, вольный, авторский. Трое её соперников переводят «Всё, всё» вполне точно: «tout ce qui…», «Tout par quoi…» Цветаева пишет по- своему, экспрессивно развёртывая это «всё»: « Le trou, le flot, le feu, le fer…» (Дыра, волна, огонь, булат); она заменяет слова и в третьем стихе - ей кажется неуместным слово «voluptй» - оно слишком физиологично (сладострастие), и, разумеется, бесконечно слабо - «plaisir» (удовольствие). Вместо этих неуместных, отвлекающих в сторону слов она энергично повторяет: «Nous est…», вводит «essor» (полёт), решительно усиливает восклицательную интонацию:
Oh, toute chose qui nous perd…
Обратим внимание и на звуковую сторону: Цветаева употребляет односложные слова с одним артиклем.
Другой отрывок из этого произведения был создан Арагоном. К середине 60-ых годов Арагон немного знал русский язык, во всяком случае, с помощью Эльзы Триоле мог разобраться в тексте. Песнь Председателя из «Пира во время чумы» была ему особенно дорога - Арагон и в собственной поэзии воспевал трагический героизм: упоение битвой, грозной опасностью, близостью гибели.
«Гимн в честь Чумы» последний перевод - один из лучших в мировой литературе.
|
Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении чумы. |
Dans le combat meme on se soule, Aux bords noirs du gouffre oщ l`on roule, En plein courroux de l`Ocйan, Dans l`orage et la nuit cйleste, Dans l`Arabie et l`ouragan Et dans le souffle de la Peste. |
|
Даже в бою опьяняются На чёрных краях бездны, куда катятся Среди гнева океана, В буре и небесной ночи, В Аравии, и урагане, И в дуновении Чумы. |
Перечислительная интонация этого отрывка создается за счет анафоры. Однако этому перечислению свойственна динамика, возникающая при использовании четырехстопного ямба; впрочем, эта динамика не перерастает в «марш»: динамике присуща плавность благодаря пиррихиям.
Эпитеты (мрачный, разъяренный, грозный, бурный) создают ощущение огромной силы, враждебной человеку. Силы, которая сметает все на своем пути. Это образ разбушевавшейся стихии: человеческой (бой) и природной (океан, волны, тьма, ураган). По семантике образу разбушевавшейся стихии, бури противостоит «дуновение» как нечто легкое, почти неощущаемое. Но благодаря анафоре и синтаксическому параллелизму («И в аравийском урагане, / И в дуновении Чумы») «дуновение» приравнивается к «урагану»: «дуновение Чумы» оказывается столь же разрушительно, столь же зловеще, что и ураган, океан и пр.
Слово «Чума» написано с заглавной буквы как имя собственное. Таким образом, вырисовывается страшный образ чумы: это разрушительная, незаметно приходящая сила - сила живая. Это не просто абстрактное зло, а зло персонифицированное.
Человек в этом отрывке показан как упивающийся стихией, бросающий ей вызов. Такой человек, бросая вызов стихии, бросает вызов Судьбе в лице Чумы. Это бунт против Судьбы, бунт против неизбежной Смерти.
При переводе Арагон создаёт гиперболический образ (в бою опьяняются), Во второй строчке он добавляет придаточное предложение (куда катятся), которое отсутствует в оригинале. В третьем и четвёртом стихах переводчик заменяет словосочетание синонимичным (разъярённый океан - гнев океана; Грозные волны - буря; бурная тьма - небесная ночь). Арагону удалось вполне точно воссоздать пушкинский текст на французском языке, причём привнести в него что-то своё.
Кто нам сказал, что всё исчезает?
Птицы, которую ты ранил,
Кто знает? – не останется ли ее полет?
И, может быть, стебли объятий
Переживают нас, свою почву.
Длится не жест,
Но жест облекает вас в латы,
Золотые – от груди до колен.
И так чиста была битва,
Что ангел несет ее вслед.
ИЗ АНГЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ
ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР
ПЕСНЯ СТЕФАНО
из второго акта драмы “Буря”
Капитан, пушкарь и боцман -
Штурман тоже, хоть и сед, -
Мэгги, Мод, Марион и Молли -
Всех любили, – кроме Кэт.
Не почтят сию девицу
Ни улыбкой, ни хулой, -
Ибо дегтем тяготится,
Черной брезгует смолой.
Потерявши равновесье,
Штурман к ней направил ход.
А она в ответ: “Повесься!”
Но давно уж толк идет,
Что хромой портняжка потный -
В чем душа еще сидит! -
Там ей чешет, где щекотно,
Там щекочет, где зудит.
Кэт же за его услуги
Платит лучшей из монет...
– В море, в море, в море, други!
И на виселицу – Кэт!
НАРОДНЫЕ БАЛЛАДЫ
РОБИН ГУД СПАСАЕТ ТРЕХ СТРЕЛКОВ
Двенадцать месяцев в году.
Не веришь – посчитай.
Но всех двенадцати милей
Веселый месяц май.
Весел люд, весел гусь, весел пес...
Стоит старуха на пути,
Вся сморщилась от слез.
– Что нового, старуха? – Сэр,
Злы новости у нас!
Сегодня трем младым стрелкам
Объявлен смертный час.
– Как видно, резали святых
Отцов и церкви жгли?
Прельщали дев? Иль с пьяных глаз
С чужой женой легли?
– Не резали они отцов
Святых, не жгли церквей,
Не крали девушек, и спать
Шел каждый со своей.
– За что, за что же злой шериф
Их на смерть осудил?
– С оленем встретились в лесу...
Лес королевским был.
– Однажды я в твоем дому
Поел, как сам король.
Не плачь, старуха! Дорога
Мне старая хлеб-соль.
Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм, -
Зелен клен, зелен дуб, зелен вяз...
Глядит: в мешках и в узелках
Паломник седовлас.
– Какие новости, старик?
– О сэр, грустнее нет:
Сегодня трех младых стрелков
Казнят во цвете лет.
– Старик, сымай-ка свой наряд,
А сам пойдешь в моем.
Вот сорок шиллингов в ладонь
Чеканным серебром.
– Ваш – мая месяца новей,
Сему же много зим...
О сэр! Нигде и никогда
Не смейтесь над седым!
– Коли не хочешь серебром,
Я золотом готов.
Вот золота тебе кошель,
Чтоб выпить за стрелков!
Надел он шляпу старика, -
Чуть-чуть пониже крыш.
– Хоть ты и выше головы,
А первая слетишь!
И стариков он плащ надел,
Хвосты да лоскуты.
Видать, его владелец гнал
Советы суеты!
Влез в стариковы он штаны.
– Ну, дед, шутить здоров!
Клянусь душой, что не штаны
На мне, а тень штанов!
Влез в стариковы он чулки.
– Признайся, пилигрим,
Что деды-прадеды твои
В них шли в Иерусалим!
Два башмака надел: один -
Чуть жив, другой – дыряв.
– “Одежда делает господ”.
Готов. Неплох я – граф!
Марш, Робин Гуд! Марш в Ноттингэм!
Робин, гип! Робин, гэп! Робин, гоп! -
Вдоль городской стены шериф
Прогуливает зоб.
– О, снизойдите, добрый сэр,
До просьбы уст моих!
Что мне дадите, добрый сэр,
Коль вздерну всех троих?
– Во-первых, три обновки дам
С удалого плеча,
Еще – тринадцать пенсов дам
И званье палача.
Робин, шерифа обежав,
Скок! и на камень – прыг!
– Записывайся в палачи!
Прешустрый ты старик!
– Я век свой не был палачом;
Мечта моих ночей:
Сто виселиц в моем саду -
И все для палачей!
Четыре у меня мешка:
В том солод, в том зерно
Ношу, в том – мясо, в том – муку, -
И все пусты равно.
Но есть еще один мешок:
Гляди – горой раздут!
В нем рог лежит, и этот рог
Вручил мне Робин Гуд.
– Труби, труби, Робинов друг,
Труби в Робинов рог!
Да так, чтоб очи вон из ям,
Чтоб скулы вон из щек!
Был рога первый зов, как гром!
И – молнией к нему -
Сто Робингудовых людей
Предстало на холму.
Был следующий зов – то рать
Сзывает Робин Гуд.
Со всех сторон, во весь опор
Мчит Робингудов люд.
– Но кто же вы? – спросил шериф,
Чуть жив. – Отколь взялись?
– Они – мои, а я Робин,
А ты, шериф, молись!
На виселице злой шериф
Висит. Пенька крепка.
Под виселицей, на лужку,
Танцуют три стрелка.
РОБИН ГУД И МАЛЕНЬКИЙ ДЖОН
Рассказать вам, друзья, как смельчак Робин Гуд, -
Бич епископов и богачей, -
С неким Маленьким Джоном в дремучем лесу
Поздоровался через ручей?
Хоть и маленьким звался тот Джон у людей,
Был он телом – что добрый медведь!
Не обнять в ширину, не достать в вышину, -
Было в парне на что поглядеть!
Как с малюточкой этим спознался Робин,
Расскажу вам, друзья, безо лжи.
Только уши развесь: вот и труд тебе весь! -
Лучше знаешь – так сам расскажи.
Говорит Робин Гуд своим добрым стрелкам:
– Даром молодость с вами гублю!
Много в чаще древес, по лощинкам – чудес,
А настанет беда – протрублю.
Я четырнадцать дней не спускал тетивы,
Мне лежачее дело не впрок.
Коли тихо в лесу – побеждает Робин,
А услышите рог – будьте в срок.
Всем им руку пожал и пошел себе прочь,
Веселея на каждом шагу.
Видит: бурный поток, через воду – мосток,
Незнакомец – на том берегу.
– Дай дорогу, медведь! – Сам дорогу мне дашь! -
Тесен мост, тесен лес для двоих.
– Коль осталась невеста, медведь, у тебя, -
Знай – пропал у невесты жених!
Из колчана стрелу достает Робин Гуд:
– Что сказать завещаешь родным?
– Только тронь тетиву, – незнакомец ему, -
В конце 1940 года Марина Цветаева перевела два стихотворения Адама Мицкевича — "Ода к молодости" и "Романтика" — для готовившегося в Гослитиздате "Избранного" польского поэта. Переводы Цветаевой редакция отвергла, и в книгу, изданную в 1943 г., они не вошли.
Перевод "Романтики", сохранившийся в архиве Цветаевой в РГАЛИ, недавно был опубликован Е.Б. Коркиной на сайте московского Дома-музея Цветаевой вместе со стенограммой обсуждения переводов Мицкевича в Гослитиздате: http://www.dommuseum.ru/?m=archbub
Из послесловия Е.Б. Коркиной:
«Оду к молодости» А. Мицкевича в переводе М. Цветаевой, несмотря на многократно предпринимаемые поиски, обнаружить так и не удалось.
К концу 1940 г., во время работы над переводами стихотворений Ивана Франко, Цветаева стала использовать для черновиков тонкие школьные тетради в двенадцать листов, жалея на эту работу свою последнюю парижскую тетрадь. Ни одной из таких тетрадей в архиве Цветаевой не сохранилось, по-видимому, все они были оставлены в комнате на Покровском бульваре и за время войны пропали.
«После Франко была Ода к молодости Мицкевича — общее место с темпераментом — за исключением одного не-общего, но зато в природе не существующего: «Видишь гада (вариант: моллюска), охотящегося за своими же (меньши́ми) братьями…» Это на поверхности моря-то! (Ибо Мицкевич указывает — с неба). И что это за моллюск-охотник? Устрица? — Гм…
Дали еще одного Мицкевича: «Романтичность» — оцените это тичность — почему бы не: — Симпатичность? Эгоистичность? и т.д. — испорченная тема: девушка, говорящая на́-людях с мертвым любимым. Гретхен… Офелия… (такая девушка, etwas irr [немного помешанная. — нем.] …) Ну, ладно.
А пока — польский текст будет завтра — немножко моего многострадального Бодлэра».
Второй перевод Цветаевой уцелел по счастливой случайности. В гостях у Е.Б. и Е.Е. Тагеров Цветаева забыла черновую тетрадку, в которой 7 декабря начала работу над переводом этой баллады. Тетрадка так и осталась у Тагеров, и теперь хранится в РГАЛИ в составе их личного фонда.
Прежде чем познакомиться с переводом Цветаевой, нужно сказать немного о самой балладе Мицкевича. Это программное стихотворение было написано 23-летним поэтом в 1821 году и открывало первый сборник его стихов — "Баллады и романсы". Цветаева иронизирует над названием "Романтичность", но польское Romantyczność во времена Мицкевича звучало совсем не так, как оно звучит ныне по-русски. "Романтичность" (чаще переводят": "Романтика", "Романтизм") — это новый художественный метод, родившийся из противопоставления классицизму. Романтики отдавали предпочтение живому чувству, интуиции перед точным научным знанием, отсюда их интерес к народным легендам, сказкам, поверьям. Кумиром романтиков был Шекспир, и именно цитатой из шекспировского "Гамлета" открывается стихотворение Мицкевича: "Мне кажется, его я вижу", — говорит принц датский о своем мертвом отце. — "Где, принц?" — "В очах души моей, Горацио".
В стихотворении Мицкевича есть переклички как с "Гамлетом", так и с "культовой" романтической балладой Бюргера "Ленора" (явление мертвого жениха). Действие происходит на городской улице. Поэт видит обезумевшую от горя девушку, местечковую Офелию, которая среди бела дня беседует с призраком своего умершего возлюбленного Яся. Возле девушки собирается толпа. Люди, охваченные суеверным трепетом, высказывают предположение, что душа Яся и правда бродит где-то поблизости, и начинают читать молитвы. Тут появляется ученый со стеклышком в глазу и высмеивает суеверия толпы, объясняя, что никаких духов не существует, а девушка просто бредит. Но поэт принимает сторону толпы, а не ученого, считая, что верования простого народа ближе к природе, чем сухой рационализм человека Просвещения.
Прообразом ученого послужил математик Ян Снядецкий , профессор Виленского университета, а само стихотворение представляет собой полемику с его статьей, напечатанной в январе 1819 года в журнале "Дзенник Виленьски", где Снядецкий выступал против романтизма.
Вот оригинальный текст баллады Мицкевича и подстрочный перевод.
Адам Мицкевич. С пастели В. Ваньковича. 1823.
ROMANTYCZNOŚĆ Methinks I see... Zdaje mi się, że widzę...
Gdzie? Słuchaj, dzieweczko! To jak martwa opoka — »Tyżeś to w nocy? to ty, Jasieńku! — »Niech sobie słyszy... już niema ciebie, »Ty już umarłeś? Ach! ja się boję!... »I sam ty biały jak chusta, »Ach, jak tam zimno musi być w grobie! »Źle mnie w złych ludzi tłumie: »Śród dnia przyjdź kiedy... to może we śnie? »Mój Boże! kur się odzywa, Tak się dziewczyna z kochankiem pieści, »Mówcie pacierze! — krzyczy prostota — I ja to słyszę, i ja tak wierzę, — »Słuchaj, dzieweczko! — krzyknie śród zgiełku »Duchy karczemnej tworem gawiedzi, — »Dziewczyna czuje, — odpowiadam skromnie, »Martwe znasz prawdy, nieznane dla ludu, Widzisz świat w proszku, w każdej gwiazd iskierce; |
РОМАНТИЗМ Methinks I see... Мне кажется, я вижу... Где? Послушай, девушка! То как каменная глыба, — «Ты ль это в ночи? Это ты, Ясенько! — «Пусть себе слышит... уж нету тебя, «Ты уже умер? Ах, я боюсь!.. «И сам ты белый как полотно, «Ах, как холодно должно быть в могиле! «Плохо мне среди злых людей: «Среди дня приди, когда... Может, то сон? Так дева к любовнику льнет, «Читайте молитвы! — кричат в простоте — И я это слышу, и я в это верю, — «Послушай, девушка! — воскликнул сквозь шум «Духи — то выдумки черни кабацкой, — «Девушка чувствует, — отвечаю я скромно, «Ты знаешь мертвую правду, неведомую люду, |
РОМАНТИКА
Перевод Марины Цветаевой
— Слушай, девушка! — Не слышит.
— Белый день сейчас. Под кленом
Узнаешь родную крышу?
Ты — одна. Кому поклоны?
Ни души живой, а манишь,
Взором нежишь, ручки тянешь?
То недвижнее гранита
Веки держит на ланитах,
То вокруг разит глазами,
Что ей снится? Что ей мнится?
Миг — и вновь свела ресницы —
То рассыпется слезами,
Тут же — смехом разразится…
— Ты ли, свет мой? Ты ли, Ясь мой?
Ах, и гроб нас не разрознил!
Тише, гость мой! Тише, Ясь мой!
Бойся мачехиных козней!
Впрочем, что нам! Впрочем — что я!
Ты давно уже под хвоей…
Ясик - умер! Ах, боюся!
Почему боюся Яся?
Светлоглазый, светлоусый
Ясь мой - в смертной белой рясе?
Боже, снегу холоднее
Руки, жегшие как пламя!
Дай, руками и губами
Обогрею, отогрею.
Верно — дрогнешь под землею?
Под землей лежишь два лета!
Положи меня с собою!
Не люблю дневного света!
В мире нет меня несчастней!
На потеху льются слёзы!
Может, вправду — только бредни?
Нет! Твоя ладонь — в ладони!
Ясь, не время! Ясь, помедли!
Глянь, — темно на небосклоне!
Боже! Голос петушиный,
Свет зари в окне… Куда ты?
Ах, оставил! Ах, покинул!
Ах, растаял без возврата!
Со всех ног за милым другом
Ринулась, — расшиблась тяжко.
Расширяющимся кругом
Встал народ вокруг бедняжки…
Говорит седой крестьянин:
— Я на диво не дивлюся.
Ясь любил свою Карусю,
Вот и встал из-под креста он!
Слившись с душами простыми,
Плачу — с ними, верю — с ними.
— Слушайте! — промолвил сухо
Старец с лысой головою. —
Вот вам стеклышко глазное, —
Никаких не видно духов!
Только в нянькиных поверьях
Мертвецы меняют место.
Эта — бредит, эти — верят,
И безумствуют совместно.
— Эта — любит, — отвечаю,
И глубоко верят — эти.
Веры глаз предпочитаю
Я любым очкам на свете.
Не суди простого люда!
Оплошал твой разум дерзкий.
Жизни истинное чудо
Познается только сердцем.
Мои оба Мицкевича — Ода к молодости и Романтика — оказались программной поэзией, и я убедила польского литературоведа передать их какому-нибудь другому переводчику, лучше знакомому с программами, теми или иными, п.ч. я́ знакома — только с поэзией. За Романтику (около 70 стр.) гонорара так и не получила — и уже не получу — раз не берут»
В книге "Избранное" 1943 года "Романтика была напечатана в переводе Татьяны Щепкиной-Куперник. Это не первый раз, когда Щепкина-Куперник "перешла дорогу" Цветаевой. В юности Цветаева пыталась перевести "Орлёнка" Ростана, но Щепкина-Куперник сделала это раньше и лучше.
"Романтика" Мицкевича существует на русском еще в нескольких переводах: Е. Благининой, Л. Мартынова, А. Ревича и др.